У МЕНЯ С НИМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО

Двое крепко поддатых приятелей выясняют отноше­ния:

· Зачем ты это сделал? Ну заче-е-ем? Я так ее любил, а ты взял и предал, взял и переспал...

· Да не спал я с ней, не спал. Не дала. Только целовать позволила везде

· Целовать — и все?

· И все. Везде.

· Значит, не спал?⁹

· Говорю же тебе — не дала.

· Значит, не предал?

· Не предал.

Друзья обнялись

Что это — черновики Ионеско или диалог двух психов?

Ни то, ни другое Нормальный мужской разговор Гумберт Гумберт с горечью оценивал восприятие себя Лолитой: “Что я для нее? Два глаза и толстый фал­лос”.— Это образец механической проекции собствен­ных ощущений на чужое пространство с иными гео­метрическими законами Это для него, пока страдание и посеянное им сострадание к ограбленному, залитому спермой детству не проросли любовью, малолетняя падчерица была лишь миниатюрным футляром для “замшевого устьица”.

А вот не литературная, а житейская история. Не­кая дама поделилась со своим мужем пикантной сплет­ней

· А кралю-то из десятой квартиры ее идеал бро­сил Пылинки сдувал, белье развешивал, ногти до зем­ли отрастила, такими и сапоги не застегнешь. “Ах, мой Коленька от меня ни на шаг” Ну и где теперь этот Коленька? Ни Коленьки, ни маникюра

· А почему?

· Дура потому что и язык не короче ногтей. Заболела по-женски, сделали операцию, вырезали все что могли, а она взяла и доложилась мужу

· А разве такое скроешь? Сам бы заметил.

· Как же, заметил! Я пятый год стерильная, мно­го ты назамечал?

Вскоре они развелись.

Мы и не догадываемся, какое значение имеет для возлюбленных альпинистов в нашем ландшафте тот альпийский лужок с аленьким цветком посреди­не Редкая женщина, когда она не модель порно-журнала, представляет свою распахнутую плоть Природа так хитро спроектировала нас, что с соб­ственной сердцевиной хозяйка знакома лишь на ощупь, если не устраивала ради томного девичьего озорства очную ставку с зеркалом. Не отсюда ли наив сетования- “Ну какая ему, кобелю, разница⁹ У всех вдоль, а не поперек”

Спорить трудно. И глаза у всех на лице, а не на затылке, и руки растут из плеч, а не из иного какого места Почему-то мы вычеркиваем заповедную зону из конкурсного списка, словно категории прекрасного здесь уже не действуют Еще как действуют. Попытай своего партнера — он подтвердит. Хотя скорее всего увильнет от ответа. Очень уж щекотливая тема, и в конце сообщения лектор вполне может схлопотать по физиономии

Но об индпошиве это я так, к слову Что дано, то и ладно Существенно другое — сосредоточенность их чувства собственника там и нигде больше. Поэтому с простыней у подбородка, с ножом у горла, пришпи­ленная уликами, как бабочка булавками, к прелюбоденному ложу, не сознавайся в окончательном гре­хопадении. Качество алиби и аргументов несуществен­но, главное — убедительность тона. Муж поверит, вот увидишь. Не из-за наивности, а из-за трепетного от­ношения к собственной персоне.

Их родовая терпимость к боли — совершеннейший блеф. Какое жалкое зрелище — мужчина в стомато­логическом кресле! Какое жуткое зрелище — покину­тый муж!

Мы, брошенные, рыдаем ночами, но слезы капают в мыльную пену постирушки, худеем, сохнем, но ва­ренье сварено, огурцы законсервированы; о грудную клетку полирует коготки черная кошка депрессии, но машинально подкрашиваем губы перед зеркалом в прихожей. Они, отвергнутые, выпивают бермудский треугольник, слюнявят блузки залетных подруг, в пе­рерывах между сеансами соития вкладывая их наманикюренные персты в свои сердечные раны, чтобы на рассвете с полным правом оскорбленного навек самца выставить измятую гостью без кофе и поцелуя за порог.

Пусть весь мир обвиняет тебя, размахивая краде­ными письмами и фотографиями, выстраивает у две­рей мавзолейную очередь очевидцев, искушает заду­шевными беседами, натягивая маску сочувствия и по­нимания. Не удостаивай его взглядом — это Вий с поднятыми веками. Помни тверже своей девичьей фамилии: ты чиста и безгрешна.

Да, позволила себе немного лишнего, перекокет­ничала, чуть не утратила контроль над собой и си­туацией. Но пограничную черту не переступила. Не переступила — и все тут! А люди врут. Из-за подлости натуры. Из зависти к нашей любви и счастью. Мы же с тобой так нерушимо, так нескончаемо счастливы! Не правда ли, милый?

НЕ ПЛЮЙ В КОЛОДЕЦ

Влюбленная женщина чертовски хорошеет. Ее видно за версту: глаза лучатся, волосы отливают шелком, на губах мерцает джокондовская улыбка, по венам бро­дит темным густым вином кровь. Мужчины оборачи­ваются вслед, втягивая по-звериному воздух, и ноздри их хищно раздуваются. Наверное, наш организм, по­трясенный чувством, вырабатывает какой-то особый колдовской фермент. Восхитительная реакция.

Но у нее есть одно побочное действие: лошадиную дозу магического облучения получает ни в чем не повинный муж. Который без противогаза и преду­преждения вдруг оказался в эпицентре чар, дышит эфирными парами истомы и желания. Он-то не в курсе, что к волшебному преображению непричастен, что настойчивый и нежный зов обращен не к нему. И с го­товностью откликается. Так некстати!

Нормальная женщина, не искалеченная социумом или патологией, моногамна. Любовник, под чьими пальцами поет ее плоть, всегда один. Не важно, какой срок отпущен ему на царствование, час ли, век ли,— здесь государство с абсолютной монархией. Каждый, кто пытается добавочно вскарабкаться на ложе, вос­принимается, если не сознанием, то естеством, как самозванец и насильник Будь он трижды законный супруг.

Но ему-то этого не объяснишь. Особенно сейчас когда сталкивается на лестничной площадке не с кля­чей в шлепанцах и с бусами прищепок на шее, а с ис­кусно растрепанным, на шпильках, сумочка через пле­чо, руки в карманах распахнутого плаща, неведомым созданием, которое (две ступеньки по инерции ми­мо) — стоп! — Ты куда это собралась? — личная, за­гсом зарезервированная жена:

· Кто — я?

· Да, да, именно — ты!

· Туда...

· Куда — туда?

· На эти... как их... курсы кройки и шитья! Снача­ла — кройки, потом — шитья. Я же говорила — при клубе имени Мессалины Фаллосской, фасоны прями­ком из Парижа, мастер тоже вроде оттуда, обменяли на тонну навоза, карманы от талии до пяток, декольте от пяток до затылка, ужин в сковородке на плите...

Что за чудеса? Дома заинтригованный муж вы­дернет из розетки забытый утюг, поковыряет вилкой холодные макароны, посмотрит “Вести”, безуспешно поищет в телефонном справочнике загадочный клуб и вдруг ближе к полуночи примет контрастный душ, побреется и распечатает подарочный французский оде­колон. Готово! Ну, теперь держись, усердная бело­швейка!

Какая это божественная стихия бешеный любов­ник, который без раздумий опрокидывает тебя на все плоскости, попавшиеся на пути- лавки, газоны, пляж, шезлонги, балки чердаков, трубы подвалов, ящики, днища лодок, подшивки газет, рельсы Санкт-петербургской железной дороги, крашеные пар­ты выставленные для просушки в тупиковом тре­угольнике школьного двора! Голубиный помет, репьи, мазут, опилки, занозы, песок в волосах — здорово-то как' Песнь торжествующей любви.. Да ты, милочка, просто пьяна?

А в спальне горит ночник. На чистом белье — купаный, в свежих бритвенных порезах муж. Такой родной, такой нежеланный. Уставился с деланным вниманием в книгу, а из-под опущенных ресниц тот самый “угрюмый, тусклый огонь желанья”. Сейчас начнется...

И почему раньше не замечала, что близость давно превратилась в сплошной синяк штампа? Собачий вальс, исполненный двумя пальцами на расстроенном фоно. Тада-там-там-там, тада-там-там-там, тада-там-та, там-та, та-та-там... Как! Еще не все? И не совестно господам медикам врать в популярных брошюрах, что продолжительность обычного полового акта от пяти до десяти минут? Он длится целую вечность!

Тихо, гулко, муторно... До рассвета уйма времени, домочадцы спят, можно спокойно во всем разобрать­ся. Чем, собственно говоря, не угодил тебе муж? Тем, что, в согласии с Богом и законом, желает собствен­ную жену? Это беда поправимая. Погоди немного, и арктические ночи, которыми ты потчуешь его ныне, остудят однажды его пыл. Мужчина способен с неисто­вым упорством добиваться благосклонности снегуроч­ки, но не держать в объятиях глыбу льда.

 

ТЕМА 4

Вы слышали — Кио уехал на гастроль в Америку?

· А кто такой Кио?

· Мне с вас смешно! Кио — это Энштеин цирка.

· А что такое Энштеин?

· Здравствуйте' Энштеин — это автор теории относительности.

· А кто такая теория относительности?

· Ну, это, например, когда всю ночь занимаешься любовью, она пролетает как секунда, а когда сидишь голым задом на раскаленной сковородке, то секунда тянется как вечность.

· И что, с этими двумя мансами он и поехал в Америку?

Интересно, а как действует теория относительности при двойном трюке: сверху — любимая женщина, сни­зу — раскаленный реквизит? Про ощущение време­ни — не знаю. Но в социальном статусе фокусника нет сомнений: он женат. Разумеется, не на ассистентке. И с первым шарком дворницкой метлы о новый день затрусит измятый факир по гулкому городу туда, где в зависимости от настроения другой теории — вероятности — запустят или нет в его похмельную голову адский инструмент со вчерашней яичницей.

А на покинутой сцене задернут занавес, вернее, раздвинут шторы, вымоют пепельницу, спустят в гро­хочущий мусоропровод пустую бутылку из-под коло­ниального ликера, примут душ и сядут с чашечкой кофе в кресло. Рука, словно невзначай перепархивая с места на место, доберется до телефона. Номер — два длинных гудка — сброс — снова номер — и:

· Алло!

· Милый, ты забыл свой галстук...

· Какое, к черту, ателье?— рявкнет трубка.— Вы чем набираете... Ту-ту-ту... С добрым утром, двоюродная жена!

КОТ В МЕШКЕ

Ты — свободна. Он — женат. У вас — роман. Какие проблемы? Живи, радуйся, наслаждайся этим идеаль­ным сочетанием независимости и страсти, не выпра­шивай у любви больше, чем она дает, помаши вслед с благодарностью тому, кого она уводит.

Но ты смотришь куда-то в сторону, а глаза на мокром месте. Что там? Соседка с нефтяным перели­вом на скуле обтирает от пыли реанимационную банку рассола, сосед чинит трехколесный велосипед, молодая чета развешивает белье (он весь такой гордый — с та­зиком, она вся такая сосредоточенная — с прищеп­ками). Думаешь о своем желанном, который тоже где-то играет роль образцово-показательного супруга?

А какая-то непонятная женщина варит ему обед (то-то у него хронический гастрит), стирает и гладит его рубашки (воротнички вечно в разводах, а на брюках двойные стрелки), зачем-то ложится рядом с ним в по­стель (сам признавался, что представляет тебя, чтобы выполнить супружеский долг). Завидуешь? Хочешь вместо нее торчать в почетном карауле на полночной лавочке, ожидая неверные шаги? Он единственный кан­дидат для “простого бабьего счастья”? Хорошо, по­пробуем разобраться.

Любовники, приписанные к чужим портам, делятся на два вида.

1. Перспективные. То есть те, с кем есть шанс сварить свежую брачную кашу.

2.  2. Неперспектив­ные.Те, с кем на предмет создания новой, но крепкой семьи лучше не связываться.

1. Перспективные: а) продукты ранней женитьбы. Отношения с женой уже превратились в затон со сто­ячей водой, сексуальная энергия бьет ключом, перспек­тива провести необозримое количество дней с удочкой на тихом берегу ввергает в глубокое уныние;

б) консерванты, измученные нарзаном собственной порядочности;

в) хронические женихи. Проценты алиментов до­стигли крайнего предела, к разводу готовы с момента регистрации, кроме которой им нечего предложить очередной подруге. Так и кочуют из загса в суд и об­ратно с электробритвой и транзистором;

г) брачные вампиры. Каждая новая жена моложе первой на общую сумму семейного стажа;

д) подкаблучники. Он и нянька, и прачка, и кухарка. У столбовой дворянки, которая повелевает им с резно­го крыльца. Но зреют гроздья гнева, а домашнее вино из него приготовит та, что глянет на жертву тирании снизу вверх, посадит в красный угол, поднесет с покло­ном стопку под пироги с грибами и мясо по-царски, утром подаст вычищенные доспехи и молвит, прово­жая за порог: — Ступай, милый, правь миром, а я тут по хозяйству похлопочу...

2. Неперспективные. Я расфасовала их по трем кулькам.

а) Самый фундаментальный класс — кобели. Су­ществует несколько пород.

Декоративно-комнатная порода. Специализация — подруги жены. Опрометчиво считают себя в безопас­ности на своей территории, где и совершается вязка. В дневные часы, когда хозяйка на службе. Хозяйки у доберман-пинчеров — натуры волевые и цельные, сотрудницы солидных контор с премиями, льготами, добротной турбазой и железным графиком работы.

В 18.00 он спрыгнул с тебя и с дивана. В 18.10, нагруженный продовольственными сумками и детьми, уже прикладывается к ее щеке у подъезда. Несколько позднее, смыв под душем амурные ароматы, обновив макияж, со свежей “Бурдой” под мышкой появляешься ты. И который раз, машинально трогая свои чуть вздутые губы, поражаешься его выдержке: приветлив, и только. Но самообладание здесь ни при чем. Это выяснится, когда в трусах наизнанку, скуля и повиз­гивая, он поползет на брюхе к хозяйским сапожкам. А она будет стоять мраморным изваянием и лишь слегка посторонится, пропуская тебя к выходу. Штраф­ника вышвырнут следом. Можешь смело подбирать. Кстати, а у тебя есть еще одна близкая подруга?

Крупные экземпляры. Прибиваются на улице ошейнике с оборванным поводком. Мужественны, настойчивы, кольца не прячут. Желания угадывают по глазам, темпераментом сшибают с ног. Но едва утихнет ураган, лизнут ладонь, свисающую с края кровати,— и привет! Нет, конечно, ценой неимоверных усилий можно загипнотизировать и отбуксировать за тридевять земель. Но тогда напряженный контроль не должен ослабевать ни на мгновение. Чуть зазе­ваешься, отвлечешься — и рванет к кому-то в толпе, прижав уши и крутя пропеллером хвоста.

Дворняги. Добродушны и толерантны. Орган рев­ности почти отсутствует. Конфликты на этой почве искренне огорчают и обескураживают: это же прекрас­но, что вы все ко мне хорошо относитесь. Я к вам всем тоже хорошо отношусь. Зачем же так шуметь? Опять разбудите Герцена.

За пределами обонятельно-осязательного радиуса дворняга неактивен. Образ подруги улетучивается вместе с запахом. Это свойство — неиссякаемый ис­точник недоразумений. Вот он не отстает от тебя ни на шаг, донимает неумеренными ласками, истово облизывает с головы до пят. Как усомниться в своей безграничной власти? Наконец после тысячи финаль­ных поцелуев покорный слуга удаляется для реши­тельного объяснения и сбора манаток. Утро сменяется вечером, понедельник — пятницей, эйфория — депрес­сией, телефон молчит как зарезанный, и лишь зало­говая зубная щетка ехидно торчит в стакане. На по­мойку ее, обманщицу!

Когда же на гребне обиды и хандры ты не вы­держишь и позвонишь (о, конечно, чтобы сообщить о разрыве. Зачем же еще?!) — трубка заклокочет, завибрирует от неподдельного восторга. На финише диа­лога капюшон опадет, шипенье превратится в щебет утро стрелецкой казни — в “шепот, робкое дыханье, трели соловья”. Поп, собака, кусок мяса снова живы и здоровы.

При серьезной сваре дворняга предпочитает быть за пределами ринга. Потом в порядке живой очереди залижет раны, полностью согласится с критикой в свой адрес и адрес соперницы, даст требуемое ко­личество взаимоисключающих клятв, а исполнив мис­сию миротворца, с чистой совестью примется за ста­рое.

Кролики. Похотливы и трусоваты. Поклонники партнерш с жилплощадью и обеденных перерывов. Домашний телефон засекречен. К себе приглашают по крайней нужде через двое суток после личной транс­портировки семейства в санаторий усиленного режима (почта и продукты — с вертолета, пассажирский ка­тер — раз в месяц). Но и тогда это не свидание, а II съезд РСДРП: светомаскировка, кактус на подокон­нике, ди-и-и-инь... ди-и-и-инь... дзынь-дзынь-дзынь: — Слесаря вызывали? — Никогда!

Внутри сплошное минное поле. На балкон нель­зя — всюду бинокли, в ванной — эхо, на кухне — смежная вентиляция, в спальне заперт фискал Кеша, тахта, как мачта, гнется и скрипит. Поэтому лучше вот сюда...— Но это же... гм... кладовка?— Ничего, а мы по-скоренькому, а мы по-тихонькому — и ладушки.

Выпроводят тебя ни свет ни заря с убедительной просьбой вызвать лифт этажом выше.

Контрацептивами кролики пользуются даже при оральном контакте. Сентиментальны, прижимисты, своему здоровью относятся с паническим трепетом. Натиск доведет скорее до инфаркта, чем до развода. Но возможны и исключения. Тогда годами караулят, дожидаясь момента, когда жена поскользнется. После чего и удаляются, полные благородного негодования, не забыв отмотать от рулона туалетной бумаги свою законную половину.

  Петухи. Неутомимые коллекционеры и деспоты. Занесенная в штат сераля, ты забудешь о невбитых гвоздях и пустой морозилке. Но взамен — никаких капризов и самодеятельности. Сиди у окошка и выши­вай бисером кисет. Петухи бесцеремонны и не обреме­няют себя заботой о дамском комфорте при занятиях любовью.Все годится — сортир, плацкарты, куда рвутся в смертной испарине жертвы привокзальных буфетов; подъезд, полный сквозняков и шорохов; угол приятельской лоджии, с неструганными досками и шаткими пирамидами солений; стол служебного ка­бинета в тарантулах канцпринадлежностей.

Ревнивы, вспыльчивы, хвастливы. Свою старую за­писную книжку сожги, а пепел развей по ветру. Под петушиным крылом отлично себя чувствуют сдобные домоседки. Но ты мечтаешь о признании своей ис­ключительности? Напрасные мечты. Петухам не до бабьей возни. Под их юрисдикцией солнце.

Давай протестируем твой роман на предмет его конструктивности:

знакомство:

1. вечеринка 2. отпуск 3. служба 4. старая невост­ребованная симпатия 5. дорожно-транспортное стол­кновение 6. общий круг знакомых 7. причудливое сте­чение обстоятельств;

постельный контакт:

1. сразу 2. после схематического   ухаживания 3. длительная осада;

стаж связи:

1. до месяца 2. около года 3. больше года 4. почти десять лет;

объяснение в любви:

1. до постели 2. после первой ночи 3. значительно позже 4. ни звука;

опыт адюльтера:

1. до вашей встречи— нулевой 2. средний (1—3 связи в год) 3. астрономический;

серьезные увлечения: 1. были и до женитьбы 2. имелись в процессе 3. не было;

режим встреч:

1. от случая к случаю 2. регулярно;

частота:

1. каждый день 2. пару раз в неделю 3. несколько раз в месяц;

алкоголь:

1. присутствует постоянно 2. умеренно 3. по случаю 4. не употребляет;

система связи:

1. звонит он 2. звонишь ты 3. у него есть ключи 4. ты — домоседка 5. вы — сослуживцы;

степень подпольности:

1. полная конспирация 2. его друзья в курсе 3. круг общения ограничен твоими знакомыми 4. информиро­ваны его родители 5. знают все, кроме его жены 6 супруга извещена;

таймер встреч:

1. сорок минут до и сорок после 2. сколько позволя­ет ситуация;

ночевки:

1. редко 2. часто 3. никогда;

была ли попытка эмигрировать из семьи:

1. да 2. нет;

материальное положение:

1. беден 2. средний достаток 3. богат;

дети:

1. один 2. больше одного;

презенты:

1. дешевые пустяки, но систематически 2. предметы роскоши 3. подарки с утилитарным креном типа ку­хонного комбайна или мужских тапочек собственного размера 4. ничего никогда;

контрацептивы:

1. не предохраняется 2. твои проблемы 3. всегда осторожен;

совместный отдых: 1. пикники на обочине недели 2. отпуск, замаскированный под деловую поездку. Не замаскированный. Не было.

А теперь из ответов составь сочинение на тему “История моей любви”. Например: “Мы познакоми­лись на автобусной остановке. Не знаю, как получи­лось, но уже через час мы были в постели у меня дома. Теперь я каждый вечер жду его звонка. Звонит он примерно раз в две недели, и мы встречаемся у меня дома. Никуда не ходим, а только занимаемся лю­бовью. О наших отношениях знают все мои подруги, с его друзьями я не знакома. Обычно он проводит. У меня три-четыре часа. Никогда не остается на ночь. За полгода нашей связи я сделала два аборта. Он говорит, что ему со мной очень хорошо. На день рождения подарил мне переходник для евророзетки...” — и так далее. Если после завершения сочинения тебе самой не станет все ясно, прочти его как посто­роннюю историю кому-нибудь из знакомых и поин­тересуйся их мнением насчет серьезности намерений главного героя.

КРИМИНАЛЬНАЯ РИФМА

Мир срифмован задолго до поэтов: день — ночь, не­бо — земля, жизнь — смерть, мужчина — женщина, любовь — кровь. На совести последней парочки, этих Бони и Клайда, много преступлений. Они наводнили реки, озера и приусадебные пруды мстительными ру­салками, тихие сельские погосты — глумливыми “вил­лисами”, разрушили Трою и закачали на волнах лишь щепки того челнока.

А сколько светлых голов задурманили суицидаль­ные нашептывания злодейского дуэта! Кстати, инте­ресный парадокс: согласно статистике, мужчины зна­чительно опережают женщин по числу завершенных самоубийств, тогда как в покушениях приоритет при­надлежит нам. Почему такая несостыковка? А потому что они сводят счеты с серьезным оппонентом — це­лым миром, который оказался не на высоте, не оценил, не воздал должных почестей. Мы же хватаемся за косу смерти как за соломинку: “...оглянись, вернись. иначе...” Оттого сильный пол предпочитает пулю и петлю, а слабый — воду и яд.

 

Мир не разжалобить — ив пустой квартире затяги­вается узел. Человека можно напугать — ив ванной заглатывается горсть веронала в надежде, что выши­бут дверь, вызовут неотложку, а он — осознает и рас­кается. Летальный исход там — закономерность, здесь — роковая случайность. Или у несчастной были мотивы, выходящие за рамки формулы “бросишь — пожалеешь”. Эту истину я усвоила, когда сама ан­гажировала койку токсикологического отделения.

Фрагмент курсивом

Поначалу в палате нас было четверо, и у каждой под левой грудью обломок отравленной стрелы:

· В техникуме — завал, с родителями — ругань, а главное, Васька в кино с лучшей подругой,— клала прозрачную ладонь на обожженное горло Танюша.— Оглянулась я вокруг — сплошной мрак. И уксус на столе.

· Магазин закрыли на переучет, вот я пришла на свидание пораньше,— судорожно вздыхала бюстом номер пять Ирка.— А он! На нашей скамейке! В об­нимку!...И целует ее, целует, целует!

· Чуть гараж вместе с ними не спалила,— натяги­вала до подмышек вечно сползавшие с тощих бедер гамаши Серафима Сергеевна,— вроде не калека, не бревно. Неужели ему меня мало было?

· От таблеток все плывет, а он — давай переспим, раз я из-за тебя, истерички, дома торчу,— это уже всхлипываю я.— Давай, отвечаю. Наклонился, а на шее засос.

Самой большой ценностью, не сравнимой ни с одним валютным курсом, обладали двухкопеечные моне­ты. Их стреляли у посетителей, у медперсонала, у муж­ской части отделения, сплошь покусанной зеленым змием. А потом опускали их в щель автомата, словно это карман Харона.

Но плыл мрачный перевозчик не к арктическому берегу теней, а обратно, на тленную и прекрасную землю. Телефонные переговоры подробно обсужда­лись и коллективно оттачивались фразы, призванные сразить абонента при следующем звонке наповал.

Когда же отделение запиралось на ночь, наступала пора исповедей. Каждое слово падало крупной солью в воронку собственной раны. Вскоре атмосфера сгуща­лась, головы никли, в воздухе пахло грозой, и наконец первая крупная капля падала на чье-то одеяло. А еще через полчаса эхо дружного четырехголосья выкатыва­лось в коридор.

И тогда раздавалось шарканье тапочек санитарки. Она садилась в изножье кровати, пригорюнивалась и начинала с традиционного запева:

· Эх, девки, девки, и что ж над собой творите! Молодые, здоровые, посовестились бы. Вон бабулю привезли — крысиного яду натрескалась. Так там дети измывались, пенсия двадцать четыре рубля — и то грех великий. А тут из-за х... поганых! Ладно, ладно, загомонили... Видела я вашего брата, перевидела. Ле­жала тут одна...

И мы затихали, жадно впитывая историю неизвест­ной нам несчастной любви. И засыпали, убаюканные ее благополучным концом. А во сне поскрипывали на железных цепях четыре хрустальных гроба, и возле каждого клонил колени безутешный витязь, моля о воскрешении и прощении. Воскресали, прощали, под­хватывались на руки, прижимались к могучей груди, я несли нас через реки и горы, через моря и долины, чтобы разомкнуть объятия и бережно опустить только на цветущий луг за райскими вратами...

Но однажды в рассветных сумерках на пустую кой­ку сгрузили с каталки новенькую. Ее намерения рас­квитаться с жизнью не походили на шутку: по донесе­нию разведки в лице той же Арины Родионовны — сто таблеток люминала плюс вены на руках и горле.

· Допек же какой-то подлец,— сочувственно шу­шукалась палата, но расспрашивать, несмотря на жгу­чий интерес, не решалась.

А она лежала, восковая, не открывая глаз, не шеве­лясь, сутки, другие, третьи. И как-то сами собой пре­кратились ночные концерты. Было неловко, точно го­ревать о сгоревшем пироге при погорельце. Ситуация не изменилась и после того как убрали капельницу и перестали намокать бинты.

Но накануне своей выписки, прикурив в больнич­ном сортире от ее “Беломора”, я не выдержала и вы­дохнула вместе с дымом вопрос “из-за чего?”. Она мастерским щелчком выбила из патрона в унитаз за­шипевший табак, сдернула слив, а когда стихло урча­ние воды, сказала:

· А надоело... так. Без любви.

Но о суициде просто пришлось к слову. Тематичес­ки нам ближе сектор муже- и женоубийств.

Клитемнестра, Гертруда, леди Макбет, Мария Стюарт, Катерина Измайлова — какая мрачная и ве­ликолепная галерея! Где-то там, в параллельном из­мерении, мчит на победной колеснице, прицыкнув на стенающую Кассандру, бронзовый эллин; дрем­лет в саду под мирный стрекот кузнечиков благород­ный датчанин; мерзнет в шотландском замке хилый мальчик; прикидывает грядущие барыши мценский ку­пец.

Но отточен короткий меч, выварен яд из белла­донны, просушен порох, удавом заполз под стеганое одеяло широкий кушак. Не корысти ради, а по им­ператорскому велению страсти. Чтобы гордо и закон­но ввести предмет любви в супружескую опочиваль­ню, сложить к его ногам все совместно нажитое в браке с покойником имущество и самой покорно примоститься там же: — Бери, изумруд яхонтовый, владей! А у изумруда яхонтового мурашки по коже с кулак, но ослушаться остерегается: берет и владеет. А она счастлива, как дитя, и ничего ей более не на­добно.

Ну-ка припомни хоть одну литературно-историчес­кую личность женоубийцы, сходную с этими и по масштабу, и по мотиву преступления. Иван Грозный? Да, конечно, хлопал своих цариц, как надоевших мух. Но любовь здесь ни при чем. Не мешала постылая супруга средневековому русскому царю тешиться с но­вой зазнобой: косу остригут, клобук натянут — и ка­тись, милая, в дальний монастырь в почетное заточе­ние. Просто нрав у Ивана Васильевича был зело крут. В гневе себя не помнили...

В общем, нетипично для мужей нарушать заповедь “не убий” ради “не прелюбодействуй”. Не то чтобы никто не спроваживал своих благоверных в царствие небесное до срока. Еще как спроваживали! Но рифмы у пролитой крови были пожиже: деньги, карьера, сво­бода ужинать и завтракать вне дома, ревность, ко­торая есть лишь модификация частнособственничес­кого инстинкта.

Фрагмент курсивом

Питерское метро — самое глубокое в мире. За время подъема и спуска можно зачать и выносить ребенка, продекламировать с выражением “Медного всадника”, снять эпизод в духе Тарковского.

Было шесть часов утра. Черная бесконечная лента едва тащила наверх меня, единственную по обе сторо­ны эскалатора пассажирку. Под мышкой я держала красного пластмассового коня, купленного в столич­ном Доме игрушки по просьбе питерской подруги для ее трехлетнего племянника. Я чувствовала себя совер­шенно разбитой. Причиной тому был Кубрик с его “Сиянием”, первым фильмом ужасов, увиденным мной как раз накануне отъезда. Индустрия кошма­ров — не для впечатлительных натур вроде моей. Я да­же детективы никогда не оставляю на ночь раскры­тыми из суеверного страха, что незапертые персонажи могут взять и материализоваться.

На внутреннем экране зрачков со вчерашнего ве­чера крутился один и тот же кадр: пальцы Джека Николса погружаются в трупные пятна на спине у ста­рухи, в которую трансформировалась красотка из ванны.

· Почему эта лошадь красная? вдруг раздался глухой голос сзади.— Красных лошадей не бывает.

Ступенькой ниже вплотную ко мне стоял невесть откуда взявшийся мужчина в длинном прорезиненном дождевике с капюшоном, словно взятом напрокат из костюмерной “Мертвой зоны”.

· Других не было,— ответила я с ледяной веж­ливостью.

· Но я не хочу покупать красную лошадь. Пуст! сначала выкрасят в нормальный цвет. Спор был неуместен.

· Конечно, конечно, куда спешить,— согласилась я, с тоской отмечая слишком далекий свет в конце тоннеля.

Мой собеседник обнажил длинные желтые конские зубы. Наверное, это означало улыбку. Но его глаза hi смаргивали и не улыбались. Стало зябко.

· Девушка, скажите, только честно,— я похож на убийцу?

Вот вам и Кубрик. В живом эфире, так сказать Дубль первый, и последний,— маньяк берет интервью у жертвы.

· Молчите... Значит, похож.

Еще как! — и руки засунуты в карманы плаща. Скажу “нет” — выхватит нож и захохочет: “A boi и не угадала”. Вариант с “да” ничуть не лучше тот же нож, тот же хохот и удар “правильно!”. Но с “нет” все-таки есть шанс.

· Что вы, конечно же, нет. Ничуть не похожи Совсем даже наоборот.

“Совсем даже наоборот” — это кто? Милиционер что ли? Боже! Какую чушь я несу. Зарежет, наверняка зарежет.

· Спасибо, спасибо, спасибо. Душу облегчили Век не забуду. Молиться стану.

Вот и отлично, вот и славненько. Вместе помолимся.

Да. Товарищ — когда пожелает, а я — как толь­ко доберусь до поверхности. Что он там еще бор­мочет?

· Не хотел я ее убивать, не хотел! Сама виновата. Предупреждал: не делай этого, Катерина, не делай. На коленях просил — не делай этого. Сделала. Зачем сделала?

Очнулась я на лестничной площадке с пальцем, намертво приклеенным к звонку, и с апокалиптическим зверем под мышкой. Заспанная подруга открыла дверь, и я приветствовала ее фразой из анекдота:

· А пошла ты на фиг со своим конем!

Женщина разбиралась с хозяином, чье доброе здра­вие мешало ее слиянию с возлюбленным: в одни та­почки две пары ног не всунешь. Мужчина же не портил без нужды личную вещь: выходные туфли шлепкам не помеха.

Сексуальная революция умерила прыть крими­нальной пары. Но есть у меня не проверенная гипо­теза: в среде отечественной буржуазии кривая разво­дов резко поползет вниз, а катастроф с женами — вверх.

Наша юная коммерция — семейная, доморощенная (речь не о мимикрии партаппаратчиков и выходе из подполий корейко, а о целом социальном слое). Суп­руга нередко вдохновительница и активная участница мужниных начинаний. Она секретарь, бухгалтер, ад­министратор. После жалких грошей, которые опускал в копилку семейного бюджета затюканный итээровец, толстые пачки купюр, носимые до первого свидания с рэкетом в нагрудном кармане тонкой рубашки,— его реванш, доказательство своей, подвергаемой много­летним сомнениям значимости. И прежде всего в гла­зах законной половины.

Но у монеты, кроме решки, есть орел. А эта антич­ная птица — большая охотница до мужской печени. Так и караулит, зараза, когда золотое кольцо превра­тится в железную цепь, чтобы беспрепятственно погру­зить свой отточенный клюв в распухшую от “Абсолю­та” внутренность. И однажды ее час пробьет. Потому что мужчина с деньгами гораздо привлекательнее, чем мужчина без денег, и тот, по ком вчера девичий взор скользил без задержки, сегодня вполне конвертируем. Велики соблазны — слаб человек.

Большевистская империя была яростным борцом за крепость семейного очага. Теперь гуляй — не хочу: не лишат, не понизят, не исключат. Но российский коммерсант крепко призадумается над калькулятором, прежде чем запросить вольную. Это жены иноземных финансистов семь раз отмерят, прежде чем учинить скандал, натравить на мужа налоговую инспекцию или следователя из шестого отдела. Их интересы, равно как интересы противоположной стороны, охраняет брачный контракт и гражданский кодекс, в котором есть дорогой, а главное, действующий пункт о матери­альной компенсации за моральный ущерб. Но чтобы сумма была достаточной для заживления сердечной раны, фирма мужа должна процветать.

Наш суд поднаторел лишь на дележе кастрюль и хрущевок. А о брачных контрактах имеет самое смутное представление. Поэтому покинутая жена по­лучит лишь то, что вырвет сама в смертельной схватке.

Но как бы ни была велика контрибуция, победные торжества отравит мысль: не гол сокол, ох, не гол! Где ты золотое времечко, когда такие пернатые бесстыд­ники вылупливались на волю с фанерным чемоданом, внутри которого громыхала лишь пара носков? А те­перь фирма (его фирма!) работает, приносит прибыль, а от прибыли алименты не отчисляют.

Будет катить его мере по городу, будет носить его шлюха серые гетры и жрать шоколад “Миньон”, ку­таться в песцы и посверкивать брюликами, тогда как ты успела раскрутить лишь на ондатру,— и взыграет ретивое: эх, гори все синим пламенем!

Да, совместный бизнес цементирует семью, а це­мент — любимый строительный материал мафиози.

Но это не означает, конечно, что всякий бизнесмен, накрененный влево, примется катать супругу в ды­рявой лодке по каналам городской канализации или замуровывать ее в качестве привета потомкам в фун­дамент сиротского приюта, заложенный на его по­жертвования. Просто не строй слишком серьезных планов, когда твой друг— окольцованный коробей­ник. И не огорчайся: не все мужья — коммерсанты, и не все коммерсанты — мужья.

МЭНЫ И МАНИ

Там поддержат под локоть даже на ступеньках гильо­тины. Там бульвары в обрамлении будуаров (или наоборот, в зависимости от местоположения тела). На бульварах каштаны, шарманки и кафешантаны. Внут­ри сидят шатены с синими глазами и угощают шампанским гризеток с бархотками на шеях. Гризетки пьют и закусывают устрицами, грациозно сплевывая косточки жемчужин. В общем, увидеть Париж — и умереть. Многим это удавалось. Ах, Париж, моя парфюмерная греза, сладкий яд в фиалковом флаконе сумерек! Вот я скучаю за абсентом в “Ротонде”, вот болею за дуэлянтов у монастыря кармелиток (наши — в плащах с крестами), вот мечтаю на рассветной набе­режной, наблюдая, как уносит течение резиновые гон­долы с демографически департированными граждана­ми и, наконец, караулю у Нельской башни — не скинут ли в Сену из оконной прорези прекрасного школяра с кинжалом в груди? Скинули.

Плеснула волна, мелькнула свеча, за ней загробный анфас горбуньи.

— Не умирай, милый друг!

 Спасенный сорок суток бредит и пышет жаром. Но заштопанное аккуратно, как учила мама, сердце бьется все уверен­ней. Очнулся. И снова потерял сознание. На этот раз от восхищения.— Бонжур, мон амур! Разумеется, кор­зины роз и бархатный футляр с фамильным кольцом, обсыпанным бриллиантами. Разумеется, реанимиро­ванный школяр — титулованный наследник виноград­ных угодий (десятки лье стеклянных сот) и роскошных апартаментов с видом на Эйфелеву башню. Разуме­ется, все это сложено к моим обцелованным ногам. Вот такие примерно планы.

В их свете из отечественных, правда, вод и был выловлен парижанин. В первую же ночь он гарантировал мне кругосветный круиз в джакузи, залитой “Дон Периньоном”. Вместо этого после месяца снулого сек­са оделил черными колготками с алым мазком лака вокруг оползня и парочкой жизнерадостных трихомонад. Спасая свою надтреснутую мечту, я отшила кар­тавого шевалье и убедила себя, что это был всего-навсего переодетый соотечественник. Потому что долж­ны должны быть на свете страны, где женщин кутают в меха, катают круглосуточно на такси, кормят фрукта­ми и креветками. Ну

12345

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: