 |
Евразийская концепция Русской истории
|
|
|
|
Евразийство есть идейное движение, возникшее около 1921 года в среде тогдашнего младшего поколения русской интеллигенции. Оно стремится подвергнуть пересмотру основные представления относительно хода русского исторического развития. Евразийство породило значительную историческую литературу, но и встретило многочисленные возражения со стороны старшего поколения русских историков. В исторической области оно сосредоточивает свое внимание на объяснении возникновения Российской империи XVIII-XX веков и сменившего ее Союза советских республик.
Какие стороны исторического прошлого подготовили возникновение каждого из этих явлений? Каковы исторические традиции, которые в них воплощены? С целью ответить на эти вопросы евразийцы высказываются за решительное расширение тех рамок, в которых трактуются проблемы русской истории. Они считают необходимым русскую историю расширить до рамок истории Евразии как особого исторического и географического мира, простирающегося от границ Польши до Великой китайской стены. Евразийцы уделили исключительно большое внимание определению географических особенностей этого мира – срединного мира старого материка – в их отличие от географической природы его западных (Европа) и южных (Азия) окраин.
Наиболее бросающейся в глаза чертой в характеристике этого мира является флагоподобное, т. е. на манер полос в горизонтально подразделенном флаге, расположение в нем основных почвенно-ботанических и климатологических зон…
В пределах этого мира испокон веков существовала тенденция к культурной и политической унификации. История Евразии в значительной мере есть история этих тенденций. Наличие их весьма характерно отличает историю Евразии от истории Европы и Азии, гораздо более раздробленных в политическом и культурном смысле. Названные тенденции сказываются уже в пределах медного и бронзового века, в течение которых вся евразийская степная зона, от причерноморских степей до восточно-сибирских, была занята культурами "скорченных и окрашенных костяков" (названных так по типу погребений). Уже тогда резко обозначилась специфическая связь между культурами евразийской степной и лежащей к северу от нее евразийской лесной зоны, тесная связь, весьма отличительная для названных выше тенденций к унификации. В более позднюю эпоху, уже в пределах железного века, основными фактами истории Евразии было существование скифской и гуннской держав – с теми эпизодами, которые их окружают и отделяют друг от друга…
|
|
|
Дальнейшим большим фактом общеевразийской истории было образование и расширение Монгольской империи. В промежутках между "гуннской" и "монгольской" эпохами евразийской истории упомянутые выше унификационные тенденции запечатлены в истории авар, турок и т.д. На основе детального рассмотрения названных выше фактов евразийцы приходят к заключению, что в течение первых тысячелетий известной нам истории Евразии русское (восточнославянское) племя стояло в стороне от большого русла евразийской истории, хотя основные события ее и отзывались на нем непосредственно. Так называемая Киевская Русь возникла на западной окраине Евразии в эпоху временного ослабления общеевразийских объединительных тенденций. Однако почва, на которой она развивалась, была в значительной степени той же почвой, на которой в свое время росли и действовали скифская и гуннская державы. На это, ранее евразийцев, указал М. И. Ростовцев. Монгольским завоеванием Русь была втянута в общий ход евразийских событий, в дальнейшем выяснилось, что северо-восточная ее часть, в лице Руси Московской, способна к выявлению такой силы и духовного напряжения, которые делают ее наследницей монголов и позволяют этому оседлому народу принять на себя общеевразийскую объединительную роль, которую до сих пор выполняли, в пределах нашего видения, исключительно степные, кочевые народы. Вместе с ослаблением Золотой Орды произошло, по выражению Н. С. Трубецкого, "перенесение ханской ставки в Москву". Скифский, гуннский и монгольский периоды общеевразийской истории были продолжены периодом русским. Сказанное позволяет наметить те исторические преемства, наличие которых способствовало возникновению русского государства в его очертаниях XVI-XX веков. По мнению евразийцев, прослеживание этого преемства в его скифском, гуннском, монгольском этапах и промежуточных звеньях имеет для русского историка не меньшее значение, чем изучение собственно русской истории.
|
|
|
Эта последняя до XV века была историей одного из провинциальных углов евразийского мира (и только после XV века стала играть общеевразийскую роль). Указанная концепция евразийской истории с наибольшей полнотой выражена в "Начертаниях русской истории" Г. В. Вернадским.
Итак, по мнению евразийцев, русское государство XVI-XX веков является в большей мере продолжением скифской, гуннской и монгольской державы, чем государственных форм дотатарской Руси (что, конечно, не исключает передачу других важнейших элементов культурной традиции именно этой последней). Только что приведенное заключение с особой силой подтверждено наблюдениями из области социальной истории. Тот строй, в котором все классы общества являются "служилыми", несут "тягло", где не существует настоящей частной собственности на землю и где значение каждой социальной группы определяется ее отношением к государству, – этот строй глубоко коренится в историческом укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу. Только неполно и частично отошла от него в сторону европейских образцов императорская Россия…
Возрождение "тягловых" и "служилых" начал наблюдается в современном политическом и социальном режиме СССР. Из этого же источника идут и принципы этатизма, огромная роль государства (государя) в хозяйстве, столь отличительные для русской истории последних лет, и т. д.
|
|
|
Иными словами, поставление в один ряд кочевых держав прошлого и русского государства позволяет целый ряд традиций в евразийской государственной жизни, которые вне такого сопоставления ускользали бы от взора исследователя. То, что объединяет историю этих держав с историей России, есть месторазвитие. Устанавливая связь исторических факторов с географическими (которая отнюдь не сводится, однако, к односторонней зависимости первых от вторых), евразийцы являются обоснователями в русской науке геополитического подхода к русской истории. На это указал несколько лет тому назад евразийский государствовед Н. Н. Алексеев…
В области собственно культурной для евразийской концепции особенно существенны два обстоятельства: 1) подчеркивание, что уже с XV века Россия была не национальным, но многонациональным государством. Для XVI века евразийцы придают особое значение татарским служилым элементам, которые, по их мнению, являлись подлинными сосозидателями военной мощи Московского государства того времени. С большим вниманием они прослеживают те мотивы политического уклада русского государства, по которым отдельным частям нерусского населения обеспечивались его национальные и вероисповедные права; 2) утверждение, что связи с Азией не менее существенны в русской истории, чем связи с Европой. Выставление этого тезиса подразумевает пересмотр истории русских внешних сношений в духе большего, чем это практиковалось до сих пор, выпячивания роли Востока. В этом отношении евразийцы имеют такого предшественника, как известный, ныне покойный, русский востоковед Б. Б. Бартольд, много потрудившийся над таким пересмотром.
ПОДДАНСТВО ИДЕИ
Одного отрицания недостаточно для победы. В обстановке, в которую мы попали, может быть плодотворным только то историческое действие, которое подхватят и поддержат крылья огромной исторической идеи… Эта идея должна быть именно огромной, всесторонней и положительной; в размахе и упоре соравной и превосходящей историческую идею коммунизма… Если будет идея, будут и личности. Историческая личность создается в обстановке и при посредстве исторической идеи. Даже крупные сами по себе личности некоторых вождей белых армий пали в ничтожество, ибо их не выносили вверх крылья вдохновенной исторической идеи; и наоборот – на упоре сатанинской и злой, но огромной идеи коммунизма даже ничтожества подняты до роли крупных исторических фигур…
|
|
|
Идея воспитывает личность, питает ее соками, дает силу, ведет в действе. Прежде чем говорить о личности, нужно говорить об идее. Идеи сложны и потому в большинстве случаев только первоначально и упрощенно воспринимаются народом. Но на народе лежат, его освещают и окрашивают отблески над ним воздвигнутой идеи… В полной мере идея никогда не осуществляется в жизни; она всегда возносит с собой ей, в существе, чуждый груз; но идея дает толчок и движение – и крылья ее явственно различимы, какой бы груз она ни возносила с собой… Обратившись к идеям, составляющим государственно-общественный идеал, мы прощупаем во многих случаях исторической действительности, при разнообразнейших формах устройства, за внешностью правления, учреждений и лиц реальное и объемлющее явление идеалоправства [8]. Вдумываясь в исторические процессы, можно дать еще более резкую формулировку: всякое длящееся правление, будь оно единодержавным, народодержавным или иным, есть та или иная форма осуществленного идеалоправства. Более реально и ощутимо, чем люди и учреждения, народами и странами правят идеи. Идеи эти могут быть различной природы: чисто религиозными, религиозно-национальными, по преимуществу национальными, национально-правовыми или чисто правовыми. Не столько действительный и тленный царь, сколько религиозная идея царя правила монархиями древнего Востока; и не столько консулы и императоры, сколько национально-религиозная идея Рима вела к победе римские легионы; и более, чем тот или иной первый министр, правила и правит отчасти, скажем, новейшей Англией идея правового государства. В качестве общего начала исторического бытия явление "идеалоправства" не менее действенно, чем то влияние хозяйственно-производственных отношений, о котором говорит теория исторического материализма; и не менее "самоначально", чем оно, поскольку вообще можно говорить о "самоначальности" в мире причинных соотношений. И как раз осуществленное правление приемлющей теорию исторического материализма коммунистической партии в гораздо большей степени может быть характеризовано как образчик "идеоправства", чем как "надстройка над экономической базой". (Хотя бы это "идеоправство", отнюдь не являясь "идеалоправством", поскольку мы приписываем "идеалу" положительное содержание, было и есть в реальной сущности подлинным "злоправством"…) И потому также приобретенным нами историческим опытом можно обосновать теоретическое вознесение и живое видение "идеи-правительницы" как определяющего начала исторической жизни… "Идея-правительница" рождается и растет в недрах общей духовной обстановки момента и эпохи. Ее колыбелью и отчим домом являются духовное самосознание и духовный опыт интеллектуальных предстоятелей народа, его "интеллигенции", как бы она ни называлась и в какой обстановке ни жила. То, что интеллигенция рождает и взращивает сейчас, то народные массы воспримут и осуществят через некоторый промежуток времени. Так было с революционной идеологией русской интеллигенции, так будет с ее положительно-утверждающей идеологией, поскольку таковая создается и создана… Из понимания этих обстоятельств вытекает сознание сугубой исторической ответственности духовно-интеллектуальных предстоятелей народа, его "интеллигенции", и, в частности, сознание исторической ответственности той, в определенном смысле, особо квалифицированной ее части, каковой является идейная эмиграция. (Основная наша концепция: где бы ни находились эмигранты, они составляют часть того духовного мира, который именуется Россией; представляют собой его отпрыски, ответвления, щупальца. Почва под ногами значит далеко не все, иногда значит весьма мало; важнее духовная почва, которая и питает каждого эмигранта, подданного идеи, насыщенная почва культуры российской. Материальность приютивших такого эмигранта земель и стран временами призрачна; он живет в России, которая, хотя материально и охватывает только положенные ей земные пределы, духовно обнимает весь мир.)
|
|
|
В обстановке России можно наметить особые причины, почему исторически действенной может оказаться в ней только идея чрезвычайно широкого размаха. Мысль о мировом призвании России восходит к XV веку. В различных формах и видоизменениях она держалась в последующие века. В XIX веке она получила новое развитие в русской философской и историософской литературе. Царская Москва и императорская Россия, подходя к осуществлению русского мирового призвания, проводили его методами и в формах национального государства. Но и в явлении коммунизма, эмпирическая сущность которого в гораздо большей степени сводится к разрушению, чем к возвеличению России, все-таки, помимо воли вождей и наперекор их решениям, явлена в искаженном и обезображенном виде мысль о русском мировом призвании; явлена притом в размахах, дотоле неслыханных. Нет сомнения, что коммунизм преходит и прейдет. Но возрожденная национальная Россия должна в полной мере сохранить в положительном виде то мировое чувство, которое в извращенной форме запечатлено в коммунизме…
Деникин был побежден, между прочим, потому, что по широте своего идейного горизонта в сравнении с большевиками он был провинциалом. Этот провинциализм должен быть отвергнут и преодолен.
Положительные задачи русского духовного делания вырисовываются как задачи воплощения и рощения русского национализма. Имеют высокую настоятельность прикладнические задания реалистической и упорной, сознательно-собранной и целесообразно-рассчитанной русской национальной работы. В ней не нужно бояться упреков в национальной узости и эгоизме. Без того, что называют "эгоизмом" и "узостью", не прийти к возможностям широты и жертвы… Но в отличие от многих других "национализмов", имеющих только один слой – прикладничества и узкого себялюбия, национализм русский – можно положительно утверждать – имеет два основных "слоя", друг другу соподчиненных, но существенных, каждый в себе: слой прикладнический и слой вселенский. Следует придавать обоим одинаковое значение: без прикладничества, иной раз расчетливого и цепкого, в этом мире, увы, неосуществимо вселенское служение: чтобы дать, нужно собрать; без вселенскости прикладничество ведет к оскудению, потемнению, духовной смерти… Будем строить град земной, ибо Бог даровал нам просторы и материалы и мы должны его строить, но в душе своей будем носить Град Небесный. Обычное в каждом повышенном национализме и уже несколько веков присутствующее в русском сознании ощущение, что народ наш есть народ особый и исключительный, в отношении к народу русскому на основании пережитого и в происходящем почувствуем, как истину новую и сияющую. И не будем бояться и самих несчастий наших: быть может, и рассеяны мы (выходцы), в горести и бедах, по всему лицу земному потому, что есть у России, помимо прикладнически-национального, также национально-мировое призвание; и что делать ей предстоит не только в ее собственных немалых просторах, но и в просторах больших, всей земной оболочки… Будем страстно любить данную Богом земную плоть нашей страны; но будем знать, что, и оторвавшись от этой плоти, став "бесплотными" и летучими, мы все же призваны сохраняться, жить и творить. Россия почвенная и Россия взметенная имеют в наши года каждая свое призвание. И если бы мы умерли на чужбине и если бы умерли в ней и дети, и внуки наши, это не значило бы, что мы, и дети, и внуки наши, прожили, живут, проживут жизнь напрасно. Явственнее, чем другие народы, русские имеют одновременно две родины: Россию и мир; повторяем: наряду с делом национально-прикладническим, делом внутреннего сплочения и оздоровления, делом внешнего мироустроительства, Россия предопределена к действию вселенскому, призвана поднять и понести уроненную западным человечеством вить веры – нить, без которой человечество непременно и скоро заблудится и сгинет в темном лабиринте…
Порой думается, что в настоящий момент только в России возможны чудеса – не только в виде благодатного ответа на личную молитву, что составляет тайну общения человека с Богом и везде и всегда существует, но также в виде явленных в народе знамений славы Божьей (церковные золочения и обновления)…
Трудность дела духовного восстановления мира заключается в том, что в этом деле Россия, весьма вероятно, может рассчитывать почти исключительно на свои собственные силы; тот мир, с которым Россия в последние годы наиболее близко общалась, мир культуры западноевропейской, ей в этом не поможет или поможет мало; ибо к тупикам, в которые попал, он пришел в силу внутренних необходимостей и неотъемлемых свойств своего новейшего развития… Россия должна решиться одна идти в поиски и путь, одна взять на плечи бремя немалого дела: творения (в отечестве и рассеянии) "эпохи органической" посреди "эпохи критической".
Между духовным опытом "отечества" и "рассеяния" есть глубокое сопряжение. И то, что происходит и чувствуется там, имеет чувствоваться и здесь и, быть может, именно здесь отольется в законченные и выявленные формы сознания.
Глубоко нужно вобрать в себя воздух и знать, что жизнь, которую живем, есть не та обычная жизнь, которую привыкли жить пред 1914 годом, но новая, страстная и зоревая… Надолго, накоротко ли, эпоху нашу мы должны ощутить как эпоху поворотную и героическую – такую, какой столетия не было пред 1914 годом… Во мраке отыщем ли нить веры? Все потеряем ли или все приобретем? Более чем было в прошлом, мы должны, в расчете на будущее, копить и точить героическую волю. Героическое чувство и героическая воля… Нам ли, недостойным, произносить эти слова? Но потребность жива и настоятельна. В том мире, в котором живем, горизонт вспыхивает зловещими отблесками, знаками неслыханных провалов, и вслед за тем грозит все поглотить сгущающаяся тьма. В эти сроки знамя должно быть лучезарно и знаменосцы крепки!..
Россия должна освободить мир от рабства пред новейшим романо-германским шаблоном. Это освобождение есть прежде всего духовная проблема. И потому, формулируя задание, следует всячески подчеркнуть, что дело идет именно о духовной сущности, а никак не о явлениях вроде науки и техники. Сами по себе подлинная наука и опирающаяся на нее техника материально полезны и необходимы и именно в наш век, когда и злая метафизика (исторический материализм!) выступает в обличье науки, подлежат сугубому утверждению; ниспровержению подлежат романо-германское отношение к науке и технике, затем – кичливая уверенность, что романо-германская цивилизация есть венец творения и завершение "прогресса". Более же всего должно быть изжито охватившее Европу и Россию обеспложивание духовной и веростной жизни, проистекшее из утраты живого и действенного религиозного чувства… Из ниспровержения названных духовных начал следуют многообразные последствия.
Основное из этих последствий для самой России есть имеющее возникнуть совершенно новое, по сравнению с недавним прошлым, значение церковного творчества… Можно быть какого угодно мнения о положении христианства в современной Европе. Можно признавать, что вероисповедания в ней сильны и организованы. Но для каждого имеющего чутье к духовному творчеству совершенно ясно, что, если новейшая и современная Европа имеет клерикальную историю, давно уже она находится вне рамок истории церковной [9]. Есть некоторая страшная реальность в том, что из всех стран христианского мира церковную историю в настоящий момент ведет только Россия. Образы святителей и мучеников, владык и священноправителей, смутьянов, еретиков, отступников, разгорание и утихание гонений, движение масс и страсти их, власть богоборческая и сатанинская, народная податливость и народное горение – все это в сложной и волнующейся картине предстоит в русской церковной действительности, напоминая и воскрешая самые страшные и поворотные, грозные и вдохновенные моменты церковного прошлого. Не нужно закрывать глаза на глубинную трагичность момента. Но каждый, кому дороги заветы Христа и предания Вселенской Церкви, должен понимать, какое огромное, и творческое, и "революционное" задание представляет собой сохранение и вознесение во славе Церкви Одной, Православной…
Среди смятения современности и пред поставляемыми ею задачами дух наш, как никогда раньше, может быть подавлен несоразмерностью наших сил стоящим задачам. Купол Православия лег широко и высоко. Не только мы, не только народ русский, но и другие народы мира умещаются под его сводом. В делах же мирских мы пребываем вне государства и без вождя. В самом точном юридическом смысле многие русские в настоящий момент являются бесподданными. Но также и многие, многие из тех, кто формально находится в советском подданстве, существенно и основоположно считают себя бесподданными. Нет государственной рамки, нет средоточия и вождя, которые объединяли бы нас. Внимание к движущим силам и реальностям истории предостерегает от поспешных, чисто внешних поисков и нахождений вождя. Личность плодотворна и победоносна тогда, когда ее держат и несут упруго-крепкие крылья огромной и творческой идеи. Идея должна заменить нам государство, средоточие и вождя до тех пор, пока наши государство, средоточие и вождь не будут реально созданы, сделаны идеей… Для тех, кто мыслит Россию как мир новый, как мир, построяемый на основе напряженного православно-духовного творчества и широчайшего культурно-национального и государственно-созидающего размаха, – для тех единственно возможным подданством является в настоящую минуту подданство идеи. Ранее и первое того, чем поставить над собой правителей, лиц и учреждения, мы должны провозгласить и поставить Идею-Правительницу… Для этого ее нужно выносить и взлелеять в глубинах сознания, увидеть и обрести на путях личного опыта, с тем чтобы в порядке последующего раскрытия личный опыт этот стал опытом коллективным. Было бы преступной гордыней думать, что эта идея обретена. Здесь нужно умножить усилия и не отчаиваться от неудач; нужно верить, что каждая неудача есть этап на пути к конечному достижению; нужно помнить, что мы призваны сохранить и умножить наиболее священные и заветные религиозные и национальные ценности, что мы призваны в борьбе с отрицанием вознести и укрепить утверждение. Если мы не сумеем этого сделать, то поистине окажемся рабами лукавыми. И потому, в усилиях непрестанных и творческих, пусть станет нашей задачей: взрастить и избрать ее, грядущую Идею-Правительницу; взрастив и избрав, быть верными, самоотверженными и действенными подданными идеи.
ЕДИНСТВО МИРОЗДАНИЯ
(Написано в конце 1929 года. Возможно, предназначалось для газеты
"Евразия", но там напечатано не было.)
Мы утверждаем единство мироздания – это положение имеет для нас и религиозный, и позитивно-научный, или, как говорят, имманентный, смысл. Мы знаем, насколько значительны завоевания безбожия в некоторой части русских народных масс, являющихся до сих пор преимущественным носителем религиозного начала. Но уже о русской интеллигенции нельзя сказать того же. И если немалая ее часть крепко стоит на позициях безбожия, занятых ею еще в предреволюционное время, то в другой ее части определенно намечается рост религиозного самосознания.
…Пусть голос наш будет словом о непреходящести религиозного начала, глубочайше ускоренного в основных данных человеческой природы, в неизбывной трагедии человеческой судьбы, человеческом пути от рождения к смерти. Эта трагедия одинакова для людей всех классов. Пред всеми – одинаково тот же путь. И пред каждым, кто думает, одинаково та же тайна мироздания. Голос наш есть слово о внеклассовом и всеклассовом ядре религиозного начала. В сфере познавательной мы являемся сторонниками научного монизма. Современной наукой в материи вскрываются предопределения и смыслы, и смысл выступает из глубины материи. С физико-математической точки зрения, организованное состояние мира есть наименее вероятное… И между тем, отдаленнейшие звездные миры, Солнечную систему, растительное и животное царство (и человеческое общество) мы одинаково находим в состоянии организации. Организация есть невероятность. И в то же время организация есть верховный закон, которому подчиняется сущее. Здесь обозначается религиозный упор современной науки: Вселенная необъяснима вне допущения всемирного бытия, благодаря которому невероятное становится осуществленным. Но это допущение не нарушает внутренней завершенности, законченности и утвержденности в себе имманентной научной картины мира. Эта картина раскрывается как "картина-система" – как грандиозный образ номогенеза или эволюции на основе закономерностей, не ставящий и не разрешающий вопроса, где источник и где причина того, что осуществлялась (несмотря на ее физическую невероятность) организованная система, и кто есть тот Предопределитель, которым "предопределено" номогенетическое развитие мира. Понятие организации в этом плане становится основным научным понятием. И можно сказать, что организация и есть дух, пребывающий в материи. И дух этот одинаково веет во всей совокупности астрономических, физических и химических факторов, в "простейших" органического мира и в истории человеческих государства и культуры. В этом порядке мыслей человеческое оказывается в сопряжении с природным, и природное – в сближении с человеческим. Этим и утверждается единство мироздания, объемлемое общим понятием "номогенез". Номогенез понимается здесь как заданность, как предопределенная способность материи к организации и самоорганизации. Проблема самоорганизации является центральной в жизни человеческих обществ. И здесь в особенности плодотворно понимание ее как заданности, допускающее и предполагающее понятие свободы. Однако заданность присуща также и всем природным процессам. Также и эти процессы могут осуществить или не осуществить задания (организацию астрономического мира, создание нового жизнеспособного вида). С этой точки зрения необходимо подходить к так называемым "тупикам эволюции", т. е. процессам, не приводящим к созданию устойчивой формы, – это процессы, в которых не осуществилось задание. Однако было бы неправильно к природному отнести понятие свободы (хотя в природном и есть ее зачатки). Сближение человеческого и природного в общих понятиях номогенеза и заданности не означает отождествления человеческого с природным. Особая постановка свободы и особая постановка самоорганизации отличают именно человека, составляют содержание и сущность его душевной жизни. В Священном Писании способность человека к самоорганизации и организации мира дана в откровении о том, что во закону сопряжения крайностей принуждены прийти и крайние материалисты, исповедующие, в полном противоречии с жестоким пониманием "необходимости", пластичность мира и его открытость заданиям человеческой самоорганизации и организации.
Политической задачей евразийства являются раскрытие заданностей русской революции, как бы "валоризация" этой революции. Нелепа мысль, что эта "валоризация" возможна вне утверждения и раскрытия религиозного начала. Отпадение от религиозной сущности мира есть помутнение и ущербление дуxa – "тупик эволюции". И также нелепа мысль, что утверждение религиозного начала противоречит какому бы то ни было конкретному политическому или социальному заданию, например, заданности мира и заданности революции…
ПОВОРОТ К ВОСТОКУ
Есть некоторая постоянно отмечаемая аналогичность в положении, относительно мира, Франции времен Великой революции и России текущих годов. Но кроме детальных и частных, существует основное различие, быть может, чреватое будущим…
Тогда, как и теперь, существовала Европа и Европе одна из европейских стран несла "новое слово"; страна эта, выйдя в революционном порыве за старые политические свои границы, завоевала почти всю Европу, но когда осеклась в завоеваниях, остальная
Европа, соединившись в коалицию, сумела обуздать ее и оккупировать войсками. И Россия перед войной и революцией "была современным цивилизованным государством западного типа, правда, самым недисциплинированным в беспорядочным из всех существующих" (Г. Д. Уэльс). Но в процессе войны в революции "европейскость" России пала, как падает с лица маска. И когда мы увидали образ России, не прикрытый тканью исторических декораций, – мы увидали Россию двуликой… Одним лицом она обращена в Европу, как европейская страна; как Франция 1793 года, она несет Европе "новое слово" – на этот раз новое слово "пролетарской революции", осуществленного коммунизма… Но другим ликом она отвернулась от Европы… Уэльс рассказывает, что "Горького гнетет, как кошмар, страх перед поворотом России к Востоку…" "России к Востоку". Но сама Россия не есть ли уже "Восток"?..
Много ли найдется на Руси людей, в чьих жилах не течет хазарской или половецкой, татарской или башкирской, мордовской или чувашской крови? Многие ли из русских всецело чужды печати восточного духа: его мистики, его любви к созерцанию, наконец, его созерцательной лени? В русских простонародных массах заметно некоторое симпатическое влечение к простонародным массам Востока, и в органическом братании православного с кочевником или парием Азии Россия поистине является православно-мусульманской, православно-буддистской страной.
Большевики воздвигли гонение на православие и поругание всякой веры. Это так. Но с тем большей ясностью, подчеркнутая всей силой контраста, выступила религиозная настроенность и обращенность тех русских и нерусских масс, чьим движением и чьим дыханием жив большевизм…
Большевистское надругательство или большевистский индифферентизм к вере дают для понимания России так же мало, как и большевистские попытки осуществить на практике велеречивые вещания Маркса.
Именно потому, что Россия есть не только "Запад", но и "Восток", не только "Европа", но и "Азия", и даже вовсе не Европа, но "Евразия", – именно поэтому к той исторической сущности, которая заключалась в Великой революции французской, присоединяется в революции Русской некоторая другая, еще далеко не раскрывшаяся сущность… Французская революция была революцией, происшедшей в европейской стране с 25 млн. населения и 540 тыс. кв. км. пространства. Русская революция происходит в стране, не всецело или вовсе не "европейской", и притом в стране со 150 млн. населения и 20 млн. кв. км. пространства. Франция есть часть Европы. Россия же составляет "континент в себе", в определенном смысле "равноправный" Европе… Для союзников 1814-1815 года оказалось доступным усмирить и оккупировать Францию. Какова должна быть новая коалиция, чтобы для нее стало возможным усмирить и оккупировать Россию?.. Великая французская революция – это один из эпизодов европейской истории. Русская революция есть не только эпизод европейской истории.
В современности сплетаются две проблемы. Одна затрагивает глубинные вопросы бытия и творчества культуры, другая переводит слова идеологических обозначений на конкретный язык культурно-географической, культурно-исторической реальности.
В безмерных страданиях и лишениях, среди голода, в крови и в поте, Россия приняла на себя бремя искания истины за всех и для всех. Россия – в грехе и безбожии, Россия – в мерзости и паскудстве. Но Россия – в искании и борении, во взыскании града нездешнего… Пафос истории почиет не на тех, кто спокоен в знании истины, кто самодоволен и сыт. Пламенные языки вдохновения нисходят не на beati possidentes, но на тревожных духом: то крылья ангела Господня возмутили воду купели.
В мире как будто нет изменений, кроме того, что в благоустроенном культурном мире более нет России. И в этом отсутствии – изменение. Ибо в своем особого рода "небытии" Россия в определенном смысле становится идеологическим средоточием мира.
В переводе на язык реальности это значит, что на арене мировой истории выступил новый, не игравший доселе руководящей роли культурно-географический мир. Напряженный взор презирает в будущее: не уходит ли к Востоку богиня Культуры, чья палатка столько веков была раскинута среди долин и холмов Европейского Запада? не уходит ли к голодным, холодным и страждущим?..
Мы во власти предчувствия… И в этом предчувствии можно обрести источник самодовольства, особого его вида – самодовольства страждущих… Предаться самодовольству – это значит погибнуть. Нельзя скрывать того, что считаешь истиной. Но
нельзя успокаиваться в предчувствии. Не квиетизмом, но подвигом совершенствования созидается дело истории. Кто возгордится, того покидает благодать искания. И на самоуверенных падает проклятие бесплодности… Нет неизбежного. Есть возможное.
Только путем напряженного творчества, без боязни покаяться в ошибках и сознаться в слабостях, только ценой непрерывных усилий, осуществляющихся в рамках открытого воле "пластичного" мира, возможное станет действительным.
|
|
|
