Иаков V и Мария де Гиз – родители Марии Стюарт 8 глава

Дарнли прибыл в Эдинбург 31 января после длительной поездки, в ходе которой его везли на конных носилках. Он немедленно начал жаловаться, что Крейгмиллар находится слишком далеко от столицы – расстояние составляло три мили, – а в Холируде было слишком сыро. Босуэлл тут же предложил превосходный выход из положения: дом на Кирк-о-Филд был свободен и Дарнли мог поселиться там. Король, знавший, что у Шательро есть дом в окрестностях Кирк-о-Филд, решил, что его поселят именно в нем, и сразу согласился. Его предположение оказалось неверным. Дом, о котором шла речь, принадлежал Роберту Балфуру, брату сэра Джеймса Балфура, который составил Крейгмилларское соглашение. Дом служил Босуэллу, а сам Роберт Балфур разместился в соседнем доме. Смотрителем дома был Хёпберн из Болтона, родственник Босуэлла, и, разместив Дарнли и свиту, он немедленно сделал дубликаты всех четырнадцати ключей от дома и покоев. Дарнли легкомысленно оказался во власти Босуэлла, так что появилась возможность приступить к последней части заговора.

События следующих нескольких дней исследовались и обсуждались так часто, как ни одно другое историческое событие, за исключением, может быть, убийства президента США Кеннеди в 1963 году. Не существует беспристрастных показаний, а все свидетели, многие из которых заговорили только под пыткой, были полны решимости избегать упоминаний о каком-либо личном соучастии.

Кирк-о-Филд являлся резиденцией настоятеля церкви Сент-Мэри-ин-де-Филдс (Святой Марии в полях). Перед церковью был квадратный двор, за ней – небольшой сад, а дом настоятеля находился в его юго-западной части и соседствовал с владениями сэра Джеймса Балфура. Это было двухэтажное здание с большим приемным покоем, или залом, на первом этаже, дверь из которого вела в меньшую комнату, иногда использовавшуюся в качестве спальни. Под ней находился винный погреб. Небольшая винтовая лестница вела на второй этаж, в коридор которого выходили двери двух маленьких комнат для слуг и, с восточной стороны, большей комнаты размером шестнадцать на двенадцать футов. Эту комнату и занял Дарнли. Ее окно выходило на городскую стену и переулок, именовавшийся Воровским. Постель Дарнли стояла у противоположной стены, а чтобы сдержать распространение запаха сероводорода, ванна была накрыта дверью, которую для этого специально сняли с петель в другой комнате. Убранство завершали небольшой турецкий ковер на полу, подушки, стол и стул, стены прикрывали несколько гобеленов; одни изображали сцены охоты на кроликов, другие – победу над Гордонами при Корричи, словом, все выглядело довольно примитивно. На первом этаже в комнате, находившейся непосредственно под спальней Дарнли, Николя Юбер по приказу Маргарет Карвуд поставил небольшую кровать, обитую желто-зеленым бархатом и застланную меховым покрывалом. В этой комнате в пятницу 7 февраля и субботу 8 февраля спала Мария. Она проводила время с мужем или леди Рерс, порой напевала для Дарнли в саду, под его окнами, поскольку ее, по всей видимости, изгоняло из спальни сочетание запаха сероводорода и тела самого больного. Пока Мария проводила ночи в Кирк-о-Филд, Дарнли был в безопасности. Однако убийцы знали, что 9 февраля Мария собиралась посетить свадьбу своего слуги Себастьяна Паже и одной из своих дам – Кристины Хогг. Поэтому в ту ночь Дарнли должен был остаться практически один: все его слуги – Джордж Далглиш, Уильям Поури, Джеймс и Хоб Ормистоны, а также Патрик Уилсон – получили плату от Босуэлла, а Джон Хёпберн и Джон Хэй приходились ему родственниками. Камердинер Дарнли Уильям Тейлор спал в его комнате на полу, двое личных слуг – Томас Нелсон и Эдвард Саймондс – у двери в коридоре. Кроме них в доме оставались только прислуживавший Тейлору мальчик и два грума. Сейчас, прежде чем улучшение в ходе болезни позволило бы ему вернуться в Холируд, Дарнли был наиболее уязвим. Предвидя такую возможность, сэр Джеймс Балфур купил пороха на 60 шотландских фунтов; этот порох был размещен в находившемся рядом доме его брата. Порох в качестве орудия убийства давал возможность совершить его, не находясь непосредственно на месте преступления – насколько это позволяли технологии того времени.

В субботу, 9 февраля Дарнли пребывал в отличном настроении. Его гнойники исчезли, и он считал себя излечившимся, хотя на самом деле болезнь просто достигла очередной стадии. Однако королю больше не нужно было принимать сероводородные ванны, и он предвкушал возвращение в Холируд. Таким образом, у заговорщиков оставался последний шанс добраться до него. Мария тоже была в хорошем настроении, поскольку это был последний день перед Великим постом. Утром Мария, подарившая невесте подвенечное платье, присутствовала на венчании Себастьяна и Кристины и удалилась, обещав вернуться на свадебный пир позднее. В четыре часа дня она была на официальном обеде, данном епископом Аргайлским в честь отбывавшего на родину савойского посла Моретты. Затем около восьми часов Мария в сопровождении Босуэлла, Аргайла и Хантли посетила Дарнли. Позднее она сдержит обещание и посетит свадебный пир, и некоторые источники утверждают, что она прибыла в Кирк-о-Филд в маскарадном костюме. Примечательно, что в этот момент Морею пришлось срочно вернуться в свой дом в Сент-Эндрюсе к жене, незадолго до того пережившей выкидыш. Находясь на пароме, пересекавшем реку Форт, Морей сказал стоявшему рядом с ним лорду Херрису и другим спутникам: «В эту ночь король расстанется с жизнью». У Летингтона оказалась не менее срочная работа во дворце, а Мортон все еще должен был соблюдать комендантский час – то было одним из условий его прощения. Таким образом, алиби были тщательно подготовлены.

Мария провела вечер с Дарнли, а ее дворяне в это время играли в карты и кости. В комнате на первом этаже постель королевы сдвинули с места, а Уильям Гаури перенес порох из дома Балфура и поместил его непосредственно под комнатой Дарнли. Чтобы добиться наибольшего разрушительного эффекта, порох нужно воспламенить в замкнутом пространстве.

Похоже, что заговорщики использовали кожаные сумки. За работой наблюдал Джеймс Куллен, солдат-наемник из Эдинбургского замка, имевший большой опыт обращения с боеприпасами. После того как дело было завершено, Марии напомнили, что она обещала посетить свадебный пир Себастьяна, и королева начала готовиться к отъезду. Она нежно поговорила с Дарнли, который выказывал ей свою привязанность на протяжении всего вечера и, к ужасу заговорщиков, умолял ее остаться. К их великому облегчению, Мария пожелала ему спокойной ночи, подарила кольцо и обещала допустить в свою постель на следующую ночь. Когда она вышла из дома во двор, то встретила там своего французского пажа Николя Юбера по прозвищу Французский Парис, который весь перемазался в порохе, и воскликнула: «О Господи, Парис, как же ты перемазался!» В этот момент Мария была опасно близка к тому, чтобы признать: она понимает, что происходит, однако сразу после этого эпизода она ускакала на свадьбу и приняла участие в слегка неприличной церемонии укладывания новобрачной в постель. После полуночи Мария уже благополучно спала в своей спальне в Холируде.

В доме на Кирк-о-Филд Дарнли продолжал напиваться в компании Уильяма Тейлора, а потом тоже отправился в постель. Тейлор, как обычно, заснул на полу в спальне короля. Однако не все в доме спали: Хэй и Хёпберн несли стражу на первом этаже, рядом с запасами пороха.

Картину того, что произошло потом, можно составить из отрывков различных сообщений, которые подозрительно схожи в одном: практически все они обвиняют Босуэлла. Около двух часов утра к стенам Кирк-о-Филд по приказу Мортона и Босуэлла прибыл Кер из Фаудонсайда с отрядом вооруженных людей. Сад к тому времени уже заполнили люди, приведенные Арчибальдом Дугласом, все с факелами – ночь была безлунной – и хорошо вооруженные. Дугласы были родственниками Босуэлла, и именно в Уиттинхэме, замке Арчибальда Дугласа, были согласованы последние детали. Прибытие этих людей отнюдь не было бесшумным и разбудило двух местных домохозяек – Барбару Мартин и Маргарет Крокетт, которые впоследствии показали под присягой, что видели, как тринадцать мужчин прошли через Каугейт. Шум разбудил и Дарнли, и Уильяма Тейлора, которые догадались, что им грозит опасность, и попытались бежать. Поняв, что если они выйдут из парадной двери, то окажутся в руках Дугласа и его людей, они вылезли из окна, причем Дарнли по-прежнему был одет в ночную рубашку, но завернулся в меховое покрывало. Мужчины использовали сооружение из веревки и стула, чтобы спуститься на шестнадцать футов по стене, а затем взяли веревку и стул с собой, чтобы перебраться через стену сада. Именно когда они перелезали через дальнюю стену сада в Воровской переулок, их и заметили люди Дугласа. Беглецов быстро схватили и задушили на месте. Но даже если бы Дарнли и Тейлору удалось перебраться через стену, они бы оказались в засаде, устроенной Кером из Фаудонсайда и его людьми. Нападавшие, возможно, и не ведали, кого убили, хотя Дарнли, похоже, узнал ливрею Дугласов из Уиттинхэма. Сам Дуглас сначала не знал, что обоих беглецов убили. В любом случае в первый момент он мог решить, что убитые были простыми слугами.

Примерно в то же время Босуэлл и два его друга покинули Холируд и пошли по Хай-стрит, идущей параллельно Каугейт. Затем они вошли в пределы Эдинбурга через Незербоу Гейт, спустились по Блэкфрайарс Винд, пересекли Каугейт и пришли к Кикр-о-Филд. Они появились там сразу после того, как задушили Дарнли. Подойдя к дому, Босуэлл нашел у дверей Хэя и Хёпберна. Заговорщики подожгли запал, заперли двери дома и быстро отступили во двор. Спустя некоторое время Босуэлл решил, что запал потух, и уже собирался войти в дом, чтобы проверить его, но Хёпберн вовремя остановил его: в этот момент порох под опустевшей спальней взорвался.

«Там ничего не осталось, все разметало по сторонам и разорвало в клочья, не только крышу и полы, но и стены до самого фундамента, так что на месте не было ни одно камня». Все было «разрушено». На самом деле людям Дугласа повезло – они не были ранены разлетевшимися по сторонам камнями, пока отъезжали в безопасное место; именно тогда их опять заметили две домохозяйки, назвавшие их изменниками и решившие, что те занимались каким-то «дурным делом». В своих показаниях добрые женщины также утверждали, что слышали, как Дарнли умолял своих родственников о милосердии (ведь Дугласы были его родственниками). Когда эти женщины, единственные беспристрастные свидетельницы, давали свои показания, «у них вырвались слова, которых дознаватели не ожидали и отвергли как поспешные и глупые».

Что до прочих обитателей дома, то двое слуг, спавших в коридоре, – Нелсон и Саймондс – похоже, последовали за Дарнли и Тейлором и тоже вылезли из окна, возможно, услышав, как закрыли двери. Нелсон был жив и здоров, на полпути к городу, когда его обнаружили. Двух других слуг нашли мертвыми среди обломков, но все остальные остались живы. Дарнли был мертв, однако для этого взрыв оказался не нужен.

Взрыв, сравнимый с «залпом 25 или 30 пушек, перебудил весь город», и люди устремились на место преступления, где осевшая пыль обнажила размеры разрушений. Неподалеку обнаружили капитана Уильяма Блэкедерра, сторонника Босуэлла; его немедленно арестовали, однако освободили, когда выяснилось, что он был всего лишь ночным гулякой, возвращавшимся домой после попойки неподалеку от Трона, общедоступного подвесного моста. Босуэлла, как шерифа Эдинбурга, призвали заняться расследованием. В своих сомнительных показаниях, данных в 1568 году, он утверждал, что был тогда в постели с женой, «своей первой принцессой, сестрой графа Хантли». В своей биографии Марии Стюарт Антония Фрейзер мудро указывает, что к подобному алиби питали пристрастие преступники всех времен. Босуэлл устроил так, чтобы тело Дарнли осмотрели те члены Тайного совета, которые тогда находились в Эдинбурге, – почти все они принимали участие в заговоре, – но иностранным послам, которые просили разрешения взглянуть на тело, было в этом отказано. Тело перевезли в Холируд; там Мария заплатила 42 фунта 6 шиллингов за его бальзамирование. Мария «не выказала никаких признаков, по которым можно было бы судить о глубоких чувствах, таившихся в ее сердце». 15 февраля 1567 года Дарнли похоронили в Холирудском аббатстве рядом с Яковом V и отслужили погребальную мессу. Для Марии начался сорокадневный траур, и по соображениям безопасности она вернулась в Эдинбургский замок.

На самом деле Мария была потрясена вполне предсказуемыми результатами Крейгмилларского соглашения и, издав прокламацию, в которой за информацию об убийстве предлагалось две тысячи шотландских фунтов и пожизненная пенсия, не знала, что делать дальше. Находясь практически в состоянии шока, 12 февраля, во вторник после убийства, она посетила свадьбу дамы своей опочивальни Маргарет Карвуд. Затем она направилась в Сетон, где сумела забыться настолько, что приняла участие в соревновании лучников на стороне Босуэлла против Хантли и Сетона. Последние проиграли состязание, и им пришлось заплатить за обед победителей в соседнем городке Транент.

Сразу после убийства не были произведены аресты, и «Хроника повседневных событий» сообщала: «Говорили, что на это изменническое деяние, подобного которому никогда не случалось в королевстве, дали согласие многие знатные люди. Граф Босуэлл был ближе королеве, нежели то дозволяла честь». В июне 1567 года были собраны свидетельские показания, тогда официально допросили и основных подозреваемых. Всех подвергли серьезным пыткам, и показания их приобрели подозрительное сходство. В них утверждалось, что Босуэлл привез порох из Данбара и разместил его в своих покоях в Холируде. На самом деле порох купил Балфур, а поскольку в его доме, расположенном рядом с домом настоятеля, имелся отличный винный погреб, его наверняка хранили там. Хэй показал, что Босуэлл приказал ему быть готовым 7 февраля, а потом – что он, Гаури, Хёпберн и оба Ормистона получили от графа указания в четыре утра 9 февраля; в десять утра порох переместили в дом на Кирк-о-Филд, перевезя его на лошадях в «больших седельных сумках». Затем Босуэлл оставил Дарнли и вернулся во дворец, чтобы сменить свои одежды, расшитые серебром, на более практичный черный бархат. Люди видели, как он входил в Эдинбург через ворота Незербоу, так что, по крайней мере, эта деталь «показаний» соответствовала истине. Далее утверждалось, что Босуэлл лично наблюдал, как порох в бочонках переносили в комнату под спальней Дарнли, хотя согласно одной из версий порох находился в больших бочонках, которые не проходили через двери, так что его пришлось пересыпать. Однако Мария увидела Французского Париса с перепачканным лицом, когда вместе с Босуэллом покидала дом вечером 9 февраля, так что порох должен был быть перенесен раньше. Все версии сходились на том, что порох насыпали горой на полу. Однако в таком состоянии порох легко-воспламеним, но не взрывоопасен. Чтобы вызвать взрыв такой разрушительной силы, порох должен был быть упакован в небольшие сумки наемником Джеймсом Кулленом. Затем Хёпберн поджег запал, запер дверь и присоединился к Босуэллу в саду, где они и оставались, пока не произошел взрыв. После этого заговорщики разошлись в разные стороны; по дороге домой, в Лит, Хёпберн обронил копию ключей у ближайшего колодца, Кварри Хоул. Босуэлла заметила дворцовая стража; он, однако, уверил их, что является «другом лорда Босуэлла», и его пропустили. Потом он отправился в постель в своих покоях в Холирудском замке. Через полчаса его поднял дворцовый страж Джордж Хэкетт, принесший известие: «Короля взорвали. Король мертв!» Показания Французского Париса от 9 августа 1569 года и Ормистона от 13 декабря 1573 года подтверждают эти невероятные рассказы. Специалист по взрывчатке Куллен был допрошен и подтвердил слова остальных, после чего ему позволили бежать.

Правдоподобие практически не имело значения, так как все показания без исключений возлагали вину на Босуэлла; ни один другой представитель знати не был упомянут. Из добытых показаний явно вытекало, что Босуэлл действовал один и только он несет ответственность. Поскольку все остальные были его подчиненными, они были обязаны выполнять его приказы. Это было очень удобное решение, поскольку к тому времени, когда были собраны все эти показания, сам Босуэлл находился в изгнании.

Сразу после убийства распространились слухи о соучастии Марии. Гусман, испанский посол при дворе Елизаветы, слышал, что Мария была в Данбаре с Аргайлом, Босуэллом и Мортоном. Он немедленно решил, что Мария заранее знала о готовящемся убийстве, и пришел к заключению: «Даже если королева сумеет оправдаться, дело все равно останется темным». На самом деле Марии в Данбаре не было, однако Гусман уже связал ее с основными заговорщиками.

Когда известия достигли Елизаветы, она реагировала со своей обычной практичностью, приказав запереть все двери, ведущие в ее покои, оставив лишь один хорошо охраняемый вход. Королева высказала Гусману свои сомнения в том, кто был настоящим виновником, и вновь был поднят роковой вопрос о новом браке. Елизавета послала Киллигру расследовать положение дел в Шотландии и передала с ним письмо к Марии, написанное в самых сильных выражениях:

«Мадам, я не верю своим ушам, а сердце мое исполнено ужаса после получения известий о страшном и отвратительном убийстве… Я не могу скрывать от Вас, что жалею Вас больше, чем его. Я не исполнила бы своего долга верного друга и родственницы, если бы не призвала Вас защитить свою честь, а не смотреть сквозь пальцы на необходимость отомстить тем, кто сослужил Вам такую службу… Я советую Вам принять это дело близко к сердцу, так, чтобы Вы не опасались затронуть тех, кто ближе всех к Вам. Тем самым Вы покажете всему свету, какой благородной правительницей и верной женой являетесь».

Письмо демонстрирует всю эффективность тайной службы Елизаветы. Точное воспроизведение фразы «смотреть сквозь пальцы» может быть совпадением, однако явно намекает, что подслушивавший под дверями слуга сообщил Елизавете о содержании Крейгмилларского соглашения. Кроме того, настолько прямо, насколько это возможно между двумя независимыми правительницами, Марии было сказано арестовать Босуэлла – «тех, кто ближе всех к вам». В то же самое время Лондона достиг ложный слух, будто бы лорды Марии сказали ей, что «так как она теперь – одинокая женщина… ей стоит разделить ложе с Босуэллом». Киллигру немедленно были даны инструкции прекратить всякие намеки на сохранение «дружбы» и непременно настаивать на ратификации Эдинбургского договора. В начале марта Киллигру был принят Марией «в темной комнате и не мог видеть ее лица», однако счел ее весьма огорченной.

Савойский посланник Моретта тоже имел подозрения о непосредственном соучастии Марии в преступлении. Он сообщал, что на воротах Холируда был помещен плакат со следующими словами: «Я вместе с графом Босуэллом и прочими, чьи имена вскоре будут объявлены, совершила это деяние». Босуэлл реагировал на это вполне типичным для него образом: пообещал, что, когда автор этого поклепа будет обнаружен, он «омоет руки его кровью». Друри сказал о нем: «Когда он говорит с любым, кто не служит ему, его рука ложится на рукоять кинжала, а лицо приобретает странное выражение».

В начале марта появился новый плакат, снова выдвигавший обвинения в убийстве и прямо связывавший Марию с Босуэллом. На нем была изображена обнаженная русалка с короной на голове (в то время «русалка» на уличном жаргоне означала проститутку). В правой руке русалка держала морской анемон, символизировавший женские половые органы, а в левой ее руке была свернутая сеть, с помощью которой она пленяла неосторожных моряков. Поскольку изображение русалки было обрамлено королевскими инициалами «МЯ», не оставалось никаких сомнений в том, кого оно подразумевало. Под ним был изображен заяц – символ Босуэлла, принадлежавшего к семейству Хёпбернов, – и буква «Н», окруженная обнаженными мечами. Для людей XVI века, разбиравшихся в тонкостях геральдики, намек был прозрачен: шлюха Мария соблазнила жестокого Босуэлла.

У Марии была возможность продемонстрировать свою власть правящей королевы, предприняв решительные действия. В подобной ситуации Диана де Пуатье легко побудила бы своего монарха к массовым арестам; Екатерина Медичи отдавала бы приказы лично, и после лишь совершенно необходимых для пользы дела пыток за истину был бы принят сценарий, освобождавший ее даже от малейшего подобия вины; Елизавета принялась бы все отрицать и разыграла бы целый спектакль, обратив гнев на тех, кто подписал Крейгмилларское соглашение, и отправив их всех в Тауэр. Мария же, казалось, впала в прострацию и, находясь под полным влиянием Босуэлла, не сделала ничего. Сэру Джеймсу Балфуру, однако, было не до прострации: его обвиняли, и, пожалуй, справедливо, в том, что он приказал убить одного из своих слуг из опасения, что тот донесет на него. Морей, который конечно же находился в Файфе в ту роковую ночь, настойчиво просил паспорт для заграничного путешествия. Документы были ему выданы, и 7 апреля он спешно отправился в добровольную пятилетнюю ссылку. Теперь заговорщики были изолированы друг от друга, и настало время для их ареста. Но у Марии не было верных союзников, которые подтолкнули бы ее к действиям, которые она не хотела предпринимать. Единственным голосом, требовавшим правосудия, был голос графа Леннокса, отца Дарнли и заклятого врага Шательро и Морея. Мария лишилась поддержки всей знати, за исключением заговорщиков, которых она молчаливо поощряла; они же без всяких угрызений совести готовы были бросить ее на произвол судьбы. Как часто случалось в жизни Марии, она создала вакуум власти, и его заполнил граф Босуэлл. В конце марта Друри сообщал Сесилу: «Все делается через Босуэлла». Ходили упорные слухи, что Мария выходит за него замуж.

Босуэлл был человеком, готовым воспользоваться сложившимися обстоятельствами, а его жизненная философия была достойна главы мафиозного клана. У него не было продуманного плана по обретению короны Шотландии, он просто хватал то, что само шло ему в руки и приносило выгоду. В военном отношении он был известен как мастер быстрой внезапной атаки – эта тактика была наиболее эффективна при управлении беспокойным Пограничным краем. Как дипломат он предпочитал применять силу, а в случае сопротивления увеличивал ее до тех пор, пока противник не решал присоединиться к нему, чтобы не быть уничтоженным. Теперь же он осознал, что никто в стране не контролирует ситуацию, а королева сама по себе никогда ничего не предпримет. Плод власти созрел, его оставалось только сорвать.

Изумленная бездействием Марии, Екатерина Медичи писала ей, что если она не отомстит за смерть мужа, то будет не просто опозорена, а станет врагом Франции. Однако Мария по-прежнему бездействовала. После убийства Дарнли «она все время была либо больна, либо пребывала в меланхолии». Историк XIX века Дж. П. Лаусон утверждал: «Поведение королевы Марии в этот период демонстрирует такую покорность судьбе и такую глупость, какая может быть объяснена исключительно тем, что она находилась тогда под влиянием сильной, всепоглощающей и неконтролируемой страсти». В Тайном совете теперь не было Морея, да и единства между его членами тоже не было. Босуэлл, чья жена была больна, сделал первый шаг к власти. Он контролировал перемещение принца обратно в традиционную детскую – замок Стирлинг под присмотр опекуна графа Мара. Это позволило ему назначить сэра Джеймса Балфура, которого он считал верным союзником, комендантом Эдинбургского замка. То была почти фатальная ошибка.

Теперь Босуэлл располагал большим влиянием, чем когда-либо имел Дарнли, и Леннокс подал официальную петицию с требованием судить Босуэлла за убийство. 21 марта все еще пребывавшая в Сетоне Мария согласилась созвать парламент; пять дней спустя Леннокс потребовал, чтобы Босуэлла арестовали. Ничего не было предпринято, но 28 марта колебавшийся Тайный совет приказал Босуэллу 12 апреля предстать перед судом. После этого Леннокс заявил, что этого времени ему недостаточно, чтобы подготовить обвинение, и потребовал отсрочки. Он также написал Елизавете и попросил ее вмешаться.

Общественное мнение вынуждало Марию дать согласие на действия, направленные против «тех, кто ближе всех» к ней, но Босуэлл располагал собственными средствами, чтобы разобраться с судьями. В день суда Босуэлл привел с собой в город четыре тысячи вооруженных человек и разместил вокруг Толбута, где заседал суд, двести аркебузиров. Он полностью контролировал доступ на заседание, и «ни у кого не было достаточно храбрости, чтобы признать виновным такого опасного и беспринципного человека».

Когда Босуэлл собирался выехать из Холируда в сопровождении Летингтона и Мортона, прибыл Друри с письмом от Елизаветы, поддержавшей просьбу Леннокса об отсрочке. Друри передал письмо Летингтону, однако тот сказал, что королева все еще спит, и всадники двинулись в путь. Но дю Крок обратил внимание Друри на то, что «спящая» королева вместе с женой Летингтона Мэри Флеминг стоит у окна и живо машет рукой отъезжающему Босуэллу.

Босуэлл прибыл к Толбуту «в веселом и довольном расположении духа», несомненно, обеспеченном присутствием у дверей его двухсот аркебузиров. Ленноксу закон дозволял иметь шестерых сторонников, однако он послал только одного, Роберта Каннигэма, а его адвокаты желали получить сорокадневную отсрочку для сбора доказательств и грозили, что, если суд оправдает Босуэлла, они подадут апелляцию на основании сознательно допущенной судом ошибки. «Граф Мортон отказался судить в этой ассизе. Подтверждено, что во время заседания ни один судья не был приведен к присяге. Босуэлл объявил себя невиновным в убийстве и вызвал любого сомневающегося в этом на поединок». Обвинение зачитали, и судьи «долго совещались», однако никто не удивился, когда Босуэлла «оправдали в отношении убийства, хотя многие шептались, что он был виновен». Суд даже не заметил, что Босуэлла обвиняли в убийстве Дарнли, произошедшем 9 февраля, то есть за день до того, как оно на самом деле случилось. Менее чем через три недели Леннокс и его семья уехали в Англию.

Босуэлл, которого совершенно очарованная Мария осыпала подарками, усугубил положение, выехав верхом на лошади Дарнли и приказав перешить для себя некоторые его одежды. Портной, рискуя жизнью, сказал Босуэллу, что это правильно, поскольку «по обычаю нашей страны одежду покойного отдают палачу». После угрожающей паузы Босуэлл решил, что то была шутка, и портной остался жив.

Война листовок продолжалась: еще две оказались прикрепленными к Маркет Кросс. В одной из них приводился подробный список заговорщиков, другая же предупреждала о развитии событий, утверждая, что никто не может «по совести» разлучить Босуэлла и его жену даже после того, как он убил мужа своей предполагаемой невесты, «которая дала ему обещание задолго до убийства».

16 апреля Мария прибыла в Толбут, чтобы открыть заседание парламента. Она всегда блистала в ходе этой церемонии – осыпанная драгоценностями, уверенная в том, что услышит приветственные крики обожающей ее толпы, окруженная своей знатью. Теперь Босуэлл нес ее скипетр, Аргайл – вместо Морея – корону, а Крауфорд – королевский меч. Ее почетный караул, обычно предоставлявшийся бейлифами Эдинбургского совета, теперь не просто выполнял церемониальные функции, но реально защищал королеву и состоял из ее собственных аркебузиров. Жители Эдинбурга больше не радовались своей королеве.

Парламент не объявил прямо о невиновности Босуэлла, однако пожаловал ему земли, составлявшие одно держание с замком Данбар, а также подтвердил права Хантли и его родственников на их владения. Все действо оказалось куда менее торжественным, чем обычно, и Мария, вернувшись в Холируд, несомненно, осознала, что утратила любовь народа и передала всю власть, которой располагала – но которую никогда не использовала, – в руки Босуэлла. Ее двор больше не был площадкой для веселых праздников, балов и маскарадов, но превратился в тщательно охраняемый анклав, полный политических интриг.

Обретенная Босуэллом власть была властью победившего диктатора, полученной наутро после государственного переворота. Он превратил Марию в марионеточную королеву, и она согласилась на это; знать, все еще изумлявшаяся его действиям, поддерживала его; он использовал рабски прислуживавший ему суд для того, чтобы устранить все юридические препятствия, а неизбежный процесс падения еще не начался. Следующим шагом Босуэлла должна была стать попытка придать оказываемой ему поддержке, так сказать, упорядоченную форму. Именно это он и сделал по возвращении в Холируд после завершения заседаний парламента.

Вечером 19 апреля Босуэлл устроил обед в таверне Эйнсли неподалеку от дворца; среди гостей, помимо прочих, присутствовали Аргайл, Хантли, Кассилис, Мортон, Сандерленд, Роте, Гленкайрн и Гейтнесс. Официальный протокол этой встречи указывает среди участников Морея, но поскольку он находился за границей, это было невозможно. Морей уехал из Шотландии «из-за недовольства» и оставил вместо себя Мортона, «человека, который знает, как вести дела, ведь он – мое второе “я”». Присутствовавший там Эглингтон «ускользнул», не подписав неизбежного соглашения, а подписавшие обязывались защищать Босуэлла от обвинений в убийстве и поддерживать его намерение жениться на Марии – «если ей это будет угодно».

Казалось, Босуэлл многого добился, но на следующий день Киркалди из Грэнджа написал Бедфорду, что, если Елизавета окажет поддержку преследователям убийц, этим она завоюет сердца шотландцев. Он также сообщал, что Мария настолько потеряла голову от любви к Босуэллу, что «не боится ради него утратить расположение Франции, Англии и собственной страны и скорее пойдет за ним на край света в одной нижней юбке, чем оставит его». Это были собственные слова шотландской королевы, детский лепет, неуместный даже для эмоционально незрелой 24-летней женщины. Как сильно отличается эта фраза от заявления Елизаветы, что даже если бы ее изгнали из королевства в одной нижней юбке, она бы все равно преуспела!

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: