Из первого послания Ивана Грозного Андрею Курбскому 8 глава

О Боян, соловей старого времени! Если бы ты полки эти воспел, скача, соловей, по мысленному древу, взлетая умом под облака, свивая славы вокруг нашего времени, возносясь по тропе Трояновой с полей на горы!

Так бы петь песнь Игорю, того внуку: «Не буря соколов занесла через поля широкие – стаи галок несутся к Дону великому». Или так пел бы ты, вещий Боян, внук Велеса: «Кони ржут за Сулой – звенит слава в Киеве!»

Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле, Игорь ждет милого Всеволода. И сказал ему Буй–Тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый ты, Игорь! Оба мы Святославичи! Седлай же, брат, своих борзых коней, а мои готовы, уже оседланы у Курска. А мои куряне бывалые воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, сконца копья вскормлены; пути им ведомы, яруги известны, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены. Сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю – славы».

Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тенью все войско прикрыто. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; так сядем, братья, на своих борзых конейда посмотрим на синий Дон». Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему предзнаменование. «Хочу, – сказал, – копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сло­жить, либо шлемом испить из Дона».

Тогда вступил Игорь–князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмой путь преграждало, ночь стенаниями грозными птиц пробуди­ла, свист звериный поднялся, встрепенулся Див, кличет на вершине дерева, велит прислушаться чужой земле: Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский идол. А половцы непроторенными дорогами устремились к Дону великому: скрипят телеги в полуночи, словно лебеди встревоженные.

Игорь к Дону войско ведеТ. Уже гибели его ожидают птицы по дубравам, волки грозу навывают по яругам, орлы клекотом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты.

О, Русская земля! Уже за холмом ты!

Долго темная ночь длилась. Заря свет зажгла, туман поля покрыл, щекот соловьиный затих, галичий говор проснулся. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю – славы.

Спозаранку в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и рассыпа­лись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты. Покрывалами, и плащами, и одеждами, и всякими нарядами половецкими стали мосты мостить по болотам и топям. Червленый стяг, белое знамя, червленый бунчук, серебряное копье – храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему путь прокладывает к Дону вели­кому.

На другой день раным–рано кровавые зори рассвет возвещают, черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами с Дона великого! Тут копьям пре­ломиться, тут саблям иступиться о шеломы половецкие, на реке на Каяле, у Дона великого.

О Русская земля! Уже за холмом ты!

А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, повеяли с моря стрелами на храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги ве­щают: «Половцы идут!», – от Дона, и от моря, и со всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи пе­регородили червлеными щитами.

Яр–Тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, осыпаешь воинов стрелами, гремишь по шлемам мечами булатными. Куда, Тур, ни поскачешь, своим золо­тым шлемом посвечивая, – там лежат головы поганых половцев, расщеплены саблями калеными шлемы аварские от твоей руки, Яр–Тур Всеволод! Какая рана удержит, братья, того, кто забыл о почестях и Богатстве, забыл и города Чернигова отцовский золотой престол, и своей милой жены, прекрасной Гле­бовны, любовь и ласку!

Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом раздоры ковал и стрелы по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани, звон же тот слышал дав­ний великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши закла­дывал в Чернигове. Бориса же Вячеславича жажда славы на смерть привела и на Канине зеленую паполому постлала ему за обиду Олега, храброго и молодо­го князя. С такой же Каялы и Святополк бережно повез отца своего между венгерскими иноходцами к святой Софии, к Киеву. Тогда при Олеге Гориславиче сеялись и прорастали усобицы, гибло достояние Даждь–Божьих внуков, в княжеских распрях век людской сокращался. Тогда на Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по–своему говорили, собираясь лететь на поживу.

То было в те рати и в те походы, а о такой рати и не слыхано! С раннего утра и до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, гремят сабли о шеломы, трещат копья булатные в поле чужом среди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми посеяна, а кровью полита; бедами взошли они на Русской земле!

Что шумит, что звенит в этот час рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина не хватило, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево от печали к земле приклонилось.

Вот уже, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Поднялась Обида среди Даждь–Божьих внуков,– вступила девою на землю Троя­ню, всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеском вспугнула времена обилия. Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить исами себе беды ковать, а поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.

О, далеко залетел сокол, избивая птиц, – к морю. А Игорева храброго полка не воскресить! Вслед ему завопила Карна, и Жля помчалась по Русской, земле, сея горе людям из огненного рога. Жены русские восплакались, приговаривая «Уже нам своих милых лад ни в мысли помыслить, ни думою сдумать, ни очами не увидать, а золота и серебра и в руках не подержать!» И застонал, братья, Киев в горе, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль потоками потекла по земле Русской. А князья сами себе невзгоды ковали, а поганые сами в победных набегах на Русскую землю брали дань по белке от двора.

Ведь те два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, непокорством зло пробудили, которое усыпил было отец их, – Святослав грозный великий киевский, – грозою своею, усмирил своими сильными полками и булатными мечами; вступил на землю Половецкую, протоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка из Лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем вырвал. И повержен Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святослава. Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, корят князя Игоря, который погрузил Богатство на дно Каялы, реки половецкой, – русское золото рассыпал. Тогда Игорь–князь пересел из золотого седла в седло невольничье. Унылы городские стены, и веселие поникло.

А Святослав тревожный сон видел в Киеве на горах. «Этой ночью с вечера одевали меня, – говорил, – черною паполомою на кровати тисовой, черпали мне синее вино с горем смешанное, осыпали меня крупным жемчугом из пустых колчанов поганых и утешали меня. Уже доски без конька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, и из дебри Кисановой понеслись к синему морю».

И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе разум нам застилаеТ. Вот ведь слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть города Тмуторокани либо испить шеломом Дону. Уже соколам крылья подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные. Темно стало на третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними два молодых месяца тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет прикрыла; по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов, и великую ра­дость пробудили в хинове. Уже пала хула на хвалу, уже ударило насилие по воле, уже бросился Див на землю. Вот уже готские красные девы запели на берегу синего моря, позванивая русским золотом, поют они о времени Бусовом, лелеют месть за Шарукана. А мы, дружина, уже невеселы».

Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О, племянники мои, Игорь и Всеволод! Рано вы начали Половецкую землю мечами терзать, а себе искать славу. Но не по чести одолели, не по чес­ти кровь поганых пролили. Ваши храбрые сердца из твердого булата скованы и в дерзости закалены. Что же учинили вы моим серебряным сединам!

А уже не вижу власти сильного и Богатого брата моего Ярослава, с воинами многими, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами. Все они и без щитов, с засапожными ножами, кликом полки побеждают, звеня прадедней славой. Но ска­зали вы: "Помужествуем сами: прежнюю славу сами похитим, а нынешнюю меж собой разделим". Но не диво, братия, старику помолодеть! Когда сокол возмужает, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Но вот мне беда – княжеская непокорность, вспять времена повернули. Вот у Римова снова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Горе и беда сыну Глебову!».

Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли ты прилететь издалека, отцов­ский золотой престол поберечь? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты был здесь, то была бы невольница по но­гате, а раб по резане. Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять, удалыми сынами Глебовыми.

Ты, храбрый Рюрик, и Давыд! Не ваши ли воины злачеными шлемами в крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает, словно туры, раненные саблями калеными, в поле чужом? Вступите же, господа, в золотые стремена за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своем златокованом пре­столе, подпер горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча бремена через облака, суды рядя до Дуная. Страх перед тобой по землям течет, отворяешь Киеву ворота, стреляешь с от­цовского золотого престола в султанов за землями. Стреляй же, господин, в Кончака, поганого половчанина, за землю Русскую, за раны Игоревы, храброго Святославича!

А ты, храбрый Роман, и Мстислав! Храбрые замыслы влекут ваш ум на подвиг. Высоко летишь ты на подвиг в отваге, точно сокол, на ветрах паря, стремясь птицу в дерзости одолеть. Ведь у ваших воинов железные паворзи под шлемами латинскими. Потому и дрогнула земля, и многие народы – хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы – копья свои побросали и головы свои скло­нили под те мечи булатные. Но уже, князь, Игорю померк солнца свет, а дерево не к добру листву сронило: по Роси и по Суле города поделили. А Игорева храброго полка не воскресить! Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, уже поспели на брань.

Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича – не худого гнезда шестокрыльци! Не по праву побед расхитили себе владения! Где же ваши золотые шлемы и копья польские, и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!

Вот уже Сула не течет серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина болотом течет у тех грозных полочан под кликами поганых. Один только Изяслав, сын Васильков, прозвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, поддержал славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве литовскими мечами изрублен…

И сказал: «Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь полизали». Не было тут ни брата Брячислава, ни другого – Всеволода, так он один и изронил жемчужную душу из храброго своего тела через золотое ожерелие. Приуныли голоса, сникло веселье. Трубы трубят городенские.

Ярославовы все внуки и Всеславовы! Не вздымайте более стягов своих, вложите в ножны мечи свои затупившиеся, ибо потеряли уже дедовскую славу. В своих распрях начали вы призывать поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово. Из–за усобиц ведь началось насилие от земли Половецкой!

На седьмом веке Трояна бросил Всеслав жребий о девице ему милой. Тот хитростью поднялся... достиг града Киева и коснулся копьем своим золотого престола киевского. А от них бежал, словно лютый зверь, в полночь из Белгорода, бесом одержим в ночной мгле; трижды добыл победы: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову, скакнул волком на Немигу с Дудуток.

На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Немиги кровавые берега не на добро засеяны, засеяны костями русских сынов.

Всеслав–князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал: из Киева до рассвета дорыскивал до Тмуторокани, великому Хорсу волком путь перебегал. Ему в Полоцке позвонили к заутрене рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал. Хотя и вещая душа была у него в дерзком теле, но часто от бед страдал. Ему вещий Боян еще давно припевку молвил, смысленый: «Ни хитрому, ни удачливому суда божьего не избежать!»

О, печалиться Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским; а ныне одни стяги Рюриковы, а другие – Давыдовы, и порознь их хоругви развеваются. Копья поюТ.

На Дунае Ярославнин голос слышится, чайкою неведомой она рано кличеТ. «Полечу, – говорит, – чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле–реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле».

Ярославна с утра плачет на стене Путивля, причитая: «О ветер, ветрило! Зачем, господин, так сильно веешь? Зачем мечешь хиновские стрелы на своих легких крыльях на воинов моего лады? Разве мало тебе под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю разве­ял?»

Ярославна с утра плачет на стене города Путивля, причитая: «О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе ладьи Святославовы до стана Кобякова. Возлелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я спозаранку к нему слез на море».

Ярославна с утра плачет в Путивле на стене, причитая: «Светлое и тресветлое солнце! Для всех ты тепло и прекрасно! Почему же, владыко, простерло горячие свои лучи на воинов лады? В поле безводном жаждой им луки расслабило, горем им колчаны заткнуло».

Вспенилось море в полуночи, в тучах движутся вихри. Игорю–князю Бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу. Погасла вечерняя заря. Игорь спит и не спит: Игорь мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца. В полночь свистнул Овлур коня за рекой – велит князю разуметь: не быть князю Игорю! Кликнул, стукнула земля, зашумела трава, задвигались вежи половецкие. А Игорь–князь горностаем прыгнул в тростники, белым гоголем – на воду, вскочил на борзого коня, соскочил с него босым волком, и помчался к лугу Донца, и полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к ужину. Когда Игорь соколом полетел, то Овлур волком побежал, отряхивая с себя студеную росу: загнали они своих быстрых коней.

Донец сказал: «Князь Игорь! Разве не мало тебе славы, а Кончаку досады, а Русской земле веселья!» Игорь сказал: «О Донец! Разве не мало тебе величия, что лелеял ты князя на волнах, расстилал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева. Стерег ты его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями в ветрах». Не такая, говорят, река Стугна: бедна водою, но, поглотив чужие ручьи и потоки, расширилась к устью и юношу князя Ростислава скрыла на дне у темного берега. Пла­чется мать Ростиславова по юноше князе Ростиславе. Уныли цветы от жалости, а дерево в тоске к земле приклонилось.

То не сороки застрекотали – по следу Игоря рыщут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не каркали, галки примолкли, сороки не стрекотали, только полозы ползали. Дятлы стуком путь к реке указывают, соловьи веселыми песнями рассвет предвещаюТ. Говорит Гзак Кончаку: «Если сокол к гнезду летит – расстреляем соколенка своими злачеными стрелами». Говорит Кончак Гзе: «Если сокол к гнезду летит, то опутаем мы соколенка красной девицей». И сказал Гзак Кончаку: «Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколен­ка, ни красной девицы и станут нас птицы бить в поле Половецком».

Сказали Боян и Ходына Святославовы, песнотворцы старого времени Ярославова: «О жена когана Олега! Тяжко ведь голове без плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря.

Солнце светит на небе – Игорь–князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае – вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.

Спев песнь старым князьям, потом – молодым петь! Слава Игорю Святославичу, Буй–Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здравы будьте, князья и дружина, выступая за христиан против полков поганых! Князьям слава и дружине! Аминь.

 

Печатается по: Памятники литературы Древней Руси. XII век / Пер. О.В. Творогова. – М., 1980. – С. 373–387.

 

 

Лаврентьевская летопись о разорении русской земли полчищами Батыя
и восстании против завоевателей в 1262 году

(Фрагмент)

 

«В лето 1237. Зимою пришли из восточной стороны на Рязанскую землю лесом безбожники татары и начали воевать Рязанскую землю и захватили ее до Пронска, попленили Рязань всю и сожгли и князя их убили. Схваченных же одних рассекали, других стрелами расстреливали, а иным назад руки связывали. Много же святых церквей огню предали, монастырей и сел сожгли... потом пошли на Коломну. В ту же зиму. Пошел [князь] Всеволод сын Юрьев, внук Всеволода, против татар, и сошлись около Коломны, и была сеча великая, и убили у Всеволода воеводу Еремея Глебовича и иных мужей много... и прибежал Всеволод во Владимир с малой дружиной, а татары пошли к Москве. В ту же зиму взяли Москву татары и воеводу убили Филиппа Нанка, [павшего] за правоверную хри­стианскую веру, а князя Владимира Юрьевича схватили руками, а людей от старца и до сущего младенца перебили, а город и церкви святые, и монастыри все, и села – сожгли и, захватив много имущества, отошли. В ту же зиму. Выехал князь Юрий из Владимира с малой дружиной, оставив вместо себя сыновей своих Всеволода и Мстислава, и пошел на Волгу с племянниками своими с Васильком, и со Всеволодом, и с Владимиром и стал на [реке] Сити станом, ожидая к себе брата своего Ярослава с полками и Святослава с дружиною своею.

И начал князь Юрий собирать воинов против татар, а воеводство в дружине своей передал Ярославу Михайловичу. В ту же зиму. Пришли татары к городу Владимиру месяца февраля в 3 день на память ев Семена во вторник... Владимирцы затворились в городе [крепости] с князь­ями Всеволодом и Мстиславом, а воеводой был Петр Ослядюкович. Вла­димирцы не сдавались⁴, и тогда татары подъехали к Золотым воротам крепости, приведя с собой Владимира Юрьевича, брата Всеволода и Мстис­лава. И начали татары спрашивать о князе великом Юрии, в городе ли он? Владимирцы в ответ пустили по стреле на татар, и татары также пустили по стреле на Золотые ворота. И после того сказали татары владимирцам: «Не стреляйте». Они же замолчали. И тогда, подъехав ближе к воротам, начали татары говорить: «Узнаете ли вашего княжича Влади­мира?» Стоял тот с унылым лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего... Оба они с дружиною своею и все горожане плакали, видя Владимира. А татары, отойдя от Золотых ворот и объехав весь город, остановились станом перед Золотыми воротами. На­сколько видел глаз, окружило город бесчисленное множество татарских воинов. Всеволод же и Мстислав, пожалев брата своего Владимира, сказали дружине своей и Петру–воеводе: «Братья! Лучше нам умереть перед Золо­тыми воротами за святую Богородицу и за правоверную веру христианскую, а не сдаться на волю их...»

Татары, станы свои урядив около города Владимира, пошли и взяли Суздаль, и святую Богородицу разграбили, и двор княжеский огнем пожгли, и монастырь св. Дмитрия сожгли, а другие разграбили, а монахов и монахинь старых, и попов, и слепых, и хромых, и глухих, и немощных, и людей всех порубили, а молодых монахов и монахинь, и попов, и дьяконов, и жен их и дочерей, и сыновей их повели в станы свои и сами пошли к [городу] Владимиру... В субботу мясопустную начали татары готовить лес и до самого вечера ставили пороки, а за ночь огородили весь город Владимир тыном. В неделю Мясопустную рано утром начали штурм города месяца февраля в 7 день... и взяли город до обеда, ворвавшись от Золотых ворот у церкви св. Спаса по примеру через городские стены, а отсюда с северной стороны от Лыбеди к Орининым воротам и к Медным, а отсюда от [реки] Клязьмы к Волжским воротам, и так вскоре взяли Новый город, и бежали Всеволод и Мстислав и все [оставшиеся в живых] люди в Печерный город.

А епископ Митрофан и княгиня Юрьевна с дочерью и снохами, и с внучатами и прочие княгини владимирские с детьми, и многое множество бояр и всего народа, укрывшиеся в церкви св. Богородицы, без милости огнем запалены были... Татары, выломав двери церковные, увидели одних от огня погибших, других же оружием до конца смерти предали, церковь разграбили, чудесную икону, украшенную золотом и серебром и драгоценным каменьем, ободрали, все монастыри и иконы ободрали и ограбили, а иные порубили, а иные забрали... и книги разодрали, и драгоценные одежды покойных первых князей, которые они повешали в церквах святых на память о себе, тоже все взяли себе в добычу... И убиты были архимандрит монастыря Рождества св. Богородицы Пахомий, да игумен Успенский Феодосии Спасский, и прочие игумены, и монахи, и монахини, и попы, и дьяконы от юного и до старца и сущего младенца, и всех тех порубили, одних убивая, а других гоня в плен босых и без одежды, умирающих от мороза, в станы свои...

Захватив Владимир, пошли окаянные те кровопийцы на великого князя Юрия, и одни шли к Ростову, а другие к Ярославлю, а иные на Волгу на Городец, и завоевали все по Волге даже до Галича Мерского; а другие пошли на Переславль [Залесский] и тот взяли, а оттуда всю страну и города многие, даже до Торжка, захватили, и не было места, мало было таких деревень и сел в Суздальской земле, где татары не воевали, и взяли они 14 городов, кроме слобод и погостов, за один месяц... И пошли безбожные татары на [реку] Сить против великого князя Юрия. Услышав об этом, князь Юрий с братом своим Святославом и с племянниками своими Васильком и Всеволодом и Владимиром и с мужами своими пошел против поганых, и встретились оба [войска], и была сеча злая, и побегли наши перед иноплеменниками, и тут убит был князь Юрий, а Василька взяли руками безбожные и повели в станы свои. Зло это случилось марта в 4 день... И тут убит был князь великий Юрий на реке Сити, и дружинников его много убили... а Василька Константиновича вели в крайней нужде до Шернского леса, и как стали станом, принуждали его много проклятые безбожные татары к обычаю поганскому, быть в их воле и воевать [вместе] с ними, но он нисколько не покорился их беззаконию и много укорял их, говоря: «О глухое царство оскверненное! никак меня не отведете от христианской веры, хотя я и нахожусь весьма в большой беде...». И как только он это сказал, тотчас без милости убит был...

[1239 г.] Того лета татары взяли Переславль Русский и епископа убили и людей перебили, а город сожгли и, захватив много людей и имущества, ушли... Того же лета взяли татары Чернигов... и город сожгли, и людей перебили, и монастыри пограбили... Того же лета зимой взяли татары Мордовскую землю и Муром сожгли и по Клязьме воевали и город... Гороховец сожгли и вернулись в станы свои...

В лето 1242.Великий князь Ярослав послал сына своего Андрея в Новгород Великий на помощь князю Александру против немцев, и победили их за Плесковом (Псковом. – Ред.) на озере и взяли много пленными, и возвратился Андрей к отцу своему с честью.

В лето 1262.Избавил Бог от лютого изнурения бесурменского людей Ростовской земли, вложил ярость в сердца крестьянам: не вытерпев насилий [со стороны] поганых, собирались они на вече и выгнали [их] из Ростова, из Владимира, из Суздаля, из Ярославля. Откупали те окаянные бесурмене (у ханов Золотой Орды. — Ред.) дани и оттого великую пагубу людям творили: порабощали людей за проценты и множество душ крестьянских уводили врознь... В том же году убили (восставшие. — Ред.) Зосима преступника, был то пьяница и срамословец, празднословец и кощунник, окончательно отрекся от Христа и –стал бесурменином, вступив в прелесть ложного пророка Махмеда. Был тогда хищник, приехал от царя татарского по имени Кутлубий, злой был бесурменин, и с его помощью окаянный отступник Зосим делал христианам великую досаду, надругался над крестом и святыми церквами, когда же люди на врагов своих на бесурмен восстали, одних изгнали, а других перебили, тогда и этого беззаконного Зосима убили в городе Ярославле. И тело его жрали псы и вороны».

Хрестоматия по истории СССР с древнейших времен до 1861 г.: пособие для учителей /СосТ.

П. П. Епифанов. – М.: Просвещение, – 1980. – С. 53–56.

 

Извлечение из Судебника 1497 г. О крестьянах и холопах

 

«Лета 7006–го месяца септемвриа уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детми своими и с бояры о суде как судити бояром и околничим...

Статья 57. О христианском отказе. А христианом (крестьянам. – АвТ.) отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрье­ва дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два г. поживет да поидеть прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора, а четыре годы поживет, и он весь двор платит <...>.

Статья 62. О межах. А кто сореть межу или грани ссечет из великого кня­зя земли боярина и манастыря, или боярской и монастырской у великого князя земли, или боярской или монастырской у боярина или боярской у монастыря и кто межу сорал или грани ссек, ино того бити кнутием, да исцу взяти на нем рубль. А христиане промежу себя в одной волости или в селе кто у кого межу переорет или перекосит, ино волостелем или поселскому (управляющему двор­цовыми селами. – АвТ.) имати на том за боран (денежный штраф. – АвТ.) по два алтына и за рану присудят, несмотря по человеку и по ране и по рассу­ждению. <...>

Статья 66. О полной грамоте (самопродажа в рабство. – АвТ.). По пол­ной грамоте холоп. По тиуньству и по ключю по сельскому холоп з докладом и без докладу, и с женою и с детми, которые у одного государя; а которые его дети у иного или себе учнут жити, то не холопи; а по городцкому ключю (служба. – АвТ.) не холоп; по робе холоп, по холопе роба, приданой холоп, по духовной холоп.

 

Печатано по: Орлов А. С. Хрестоматии по истории России с древнейших времен до наших дней: учеб. пособие. – М.: ПроспекТ. – 1999. – С.83, 84.

 

 

ИСТОРИКИ О ПРОЦЕССАХ РАССМАТРИВАЕМОГО ПЕРИОДА

 

О влиянии татаро–монгольского ига на развитие русских земель

«Одни ученые придают этому влиянию большое значение, другие его вовсе отрицаюТ. В татарском влиянии прежде всего надо различать две стороны: 1) влияние на государственное и общественное устройство древней Руси и 2) влияние на ее культуру. В настоящем курсе нас главным образом должен занимать вопрос о степени влияния татар на политический и социальный строй. Эта степень может быть нами угадана по изменениям: во–первых, в порядке княжеского престолонаследия; во–вторых, в отношениях князей между собой; в–третьих, в отношениях князей к населению. В первом отношении замечаем, что порядок наследования великокняжеского престола при татарах, в первое столетие их власти (1240 – 1340), оставался тем же, каким был до татар; это – родовой порядок с нередкими ограничениями и нарушениями. Великое княжение оставалось неизменно в потомстве Всеволода Большого Гнезда, в линии его сына Ярослава. В течение немногим более 100 лет (с 1212 по 1328) пятнадцать князей из четырех поколений было на великокняжеском столе и из них только три князя захватили престол с явным беззаконием, мимо дядей или старших братьев…(С. 117).

Если мы обратимся к дотатарскому периоду, в так называемую Киевскую Русь, то увидим там однородный порядок и однородные правонарушения. Очевидно, татарская власть ничего не изменила в старом проявлении этого обычая. Мало того, и этим правом своим она как будто не дорожила и не всегда спешила его осуществлять: самоуправство князей оставалось подолгу ненаказанным. Михаил Хоробрит умер, владея великокняжеским столом и не быв наказан за узурпацию власти. Попранные им права дяди Святослава, санкционированные ранее татарами, не были им восстановлены даже и тогда, когда после смерти Хоробрита власть и стольные города – Владимир и Киев – выпросили себе племянники Святослава, Андрей и Александр. В поколении внуков и правнуков Всеволода Большого Гнезда образовалась даже такая повадка, которая явно изобличает слабость татарского авторитета и влияния; удельные князья неизменно враждовали с утвержденным татарами великим князем и старались, в одиночку или все сообща, ослабить его. Александр Невский враждовал с великим князем Ярославом Тверским, Дмитрий Александрович – с великим князем – Василием Костромским, Андрей Александрович – с великим князем Димитрием Александровичем и Т.д. Татары видели все эти свары и усобицы и не думали, что их существование подрывает на Руси значение татарской власти; напротив, не следуя никакому определенному принципу в этом деле, они смотрели на ссоры князей, как на лишний источник дохода и цинично говорили князю: будешь великим, «още ты даси выход (Т.е. дань), больши», Т.е. если будешь платить больше соперника. Зная это, князья прямо торговались в Орде даже друг с другом. Искали, например, великого княжения Михаил Тверской и Юрий Московский, и Михаил посулил больше «выхода», чем Юрий; тогда Юрий «шед к нему рече: отче и брате, аз слышу, яку хощеши большую дань поступити и землю Русскую погубити, сего ради аз ти уступаю отчины моя, да не гибнет земля Русская нас ради, – и шедшее к хану, объявиша ему о сем; тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я». Таким образом, татарская власть не могла здесь что–либо установить или отменить, так как не руководилась никаким сознательным мотивом. Татары застали на Руси распад родового наследования и зародыши семейно–вотчинного владения; при них продолжался распад и развивались и крепли зародыши семейно–вотчинного владения. Нарушений этого процесса, давно и глубоко изменявшего основы общественной организации, мы не замечаем.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: