Как мы «выпрыгнули» из реки

 

Антарктида в этот год словно сошла с ума. Весной циклоны метались по всему побережью, будто спущенные с цепи, подошло лето — началась жара. Именно жара — температура воздуха днем поднималась до 3-5°С, камни нагревались до 10°, что, естественно, привело к повсеместному и интенсивному таянию ледового покрова. Нижний аэродром, расположенный у «Молодежной», потек: канавы, сделанные нами для отвода талой воды, быстро переполнялись, она вырывалась на ВПП, роя в ней глубокие рвы, которые приходилось постоянно бутить льдом и снегом. Надо было перебазироваться на верхний аэродром, расположенный у горы Вечерняя в 25 километрах от станции, но тому мешали несколько причин.

Во-первых, у Вечерки стоит всего один домик руководителя полетов и балок, в которых не хватает места для жилья экипажа и техсостава. Во-вторых, в сопках лежит озеро Глубокое. Когда талые воды его переполняют, они вырываются на простор и, размыв перемычку, по которой проходит дорога к Вечерке, скатываются к нижнему аэродрому. Тогда даже на тяжелых тягачах преодолеть этот поток не всегда удается. В-третьих, топливо нужно брать на побережье и тащить его к самолету, тогда как вода часто отрезает склад от станции и надо ждать, пока ночью силу потока немного смиряет холодный стоковый ветер. Но самое главное, что мешает нам работать с верхнего аэродрома, — отсутствие электропитания, но не для Ил-14 (мы можем обойтись автономным движком), а для научно-измерительной аппаратуры заказчиков из «Севморгео» — ее нужно постоянно держать на аккумуляторном «подогреве» вплоть до установки на самолет. Как только ее погрузили в кабину, сразу же нужно «перебросить» вилки электропитания с аккумуляторов на самолетные розетки и сходу идти на взлет. Даже когда мы рулим по ВПП, увеличивая число оборотов двигателя, приходится строго следить за тем, чтобы и напряжение, и сила тока находились в определенных параметрах, иначе аппаратура «сядет» и начнет выдавать неверные показания. Поэтому мы оставались на нижнем аэродроме до последнего, пока я неожиданно и совершенно случайно не обнаружил опасность, которая грозила нам очень неприятными последствиями.

Я спускался по ледничку, который ведет от ракетного павильона к аэродрому, чтобы поглядеть, каково состояние ВПП, и вдруг услышал под собой какой-то низкий, утробный гул. Прислушался — водопад ревет. Поднял по тревоге наш состав, бросились мы долбить этот ледник и, врубившись в него всего на 50 сантиметров, обнаружили стремительно несущийся поток — это была настоящая подледная река, глубиной до двух метров. Стали пробивать «крышу» этого грота в разных местах — ее толщина лежала всего в пределах 30-70 сантиметров...

Подъехал начальник станции Галкин.

Я к нему:

— Рюрик Максимович, надо вскрывать ледник. Взорвем его к чертовой матери — узнаем, куда вода идет.

— Взрывные работы в плане экспедиции не предусмотрены, — сказал он. — Своего согласия на подрыв льда не дам.

— Да нужно-то всего две-три толовые шашки, — я подумал, что Галкин просто не понимает, о чем я прошу.

— Нет...

— Половину аэродрома мы уже потеряли, — я постарался сдержать в себе вспыхнувшую злость. — Обводные каналы забиты шугой, вода идет по восточной части ВПП, вы же знаете... Тягач еле-еле перетаскивает через него сани с бочками, да и то по каменной гряде. А если эта река идет под центр аэродрома?! Он же начнет проваливаться, потеряем самолеты, технику!

— Нет! На нарушение техники безопасности не пойду...

На следующее утро я все же попробовал взлететь — работу-то делать надо, заказчик на чем свет стоит клянет и жару, и нас, авиаторов. Стал выруливать на ВПП и вдруг почувствовал глухой толчок. Машина резко задрала нос, в глаза ударило солнце... Я мгновенно прибавил мощность двигателям, Ил-14 рванулся вперед, будто кто-то подстегнул его, послышался скрежет и мы «выпрыгнули» на полосу. Заглушили двигатели, вышли. За нами быстрый чистый глубокий поток слизывал обломки льда в полынью — он проломился под тяжестью машины и мы чудом выскочили на твердый участок аэродрома.

— Все, ребята, — сказал я операторам из «Севморгео», — цирк закончился. Ночью мы попробуем перелететь к Вечорке, а то останемся без самолета. Или покалечимся и вас побьем.

— Мы понимаем...

Мне нравились эти ребята. Для них работа была превыше всего, многие приборы изготавливали сами. В общем, я считал их настоящими подвижниками от науки.

Ночью, когда стоковый ветер с купола принес похолодание и полоса покрылась тоненьким ледком, который со звоном хрустел под ногами, мы решили перегнать наш Ил-14 к Вечерке. Со стороны моря еще оставался твердый кусочек полосы длиной 350-370 метров, не тронутый ручьями, с него и пошли на взлет.

Ну, перегнать-то перегнали, а толку — что? Энергообеспечения нет, топливо не подвезешь... Дважды мне пришлось принять ледяную купель не по своей воле. Один раз провалился в подледный поток и чудом остался жив — спасла палка, с которой всегда ходил по ледяной каше. Ею зацепился за края проруби и выбрался из воды. В другой раз тягач застрял посередине реки из талых вод. Вызвали на помощь еще один вездеход со станции. Чтобы завести трос, надо было закрепить и перебросить трос на другой «берег». Я прыгнул, снежник подо мной рухнул и я по грудь ушел в ледяную воду, круто смешанную со снегом. Это меня и спасло — скорость шуги была невелика, хотя в десятке метров от того места, где мы застряли, уже шумел водопад. Хорошо, что недалеко располагался приемный центр — добежал туда, меня раздели, растерли полотенцами, дали сухую одежду. Вот так иногда мы добирались на вылет. Производственный план стал «трещать по швам», научная программа оказалась под угрозой срыва, а Антарктида знай себе жарит. Подкосило нас и то, что в 31-й САЭ впервые в Антарктиду должен был прилететь тяжелый транспортный самолет с колесным шасси Ил-76ТД — привезти смену, грузы. Для его приема готовился снежно-ледовый аэродром у горы Вечерней, поэтому и люди, и аэродромная техника день и ночь трудилась там, напрочь позабыв о нас.

 

«Песчинка» в космосе

 

А тут еще, как назло, закончилось моторное масло. Где брать? На корабле бочки с маслом есть, но он подойдет к «Молодежной» только к концу сезона. Выручил Михаил Михайлович Поляков, начальник базы «Союз» — он сообщил, что в «запасниках» базы «Эймери», которая давно уже прекратила свое существование, масло осталось. Договорились, что мы привезем на «Союз» нужное им оборудование, а по пути назад загрузим масло.

Когда готовились к полету, я распорядился взять с собой в Ил-14 пять бочек бензина.

— Зачем? — удивился бортмеханик. — На Эймери зальем, да и так нам с лихвой хватит топлива в оба конца...

— Грузите.

Сели на базе «Союз» и выгрузили свои пять бочек бензина — они могут пригодиться осенью при вывозе базы.

Связался с Колей Пимашкиным, чтобы узнать, в каком состоянии находится посадочная площадка у склада с маслом.

— Ровное поле. Идеальный наст, — сказал он. — Я туда уже не раз летал, теперь тоже собираюсь.

— Может ты и нам масло прихватишь?

— Как Поляков скажет...

Но у Михал Михалыча были другие виды на «свой» Ан-2 и он, извинившись, предложил все-таки нам самим идти на «Эймери». В компании с Пимашкиным.

Все развивалось до поры, до времени по плану. Пришли на «Эймери», Ан-2 садится первым. Действительно, площадка — лучше не придумаешь: ровная, чистая, крепкая. Спрашиваю Пимашкина:

— Коля, как наст? Держит?

— Ты же сам видишь, — отвечает.

Захожу на след Ан-2, аккуратненько сажаю машину, а она метров 300 прошелестела по этому насту и стала проваливаться. Наст выдержал Ан-2, а для Ил-14 оказался тонковатым. Я добавил мощности двигателям, кое-как подрулил к штабелю с бочками, оглянулся на свой след и ахнул — позади лежали три длинные глубокие сложные колеи. Экипаж Пимашкина уже взял то, что ему было нужно, и Коля подошел к нам:

— Наша помощь нужна?

— Нет, — сказал я, — мы сейчас тоже загрузимся, подберем участочек потверже и — на «Молодежку». Так что вы идите.

Пимашкин улетел, мы закатили в грузовую кабину бочки с маслом, долили бензин, зашвартовали груз и начали взлетать. Сделал несколько попыток — машина набирает скорость 70 км/ч, а дальше она не растет, хоть убей. С нами возвращался на «Молодежку» начальник радиослужбы экспедиции Сергей Сергеевич Потапов, который проверял радиосредства на «Союзе», вот ему вместе с бортрадистом и штурманом пришлось побегать «в хвост» по моей команде, чтобы изменить центровку машины, но это тоже не помогло. Перекатили туда же бочки — результат прежний. В колеях, которые мы пробили, образовались кристаллик снега, они между собой не сцепляются, укатать их не удается и лыжи тонут, как в каше. Вернулись к штабелям, слили часть бензина, потом выгрузили несколько бочек с маслом. Сделали еще несколько попыток взлететь — Ил-14 гонит лыжами впереди себя снежную «волну», а на нее выйти никак не может. — Все, парни, — я повернулся к экипажу, — придется нам брать лопаты и махать ими, пока аэродром не построим...

И остались мы одни в этой пустыне, совершенно потерянные всеми. — «Союз» со связи ушел, поскольку там уверены, что мы уже в пути на «Молодежную», а на станции за нас не волнуются, поскольку знают, что мы где-то на Бивере. Всю ночь, сменяя друг друга, мы тремя лопатами крошили наст, делая одну общую колею. Вязкая, как вата, тишина упала на «Эймери». Все звуки в ней тонут, едва родившись. Свинцово-белый мертвый свет лег на снег, на ледник, смыл горизонт... Нас шестеро, но и это не спасает — чувство отчаянного одиночества, оторванности от всего живого захлестывает все твое существо. Я точно знаю, что на сотни километров вокруг нет ни одной живой души, но избавиться от ощущения присутствия рядом с нами чего-то грозного, неземного никак не удается. Спасает работа да рев двигателей Ил-14, которые приходится время от времени «гонять», чтобы не застыли.

Когда прорубили полтора километра «дороги», я отправил всех отдохнуть в домик, сохранившийся от прежних обитателей станции «Эймери». А сам на Ил-14 стал накатывать след, набивать «подушку». Прошелся по ней несколько раз, вижу, далеко-далеко на юге, в распадке гор, едва тлеющий закат начал сменяться рассветом. Небо стало набухать розовой краской, она на глазах становилась гуще, гуще, превращаясь в кроваво-красную, в бордовую... Остановил машину, поднял ребят:

— Идите, гляньте на рассвет, такого больше не увидите... Горит багровое зарево, одетое в чисто-зеленую прозрачную окантовку, но и она стала меняться, пульсировать, приобретая ядовитомалахитовый цвет, который болезненно проникал в мозг. Я почувствовал, как у меня пересохло во рту, сердце, вдруг затихнув, начинает биться в бешеном ритме. Глянул на экипаж — все стоят бледные, в глазах удивление, смешанное не то со страхом, не то с ужасом. Фантастические протуберанцы, пульсируя, окрашивают облака в такие оттенки, которых я еще никогда не видел. Гнетущая мертвая тишина, висевшая над «Эймери», становится плотнее...

— Не к добру это, — сказал Толя Сапожников, — не к добру. Мы молчали, заворожено глядя на рассвет, а Антарктида со всей своей мощью, размахом и какой-то ужасающей удалью хлестала по небосводу неправдоподобно прекрасными красками, тон которых, меняясь, бил по глазам, по сердцу, по мозгам... «Неужели все это она устроила только для нас?! — думал я, глядя в полыхающее небо. — Никого же здесь больше нет... И что она хочет этим сказать? О чем она нас предупреждает? Или это — угроза, и Сапожников прав?!»

Мы долго так стояли, пока с залива Прюдс, на берегу которого я вдруг как-то остро и болезненно почувствовал себя неизмеримо малой песчинкой в бесконечно грозном Космосе, не потянуло туманом. Антарктида задернула занавес...

Оглянулся вокруг. Ветер швырнул мне в лицо мелкий колючий снег, смешанный с моросью.

— Командир, это циклон? Тогда застрянем здесь-надолго...

— Не думаю. Оттуда ему взяться? — успокоил я экипаж, не подозревая, что в это необычное лето и циклоны могут вести себя не по правилам. — Утренний сток подморозит колею, и мы уйдем. Сапожников, — окликнул я второго пилота, — у тебя же сегодня день рождения — 29 января!

— Вот дьявол, — засмеялся Толя, — а ведь правда. Как же я забыл?!

— Готовь праздничный стол...

Попили кофе, я разрешил всем поспать пару часов, а сам вышел из самолета. Он подрагивал под порывами ветра — одинокий, исхлестанный метелями, с облупившейся кое-где краской и... родной до боли. «Жаль, что ты не умеешь говорить, — я погладил его по лопасти винта, — сегодня у нас было бы что обсудить...» Я пошел по следам лыж. Примораживало, хотя воздух был насыщен моросью, как губка. Тревога, беспокойство, рожденные загадочно фантастическим рассветом, понемногу рассасывались, сердце стало биться в привычном ритме, но предчувствие беды оставалось жить в душе, и отмахиваться от него я не стал — Антарктида давно научила меня верить ей. «Только откуда она придет, эта беда? — думал я, бредя в снежно-ледовой каше. — Конец сезона уже близок, значит, мои предчувствия не так уж беспочвенны. Кто, где и когда?! Кто мне подскажет?» Я оглянулся. Маленький Ил-14 висел в пустоте, рядом с ним висел домик, а подо мной клубилось «молоко» — подошла белизна. Осторожно ступая, чтобы не упасть, я стал возвращаться...

Прошло два часа, солнце поднялось повыше, белизна растаяла, пришло время будить экипаж. Сам я не отдыхал уже двое суток, но нервное напряжение, вызванное необычностью ситуации, в которую мы попали, не давало расслабиться, и спать я не хотел. Снова согрели кофе, устроились в остывшей кабине, запустили двигатели... Взлетели с первого раза, хотя разбег получился очень длинный — лыжи удалось оторвать от пробитой нами колеи только на последних метрах, тогда как обычно нам хватало дистанции, вчетверо меньшей. Решили вначале идти на «Союз», где мы оставили бензина, — с тем запасом топлива, что у нас осталось, до «Молодежки» мы бы не дотянули. Прогудели над «Союзом», переполошив всю «науку»: «Откуда утром самолет?!» Приземлились на небольшом озере, лежащем рядом с базой, рассказали Полякову и Пимашкину о своих злоключениях, попили чаю и, залив в баки свой же бензин, улетели в «Молодежную».

Но отдохнуть нам не дали. Едва экипаж лег спать, меня вызвали к начальнику станции — нужно выполнить срочный санрейс, опять на базу «Союз». В залив Прюдс вошло наше морское судно, его капитан просит оказать медицинскую помощь одному из членов экипажа, у которого обнаружили острый аппендицит. В считанные минуты собрались, подготовили Ил-14, взяли на борт старшего врача экспедиции Володю Головина и улетели. На «Союзе» Головин перескочил в Ми-8 Юры Зеленского и отправился на корабль. Операцию он провел очень быстро — помощь подоспела вовремя, но оставлять больного на корабле было нельзя. Вертолетом же привезли его на базу, перегрузили в самолет, и мы доставили его в «Молодежную». Когда я вышел из самолета, холодный стоковый ветер умыл мне лицо свежим запахом чистого льда...

Наступил февраль. Сидим «на приколе», ждем погоду, хотя Антарктида блестит, как лакированная, — всюду бегут ручьи, плещет вода, сочится по ледникам, пропитывает собой снег и он становится синим. Миллионы солнечных зайчиков весело пляшут везде, куда ни бросишь взгляд. Все, как весной... Как я радовался ей когда-то дома, в деревне. Ее приход означал конец холодам и вьюгам, обещал скорое теплое и ласковое лето, рыбалку, сенокос... Мама, когда приходили такие дни, как стоят сейчас, говорила: «Зиму пережили... Теперь нам станет лучше». И вправду — становилось лучше.

Сейчас тоже сияет по-летнему жаркое солнце, но у нас на душе мрак и тревога — полеты не идут, научные программы летят «под откос», гнетет чувство вины, хотя в чем нас можно винить? В том, что Антарктида сменила свой гнев на неслыханно щедрую милость?! Народ на станции повеселел, ходит с облупившимися носами и щеками — обгорают, как в Сочи. Нам же это тепло не в радость.

Чтобы хоть как-то отвлечь экипаж от мрачных мыслей, вечером 3 февраля разрешил устроить празднование сразу трех дней рождения — у второго пилота Толи Сапожникова, у штурмана Саши Иванова и бортоператора Федора Чистякова — они почти сошлись. Вручили именинникам подарки — самоделки, попили чаю, поговорили о доме, вспомнили родных и близких... Но веселье не получилось — невыполненная работа не дала расслабиться, и мы разошлись спать.

 

Рейс в неизвестность

 

Несмотря на развеселившуюся не в меру Антарктиду, в начале февраля мы все-таки сумели сделать несколько вылетов, но 10-го числа, приземлившись на оставшемся осколке нижнего аэродрома, снова стали «на прикол» и четыре дня не летали. Из Москвы потоком шли радиограммы о готовности к вылету Ил-76ТД, руководство САЭ отбивалось: аэродромы «Молодежной» и «Новолазаревской» не могут его принять из-за высоких температур наружного воздуха — ВПП тают... Оттуда «давили» — рейс во что бы то ни стало надо сделать «подарком» очередному съезду КПСС, который вскоре откроется в Москве, а мы тут, в Антарктиде, саботажники и не понимаете всего величия задуманного шага. Руководство САЭ поэтому все силы бросило на подготовку ВПП у горы Вечерней, и мы не могли даже заикнуться, что нам нужен тягач или бульдозер. Ближайший вылет, который могли нам помочь обеспечить, был назначен на 15 февраля.

А 15-го числа я встречал на Вечорке Ил-14 Виктора Петрова и Валерия Белова. Наконец-то они закончили основную работу на «Дружной» и теперь перегоняли этот самолет в «Мирный», на помощь машине, что уже больше месяца в одиночку летала на «Восток». Я восемь сезонов отработал на той трассе и хорошо понимал желание командира отряда Евгения Александровича Склярова как можно быстрее перебросить в «Мирный» еще одну машину: сезон близится к концу, «восточники» нервничают, что не успеют получить все необходимое к началу зимовки, руководство САЭ тоже не в восторге от того, что на «Восток» летает всего один Ил-14... Да и самому Склярову не позавидуешь — год назад я был «в его шкуре», когда день и ночь молил всех святых, чтобы с экипажем, который один ходит на «Восток», ничего не случилось. Когда в прошлом сезоне Белов, Сотников и Табаков вместе с другими членами экипажа дошли от «Дружной» до «Мирного», у меня началась новая жизнь — я будто сбросил с души десять тонн листового железа.

... Петров с Беловым прилетели вечером, мы все загрузились в вездеход и поехали в Дом авиатора на «Молодежной». Пока экипаж устраивался на ночлег, мы поставили в план вылет этого Ил-14 на утро, попросили метеорологов повнимательней отнестись к прогнозу погоды и тоже отправились к себе. Петров ушел спать, а мы с Беловым, наконец-то, остались одни. Меня неприятно царапнуло то, что Скляров выдал распоряжение Валерию лететь только до «Молодежной», а Петрову идти в «Мирный» без него.

— Сколько раз он летал по этой трассе?

— Только в этом году, до начала работы на «Дружной». Скляров дважды «провозил» его в «Мирный» из «Молодежной» и обратно, показал и рассказал экипажу обо всех нюансах трассы. А потом он весь сезон отлично отработал с нами, у меня замечаний к нему нет.

Виктор действительно был хорошим командиром. Он пришел к нам из ВВС уже старшим военным летчиком, опытным, имеющим хороший налет. В Антарктиде два сезона отработал вторым пилотом Ил-14, а теперь ему остался всего один полет, после которого он сможет записать в свой актив и один сезон как командир корабля. Мне он нравился вдумчивым, по-хорошему осторожным отношением к полетам, тем, что никогда не лез на рожон, но и не пасовал перед опасностью.

— Ты-то за него спокоен? — я взглянул на Белова.

— Кто в нашем деле может быть абсолютно спокоен? — Валерий задумчиво вертел в руках пустую чашку. — Вы же знаете — спокоен бываешь только тогда, когда летишь сам.

— Это верно. Жаль только, что здесь нельзя выполнить все полеты самому...

— У Петрова в свое время были нелады с белизной, — почему-то вспомнил Белов. — На посадке у базы «Прогресс» он не рискнул сам сажать машину, передал управление Склярову. Да и меня однажды, когда подошла белизна на «Дружной», попросил показать, как с ней бороться. Мы сделали с ним пять взлетов и посадок, он отлетал их в пределах нормы...

— Хочешь еще чаю?

— Спасибо. А вот поспать не против — больше суток на ногах. Утром меня закрутили свои дела, а Петров с Беловым ушли к метеорологам. Прогноз по трассе не предвещал экипажу никаких неприятностей, но на подходе к «Мирному» погода плохая, и Белов решил перенести вылет на 12 часов дня. Это решение было правильным и оправданным, хотя Петров мог бы лететь и при такой погоде. В полдень ситуация повторилась и вылет назначили на 20 часов 30 минут, несмотря на то, что синоптики «Мирного» уже стали нервничать и удивляться тому, что Белов слишком осторожничает и ждет прогноза, который бы полностью отвечал всем требованиям Наставления по производству полетов. Я понимал Валерия и мысленно был целиком и полностью на его стороне — как пилот-инструктор он хотел дождаться максимально благоприятных погодных условий для экипажа. Но официально сезонные работы с «Востоком» должны завершиться в конце февраля, и каждый потерянный день бил по нервам всем, кто был причастен к решению проблем «восточников».

Ближе к вечеру все бури — и атмосферные, и административные — улеглись, Антарктида, казалось, смилостивилась над нами и с «Мирного» пришел нормальный летный прогноз погоды. Зазвонил телефон, я снял трубку:

— Евгений Дмитриевич, Белов беспокоит. Мы с Петровым и его экипажем находимся в штурманской комнате на предполетном инструктаже. Вы не поможете?

— Иду. Я достал свои записи, которые вел больше десяти сезонов в Антарктиде (где хранилась вся информация по трассе «Молодежная» — «Мирный»), и пошел к ним. Когда Белов закончил свой инструктаж, я взял два чистых листа, заложил между ними копировальную бумагу:

— Виктор, Валера вам все рассказал и показал, я же нарисую, где и с чем вы можете встретиться, куда уходить, если погода вдруг станет ухудшаться, на какие площадки можно сесть... Копию мы с Беловым оставим у себя, чтобы, если, не дай Бог, сядете по дороге, ты мог сообщить, где находитесь. Имея одинаковые схемы, мы будем точно знать, что говорим об одном и том же районе. Но я надеюсь, этот рисунок останется только в твоем архиве.

— Спасибо, — улыбнулся Петров, — я хочу того же.

Это был не первый такой урок — я давал их многим экипажам. Но тут мне почему-то захотелось мысленно «пролететь» с Петровым по этой трассе еще раз. Я рисовал моря, горы, заливы, острова, базы, станции, подбазы, ледники, ущелья, трещины. Я отмечал высоты, направление срывных ветров, типичные дороги циклонов, фронтальных зон... На этих рисунках появлялись заброшенные домики, занесенные снегом склады с бензином и моторным маслом, посадочные площадки и районы, куда нельзя соваться ни при каких условиях. Виктор и его штурман слушали меня, не перебивая и не задавая вопросов, они поняли — я выложил все, что знал.

— Спасибо, — еще раз сказал Петров.

— Когда вылет?

— В двадцать тридцать по московскому времени.

— Вас проводить?

— Зачем? Вы же на завтра тоже в плане полетов стоите? Лучше поспите. Утром свяжемся уже из «Мирного».

— Счастливо долететь...

И мы расстались. Нам действительно утром предстояло выполнить длительный полет с «наукой», и, как того требуют летные правила, экипаж должен идти в него хорошо отдохнувшим. Да и медицинский контроль перед вылетом хотелось пройти без замечаний.

Но когда Валера вернулся, я еще не спал.

— Как ушли?

— Нормально. Я настоял на том, чтобы они еще шесть бочек топлива взяли.

— А заправка?

— Пять тысяч пятьсот литров.

— На четырнадцать часов полета... Мы с тобой, бывало, в два раза быстрее ходили.

— Ходили. Но это же ваша школа: «В Антарктиде лишнего топлива в полете не бывает», — улыбнулся Валерий.

— Усвоил?

Вместо ответа Белов встал:

— Пойду к Гладышеву на КДП, погляжу, как они летят.

Я не стал его удерживать — Белову предстояла бессонная ночь, потому что, пока экипаж будет в воздухе, он не сможет уснуть.

... Меня разбудил телефонный звонок. Бросил взгляд на часы — шесть тридцать по Москве. И тут же в мозг ворвалась тревога: «Петров?! Топлива у них почти не осталось...» Звонил Вадим Гладышев, руководитель полетов:

— Евгений Дмитриевич, на КДП можете прийти?

— Петров?

— Да.

— Что с ними?

— Связь оборвалась. Молчат.

В домике РП находились Гладышев и Белов, который, судя по покрасневшим глазам, не сомкнул их всю ночь. Я вопросительно глянул на Валерия:

— Вначале у них все было хорошо, — Белов говорит, как всегда, спокойно, но за этим спокойствием кроется огромное напряжение. — Когда подошли к заливу Прюдс, погода стала портиться, и они начали лазить, менять высоту полета...

— А в «Мирном»?

— В это время мы уже «передали» их «Мирному», они установили с ним связь. Там погода оставалась нормальной, хотя и начинала загнивать. На подходе к Западному шельфовому леднику у них резко упала скорость.

— Сколько?

— На этой машине стоит ДИСС-013. Вы же знаете, он работает в диапазоне скоростей от 140. Ниже — выпадает в память. Поэтому определить путевую скорость они не могли даже визуально — шли-то в сплошных облаках.

— Так же, как и снос...

— Да, так же как и снос, — Белов помолчал. — Я никак не могу понять, куда они влезли, ведь по прогнозу никаких сюрпризов встретить не должны.

«Белов прав, — подумал я. — Но это — Антарктида. Неужели им в лоб ударил сильный встречный ветер?! — Память услужливо перебросила меня в ночной полет в 9-й САЭ, когда мы везли в «Мирный» взрывчатку, и — в 29-ю экспедицию, когда на траверзе «Моусона» я попытался определить ту грань, до которой можно идти. — Если они попали в такой поток, ничего хорошего из этого не выйдет. Но откуда он вылез? Ведь, действительно, по прогнозу на него не было даже намека?!»

— Последнее, что они передали: топлива осталось на тридцать минут, свое местонахождение определить не могут, ищут площадку для вынужденной посадки, — сказал Белов. — И через 10 часов 40 минут полета пропала связь. Только я не пойму, куда они подевали запас топлива. Они же взяли с собой еще шесть бочек!

— Сожгли, — я поднялся. — Пока пытались пролезть к «Мирному», наверное, сожгли. А теперь вот что: связывайтесь с начальником станции, нужно обеспечить аэродром нам для взлета. Радисты пусть подготовят копии радиограмм переговоров Петрова с нами и с «Мирным». Гладышев сообщает о случившемся Склярову, запрашивает от моего имени разрешение на то, чтобы я здесь временно прекратил работу и с Беловым вылетел на поиски Петрова.

— Вадим, — повернулся я к Гладышеву, — поднимай наземные службы, пусть начинают с ребятами из «Севморгео» снимать научную аппаратуру с нашей машины и готовят все необходимое. Отсюда, с нижнего аэродрома ночью или утром уйдем к Вечорке с минимумом топлива, а там уже заправимся по полной программе. А сейчас свяжите меня с Михал Михалычем Масоловым на «Союзе»...

Пока я договаривался с ним о том, чтобы на «Союзе» обеспечили нам посадку и базирование, подъехал Р. М. Галкин. Я коротко обрисовал ему ситуацию, сложившуюся с полетом В. Петрова.

— Ваше решение? — только и спросил Галкин.

— Как можно быстрее уйти на «Союз» и оттуда начинать поиски. Возможно, пропавшему экипажу понадобится медицинская помощь, поэтому прошу разрешить вылететь с нами старшему врачу экспедиции Головину.

— Хорошо. Чем еще мы можем помочь?

— Выделить два бульдозера, тягач, другую наземную технику. Вы же видите: аэродром размыло и надо привести в порядок хотя бы 600 метров ВПП. Работать придется ночью, как только потянет «сток». Иначе мы не сможем взлететь. Да, пусть обеспечат нам связь по первому требованию...

— Хорошо. Требовать ничего не надо — вы получите все, что нужно.

— Спасибо, — в Антарктиде есть законы, исполнение которых свято. Главный из них — если речь идет о спасении людей, такие понятия, как «нет», «не хочу», «нельзя», «не могу», перестают существовать. Галкин уехал, но теперь — я это знал — станция будет существовать в новом измерении.

— Мы с Беловым пойдем к машине, — бросил я Гладышеву. — Если от Петрова что-нибудь получите, немедленно сообщите нам.

Вышли из домика РП. Веселью природы не было предела — нестерпимо ярко плавилось солнце, звеня летели к океану ручейки, по всем ледникам и снежникам вспыхивали миллионы маленьких зеркал, отражая атаку главного светила, ласковый теплый ветерок, как щенок, облизывал нам лица и руки...

— Почему я с ними не полетел? — в голосе Белова прорывается боль, которую он так тщательно скрывал. — Я как будто что-то чувствовал. Понимаете, Евгений Дмитриевич, если бы я был с ними...

— Ну и что?! — я резко остановился, взглянул на Белова. — Они в чем-то ошиблись? Нет. Значит, Петров все делал правильно. Не забивай себе голову — нам еще с тобой лететь их искать и ты должен думать о том, как их найти, а не копаться в собственных ощущениях. Понял?!

Белов молчал. Я понимал, как ему сейчас трудно — пропал Петров и с ним еще пять человек, в «Мирном» самолета не дождались, судьба программы по обеспечению «Востока» срывается, я тоже вынужден снимать свой Ил-14 с работы в «Молодежке»... И ему кажется, что во всем виноват он, Белов. Вот если бы он полетел, тогда бы все было тип-топ. Может, да, а может, и нет — это Антарктида, но о том, что Ил-14 доживают свои последние дни, знают все. И все же они предпочитают отмахиваться от этих проблем, «вешают» их на ОКБ имени С. В. Ильюшина, заставляя Генриха Васильевича Новожилова продлевать и продлевать ресурс машинам, которые и в полет-то страшно выпускать, «вешают» на нас, выпуская в Антарктиду с таким мизерным количеством Ил-14, что, случись любая неприятность с самолетом в одном конце Антарктиды, приходится, рискуя всем и вся, гнать на его место другой... А если он не долетел вовремя до цели, виноватыми во всем случившемся считают себя Белов, Голованов, Скляров, Кравченко...

— Да пошли вы все... — бросил я в сердцах кому-то невидимому.

— Тебя это не касается, — сказал я, увидев удивленно-вопросительный взгляд Белова. — Ты сейчас пойдешь в мою комнату, где тебе никто не будет мешать, и ляжешь спать. Спать, понял?! А не копаться в самом себе. Потому что ночью придется взлетать с огрызка ВПП, заправимся и сразу уйдем на «Союз». Если Петров выйдет на связь, — я улыбнулся, — сон твой оборву...

Белов ушел, а я вернулся к делам. За сутки была проделана работа, для выполнения которой в обычном режиме понадобилась бы неделя. Казалось, само молчание экипажа Петрова заставляло людей выкладываться до последних пределов. Но, ни на секунду не меняя этого бешеного темпа, я помнил, что мы не имеем права допустить ни одной ошибки. Поэтому, загнав куда-то в глубь сознания всю тревогу и «выключив» работу воображения, я заставил себя действовать, как хорошо отлаженный автомат. Перед взлетом в кабине экипаж читает «молитву» — контрольную карту проверки всех систем самолета и действий экипажа. В ней — десятки пунктов. Я же теперь держал в своем сознании несколько сотен и нужно было увязать их в одно целое, построить из них пирамиду, на вершине которой — взлет.

— Прогноз погоды на «Союзе»? Взят. Летный.

— Топливо? Перевезено на верхний аэродром.

— Телеграмма Склярову? Отправлена.

— Аппаратура заказчика? Снята.

— Авиатехники? Переброшены к Вечорке.

— Связь? Все каналы и ближней и дальней связи открыты.

— Снимки со спутника? Взял.

— Экипаж? Медицинский контроль прошел. К полету «готов».

— Врач? Предупрежден. Ждет вылета...

Когда мы получили копии всех радиограмм, связанных с полетом экипажа Петрова, я разложил этот полет по времени и по координатам местонахождения Ил-14, которые они давали. Картина складывалась безрадостная, если не сказать хуже. Даже самый беглый анализ полученной информации говорил о том, что Антарктида уготовила этому экипажу такие условия полета, в которые лучше не попадать. Но о плохом думать не хотелось, а помочь в этом может только работа.

Карту предполагаемого района поисков, который я определил, опираясь на полученные данные, разбил на квадраты. По моим расчетам, Ил-14 должен находиться где-то на Западном шельфовом леднике, в окрестностях горы Гаусберг. «Гнилое место, — думал я, размечая квадраты. — Час лету до «Мирного», но как же там треплет, если погода плохая. А у них она хуже некуда»...

Пришел Белов. Выглядел он ненамного лучше, чем утром, но белки глаз посветлели.

— Выспался?

— Да, — он пожал плечами, — во всяком случае, заснуть старался. Я достал чистую карту маршрута от «Молодежной» до «Мирного», спрятав свою, с расчетами.

— Как думаешь, где их надо искать?

— Вы же знаете, что в таких случаях как бы сам летишь с экипажем. Вот я и «летел». Думаю, они находятся где-то в районе Гауса, во всяком случае, не дальше. «Мирный» они не прошли.

— Смотри, — я достал свою карту и показал район поиска. — Теперь надо узнать, что получилось у Голованова.

Когда связались с «Мирным», Голованов, на мой вопрос о том, где по его расчетам надо искать Петрова, назвал ту же точку, что и я. Договорились о связи, сверили обозначение квадратов поиска, распределили, кто какой обследует...

Ночью перелетели к Вечерке — Галкин выполнил все свои обещания — и сразу же ушли на «Союз». Я занял левое командирское кресло, Сапожников — правое, а Белова отправил отдохнуть в грузовую кабину: кто знает, сколько времени у нас уйдет на поиски, надо беречь силы каждого, кто в них участвует. Шли по хорошо знакомой трассе, но в этот раз Антарктида, проплывающая под нами, не вызывала никаких чувств — я равнодушно смотрел на ее красоту, на величие ледников, сквозь застывшие в душе холод и пустоту. Только мозг

работал, как электронно-счетная машина, просчитывая десятки вариантов полетов. Поднялись вправо, пошли через купол. За траверзом «Моусона» погода неожиданно стала ухудшаться, но с «Союза» передали, что нас примут. Когда садились, я вдруг поймал себя на том, что стал волноваться — подсознательно решая, что теперь наш Ил-14 мы должны беречь пуще глаза. Это меня разозлило, и я сразу же успокоился.

 

Гибель экипажа Петрова

 

... Петров молчит вторые сутки. Подошел циклон, завыла метель, видимость — ниже нижнего предела, летать нельзя. Бездействие мучит, рвет душу. Из домика выйдешь — вот он, твой враг, хлещет снегом в лицо, бьет наотмашь, срывает куртку, слепит глаза. Протянешь руки, чтобы схватить его, в руках — пустота и больше — ничего. А в это время, быть может, твои друзья ждут — не дождутся помощи... Воображение включается на полную мощность, картины одна страшнее другой вспыхивают в мозгу, и ты возвращаешься в комнатку, где стоит маломощная полевая радиостанция. У нее дежурят геологи, и всякий раз, когда я захожу, «радист» прячет глаза и тихо качает головой: «Пусто. Ничего нет...»

Мучает неизвестность, тревожит мысль, что если мы не ошиблись, район, где планируем найти Ил-14 Петрова, изрезан, изрыт невероятно. Самый фантастический ландшафт по сравнению с трещинами этого ледника — ничто, потому что там — первозданный хаос. Если мы найдем их в этом хаосе, все равно сесть на Ил-14 не сможем ни я, ни Голованов. Значит, придется тащить туда вертолет...

Снова и снова просматриваю, анализирую радиограммы экипажа Петрова. Я знаю их наизусть, но проходит час-другой, и опять тянусь к ним в надежде, что не заметил какой-то «мелочи», которая даст нам ключ к разгадке молчания пропавшего экипажа. Хочется надеяться на чудо, но, похоже, от Антарктиды его не дождешься. Она заперла нас — меня на «Союзе», Голованова — в «Мирном», не давая возможности сделать хоть один полет.

Прошло двое суток... Хуже всего Белову. Несмотря на все мои доводы, он по-прежнему во всем случившемся винит себя и уходит от радиста только тогда, когда я прошу его идти спать. Выматывает ожидание метеорологической информации. На «Союзе» снимки со спутника принимать нет возможности, метеоролога нет, синоптика тоже нет. «Мирный» на «Союзе» не слышно — не проходят радиоволны. Вот и ждем, пока на «Мирном» и в «Молодежной» составят прогноз погоды и передадут нам на «Союз». Голованов несколько раз пытался прорваться в район поиска — ничего не получилось: снег, метель, в<

⇐ Предыдущая11121314151617181920Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: