Открой мне счастье — закрой глаза

Гущина

Мужчина и методы его дрессировки

Хотите ли вы, милые читательницы, быть всегда неувяда­емыми и обожаемыми; хотите ли вы в самой драматической ситуации сохранить себя Женщиной и... улыбнуться? Если да, то, отправляясь путешествовать по жизни, положите в свою сумочку эту книгу. Уверяем, вы не раз и не два поблагодарите нас за добрый совет.

Сестра моя, не зная твоего имени, возраста, облика, я хочу, чтобы ты была счастлива. Это мужчины делятся на бо­гатых и бедных, на талантливых и без­дарных, на перспективных и безнадеж­ных, на удачливых и невезучих. Мы же делимся на счастливых и нет. Первые — те, кого любят, вторые — те, которых, соответственно, наоборот. Любовь — это единственная истинная профессия женщины. Все прочее — хобби.

О, как мы умеем любить! И как бы великолепно все получалось, когда бы опять-таки не он, этот эгоист с безраз­мерным желудком и рудиментом совес­ти. Этот бархатный лжец, которому плевать на наши преданность и терпе­ние, слезы и ранимость, упреки и проще­ние. Этот троянский конь у ворот нашей судьбы. Короче — мужчина. Он-то и портит всю малину. Но сколько можно! Давно пора (для его же пользы) одерживать над ним постоянные побе­ды. Это не так сложно, как иногда ка­жется.

Мужчина — существо рефлекторное. Дурак он или гений, горожанин или кол­хозник, министр или дворник — его ре­акции в отношениях с прекрасным по­лом одинаковы. Так под молоточком невропатолога подскакивает нога паци­ента, желает он того или нет. Надо только знать, в какую точку бить. Мо­жет, поищем вместе?

Я была любознательным ребенком. С повышенным вниманием к сумрачной и запретной области взрослой любви. Прицельно пролистывались дамские журналы и книги из родительской библиотеки. В десять лет я обнаружила у себя несомненные признаки беремен­ности: тошнота, сонливость, увлечение селедкой. Ме­сячных тоже не было. Еще ни разу. Виновником физио­логического феномена был не местный Гумберт Гумберт и не прыщавый отрок из соседнего подъезда, а Александр Сергеевич Пушкин. Точнее, его “Гаврилиада” с фривольной версией непорочного зачатия в сочетании с нежной привязанностью к дворовым голу­бям и пламенной фантазией. Страшная тайна томила мне душу целый год, до первой менструации, после которой история быстро забылась, оставив по себе незначительную памятку в виде стойкой неприязни к птице мира.

В двенадцать лет я устроила школьную читатель­скую конференцию (разумеется, закрытого типа) по тогда еще машинописной “Технике секса”, тайно изъ­ятой из маминой тумбочки. Рукопись при малиновом зареве ушей досконально проштудировали и единогласно осудили. В общем, я отнюдь не принадлежала к голубоокому сонму херувимов, зацикленных на ка­пусте и аистах.

Тем не менее слово “адюльтер” прибилось к ле­ксикону со значительным опозданием. В пору заму­жества. Думаю, в связи с тем, что для советского общества (по мнению этого общества) супружеская измена была нехарактерна: не разбивались социали­стические любовные лодки о социалистический же быт, а плыли себе по течению погребальной ладьей в це­лости и сохранности с хладными телами супругов на борту.

Вместе с перестройкой влетели в периодику первые ласточки темы. Чуть позднее появились и книги. Но, Боже мой, что извлекала и извлекает из их перевод­ного щебета несчастная растерянная женщина! Инст­рукции по воскрешению из мертвых с помощью при­парок: худей, хорошей, молодей — и он опять навеки твой.

Тонущий соломинке рад. Не так ли, сестра моя? И скачешь под насмешливым взглядом мужа юным слоненком перед утренним телевизором за компанию с гуттаперчевыми звездами аэробики, и отваливаешь баснословные суммы за черное кружевное белье и французский парфюм, чтобы в безумном неглиже и боевой раскраске стыть на пустом ложе, вздрагивая от шорохов на лестничной площадке. А он вернется снова на рассвете. Отстраненный, нездешний, в облаке чужих ароматов и тепла.

Не терзай свою бедную плоть. Она здесь почти ни при чем. С равным успехом новой избранницей может оказаться худышка и пончик, школьница и матрона, куколка и крокодил, в туалетах от кутюр и в застиран­ном платьице. Не здесь зарыта собака.

· А где?

·  Пошли поищем?

ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО

Странная закономерность: чем благородней и при­личней Божья тварь, тем вернее на штампе прописки адрес — Красная книга. Вот лебеди, к примеру:

и красавцы, и вегетарианцы. А от супружеской вер­ности просто захватывает дух: потерял подружку — и без рассуждений камнем с поднебесья с прощаль­ной песней в клюве. И с не растраченным семенем. Широкий жест, но не рачительный. При таком кад­ровом мотовстве в стаях наверняка преобладают хо­лостяки и старые девы. В итоге — экологическое бан­кротство: самое крупное поголовье сохранилось в фольклоре.

Человек же, существо хлипкое и вредное, оккупи­ровал планету. Это при девятимесячной беременности и долгом младенчестве. Подражай он царственной птице, все закончилось бы на райской паре. Но, на его счастье, взамен клюва, панциря, когтей и аккордности потомства он наделен непобедимым оружи­ем — половой потенцией, которая и не снилась про­чим животным. Кто еще способен плодотворно за­ниматься любовью круглогодично, почти пожизнен­но, в любую погоду, в неволе и на пленэре, на суше и на море, невзирая на климатические условия и С П И Д? Никто.

 

А потому мужская неверность не есть свойство отдельно взятой личности, а равноправный компонент джентльменского набора первичных половых призна­ков. В его фундаменте самый мощный и древний из земных инстинктов — инстинкт сохранения рода, с ко­торым не поспоришь. Которому не прикажешь. Кото­рый не истребишь. Печально, но факт. Соломон имел, если не ошибаюсь, триста жен и наложниц без счета. Плюс Суламифь. Он был мудрецом, сей ветхозавет­ный царь.

Арабы с персами тоже не терялись. Гаремы, оптом и в розницу, передавали по наследству, справедливо полагая, что эликсира жизни на всех жен — и при­шлых, и коренных — хватит. То-то нынче моногамная Европа заметно посмуглела лицом.

Или возьмем Крайний Север. Мамонты вымерли, а чукчи уцелели. Потому как без смущения и шовиниз­ма кладут под бок дорогому гостю супругу, сестру, дочь. Кто приглянулся. А родится ребенок, особенно сын,— полетит вдогонку шустрому пришельцу не пу­ля, не исполнительный лист — а спасибо.

Поэтому, когда однажды на Восьмое марта выпа­дут из мужнина дипломата два одинаковых флакона духов и он объяснит дубль рассеянностью продавца; когда в его очередную командировку ты распахнешь дверь на поздний звонок и обнаружишь за ней свою задумчивую половину в тапочках на босу ногу и с чу­жим мусорным ведром; когда два его приятеля, про­живающих в противоположных концах города, покля­нутся тебе, что накануне он безвылазно находился у них, — расслабься и мысленно повторяй:

“Это инстинкт, суровый, но справедливый. Инстинкт сохранения рода. Благодаря ему существую я. Благодаря ему существует он (подлец). Благодаря ему существует мир. Инстинкт. Великий и могучий, как русский язык. Не будь его, как не впасть в отчаяние при виде того, что творится... Нет, не туда. Еще разок:

инстинкт, инстинкт, сражаться с ним глупо. Избавишь­ся от этого — на месте его появится другой. С тем же самым инстинктом, но с новым набором недо­статков. Где гарантия, что они не окажутся еще хуже? Этот хоть не пьет, не курит, приносит зарплату. Не дерется, не храпит, равнодушен к футболу (нужное — подчеркнуть). А инстинкт — он и есть инстинкт. Что с него возьмешь? Рычаг природы, ее материнский дар...”

· Полегчало?

· Не очень.

· Тогда продолжим?

·

МАГИЧЕСКАЯ ЦИФРА “СЕМЬ”

Типичный сюжет: жила себе пара, проглотила в про­мышленных объемах соль, проспала рядом дюжину полярных ночей. Вдруг — гром средь ясного неба:

измена, разрыв, развод. В процессе катаклизма выяс­няется, что возле дышал и двигался совершенно посто­ронний человек, терра инкогнито, мистер Икс из одно­именной оперетты Кальмана, а вовсе не гражданин ________________ (ф., и., о. проставь сама),

которого знаешь как облупленного от киля до клоти­ка: какой температуры и крепости чай предпочитает, в какое время суток и на сколько запирается в избе читальне гальюна, куда прячет заначки. И пойдут охи да ахи: а моего-то словно подменили — откуда что взялось и куда девалось?.. А ведь и впрямь подменили и еще раз подменят немного погодя. Взгляни-ка на эту таблицу (высота планки, семьдесят лет, — не мой произвол. Это библейский срок, от­пущенный человеку на земле. Все, что свыше,— уже милость Божья):

Возраст	Социально-половой статус
до 7 лет	дитя
с 7 до 14	мальчик
с 14 до 21	юноша
с 21 до 28	парень
с 28 до 35	мужчина молодой
с 35 до 42	мужчина как таковой
с 42 до 49	мужчина зрелый
с 49 до 56	мужчина солидный
с 56 до 63	мужчина в возрасте
с 63 до 70	мужчина пожилой

 

Итак, каждые семь лет начинается и заканчивается новый виток. Внутри его миллиметр за миллиметром по крупицам накапливаются изменения. А на финиш­ной прямой срабатывает закон диалектики: скачок — и количество переходит в качество. Вот ковыряет носком ботинка талый снег и несет какую-то околесицу неловкий подросток — щелк! — и юный жаркий муж слизывает капельку пота, упавшую с его лба на твою грудь — щелк! — и самонадеянный любовник после трудов праведных стряхивает пепел десертной сигаре­ты в блюдце, установленное на диафрагме — щелк! — и рядом скептик с олегянковским прищуром — щелк! — ив кресле у телевизора вальяжный зимний кот — щелк! — ив зеркале прихожей лысеющий плейбой, трясущийся над останками потенции, как игрок над последним жетоном — щелк! — и у твоих ног комиссионная рухлядь, наконец-то оценившая прелес­ти домашнего очага.

Не подвержены изменениям лишь данные метрики, отпечатки пальцев и форма ушей. Любовные же вкусы нестойки, как отечественные духи, и та, от которой дуреет неоперенный юнец, не похожа на ту, о которой грезит потрепанный старец. Спрогнозировать типажи, в которые на том или ином этапе воплотится их идеал, а тем более составить универсальный систематический каталог я не берусь. Это зависит от сочетания тысячи условий: ранняя женитьба, хроническое холостячество, триумф или провал сексуального дебюта, приветы от Эдипа, гастрономические пристрастия, “случайный ок­рик, дегтя запах свежий” — все значимо, все влияет, и песчинка и глыба. Принцип калейдоскопа: набор стекляшек один, а узоры, что ни поворот, разные. Ну и замечательно, что на все наши виды и подвиды существуют охотники. Но вернемся к магической циф­ре “семь”. Какие можно сделать выводы из ее су­ществования?

Держи дистанцию! Когда предмет приближен вплотную, различаются дефекты поверхности, а цель­ный образ теряется. Оболочка с зубной щеткой или вилкой в руке имеет такое же отношение к спрятанной в ней личности, как рентгеновский снимок грудной клетки Мэрилин Монро к ее легендарному бюсту. Поэтому, хоть изредка, отстраняйся на такое расстоя­ние, которое позволяет увидеть друг друга, а не кож­ный эпителий. Скажем, провоцируй ситуации, способ­ные выбить из привычной колеи, заставить действо­вать человека, а не функцию.

Свой день рожденья одна моя знакомая отметила... в магазине элитарного белья. В назначенный час отчас­ти информированный муж ждал ее за рулем авто у подъезда. Она выпорхнула из дверей, запахнутая в шубку и в вечерних туфельках. В примерочной каби­не скинула мех на руки ошарашенного мужа, и оказа­лось, что праздничный наряд состоит из ажурных чу­лок на ногах и серебряной цепочки на шее. В зале тусовался народ, жужжал кассовый аппарат, щебетали отполированные капиталистическим наждаком про­давщицы. В соседние кабины вплывали дамы, оттуда доносились возня, шорох, шелест, высовывалась голая рука с чем-то совершенно грешным, гипюровым: де­вушка, а есть такие же, но без крыльев? Какой-то гражданин, потрясенный мимолетным виденьем, яв­ленным ему в щель занавеса, приклеился к полу, но муж полоснул по нему кинжальным взором горца, и вуаерист испарился.

К третьему комплекту джигит расслабился и вошел во вкус: с глянцевой обложки зеркал манила, ему улыбалась утянутая в средневековые корсеты, закутан­ная в пенные пеньюары, в бордельных кружевах, в нимфеточной комбинации галлюцинация не галлюци­нация (пощупал объемное изображение— шевельну­лось, откликнулось — не галлюцинация). Магазинного ассортимента хватило на двухчасовое стриптиз-шоу. Сумма на чеке вдвое превышала начальный спонсорский замысел. Обратную дорогу машина одолела с хайвейной скоростью. Утром подруга без сожаления мечтательно спустила батистовые обрывки в мусоро­провод. Засыпая, муж пообещал возместить нанесен­ный ущерб. И возместил.

Другая не дрогнувшей рукой обезглавила дачный розарий, ее возлюбленное детище, предмет неусыпных забот и треволнений. От автостоянки до дома она шла против обыкновения пешком в утраченном в век спидо­метра и секундной стрелки облачном темпе, и не было ни одного прохожего, который не задержал бы удив­ленный взгляд на пурпурной охапке и ее обладательни­це. И гордом спутнике. Дома она зажгла в ванной свечи, легла в воду и из-под опущенных ресниц наблю­дала, как из пальцев мужа слетали на воду стаи карми­новых бабочек, покрывая собой акваторию, преобра­жая отечественного сантехнического монстра в культо­вую купальню, откуда выходят матовые жрицы, не стряхивая с тела закатные раковины, чтобы отдаться на леопардовых шкурах отчаянным смельчакам.

Третья уговорила мужа сделать у профессиональ­ного фотографа цикл фотографий ню. И когда он в течение нескольких вечеров наблюдал из-за плеча художника за моделью — в его зрачках блуждали те самые флибустьерские огни.

Что придумаешь ты? А кто ж его знает! Фанта­зируй сама.

 

За год до и год после нового рубежа будь начеку. Это не означает, что необходимо нанимать сыскного агента, приковывать его (мужа, разумеется, а не детектива) к ба­тарее парового отопления, доводить до белого каления ночными допросами. Это прямой путь на любом отрез­ке: тебе — к психиатру, ему — в чужие объятия. Просто почаще смотри в зеркало, в его глаза и (на цыпочках) в записную книжку. Кстати, перемены в почерке — вер­ный симптом каких-то внутренних процессов.

Сама веди дневник юного натуралиста, лаконич­ный, но емкий: время вечернего возвращения, круг чтения, внезапные хобби, необычные суждения, нюан­сы отношения к тебе в дружеских компаниях, график интимного общения. Когда записи обретут календар­ную весомость, их анализ может одарить тебя неожи­данными откровениями.

Лучше, если возраст избранника в момент встречи или заключения брачного союза будет совпадать с фи­нальной или стартовой фазой витка. Для подстрахов­ки. Твоему-то сколько годков?

· Тысячный миновал. Как христианству на Руси.

· Это как?

· А у него что ни юбка — новый виток.

· Сочувствую...

·

НОЧИ БЕЗУМНЫЕ

В моем детсаду жила белка. У нее была каторжная доля. Опыт общения хозяев с фауной ограничивался мультзверьем и навек пришибленными призраками гастрольных зоопарков. К рыжей красотке относились не трепетней, чем к заводной игрушке. От бесцеремон­ных бесконечных посягательств она спасалась бегст­вом. Бешеной центрифугой крутилось колесо с рас­пластанным боа внутри. Но сколько, спрошу я вас, можно его вертеть? Хоронили ее пышно, под кустом черемухи, в обувной коробке, перевитой черной лен­той. Тогда впервые в исполнении молоденьких вос­питательниц я услышала и запомнила скорбный текст и мелодию: “Замучен тяжелой неволей...”

А вот ты, сестра моя, после дневного колесования готовишься ко сну. Глаза слипаются, ноги гудят, плоть жаждет одного — отдыха. Какая, к черту, лю­бовь! А он уже мостится. Препираться дольше и нуд­нее — на! Техника отработана, усилия сведены до ми­нимума. Так режут хлеб, набирают родительский но­мер, водят по щеке электробритвой. Машинально и безошибочно. Без вдохновенных прелюдий, без золо­того дождя поцелуев. Заводская столовка: покидали куски прямо в желудок, залили жидким чаем, тарелки на мойку — и привет! А ведь были, были иные време­на! Молочные реки, кисельные берега, вбитая в щель раскладного дивана простыня. В какой песок все ушло?

В кино вы уже не рветесь на последний ряд для поцелуев, пальцы не торопятся переплестись. Что го­ворить, когда из постели поцелуи изъяты и из всей жемчужной россыпи закатился за подушку заключи­тельный чмок. А ведь древние посвящали этому сла­достному действу трактаты. Конечно, когда двое в многолетнем контакте, сохранить желание — вир­туозное искусство. И владеть им должна ты. Потому что и ныне, и присно, и во веки веков держательница огня — женщина.

 

Помнишь начало “Улицы Данте” Бабеля, дорогой моему сердцу вещицы? “От пяти до семи гостиница наша отель Дантон поднималась на воздух от стонов любви. В номерах орудовали мастера. Приехав во Францию с убеждением, что народ ее обессилел, я не­мало подивился этим трудам. У нас женщину не до­водят до такого накала, далеко нет”. Итак, с пяти до семи... Мудрое решение: деловые заботы уже позади, а порох в пороховницах еще есть. Любовь освежит и встряхнет, на остаток вечера гарантировано настрое­ние и аппетит к жизни.

Ты возразишь: мы не в Париже, нумера дороги, а на кладбищенских санметрах родового гнезда не очень-то разгуляешься. Не запереться же ни с того ни с сего от детей и близких родственников в спальне или дуэтом — в туалете! Но, черт побери, выкраиваются как-то и время, и место для подпольных утех адюль­тера. А ты (руки по швам, ноги на ширине плеч) загнана вместе со штампом на сорочке в тесный чулан ночи, где ни вздохнуть, ни охнуть, откуда мышкой в ванну заглушать ладонями гонг струи.

Какая славная традиция — отдельные спальни арис­тократов. Он навещает ее, лишь когда хочет. Не только прикосновение, но звук шагов, скрип открываемой две­ри (хотя с чего бы аристократическим дверям скрипеть?) обретают эротическую окраску. У тебя нет отдельной спальни? Так пусть хотя бы супружеское общее ложе будет сколь допустимо широким, а одеяла разными. Своди до минимума бесцельное трение друг о друга.

Не переодевайся при нем, если это не заигрывание. Не шастай по квартире в неглиже и не жалей денег на дорогое белье, пеньюары, пижамы.

 

Устраивай ежемесячные разгрузочные дни (период месячных плюс неделя опасного периода) для эмоци­ональной встряски. Предлоги вполне благовидные, не то что “устала, намоталась, и вообще, шел бы ты лесом”.

А отдаешься — отдавайся, не халтурь: аравийский скакун, соловьиный гром, а не лягушачий трупик под гальваническим током.

· Боюсь, не выйдет.

· Почему?

· Наверное, фригидна.

· А на кой он тогда тебе вообще нужен?

· Стра-а-ашно... одной-то.

РЕПЛИКА ИЗ-ЗА БАРЬЕРА (1)

Не пора ли пообщаться и с главным виновником собы­тий? Не объективности ради, а ракурса для?.. Ишь ты, уже материализовался! Устроился по-хозяйски в крес­ле, смакует кофе (мелкий помол, медленный огонь, чуть корицы и не доводить до кипенья), активно опус­тошает шоколадные гнезда, предпочитает мой “Ротманс” своему “Родопи”, шевелит большим пальцем в дырке носка и уже что-то вещает. Эй, на пульте, звук, пожалуйста!

·...лично посадил ее в самолет, убедился, что он благополучно взял курс на Анапу, помассировал затек­ший затылок, повернулся им к летному полю и вдруг обнаружил (мама дорогая!) — мир битком набит ко­ленками, попками, плечиками и так далее. И вся эта масса колышется, пульсирует, увлажняется, сигнализирует. Ройся, щупай, выбирай. Как в “Секонд хенде”, любой размер, колор, фасон, охапками, на вес и — практически задаром. Это прежде, когда секс в стране отсутствовал, оперативно снимались только шлюхи и декабристки. Первая или обворует, или наградит, а то и обеспечит комплексное обслуживание. Вторая, что значительно хлопотней, сразу примется любить до гробовой доски и жертвовать жизнью. Теперь да­мы, слава демократии, сориентированы правильно. Иностранцы удивляются: на экране — сплошные про­кладки между депутатами. У вас что, интересуются, течка есть основная экономическая проблема? А то! Почти столетие продержали на голодном пайке, и ко­го — русскую бабу, которая коня на скаку, белку влёт, белье в проруби, товарняк из Турции без лифта на девятый этаж. Греки, итальянцы, испанцы — темпе­раментный народ, после курортного сезона теперь ин­тенсивно кушают сметану. Для регенерации. А новый сексуальный сорт— деловые леди! Это же клубника со сливками: ей деньги не нужны — она их сама до­бывает, вздохи на скамейке — тоже (плотный график). Ей нужен жизненный тонус и отсутствие застоя в об­ласти малого таза. Кстати, ты не в курсе, где он находится?

· Под ванной.

· Небось с носками прошлогоднего засола? Моя мариванна такая же.

И визави уже аргументированно подвигал неоде­тым пальцем.

· Носков там нет. Поскольку это сверхинтимный инвентарь. Вроде упомянутых прокладок. Вы с ними и расстаетесь в последнюю очередь. А то и вовсе не

  расстаетесь. Как на медосмотре. Всегда хотела      узнать — почему?

· Мало ли что под ними окажется...

·  Обычно под ними оказываются ноги.

· По-разному случается...

· К тебе муж никогда не возвращался, как Золушка, об одном башмачке? А со мной бывало: чужая территория, полуголая барышня в академических позах, покачивает, потряхивает. Вре­мя давит на газ, в мозгах лихорадочный поиск алиби (заглох в сотый раз мотор, подвернулась халтура, взятие Бастилии, сердечный приступ, нашествие татар, лифт застрял, холерный карантин) и тут — бах! — пропажа. Искать и некогда, и бесполезно. Носки, они и есть носки, это, извиняюсь за жизненную метафору, не член — куда засунул, оттуда и вынул. Это организ­мы с маниакальным синдромом непарности. Чуть за­зевался и получи вдовый экземпляр. Мой лич­ный рекорд — двадцать один некомплектный предмет. Очко.

· Попробуй носить, как детские варежки. На ре­зинке.

· А ты — использовать прокладки вместо стелек в сырую погоду и при насморке в качестве носового платка. Но, пожалуйста, не запихивай их в карман к любовнику. Это дурной тон!

· Тебя жена что обыскивала?

· И обнюхивала. Тапочки свои изнутри припудри­вала на предмет отпечатков, окурки исследовала в му­сорном ведре мой ли сорт, нет ли помады. Купила телефон с определителем. Названивала по незнакомым ей номерам: кто, зачем, по какому вопро­су. Людей смешит, меня позорит, на просьбы и замечания не реагирует. Пришлось применить оператив­ные меры.

Она у меня всегда была с мистическим приветом. В пубертатном возрасте, когда сверстницы заводят песенники с дворовыми хитами, ну знаешь — сверкают финки крутой жиганской любви, высокомерный кра­савчик скитается по свету, а потом возвращается к от­вергнутой скромнице, “только Таня замужем уже-е-е...”. Так вот, моя — собирала эпитафии. Натурально, спи­сывала с надгробий. Студенткой в сессию вешала на шею обмылок от покойника. Личная библиотека — сплошные вампиры, суккубы и Стивен Кинг. Я и ор­ганизовал цикл звонков из морга, конторы ритуаль­ных услуг и с кладбища. Думал слегка охладить. А она всерьез затуманилась. Талисман опять нацепила: ста­рый ли откопала, свежим ли разжилась? Свечки жжет с утра до ночи. Квартира чем-то потусторонним про­пахла: ладан — не ладан, нафталин — не нафталин. Демониаду свою в макулатуру сдала.

Как-то открыл тетрадь с кулинарными рецепта­ми — и волосы дыбом: “Достань мочу субъекта, купи, не торгуясь, яйцо. На толстом конце сделай дырочку и выпусти белок. Наполни яйцо мочой и запечатай девственным пергаментом. Когда яйцо начнет гнить, обидчик начнет желтеть и умирать в течение года”. И еще — “сними с подошвы мозоль, высуши, разотри и сыпь неверному мужу в пищу и воду”. Ничего себе ириска? Я перестал дома пить, есть и справлять нужду. Взгляд у жены сделался вовсе угарным, а на дне затле­ли безумные угольки. Она начала икать во сне. Я дос­тал талончик к дорогому психиатру. Тот взял стольник (валютой) и прописал валерьянку. Мне. У бабульки,которую жена посетила самостоятельно, такса за ви­зит была та же, но деревянными.

“Это,— диагностировала она,— хулиганит родной мертвец. Он и мужу внушает срамные думки, и тебя нервирует. Надо его утихомирить.

 Способ один — в полнолунье отправляйся к нему на кладбище. У ворот разденься и до самой могилы пяться задом. Набе­ри с изголовья земли (не перепутай — крест ставится в ногах) и без оглядки дуй назад. Высыпь землю под порог и живи себе дальше как новенькая”.

Из близлежащих покойников по жениной линии у нас только дядька Федор Петрович. Замечу к слову, что такой мог без спросу эксгумироваться на поиски глаза. У него при жизни левый глаз был искусствен­ным. Настоящего лишил в войну колхозный бык, ког­да обнаружил в своих яслях вместо сена пьяного Пет­ровича. После победы бык реинкарнировался в немца, а рог — в оккупационный штык. Идеологизированную историю своего ослепления дядя Федя повторял без устали: красным следопытам, буфетчицам, райсобесовским дамам и даже одному западногерманскому режиссеру, который решил пройти отцовским маршру­том, но с кинокамерой, пацифистским пафосом и оте­чественной съемочной бригадой. Последнее было ошибкой. По возвращении после интенсивного курса в клинике неврозов он сменил политическую ориента­цию и выпустил ленту “Так ли мы были не правы?”.

Так вот, обычно в финале своего героического по­вествования дядя Федя выковыривал протез из глаз­ницы и протягивал на ладони для освидетельствова­ния. Разумеется, однажды его сокровище сперли. Ка­жется, в медвытрезвителе. Старик наотрез запил, по ошибке хлебнул метилового спирту, ослеп на второй глаз и помер.

К этому семейному Гомеру и поперлась в ближай­шее полнолунье моя дура. Согласно инструкции оголи­лась и начала пятиться. Пятилась, пятилась, пока не ухнула в свежевырытую яму. Утром привезли закон­ного жильца — а место занято. Нормальный человек от такого приключения рехнулся бы. А моя наоборот, уравновесилась. Только к телефону теперь не подхо­дит. Никогда. Что способствовало заметному оздо­ровлению климата в семье и за ее пределами.

· Зачем ты женился на этой бедной женщине?

· А ту все равно б увели.

· Какую — ту?

· Ту... ту... ту-ду-ту-ду-ту-ту... Может, лучше по­танцуем?

·

КАК Я ДОВЕРЯЛАСЬ ТЕБЕ

На кухне — кавардак. Пустая коньячная бутылка и полная до краев пепельница. Сводный хор телевизора, радио и телефона. Световая иллюминация. Сквозняк всасывает в балконную дверь и выплевывает назад штору. А тебя нет. Ты ловишь мотор, чтобы мчаться к друзьям, к врагам, к черту на кулички, куда угодно. Потому что невмоготу, потому что это все-таки случи­лось. Надо же, еще вчера ты уверяла ушлую приятель­ницу в крепости семейных уз и незапятнанности суп­ружеских простыней. А она щурилась на тебя сквозь сигаретный дым и кофейный парок с ехидцей: мол, пой, ласточка, пой, знаю я их, все одинаковые, и твой никак не исключение. Чуть не разругались вдрызг. да после еще (ах, дура, дура) плакалась ему, и он успокаивал. А сам — уже...

К черту на кулички такси не повезет, к врагам, слегка взбодренная скоростью, не поедешь сама. Подруги... Да уж эти мне подруги! Они-то таиться не станут.

И камнепадом посылаются на твою перманентную головушку открытия: оказывается — не впервой, ока­зывается и раньше. А ты не ведала ни сном, ни духом, и хваленая женская интуиция молчала. Да и с чего ей бить тревогу, когда он со службы по секундомеру, в койку с энтузиазмом. Не подкопаешься, не придирешься. Ангел да и только. Без крыльев, зато с...

Ах ты подраненная моя лебедушка! Ну будет, бу­дет, успокойся. Давай умоемся, выпьем медленными глотками стакан холодной воды и попробуем разо­браться. Это ночью все кошки серы, а днем они очень даже всякие.

Спринт или случайная связь. Не грозит никакими осложнениями и последствиями, кроме разве венери­ных недугов. Если мужскую плоть и душу изобразить в виде двух линий, то получатся параллельные прямые. А они, как ты помнишь из школьного курса геометрии, на малом пространстве не пересекаются. Ни по Лоба­чевскому, ни по Евклиду.

Близость здесь сродни эпилептическому припадку:

закончился — и никаких воспоминаний, кроме некото­рой физической разбитости. Или смахивает на онанистический акт, где у разовой партнерши незавидная роль вспомогательного инструмента, о судьбе и переживаниях которого пекутся не больше чем о пустой таре в кустах у подворотни Слабое эхо докатывается порой до законной спальни лишь в виде беспричин­ного всплеска нежности Не из-за скрытых угрызений совести Их нет и впомине Просто первые пробы редко бывают удачными, они скорее ранят мужское тщеславие, чем тешат его А тут ты — такая освоенная и понятливая Выигрышное сравнение, целиком в твою пользу И объективно данный тип измены в малых (ну очень малых) дозах даже полезен

Для мужского организма этот краткий рывок в ку­сты на короткой стоянке международного рейсового автобуса просто необходим Это что-то вроде аптекар­ских пиявок, которые отсасывали у наших дедушек дурную застойную кровь. В рассудительном обществе для такой прочистки физики и существуют публичные дома с медицинским контролем, тренированным пер­соналом, полицейским патронажем для профилактики криминогенное™, гарантией сохранения инкогнито клиента Заглянул на красный огонек почтенный отец семейства, быстренько и квалифицированно обслужился — и назад, к жене и детям. Ни тебе антисанитарии, ни прочих сюрпризов и ловушек

Источник повышенной опасности здесь ты сама с уникальной женской способностью раздувать миро­вой пожар из сигаретной искры. Поэтому ради соб­ственного душевного спокойствия не прилетай ночным рейсом без предупредительной телеграммы, не рвись в чужую квартиру после звонка анонимного доброже­лателя, не проводи политику жесткого контроля

Одна дама, страдавшая ревностью в особо крупных размерах, с порога требовала у припозднившегося супругa предъявить орудие любви Легкое покраснение грозило полновесной сценой, хотя в ту пору совесть супруга была. чиста, как слеза младенца Когда же впрямь завелась подруга, способ ревизии стал поводом для веселого ритуала по приданию жезлу жизни монашеского облика

Правда, есть опасность, что дегустаторство превра­тится в профессию. Ну, тогда либо смирись, либо спасайся бегством. Бороться с каждой свежей пасси­ей все равно что рубить голову дракону, на месте отсеченной вырастут три новых. Да и при чем тут они, когда дымится у него. Бром в чай тоже не выход. Как правило, бактерия донжуанства — глубоко запрятан­ный комплекс неполноценности сексуальное фиаско на заре туманной юности, физические дефекты, загнанная в подкорку застенчивость и т д. заставляют рьяно пополнять список любовных побед как доказательство своего суперменства

Астрономическое число любовниц Элвиса Пресли всего лишь следствие его сверхскоростного спуска Легенда рок-н-ролла страдал молниеносной поллюци­ей. При разовом контакте этот конфуз можно объяс­нить гиперсексапильностью партнерши, долгим репе­тиционным постом, кратким промежутком между вы­ходами на сцену, за который надо “давай-давай, детка, мне некогда”. При повторном контакте такая аргумен­тация уже не сработает. Вот и полнился донжуанский список со скоростью семяизвержения его создателя, что при несметном количестве фанаток было совсем несложно. А заодно создавался миф о гигантской по­тенции и сексуальной ненасытности

Что ты можешь? Аккуратно и бережно отыскать болевой узел и попытаться его развязать. Удастся твое счастье, хоть и не гарантированное.

Марафон или хронический роман. Обычно служеб­ный. Обычно партнерша замужем или разведена. При­чем семейный опыт таков, что сыта по горло и не рвется из дублеров в основной состав. Это обеспечива­ет ровное течение связи, без водоворотов и воронок. С обоюдного согласия за ней закреплена автономная территория, границы которой на замке.

Такая связь тянется годами, не пересекаясь с цент­ральной веткой. Это почти второй брак. Внутри муж­чины они сосуществуют по принципу телепрограмм. Нажал первую кнопку — и на экране покачивается коброй чья-то голова, грозя исцелить от всех мыс­лимых недугов. Погрузил палец в соседнюю — и голо­ногая мисс манит ручкой из призового автомобиля с откидным сиденьем. Там своя свадьба, тут своя свадьба. Жених один, но тренированный: имен не пута­ет, во сне не проговорится. Штирлиц.

Постельные сигналы марафона запеленговываются в начале дистанции. Это, например, резкие перепады настроения. Он либо набрасывается на тебя африкан­ским львом, и вы с диваном только попискиваете от изумления и натиска, либо манипулирует тобой с хо­лодной бестрепетностью гинеколога. В первом случае увертюрой к вспышке страсти может служить вспышка ретроспективной ревности. Эксгумируются захоронен­ные в девичьих архивах флирты и симпатии, да и по закоулкам сегодняшнего дня шарит фонарик — нет ли какой интрижки. Постфактум коитуса возможен при­ступ раздражительности.

 

Обе крайности лишь отсвет, проекция закулисных отношений с той, другой. В первой распаляет аналог. Рога чужого мужа прикладываются к собственной голове. Вдобавок незримое присутствие третьей, но не лишней, создает иллюзию шведской тройки. Причина другой крайности — неумение симулировать голод при сытости.

Хуже нет, когда хронический роман вдруг всплыва­ет на поверхность. Не для него — для тебя.

Редкая женщина удержится от слез, скандалов, раз­борок, всего того, что способно разрушить не только треснувшие, но и самые великолепные отношения меж­ду мужчиной и женщиной, причем очень быстро раз­рушить. В результате равновесие теряется, весы резко кренятся влево: в десяти случаях из одиннадцати муж­чина примет сторону атакуемой половины. Они не выносят направленной на них агрессии, особенно жен­ской. Связь обретет второе дыхание, и для законного союза оно может оказаться смертоносным или же будет инсценирован мнимый разрыв до первых же благоприятных обстоятельств, которые не заставят се­бя долго ждать. В итоге у тебя — седые волосы, деп­рессия и апатия, у них — свидания, насыщенные и пря­ные из-за наркотической угрозы разоблачения.

Курсовка или отпускной роман санаторно-курортного пошива. Я не поклонница этого жанра, но и не противница. Вообще за самую плохонькую ширпотребовскую любовь отдам без колебаний всю нена­висть мира — и праведную, и неправедную.

Легионы почитателей курсовки заставляют при­знать за ней некий магнетизм. Как же, как же — лазур­ные волны, белые пароходы, шампанское “Брют” под виноград “изабелла”, “утомленное солнце нежно с морем прощалось ”, ночные купания, пятнистые от вдавленной гальки лопатки подруги. В портмоне пух­лая пачка купюр между обручальным кольцом и об­ратным билетом. Никаких тебе долгов. Ни служебных ни супружеских. А главное, никто не окликнет, не опознает, не донесет Покой и воля.

Большинство отпускных связей бурные и краткие как тропический ливень. До вагонной подножки. С пер­выми тактами колес запрыгнет сердцеед на свою верх­нюю полку, потянется, игриво хмыкнет — и сомкнется бархатный занавес. А утром ступит на родной перрон в объятия чад и домочадцев безупречный семьянин с сувенирным крабом, групповым снимком потока и индивидуальным по щиколотку в сероватой пене

Но случаются и проколы. Не у матерых морских волков, а у дилетантов. Это учителя, итээровцы и про­чая прослоечная мелкота с придушенным, но не окон­чательно добитым воображением, со смутной догад­кой о своей обкраденности. И вдруг фиеста, магнолии и медузы, и она — продолжение и порождение этого праздника. Ничем не обремененная, легкомысленная, обольстительная, выспавшаяся. Нереида, сирена, сказ­ка братьев Гримм. И пьянеют от первого же глотка свободы. “Воздержание — вещь опасная”, — заметил как-то Остап Ибрагимович Бендер и был снова прав

На второй день они знакомятся, на десятый объ­ясняются, на двадцать четвертый вынесен вердикт подать друг другу руки и в дальний пут

12345

Поделиться: