 |
ГЛАВА IV Сант-Эголиус — Академия для осиротевших совят
|
|
|
|
ПРОЛОГ
Мир понесся кувырком, иглы старой ели сплошным пятном промелькнули на фоне ночного неба, а потом Сорена замутило, и земля устремилась ему навстречу. Обезумевший от страха совенок отчаянно захлопал короткими крылышками.
«Бесполезно! — пронеслось в голове. — Я погиб. Я — мертвый совенок».
Всего три недели как из яйца — и вот жизнь закончена!
И вдруг что-то замедлило его падение. Случайный порыв ветра? А может быть, невесомые струи воздуха каким-то чудом пробрались сквозь жалкие клочки пуха на его теле… Что это было? Время замедлило свой бег. Вся короткая жизнь промелькнула перед глазами Сорена — каждая секунда, начиная с самого первого воспоминания…
ГЛАВА I Родное гнездо
— Ноктус, дорогой, не мог бы ты помягче выстлать гнездо? Кажется, наш третий вот-вот появится на свет. Яйцо уже треснуло.
— Только не это! — просипел Клудд.
— Что такое, Клудд? — с плохо скрытым раздражением поинтересовался отец. — Неужели ты не хочешь еще одного братика?
— Лучше бы сестру! — пискнул Сорен.
— Да ты сам вылупился всего две недели тому назад! — обернулся к младшему брату Клудд. — Что ты можешь знать о сестрах?
«Может, они лучше братьев», — подумал про себя Сорен. Братец Клудд обижал его чуть ли ни с самого рождения.
— И вообще, почему этот птенец вылупляется именно тогда, когда настало мое время начинать прыжки с ветки на ветку? — хмуро буркнул Клудд.
Прыжки по веткам считались первым шагом к полету. Перепархивать с ветки на ветку, помогая себе крылышками, юных совят учили родители.
— Что на тебя нашло, Клудд? — укоризненно покачал головой отец. — Куда ты так торопишься? У тебя будет достаточно времени для прыжков, обещаю. Ты не забыл, что маховые перья вырастут у тебя только через месяц, а то и позже?
|
|
|
Сорен хотел спросить, что такое месяц, как вдруг раздался тихий крак. Совиная семья оцепенела. Окажись на их месте любой другой лесной житель, он бы и ухом не повел. Но не зря сипухи славятся своим чутким слухом.
— Началось! — ахнула мать Сорена. — Я так волнуюсь! — снова вздохнула она, с восторгом глядя на чистенькое белое яичко, раскачивавшееся из стороны в сторону.
Вот на вершине яйца показалось крошечное отверстие, из которого высунулось что-то острое.
— Яйцевой зуб, слава Глауксу! — воскликнул отец семейства.
— У меня был больше, правда, пап? — Клудд отпихнул Сорена, чтобы лучше видеть происходящее, но младший брат все-таки ухитрился высунуться из-под отцовского крыла.
— Не знаю, сынок. Но этот тоже просто чудо — такой хорошенький, такой блестящий! Я всегда так волнуюсь, когда это вижу. Вот таким крошечным зубком мои дети проклевывают себе путь в огромный мир! Ах, какое чудо, какое чудо!
В самом деле, это было похоже на чудо. Сорен, не отрываясь, смотрел на дырочку, от которой уже побежали маленькие трещинки. Вот яйцо едва заметно вздрогнуло, и трещины стали еще больше. Неужели всего две недели назад он делал то же самое? Это невероятно.
— А что стало с моим яйцевым зубом, мам?
— Он отвалился, придурок, — ответил Клудд.
— Ой, — пискнул Сорен.
Родители были так поглощены яйцом, что даже не одернули Клудда за грубость.
— Где же миссис Пи? Куда она подевалась? — всполошилась мать.
— Здеся я, мадам. — Миссис Плитивер, старая слепая змея, долгие годы жившая в совином семействе, скользнула в дупло.
Многие совиные семьи держат при себе слепых змей, которые поддерживают чистоту в гнезде, с аппетитом поедая червей и разных насекомых, что так любят заводиться в дуплах деревьев.
— Миссис Пи, проследите, чтобы в уголке, куда Ноктус положит нашего малыша, не было ни червей, ни прочей гадости!
|
|
|
— Обижаете, мадам! Я свое дело знаю. Уж сколько выводков мы с вами вынянчили, право слово.
— Ах, простите, миссис Пи. Я полностью вам доверяю. Просто я всегда так волнуюсь во время вылупления. Каждый раз, словно впервые, представляете!? Нет, я никогда к этому не привыкну!
— Вам не за что извиняться, мадам. Все бы птицы так заботились о чистоте своего гнезда, как вы! Страшно сказать, что я слыхала про чаек. Нет, это ужас что такое, даже говорить не хочется! А еще называют себя птицами!
Слепые змеи очень гордятся тем, что работают на сов, которых почитают самыми
благородными птицами на свете. При этом они глубоко презирают остальных пернатых, считая их неряхами из-за неудачного устройства их пищеварения, по вине которого те роняют жидкие капли вместо того, чтобы, подобно совам, отрыгивать продукты жизнедеятельности и сплевывать их в виде аккуратных маленьких катышков-погадок.
Дело в том, что остатки пищи, которые совы не могут переварить обычным способом — например, шерсть, кости и зубы добычи — прессуются в небольшие комочки, точно соответствующие форме и размеру их мускульного желудка, и через несколько часов после еды совы их отрыгивают.
И хотя мягкую пищу совы переваривают точно так же, как и остальные пернатые, и даже испражняют ее в жидком виде, слепые змеи все равно считают пищеварительную систему своих хозяев верхом птичьего совершенства. «Мокрозадые» — так они презрительно называют других птиц. Разумеется, миссис Плитивер никогда не употребляла таких грубых слов при детях.
— Мама! — ахнул Сорен. — Смотри!
Ему показалось, что гнездо содрогнулось от громкого треска. Разумеется, этот звук мог
показаться оглушительным только чуткому уху сипухи.
Яйцо раскололось, и из него выкатился маленький светлый комочек.
— Это девочка!
Громкое хеее вырвалось из горла его матери. Это был крик настоящего счастья.
— Какая прелесть! — прошептала она.
— Она очаровательна! — воскликнул отец.
Клудд широко зевнул, а Сорен во все глаза уставился на голое мокрое существо с огромными выпученными глазами, затянутыми белесой пленкой.
— Что это у нее с головой, мам? — спросил он.
— Ничего, мой милый. У птенцов всегда очень большая головка. Должно пройти время, чтобы тело сравнялось с ней.
|
|
|
— А мозгов у мелюзги вообще не бывает, — процедил Клудд.
— Поэтому птенчики не могут держать головку, — продолжала мать. — И ты был такой, когда родился.
— Как мы назовем нашу малютку? — поинтересовался отец.
— Эглантина! — немедленно откликнулась мать. — Я всегда мечтала о маленькой Эглантине!
— Ой, мамочка, мне очень нравится это имя, — обрадовался Сорен. Он медленно повторил его про себя: «Эг-лан-тина». Потом склонился над белым дрожащим комочком. «Эглантина», — тихонько прошептал он, и ему показалось, будто крошечный глаз чуть-чуть приоткрылся, и тоненький голосок пискнул: «Привет!» В этот миг Сорен полюбил свою сестру — сразу и навсегда.
На этом чудеса не закончились. Не прошло и нескольких минут, как из дрожащего мокрого комочка Эглантина превратилась в пушистый белый шарик. Сорену казалось, что она набирается сил прямо на глазах. Родители заверили, что с ним было то же самое.
Вечером состоялась церемония Первого Насекомого. Глаза Эглантины были уже широко раскрыты, и она тихонько пищала от голода. Но писка этого никто не слышал, потому что отец произносил торжественную речь под названием: «Добро пожаловать в семейство Тито».
— Маленькая Эглантина, добро пожаловать в Лес Тито, принадлежащий сипухам, коих называют также амбарными совами, а на высоком языке науки величают совами Тито Альба. Когда-то в незапамятные времена сипухи и в самом деле селились в амбарах. Но теперь наш дом — лесное царство, именуемое Лес Тито. Представители нашего рода немногочисленны, это, пожалуй, самый маленький народ совиного королевства. Говоря правду, хоть мы и называемся королевством, здесь уже очень давно нет никакого короля… Но, кажется, я отвлекся. Эглантина! Очень скоро ты вырастешь, а когда тебе исполнится год, ты покинешь родное гнездо, чтобы найти другое дупло, которое станет домом для твоей новой семьи.
Эта часть отцовской речи особенно поразила Сорена. Как это может быть? Неужели он тоже вырастет и заведет собственное гнездо? Но разве можно жить отдельно от родителей? И все-таки Сорен чувствовал в себе необъяснимую тягу к полету: даже сейчас, когда на его нелепых крылышках при всем желании нельзя было разглядеть ничего, напоминающего настоящие перья.
|
|
|
— …А теперь, Эглантина, — продолжил отец, — настало время Церемонии Первого Насекомого! — Он обернулся к матери. — Марелла, дорогая, подай мне сверчка!
Мать Сорена вышла вперед, держа в клюве одного из последних летних сверчков.
— Съешь его, малышка. Начинай с головы. Да-да, опусти клюв… Запомни, дорогая, всех нужно есть с головы — и сверчков, и мышей, и полевок. Мммм, — причмокнул отец, глядя, как его дочь расправляется со сверчком. — Щекотики в животике, верно я говорю?
Клудд сморщился и широко зевнул. Иногда он стыдился своих родителей, особенно папашу с его идиотскими шуточками.
— Тоже мне, лесной остряк, — буркнул он тихо.
На рассвете совы, как всегда, улеглись спать, но Сорен был так взволнован появлением сестры, что никак не мог уснуть. Родители, как обычно, устроились на ветке над его головой, но их голоса вместе с тусклым утренним светом просачивались внутрь дупла.
— Ах, Ноктус, все это очень и очень странно. Ты слышал, кажется, еще один совенок пропал.
— Да, дорогая, увы, так оно и есть.
— Сколько же их исчезло за последние дни?
— По-моему, это шестнадцатый.
— Это уже слишком! Мне кажется, еноты тут ни при чем.
— Да, — мрачно ответил Ноктус. — Но есть еще кое-что.
— Что? — всполошенно ухнула его жена.
— Яйца.
— Яйца?
— Яйца тоже исчезают.
— Что ты такое говоришь? Яйца исчезают из гнезд?
— Да, дорогая.
— Нет! — прошептала Марелла Альба. — О таком кошмаре я ничего не слышала. Быть не может!
— Я подумал, что ты должна знать об этом, на тот случай, если у нас снова появится потомство.
— О, великий Глаукс! — судорожно вздохнула Марелла. Сорен вытаращил глаза: никогда раньше его мать не поминала этого имени.
— Но ведь мы, сипухи, почти не покидаем дупло во время высиживания. Значит, кто-то следит за нашими гнездами. — Она помолчала. — Постоянно следит!
— И этот кто-то умеет летать или лазать по деревьям, — мрачно добавил Ноктус Альба.
Сорену показалось, что в дупло вползла опасность. Как хорошо, что Эглантина уже вылупилась из яйца! Он поклялся, что никогда не оставит ее одну.
Съев своего первого сверчка, Эглантина уже не закрывала клюва. Родители заверили Сорена, что у него был точно такой же аппетит.
— Да ты и сейчас ешь ничуть не меньше, дорогой. Скоро состоится твоя первая церемония Мяса со Шкуркой.
Вот такой запомнилась ему короткая жизнь в родительском гнезде — одна церемония сменяла другую, и с каждой новой церемонией приближалось самое главное, самое торжественное, самое счастливое событие в жизни каждого совенка: Первый Полет.
|
|
|
— Шерсть! — прошептал Сорен.
Интересно, какая она? Как-то она проскочит ему в глотку? До сих пор мать аккуратно отщипывала мясо от шерсти, клювом вынимала косточки и только потом давала Сорену кусочки свежей мыши или белки.
Братца Клудда впереди ждала церемония Первой Косточки, после которой ему будет позволено есть дичь целиком. А потом для совят наступает пора Прыжков по Веткам. И только после этого можно будет совершить свой первый полет под присмотром заботливых родителей.
— Прыгай! Прыгай! Молодец, Клудд! А теперь подними крылья, как будто собираешься подскочить. Запомни, милый, пока тебе следует просто прыгать с ветки на ветку. Никаких полетов. Самостоятельно ты полетишь только тогда, когда мы с мамой это разрешим.
— Хорошо, папа, — с тоской в голосе ответил Клудд и тихо процедил: — Сколько можно повторять одно и то же!
Сорен тоже много раз слышал эти наставления, хотя ему о прыжках было рано даже думать. Самое страшное, что может натворить маленький совенок — попытаться полететь раньше положенного срока. К сожалению, малыши сплошь и рядом отваживаются на это, когда их родители улетают на охоту.
Как ни велик соблазн расправить едва-едва оперившиеся крылышки, последствия подобного безрассудства чаще всего печальны — после страшного падения одинокий искалеченный совенок остается лежать на земле, становясь легкой добычей хищников.
На этот раз отцовская лекция оказалась краткой, и урок прыганья возобновился.
— Уверенней, мой мальчик! Больше уверенности. И не поднимай столько шума. Совы летают тихо.
— Но я же пока не летаю! — огрызнулся Клудд. — Ты ведь сам запретил. Какая разница, тихо или громко я буду прыгать?
— Это дурная привычка! Дурная привычка, мой мальчик! Как порхаешь, так и летаешь! А переучиваться очень трудно.
— Ну вот, опять заладил свое…
— Что?! Это я-то заладил?! — рассердился Ноктус, и с такой силой клюнул сына в голову, что едва не сбросил с ветки. К чести Клудда надо признать, что он даже не пискнул: просто выпрямился, бросил злобный взгляд на отца и снова запрыгал по веткам — на этот раз чуть потише, чем раньше.
Следившая за уроком миссис Плитивер тихонько прошипела:
— Трудный ребенок, очень трудный ребенок… Ох, намучаемся мы с ним! Хорошо, что ваша мама этого не видит! Эглантина! — внезапно прикрикнула она.
Несмотря на свою слепоту, миссис Плитивер каким-то образом всегда знала, чем заняты совята. Вот и сейчас она услышала, как хрустнул жучок в клюве Эглантины.
— Немедленно выплюни жучка, детка. Совы не едят насекомых, которые заводятся в гнезде. Для этого существуют домашние змеи. Если будешь тащить в рот всякую гадость, то скоро так растолстеешь, что не сможешь принять участие в церемонии Первого Мяса, а потом и Мяса со Шкуркой, а потом Первой Косточки, а потом… сама знаешь, что потом. Твоя бедная мама сейчас летает по лесу, разыскивает для твоего брата Сорена хорошенькую мясистую полевку с нежной шерсткой, как раз для церемонии Мяса со Шкуркой. Может быть, ей посчастливится раздобыть и шуструю сороконожку доя своей дочки.
— Ой, я тоже люблю сороконожек! — воскликнул Сорен. — Их так весело глотать! Они забавно щекочут глотку своими крошечными лапками…
— Сорен, спой песенку про сороконожку! — тут же запищала Эглантина.
Миссис Плитивер испустила тихий вздох. Какая идиллия! Малютка Эглантина ловила каждое слово Сорена. Она просто обожает своего брата, да и Сорен в ней души не чает. Славные детки, совсем не похожи на своего старшего брата Клудда. Тот всегда был самым трудным ребенком, и не просто трудным. Было в нем что-то такое… этакое.
Миссис Плитивер задумалась. Клудд был странным. Было в нем что-то чужое — несовиное.
— Спой песенку про сороконожку, Сорен! Спой, пожалуйста! Сорен широко разинул клюв и громко загукал:
Что это меня щекочет,
Что внутри меня хохочет?
Сколько насчитаю ножек
У ползучих этих крошек?
Почему я так смеюсь,
Что боюсь, что подавлюсь?
Милые сороконожки,
Моя лучшая еда!
Дайте мне сороконожек —
Буду счастлив я всегда.
Вы вкуснее всех знакомых
И любимых насекомых.
Вы сочнее всех жуков,
Веселее всех сверчков,
От которых я икаю.
Только вас я обожаю!
Милые сороконожки,
Моя лучшая еда
Дайте мне сороконожек —
Буду счастлив я всегда!
Не успел Сорен допеть свою песню, как его мать влетела в дупло, предварительно ловко забросив внутрь полевку.
— Посмотри, какая жирненькая, моя радость! Хватит и на твою церемонию Мяса со Шкуркой, и на Первую Косточку для Клудда.
— Я хочу целую полевку! — заявил Клудд.
— Что за глупости, милый? Тебе столько не съесть!
— Целую полевку! Целую полевку! — подхватила Эглантина.
— Я хочу целую! — упрямо повторил Клудд.
— Послушай, что я тебе скажу, Клудд, — строго взглянула на сына Морелла. — У нас в лесу не так-то много дичи, и мы должны быть экономными. Это очень большая полевка. Ее хватит на церемонию Первой Косточки для тебя, на Мясо со Шкуркой для Сорена и на Первое Мясо для Эглантины.
— Мясо! Я буду есть мясо! — запрыгала от восторга Эглантина, мгновенно позабыв о «милых сороконожках».
— Я еще не закончила. Клудд, если когда-нибудь тебе захочется съесть целую полевку, ты поймаешь ее сам. За этой мне пришлось охотиться почти всю ночь. В лесу Тито с едой туго, особенно в это время года. Я очень устала.
Огромная оранжевая луна медленно выкатилась на осеннее небо. Зависнув над верхушкой ели, на которой жило семейство Сорена, она мягко озарила совиное дупло.
Что и говорить, это была прекрасная ночь для церемоний, которыми совы так любят отмечать каждый шаг своего взросления и быстрый бег времени.
Этой ночью перед самым рассветом состоялись три церемонии: Первой Косточки, Мяса со Шкуркой и Первою Мяса.
А потом старший братец Клудд отрыгнул свою первую погадку. Она получилась круглая, точно по размеру его мускульного желудка, спрессовавшего шерсть и кости добычи Мореллы в аккуратный плотный комочек.
— Какая превосходная первая погадка! — восхитился Ноктус. — Ты молодец, сынок!
— Да, моя радость, — подхватила мать. — Просто прелесть! Клудд тоже был доволен.
Все было так мило и безмятежно, что миссис Плитивер снова подумала, что птица с такой благородной пищеварительной системой просто не может быть дурной.
Весь остаток ночи — с того момента, как огромная оранжевая луна начала потихоньку сползать по небу и до первых серых полос занимающегося рассвета, — Ноктус Альба рассказывал легенды, любимые всеми поколениями сов со времен Глаукса. А род Глаукс был самым древним совиным родом, от которого пошли все нынешние совы.
Отец начал так:
«Однажды, давным-давно, во времена Глаукса, существовало братство благородных сов из королевства Га'Хуул. Каждую ночь совы-рыцари поднимались в ночную тьму, дабы творить добрые дела. Каждое их слово было чистой правдой, они стремились к тому, чтобы искоренить несправедливость, вдохнуть силы в оробевших, восстановить разрушенное, покарать спесивых и низвергнуть тех, кто попирает слабых. Сердца их были полны возвышенных устремлений, и каждую ночь они летели…»
— Пап, это правдивая история или как? — зевая, спросил Клудд.
— Это легенда, Клудд, — строго ответил отец.
— Но это правда или нет? — продолжал настаивать Клудд. — Я люблю только правдивые истории!
— Легенда, сынок, это такая история, которую чувствуешь желудком и которая становится правдой в твоем сердце. А еще она может сделать тебя лучше, чем ты есть.
ГЛАВА II Пропал ни за погадку!
«Становится правдой в твоем сердце!»
Эти слова, произнесенные раскатистым отцовским уханьем, были последним, что успел вспомнить Сорен, прежде чем с глухим стуком шлепнуться на кучу мха.
Он весь дрожал и чувствовал легкое головокружение, но все-таки попытался подняться. Похоже, все кости целы. Как это могло с ним случиться? Он и не думал учиться летать без родителей! Великий Глаукс! Он даже ни разу не попробовал перепорхнуть с ветки на ветку! И вообще, ему было еще очень далеко до «полной летной готовности», как любит говорить мама. Как же это могло случиться? Все произошло так быстро, что он и понять ничего не успел. Только что он сидел у самого края дупла, глядя время от времени — не возвращаются ли с охоты родители — и вдруг кубарем полетел вниз.
Сорен приподнял голову. Какая огромная, оказывается, эта ель! А их дупло почти на самой верхушке. Как там отец говорил — девяносто или сто футов? Но Сорен ничего не понимал в футах. Он не только летать, он и считать пока не умел. Даже цифр не знал. Зато он ясно знал кое-что другое: он попал в беду — настоящую, ужасную, непоправимую беду.
На память пришли нудные нравоучения, которые так раздражали братца Клудда. И тогда, в сгущающейся темноте леса, скучные слова вдруг обернулись жуткой, невыносимой правдой — совенок, разлученный с родителями до того, как научится летать и самостоятельно охотиться, обречен на гибель.
Родители Сорена улетели на долгую ночную охоту. С тех пор как вылупилась Эглантина, они охотились редко. А ведь еды требовалось теперь больше, да и не за горами зима была…
А теперь Сорен предоставлен самому себе. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как когда запрокинув голову, пытался разглядеть терявшуюся в облаках верхушку родной ели.
— Один-одинешенек, — потерянно бормотал он.
И все-таки внутри у Сорена теплилась слабая искорка надежды. Судя по всему, во время падения ему все-таки удалось своими голыми крыльями каким-то чудом «поймать ветер».
Сорен попытался припомнить это чувство. В какой-то миг падение показалось ему просто восхитительным. Может быть, он сумеет еще разок покорить воздух?
Сорен приподнял крылышки и слегка расправил их. Ничего. Голая кожа зябла на холодном осеннем ветру. Он снова взглянул на дерево. А что, если попробовать взобраться наверх, помогая себе клювом и когтями? Нужно было немедленно что-то делать, пока его кто-нибудь не слопал — крыса или енот.
При мысли о еноте у Сорена подкосились лапы. Из своего дупла он не раз видел этих жутких мохнатых тварей с острыми клыками и черными масками вокруг глаз.
Нужно сосредоточиться и постараться прислушаться! Как там это делается? Кажется, надо повернуться и склонить голову набок. У папы с мамой такой чуткий слух, что они могут, сидя в дупле, расслышать, как бьется сердце мышки в лесной траве.
«Значит, енота я точно услышу!» — успокоил себя Сорен. Он склонил голову набок — и чуть не подскочил от страха. Он различил звук. Тоненький, сиплый, знакомый голос звал его откуда-то сверху.
— Сорен! Сорен! — доносилось из дупла, где его брат с сестрой остались сидеть на куче белого мягкого пуха, который родители нащипали из-под своих маховых перьев. Но голос принадлежал не Клудду, и не Эглантине.
— Миссис Плитивер! — закричал Сорен.
— Сорен, детка… ты живой? Ах, дорогой, какая же я глупая! Конечно, ты живой, раз зовешь меня. Ты цел? Не разбился?
— Кажется, нет. Но как мне попасть обратно?
— Ах, дитя мое! Дитя мое! — запричитала миссис Плитивер. В сложной ситуации она моментально теряла голову.
«Глупо ждать от уборщицы хладнокровия и решительности!» — мрачно подумал Сорен.
— Когда вернутся мама с папой? — прокричал он, запрокинув голову.
— Нескоро! Ох, горе-то какое… Может быть очень нескоро, милый!
Сорен влез на корни, похожие на глубоко впившиеся в лесную землю скрюченные когти. Теперь он ясно различал миссис Плитивер: ее головка с блестящими чешуйками на темени высунулась из дупла довольно далеко. Сорен разглядел даже две крошечные ямки на месте несуществующих глаз.
— Нет, это выше моих сил, — причитала змея.
— Клудд не спит? Может быть, он сумеет мне помочь?
Последовала долгая пауза, а потом миссис Плитивер неуверенно пролепетала:
— Возможно… — Сорену показалось, что она отчего-то замялась. Потом он услышал, как домработница будит Клудда.
— Не будь таким букой, Клудд. Твой брат… Он… он вывалился из дупла…
Сорен услышал, как старший братец громко зевнул.
— Ну вот, допрыгался!
«Не очень-то ты расстроился!» — подумал про себя Сорен. Вскоре из дупла высунулась круглая голова старшего брата. Сорен ясно видел его белый лицевой диск в форме сердечка и огромные темные глаза.
— Знаешь, что я тебе скажу? — медленно протянул Клудд. — Плохи твои дела, братишка!
— Я знаю, Клудд! Помоги мне, пожалуйста! Ты знаешь о полете гораздо больше, чем я. Ты не мог бы показать, как мне можно взлететь?
— Я? Ты хочешь, чтобы я научил тебя летать? Нет, у меня просто нет слов! Ты спятил! — Клудд расхохотался. — Совсем спятил! Мне — учить тебя? — Он снова загоготал. В этом гулком смехе Сорену послышалась какая-то злобная радость.
— Я не спятил, Клудд. Ты же всегда говорил, что много знаешь и умеешь, — терпеливо ответил Сорен.
Это была чистая правда. С тех пор как Сорен вылупился из яйца, Клудд не упускал случая напомнить брату о своем превосходстве. Ему требовалось лучшее местечко в дупле, ведь у него уже исчез первый пушок, и очень скоро появятся перья, а пока он может замерзнуть на холоде. Ему нужно отдать самые большие куски мышатины, потому что он готовится к полету и должен полноценно питаться…
— У тебя ведь уже была церемония Первого Полета. Объясни мне, как летать, Клудд!
— Полет невозможно объяснить словами! — отрезал старший брат. — Это чувство, а кроме того, я не хотел бы огорчать наших дорогих родителей. Что скажут мать с отцом, если я попытаюсь отторгнуть их от твоего воспитания?
Отторгнуть? Это еще что такое? Впрочем, Клудд частенько употреблял непонятные слова, чтобы поумничать перед братом.
— Что ты такое говоришь, Клудд? Что значит — «отторгнуть»? Больше всего это слово было похоже на «отрыгнуть». Но при чем тут отрыжка, когда речь идет о полете?
А время шло. Смеркалось, длинные вечерние тени ложились на землю. Скоро на ночную охоту выйдут еноты!
— Ничем не могу тебе помочь, Сорен, — очень серьезно ответил Клудд. — Такому юному совенку, как я, не подобает играть столь важную роль в твоей жизни. Для этого существуют родители.
— Но моя жизнь не будет стоить и двух погадок, если ты мне не поможешь! Ты считаешь, что лучше бросить меня умирать? Что скажут мама с папой, когда вернутся?
— Я полагаю, они полностью одобрят мотивы моего поступка.
«Великий Глаукс! Полностью одобрят мотивы… Да он точно спятил!»
Сорен так растерялся, что не мог вымолвить ни слова.
— Я пойду за помощью, Сорен. Поползу к Хильде, — донесся сверху задыхающийся голосок миссис Пи. Хильда была слепой змеей, служившей в совином семействе возле берега реки.
— На твоем месте я бы не стал этого делать, Пи-Пи, — зловеще протянул Клудд, и у Сорена похолодело в желудке.
— Не называй меня Пи-Пи! Это так грубо, так неприлично…
— Знаешь, что я тебе скажу, Пи-Пи? Ты еще не знаешь, насколько я могу быть груб!
Сорен испуганно моргнул.
— Я иду, Клудд! Ты не можешь меня остановить! — твердо ответила миссис Плитивер.
— Неужели?
Послышался громкий шорох. «Великий Глаукс, что там происходит?»
— Миссис Плитивер? — Ответа не последовало. — Миссис Плитивер! — снова закричал Сорен. Может быть, она отправилась к Хильде? Ему ничего не оставалось, кроме как надеяться и ждать.
Время шло. Теперь было уже почти темно, поднялся ледяной ветер. Миссис Плитивер не возвращалась.
«Зима показывает зубы» — кажется так папа называл ранние холодные ветры. Бедный Сорен содрогнулся от страха. Когда он впервые услышал от отца это выражение, то сразу спросил, что такое зубы. Оказалось, это то, чего нет у сов, зато есть у зверей. Зубами они рвут и пережевывают пищу.
— А у миссис Плитивер есть зубы? — спросил Сорен, и бедная домашняя змея поперхнулась от возмущения.
— Разумеется, нет, милый, — ответила мать.
— А как они выглядят, эти зубы? — не унимался Сорен.
— Как бы тебе объяснить, — задумалась мать. — Представь себе рот, полный маленьких клювов — очень крепких, и очень-очень острых.
— Страх какой!
— Еще бы, — согласилась мать. — Вот почему маленькие совята ни в коем случае не должны пытаться летать раньше срока. Не забывай, что у енотов очень острые зубы.
— Понимаешь, сынок, — перебил жену отец, — нам, совам, никакие зубы не нужны. Наши желудки отлично справляются с переработкой пиши. И вообще, меня просто оторопь берет, как подумаю о том, что кто-то может жевать пишу ртом. Гадость какая!
— Я слышала, так вкуснее, — неуверенно вмешалась мать Сорена.
— Что за глупости! У меня отличный вкус, дорогая, и он сосредоточен у меня в желудке. Как ты думаешь, откуда происходит выражение «кишками чую»?
— Ноктус, дорогой, мне кажется, тут речь идет о другом.
— Вспомни мышку, которой мы поужинали прошлой ночью. Мой желудок безошибочно определил, откуда она родом! Эта мышь была вскормлена на сочной луговой траве из-под деревьев Га'Хуула, что растут возле ручья. Великий Глаукс! Мне не нужны зубы для того, чтобы почувствовать вкус!
«Бедный я несчастный! — думал Сорен. — Неужели я больше никогда не услышу, как мои родители шутливо спорят друг с другом?»
Мимо проползла сороконожка, но Сорен даже головы не повернул. Тьма сгущалась. Чернота становилась все плотнее, а звезд почти не было видно.
Сквозь густые ветки Сорен не мог различить неба. И это оказалось ужаснее всего. Он до слез тосковал по своему гнезду. Из их дупла всегда был виден кусочек неба. Ночью оно горело звездами, но иногда его затягивало тучами. Днем небо было ярко-голубым, а под вечер, перед самыми сумерками, облака становились розовыми или ярко-оранжевыми.
И пахло внизу как-то противно — сыростью и слякотью. Ветер стонал в ветвях, шуршал иглами и листьями деревьев, но почти не добирался до земли. Стояла жуткая тишина. Тишина безветрия.
«Плохое место. Неправильное. Совам тут делать нечего!»
Успей Сорен хоть частично опериться, пух под крыльями не позволил бы ему замерзнуть. Может быть, позвать Эглантину? Но чем она ему поможет? Она же такая маленькая! И вообще, начни он кричать, еще неизвестно, кто первым откликнется. Вдруг это будут зубастые твари?
И тут Сорен окончательно понял, что его жизнь не стоит и двух погадок. Ему было жаль себя, и он очень тосковал по родителям. Ужасно тосковал, до боли. Боль была острая, словно зубы, и немилосердно терзала желудок.
ГЛАВА III Похищен!
Сорену снились зубы и шорох мышки в траве, когда над головой его послышался тихий шелест крыльев.
— Мама! Папа! — спросонья закричал он.
Позже он не раз горько жалел об этом крике, потому что в ответ раздался пронзительный визг, и чьи-то острые когти больно впились в его тело.
Еще миг — и Сорен оказался в воздухе. А потом они полетели — очень быстро, гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Его родители никогда в жизни так резво не летали. Уж это Сорен знал точно, ведь он частенько наблюдал, как они покидают дупло и возвращаются обратно. Отец и мать Сорена медленно парили и поднимались в ночное небо большими, красивыми кругами. А сейчас земля стремительно проносилась у него под лапами. Потоки воздуха хлестали со всех сторон.
Луна выкатилась из-за густых облаков и погрузила мир в призрачную белизну. Сорен крутил головой, пытаясь разглядеть внизу родную ель. Но деревья слились в одно темное пятно, а потом Царство Тито стало уменьшаться, таять в ночи, пока не исчезло совсем. Больше внизу ничего видно не было, поэтому Сорен осмелился посмотреть вверх.
Сначала он не различил ничего, кроме густых перьев совиных лап.
Тогда он осмелился поднять глаза еще выше и увидел огромную сову — если, конечно, это вообще была сова.
На голове у странной птицы, прямо над глазами, торчали два пучка перьев, похожих на маленькие крылья. Но как следует удивиться Сорен не успел, потому что сова вдруг моргнула и посмотрела вниз.
У нее были желтые глаза! Никогда в жизни Сорен не видел желтых глаз. У его мамы с папой и у брата с сестрой глаза были темные, почти черные. У родительских друзей и знакомых, которые время от времени пролетали мимо, глаза были карими, иногда с искорками цвета тусклого золота. Но чтобы желтые? Неправильные глаза! Совершенно неправильные.
— Удивляешься? — моргнул мохноногий сыч. Сорен не нашелся с ответом. — Прямо беда с этим царством Тито — всю жизнь живут отшельниками, никого не видя, кроме своих сородичей — неуклюжих, ничем не примечательных амбарных сипух!
— Неправда! — возмутился Сорен.
— Как ты смеешь мне возражать? — завизжал похититель.
— Потому что это неправда! Я видел травяных сов и очковых сов. А еще масковых и черных сипух. Мои родители издавна дружат с одной семьей травяных сов.
— Дурак! Ведь они все — сипухи! — рявкнула странная сова. «Дурак? Взрослые не должны так разговаривать — ни с птенцами, ни с молодыми совятами. Это очень грубо и некрасиво». Сорен решил помалкивать. И не смотреть вверх.
— Смотри ты, какой смутьян! — прогудел сыч. Сорен украдкой повернул голову, чтобы понять, к кому обращается его похититель.
— Великий Глаукс! Порой задумаешься, зачем мы все это делаем? У другой «совы» — глаза были желтовато-бурые, а перья крапчатые — белые, серые и коричневые.
— Ну что ты, Бормотт. Дело оно и есть дело. Смотри, как бы твои слова не дошли до Ищейке. Тебе влепят выговор, а всем остальным придется выслушивать ее бесконечные нотации о необходимости правильного подхода к работе.
Вторая «сова» тоже была какая-то необычная. Не такая крупная, как первая, и в голосе ее слышалось мягкое стрекотание: тинг-тинг, тинг-тинг.
Сорен так загляделся, что не сразу заметил ношу, зажатую у нее в когтях. Это было совсем крошечное существо, очень похожее на сову, но размером не больше мыши. Существо повернуло голову и открыло глаза.
«Опять желтые!» — Сорен едва сдержался, чтобы не отрыгнуть от страха.
— Не говори ни слова! — тоненько пропищало непонятное создание. — Жди.
«Чего ждать-то?» — растерялся Сорен. Но вскоре ночное небо наполнилось хлопаньем множества крыльев. Стали прибывать все новые и новые совы, и у каждой из них в когтях было по совенку!
Сова, несшая Сорена, низко загудела. Остальные птицы, словно по команде, подхватили этот звук. Вскоре воздух вокруг задрожал от странного ритма.
— Это их гимн, — пропищала крошечная сова. — Сейчас он станет еще громче. Тогда мы сможем поговорить.
Сорен стал вслушиваться в слова гимна.
Славься, Сант-Эголиус,
Наша альма-матер!
Сильный Сант-Эголиус,
Грозная громада!
Мы гордимся тобой,
Наш чертог дорогой!
В каждом совином преданном сердце
Ты занимаешь священное место.
В золотые твои когти
Новую волочим дань.
Будь звездою путеводною
И надеждой нашей стань.
Слушай нашу песнь хвалебную —
Сердцем мы ее поем.
О прекрасный Сант-Эголиус,
Ты — единственный наш дом!
И тут крошечная сова заговорила, не обращая внимания на гремящие в темноте крики.
— Вот тебе первый совет: больше слушай, меньше говори. Ты и так уже показал себя дерзким смутьяном.
— Кто ты такая? Что за птица? И почему у тебя желтые глаза?
— Я вижу, ты не хочешь меня слушать! Ну при чем тут мои глаза? — тихонько вздохнула маленькая сова. — Ладно, скажу. Я — сычик-эльф, ясно? Мое имя Гильфи.
— У нас в Тито я никогда не встречал никого подобного!
— Мы живем далеко, в пустынном царстве Кунир.
— А ты еще вырастешь?
— Нет. И хватит обо мне.
— А почему ты такая маленькая, а уже оперилась? То есть почти оперилась?
— Это меня и подвело. Всего неделя, и я бы уже могла летать, но меня поймали.
— Сколько же тебе ночей?
— Двадцать.
— Двадцать ночей? — ахнул Сорен. — Разве такие маленькие совы могут летать?
— Сычики-эльфы начинают летать двадцати семи или тридцати ночей отроду.
— А шестьдесят шесть ночей это сколько? — не удержался Сорен.
— Очень много.
— Вот мы, амбарные совы или сипухи начинаем летать, когда нам исполняется шестьдесят шесть ночей. Слушай, а как ты попалась? Что произошло?
Гильфи помедлила с ответом. Потом тихо пробормотала:
— Послушай, что твои родители строго-настрого запрещали делать?
— Летать раньше времени! — выпалил Сорен.
— Ну вот. Я не послушалась — и упала.
— Как же так? Ты же сама сказала, что тебе осталось подождать всего неделю! — возмутился Сорен. Он, разумеется, не знал точно, насколько это долго, но догадывался, что намного меньше, чем двадцать семь, а уж тем более, шестьдесят шесть ночей!
— У меня не хватило терпения. Понимаешь, маховые перья у меня уже почти отросли, а вот терпение даже не проклюнулось. — Гильфи снова помолчала. — А ты-то сам? Ты, видать, тоже не утерпел?
— Нет. Честное слово, я сам не знаю, как это произошло. Я просто выпал из дупла.
Сорен еще не успел договорить, как его замутило. Кажется, он все-таки знал. Он не помнил точно, но что-то подсказывало ему ответ.
Ужас и стыд выворачивали его наизнанку. Наверное, это и называется «чувствовать кишками».
ГЛАВА IV Сант-Эголиус — Академия для осиротевших совят
Совы собрались в стаю и, быстро кружась, начали снижаться. Сорен моргнул и посмотрел вниз. Ни деревца, ни ручейка, ни п
|
|
|
