Пословицы и поговорки как единицы паремиологии в творчестве Л.Н. Толстого

Публикуемый список пословиц и поговорок, которые вошли в произведения, письма и дневники Л.Н.Толстого, убедительно говорит об интересе Толстого к тому виду народного творчества, который, по определению собирателя пословиц В. И. Даля, не сочиняется, а рождается. Еще в 60-е годы Толстой высказал убеждение, что в этих народных изречениях заложен глубокий смысл, что, будучи сказанными «кстати», они «получают вдруг значение глубокой мудрости»[3]. С годами эта высокая оценка не изменилась. Спустя, более чем двадцать лет Толстой утверждал, что посредством пословиц народ выразил «метким, кратким и сильным языком» свое мировоззрение.

К пословицам и поговоркам Толстой обращался на протяжении буквально всей жизни. По словам его старшего сына, Толстой никогда «не переставал изучать русский язык и собирать слова, поговорки и пословицы. В разговоре он нередко приводил русские пословицы как общеизвестные, так и мало известные, записанные им от крестьян и богомольцев». С. Л. Толстой перечисляет несколько пословиц, которые отец его чаще других вводил в свою речь. Это: «Много баить не подобаит»; «На всякий роток не накинешь платок»; «Как аукнется, так и откликнется»; «Бог-то бог, да сам не будь плох»; «Где родился, там и годился»; «Не так живи, как хочется, а как бог велит»; «День мой — век мой». В устной речи Толстого, разумеется, более всего было русских пословиц, но нередко он пользовался иностранными, особенно французскими. Чаще других он любил приводить следующие французские пословицы: «Dans le doute abstiens toi»; «Le mieux est l’ennemie du bien»; «Dis moi qui tu hantes, et je te dirai qui tu es»; «Tout comprendre c’est tout pardonner»; «Tout vient à temps à celui qui sait attendre»; «L’exactitude c’est la politesse des rois»; «Fais ce que doit, advienne que pourra». Эти пословицы, по словам С. Л. Толстого, служили его отцу «правилами», а последняя из названных была «его девизом»[4]

Рассеянные по многим мемуарам пословицы и поговорки из устной речи Толстого встречаются также в его письмах и дневниках, начиная с 1847 г. и кончая последней дневниковой записью, сделанной за три дня до смерти. Их более ста пятидесяти. В письмах к близким Толстой приводил пословицы: «Сердце сердцу весть подает», «Твоими бы устами да мед пить». По разным поводам вспоминались пословицы: «Шила в мешке не утаишь», «Бочка меда, ложка дегтю: все испортит». Нравилась Толстому пословица «Старому лгать, богатому красть»; добавив к ней слова: «незачем и стыдно», он до конца выразил заложенную в ней мысль. Толстой ценил эту пословицу особенно потому, что она ясно выражала часто испытываемое им самим в старости чувство[5]. Поговорка «На небе царство господнее, а на земле царство господское», услышанная им за несколько месяцев до смерти от крестьян в Кочетах (имение его зятя), чрезвычайно близкая ему по мысли, сразу полюбилась Толстому. Он тотчас же написал об этом Черткову: «Тяготит меня, как всегда, и особенно здесь роскошь жизни среди бедноты народа. Здесь мужики говорят: на небе царство господнее, а на земле царство господское. А здесь роскошь особенно велика, и это словечко засело мне в голову и усиливает сознание постыдности моей жизни»[6]. Спустя месяц он вновь вспомнил эту поговорку по поводу революции в Португалии: «И как ясно в народе сознание несправедливости государственного устройства! — сказал Толстой. — Вы знаете, в Кочетах у крестьян есть поговорка: На небе царство господнее, а на земле царство господское»[7]. Тогда же в дневнике Толстой повторил врезавшуюся в его память поговорку (т. 58, с. 97).

Из бывших в ходу у Толстого иностранных пословиц особо выделяются три. «Dans le doute abstiens toi» (Сомневаешься - воздержись) впервые встречается в 60-е годы. Толстой считал эту пословицу «мудрой» и очень верил «мудрости этого правила». Точно также почти через всю жизнь писателя проходит другая французская пословица: «Tout vient à point à celui qui sait attendre» (Всё приходит вовремя к тому, кто умеет ждать). Ее вписал в дневник 24-летний Толстой, а с годами она сделалась для него «максимой», ею закончено письмо к Черткову, написанное за несколько дней до ухода из Ясной Поляны. И, наконец, третья — «Fais ce que doit advienne que pourra» (Чему быть того не миновать), которую Толстой также считал выражением «глубокой мудрости» и которую множество раз приводил по разным поводам, — замечательна еще тем, что она вошла в последнюю запись Толстого. За три дня до смерти писатель подвел итог: «Вот и план мой. „Fais ce que doit adv...“ И все на благо и другим, и, главное, мне» (т. 58, с. 126). Так закончился дневник Толстого, который он вел с небольшими перерывами 64 года.

В художественных произведениях Л.Н.Толстого пословицы входят и в авторский текст и в прямую речь персонажей. Пользуются пословицами представители различных классов, и эти пословицы, конечно, соответствуют внутреннему облику каждого. В речь представителей дворянства, кроме русских, входит немало французских пословиц, которые одновременно выполняют дополнительную функцию — характеристики диалекта столичного русского дворянства. Отмеченные выше излюбленные Толстым французские пословицы произносят идейно близкие ему герои. Высоко ценимую Толстым пословицу «Tout comprendre c’est tout pardonner» напоминает князю Андрею княжна Марья. Две французские пословицы «Dans le doute abstiens toi» и «Tout vient à point à celui qui sait attendre», которыми не раз руководился Кутузов, — это те самые пословицы, в «глубокую мудрость» которых неизменно верил сам Толстой.

Вообще в произведениях Л.Н. Толстого - «писателя русского до мозга костей» – часто звучит иностранная речь в качестве пословиц, поговорок, мудрых изречений. Так, например, в «Войне и мире» французская речь встречается довольно часто, реже – немецкая, есть слова и выражения на итальянском, английском, латинском языках. Книга открывается французскими фразами фрейлины Анны Павловны Шерер, обращенными к князю Василию Курагину: «Et bien, mon prince. Gene et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte [Ну, князь, Генуя и Лука поместья фамилии Бонапарте]». Эти «des поместья» сразу вводят в стихию смешения языков, которая будет представлена в великом разнообразии вариантов: от «московского анекдота» Ипполита Курагина («В Moscou есть одна барыня, une dame») до изощренных композиций Билибина и Шиншина; от дежурных «Oh, oui[О, да]», «chere princesse[милая княжна]» Наташи Ростовой[8], контрастирующих с живостью ее русской речи, до естественных во внутренних монологах Пьера Безухова французских вставок: «Зачем я сказал ей: «Je vous aime[ я вас люблю ]»? – все повторял он сам себе. И, повторив десятый раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово фразеологическое изречение mais que diable allait il faire dans cette galere [и зачем черт дернул меня ввязаться в это дело?], и он засмеялся сам над собою».

Владение тем или иным иностранным языком - знак национальной, сословной принадлежности персонажа, а также определенной профессии. Многоперсонажности произведения (около 600 лиц!) соответствует богатство групповых и индивидуальных речевых характеристик. Важно не только то, что говорит человек, но и кaк он это говорит. Выразительна, например, реплика эпизодического персонажа французского доктора Lorrain’a, содержащая паремию,: «- Mon prince, «errare humanum est, mais… [князь, «человеку свойственно ошибаться, но…]» - отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором».

Французский язык предстает в «Войне и мире» как «язык мысли», или, по выражению того времени, метафизический язык. В 1825 г. П.А.Вяземский сетовал: «…язык политический, язык военный, скажу наотрез – язык мысли вообще, мало и немногими у нас обработан». Пушкин с ним соглашался: «Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится еще у нас в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного точного языка прозы, то есть языка мысли)».

Устойчива и другая функция французского языка – надежного поставщика готовых, клишированных фраз, пословиц, поговорок, мудрых изречений как единиц паремиологии.

Шаблонностью отмечены высказывания, внутренние монологи очень разных французских персонажей: m-lle Bourrienne, Наполеона, капитана Рамбаля. Их сближает флер сентиментальности (у первых двух – в сочетании с холодным расчетом), выражающийся, в частности, в варьировании мотива «pauvre mere [бедная мать]» в их внутренних монологах и высказываниях. M-lle Bourrienne мечтала о том, как «русский князь» Анатоль «увезет ее, потом явится mapauvremere, и он женится на ней» (1, 3, IV). Наполеон, намереваясь открыть в Москве богоугодные заведения, «как каждый француз, не могущий вообразить ничего чувствительного без упоминания о machere, matendre, mapauvremere [моей милой, нежной, бедной матери ]… решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissementdedie a machereMere [Учреждение, посвященное моей милой матери]. Нет, просто: Maisondema Mere[Дом моей матери], - решил он сам с собою» (3,3,XIX). Рамбаль рассказал Пьеру историю, в которой «ma pauvremere играла, разумеется, важную роль…»(3, 3, XXYIII).

В годы работы над сборниками мыслей мудрых людей Толстой очень интересовался Востоком и, естественно, внес в свои книги много изречений восточных мудрецов, а также пословицы народов Востока.

В последний раз Толстой специально отбирал пословицы для художественного произведения уже в 90-е годы, при работе над повестью «Хаджи-Мурат». Понадобились теперь не русские, а пословицы народов Дагестана; Толстой нашел их в «Сборнике сведений о кавказских горцах», из которого он воспользовался и другим фактическим материалом для своей кавказской повести.