Костюмы персонажей рельефов Кяфарской гробницы

Интересно проанализировать, как сами современники изображали свой костюм, какие детали одежды выбирали художники как знаковые. В качест­ве источника здесь рассматривается Кяфарская гробница аланского правите­ля XI в.

Гробница и рельефные изображения на ее стенах привлекали внимание многих исследователей. ЕЛАтексеева, В.И.Марковин, ТДМинаева, А.М.Тальгрен, ЕДФелицын решали проблемы датировки и назначения памятника. ВАКуз-нецов и НАОхонько изложили свои гипотезы расшифровки сюжетов. Было бы интересно обратиться к анализу костюмов персонажей рельефных сцен. По костюму можно определить социальный статус изображенных, выполняе­мую ими роль и функции.

Следует сразу оговориться, что рельефные изображения из-за материала и техники исполнения не дают полного представления об одеждах, а показывают

Рис. 25- Фрагмент детского кафтанчика: передняя часть лифа и юбки. Застежка встык. Кафтанчик утеплен войлочной прокладкой и посажен на под­кладку из редкотканого холста. Могильник Хасаут (находка М.М.Ковалевского) Fig. 25. Part of a child's little kaftan: the front bodice and skin, with a straight fastener. The kaftan was lined with thick felt on thin canvas cloth. From the burial mound oj Hasaut (excav. by M.M.Kovalevski)

только силуэт костюма. Сохранившаяся плечевая и поясная одежда, головные уборы и обувь того времени позволяют восстановить костюм средневеко­вого населения Западной Алании и сопоставить его с изображениями костюмов на сценах гробницы. Особый интерес для сопоставления представляют данные о костюме, содержащиеся в нартском эпосе, ведь описание одежды, головных уборов и обуви в сказаниях оставлены теми народами, которые сами их изго­товляли, носили и интерпретировали. Важным источником при сравнениях являются и фрески христианских храмов Западной Алании. Несмотря на то что одежда, обувь и головные уборы на рельеф­ных сценах нанесены весьма условно, находки археологических комплексов костюмов в могильниках, синхронных Кяфарской гробнице, данные эпоса, фресковая роспись в аланских храмах (Зеленчукский, Сентинский) позволяют с достаточной полнотой реконструировать одежду персонажей рельефов, где запечатлены наиболее характерные формы костюма населения верховьев Большого Зеленчука, бытовавшие в VII-Х вв.

Первым автором, попытавшимся проанализировать одежды на каменных рельефах гробницы, была ТДРавдоникас [Равдоникас, 1990, с. 90-92, 100]. В качестве мужских одежд она выделила «ко­роткие облегающие кафтаны с длинными рукавами», «не опоясан­ные рубахи», шапочки-шлемы, штаны и сапоги. Женский костюм, по мнению Равдоникас, представлен платьем с длинными рукавами, головным убором «в форме мелкой шапочки» или платком. Одежда, закрывающая всю фигуру, и овально-конические головные уборы осмысляются автором как принадлежность жреческого облачения. В центральной сцене Равдоникас выделяет две мужские фигуры, а крайнюю справа считает одетой в женское платье. Персонажи в широкополых одеждах на среднем ярусе гробницы, по мнению исследовательницы, одеты в «не опоясанные рубахи». Совершен­но справедливо отмечая разницу в покрое мужского и женского платья, Равдоникас, рассматривавшая костюмы персонажей вне контекста сюжетов рельефных сцен, на наш взгляд, заблуждалась в атрибуции некоторых видов костюмных комплексов, что при­вело ее к ошибочному выводу о существовании различных тра­диций в плечевой одежде у населения верховьев Большого Зелен­чука и Прикубанья в средние века. Эти заблуждения вытекали из объективных причин. На момент написания ТДРавдоникас «Очерков по истории одежды...» археологические костюмные ком­плексы, непосредственно характеризующие одежду, обувь и голов­ные уборы населения, с культурными традициями которого связана гробница, еще не были введены в научный оборот.

Исследователи считают, что рельефы на стены гробницы нане­сены аланами в период XI-XII вв. Более точную датировку памят­ника попытался дать ВАКузнецов, который, связывая Кяфарскую гробницу с именем аланского правителя Дургулеля Великого [Кузнецов, 1988, с. 86], отме­чает, что все три фигуры на центральной плите олицетворяют главные досто­инства захороненного в гробнице: щедрость и гостеприимство, храбрость и боевые подвиги, христианское благочестие [Кузнецов, 1984а, с. 98]. Каждое из перечисленных качеств художник передал с помощью соответствующих атрибутов, изобразив стакан и кувшин с вином, секиру, чашу для причастия и двуперстное знамение. Следуя гипотезе ВАКузнецова, необходимо вместе с тем признать, что в лице главного героя могут быть воспроизведены не индиви­дуальные черты погребенного, а образ идеального правителя и героя. Персона­жи, представленные на плите, отличаются друг от друга ростом и одеждами. Разный масштаб фигур правителя и его окружения соответствует средневе­ковым изобразительным канонам и подчеркивает социальный статус каждого. Перед нами три персонажа: виночерпий, правитель раннефеодального государ­ства и священнослужитель. Таким образом, центральная сцена может олицетво­рять «те нормы и идеалы, которые пронизывали всю жизнь европейской фео­дальной аристократии» [Кузнецов, 1988, с. 85].

 

Рис. 26. Фрагмент каймы холщо­вой одежды. На кайме красны­ми нитями вышит раститель­но-геометрический орнамент. Могильник Хасаут (находка М.М.Ковалевского) Fig. 26. Part of the ornament oj an embroidered edge on canvas clothes. The embroidery represents foliage in red threads. From the burial mound ofHasaut (excav. by MM.Kovalevski)

Исходя из предположения, что правая фигура в центральной сцене на вос­точной стене изображает священнослужителя, обратимся к реконструкции его костюма. При отсутствии археологических находок облачений священников необходимо сопоставить этот персонаж с изображениями священнослужите­лей на храмовых фресках и мозаиках Византии и византийского круга X-XI вв.

Если согласиться с точкой зрения, что на рельефе изображен аланский пра­витель, то он должен был принимать благословение только от высшего духов­ного лица государства. Ко времени создания рельефов (XIв.) Алания была уже митрополией

[Кузнецов, 1984а, с. 207], и в сцене причащения допустимо видеть аланского митрополита, благо­словляющего аланского правителя.

Согласно церковным канонам, архиереи обла­
чались в фелонь, епитрахиль и омофор. Первона­
чально в Древнем Риме фелонь — широкий плащ
без рукавов, покрывающий все тело, — была одеж­
дой путников. Такую же роль она выполняла
в облачении раннехристианских священнослужи­
телей, странствовавших от общины к общине

[Мень, 1991, с. 20]. Фелонь оставалась в облачении архиереев до XV в., когда была заменена саккосом. На изображениях Отцов церкви в искусстве VI-XII вв. видно, что спереди это широкое, покрывающее все тело облачение дохо­дило только до груди, что позволяло свободно двигать руками. На рельефе Кяфарской гробницы отчетливо проступающая чуть ниже области груди изображенного полоса может условно передавать приподнятую переднюю часть ризы. В мозаиках ХН-ХШвв. «Отцы церкви» в Палатинской капелле в Палермо, «Исцеление скорченной» в соборе Успения Богоматери в Монреале, «Иоанн Златоуст» в соборе Святой Софии в Константинополе и ряде других эта деталь показана более реалистично.

Особую роль в облачении архиереев исполнял омофор — длинная широ­кая полоса, спускающаяся одним концом спереди, а другим сзади. Это был знак епископского сана. Рельефная линия в области правого плеча и шеи может быть стороной угла, образованного полосой омофора. На подоле одеяния рассматриваемой фигуры виден знак «вавилон». Возможно, это украшение епитрахили — спускающейся спереди донизу полосы ткани, которая наде­валась на шею во время богослужения и была видна из-под фелони. Без епитра­хили священник не мог совершить ни одного таинства.

На голове правого персонажа видна небольшая округлая шапочка, которую можно отождествить со скуфьей — головным убором священнослужителей, в котором священнодействие совершалось на открытом воздухе.

В связи с условным характером исполнения рельефов необходимо осто­рожно подходить к их расшифровке, но наше предположение подтверждается изображениями священнослужителей не только на памятниках византийского искусства, но и в росписях западноаланских христианских храмов. В фелонь и омофор облачены священнослужители на фресках северной стороны алтаря в Сентинском храме и в центральной апсиде среднего Зеленчукского храма, где на изображенном священнике отчетливо видна епитрахиль. Безусловно, аланские храмовые росписи подчинялись византийским канонам, поскольку в строительстве государственной и духовной жизни Алания ориентировалась на Константинополь. Облачение аланского архиерея должно было быть вы­держано в тех же традициях, поэтому есть все основания предположить, что рассматриваемая фигура — митрополит, облаченный в фелонь, епитрахиль и омофор. В христианской символике каждая из одежд в составе облачения была наделена особым смыслом, который явно не учитывался художником, пе­редавшим лишь общий силуэт широкополого платья и заменившим христиан­ский крест «вавилоном». Этот популярный у алан символ часто соседствовал на Кяфарском городище с крестами.

Достаточно схематично автор рельефа изобразил и совершаемые митро­политом таинства. Подносимая к губам государя чаша, которую архиерей дер­жит в правой руке, символизирует причастие. Изображен архаичный вариант

 

обряда, когда причащающийся сначала принимал от архиерея на сложенные крестообразно руки Тело Христово, а затем вкушал из общей чаши Кровь Христову, что и видно на рельефе. В более поздние времена обряд причастия совершали посредством ложки, в которой находились оба священных символа. Мастер высек на камне именословное благословение, при котором пальцы сложены так, что образуют начальные буквы имени Иисуса Христа. По церков­ным канонам благословение совершалось правой ру­кой, что запечатлено в памятниках искусства Византии VI-XII вв. Однако на рельефе из Кяфарской гробницы архиерей благословляет главного героя левой рукой. Видимо, облачение служителя культа и атрибуты хри­стианского таинства были для автора рельефов лишь внешним знаком, лишенным глубокого христианского содержания, в отличие от привычных ему символов дохристианских верований или повседневного свет­ского костюма. Изображение архиерея, благословляю­щего правителя, на фоне остальных сцен гробницы, вы­держанных в духе язычества, свидетельствует о том, что социальная верхушка Алании была тесно связана с хри­стианской церковью, тогда как в идеологических пред­ставлениях местного населения христианство еще не занимало доминирующего положения. Фигура священ­нослужителя изображена второстепенной по отноше­нию к главному герою, как и другие персонажи рельеф­ных сцен. Археологические находки, сделанные недалеко от местности, где расположена Кяфарская гробница (Подорванная Балка, Мощевая Балка), позволяют су­дить о костюме правителя и сопровождающих его лиц. Переданный художником силуэт мужского платья ти­пичен для базового аланского костюма. На рельефах кафтаны показаны прилегающими в области торса и расклешенными в подоле. Это соответствует и археологическим данным, которые свидетельствуют о том, что шелковые и холщовые кафтаны шили по одной схеме. Покрой не являлся признаком общественного положения владельца, поэтому на рельефах и сам государь, и виночерпий, стоящий ниже на социальной лестнице, изображены в кафтанах одинакового силуэта. Короткие штаны, как правило, были скрыты полами кафтана. Высокие сапоги, сшитые по сложной схеме из кожи хорошего качества, обнаруженные в Хасаутском могильнике, совпадают с теми, что входят в костюм правителя. При общем сходстве силуэтов одежды и обуви на рельефах видна разница в головных уборах персонажей. Так, у государя он имеет отчетливое навершие, что дает основание видеть в нем конусообразный головной убор, подобный на­ходке в Мощевой Балке. ААИерусалимская считает, что такие образцы были принадлежностью костюма воина, вождя. Обнаруженный в Мощевой Балке, изготовленный из шелковой ткани на кожаной основе головной убор, увен­чанный деревянной палочкой, обтянутой позолоченной кожей, представ­лял, очевидно, значительную ценность. В могильниках Нижнего Архыза найдены сшитый по той же схеме холщовый головной убор и похожая шле-мообразная шапочка, являющаяся атрибутом женского костюма. Показателем, выделявшим вождя из рядовых общинников, видимо, был не покрой головного убора, а качество его материала и наличие навершия. В одном из эпизодов нартского эпоса доблесть Сосрука воспевается через описание его доспехов, в том числе и головного убора, который можно отождествить с находкой из могильника Мощевая Балка [Нарты, 1974, с. 210]. На виночерпии, изобра­женном на рельефе, вероятно, надет шлемовидный головной убор с округлым верхом, скроенный по тому же принципу, что и у правителя, но мягко обле­гающий голову. Подобные головные уборы из Мощевой Балки имели опушку из разноцветного меха. 3 — 4520

Рис.27. Внешний вид и конст­рукция мальчиковой шапочки с меховым околышем из меха двух цветов. Могильник Подор­ванная Балка (находка В.Н.Ка-минского, И.В.Каминской) Fig. 27. Construction of a boy's hat with two-colored fur trimming. From Podorvannaya Balka (excav. by V.N.Kaminski, I.V.Kaminskaya)

 

Рис, 28. Конструкция рубахи из грубого холста, снята с муж­ской мумии. Могильник в Балка-рии (находка Г.Н.Прозрителева) Fig. 28. Construction of a rough canvas shirt found on a male mummy. From a burial mound in Balkaria (excav. by G.N.Prozri-telev)

Шлемообразные головные уборы с навершием у средневекового населения Западной Алании справедливо было бы связать непосредственно со шлемом как атрибутом оборонительного доспеха. Шлем также являлся знаком социального статуса воина — шлемоносец символизировал силу военной организации, к которой принадлежал [Горелик, 1993, с. 154].

Можно считать, что в средневековой Алании позолоченное навершие го­ловного убора выделяло вождя среди его дружинников. Не случайно в схема­тичном изображении на рельефе выделено именно навершие. В совокупности с секи­рой — символом царской власти — это подчеркивает высокий социальный статус главного персонажа.

В среднем ярусе северной стены гроб­ницы изображен правитель, собирающий­ся отправиться в загробный мир: он обла­чен в широкополую одежду и большую конусообразную шапку. В данном случае широкополые одежды можно отождествить с буркой или большой шубой, силуэты ко­торых практически одинаковы. Персона­жи, одетые в бурки и большие шапки, в кон­тексте рельефных сцен должны собираться в дорогу или находиться в пути. Бурка и большая шапка были непременными атри­бутами костюма путника на Кавказе. В эпосе бурка и «большая шуба» упоминаются наи­более часто, и это неудивительно: нарты почти всю жизнь проводят в странствиях, в которых эти виды одежды заменяли всад­нику кров и постель: «А он спит, накрытый черной буркой, седло под головой, и конь вокруг него зеленую траву щиплет» [Нарты, 1989, с. 62]. Большие шубы в нартском эпосе также упоминаются в контексте путешест­вий: «Не вам следует лисья шкура, а мне, —

говорил Сосырыко. — Я человек странствующий, и мне следует из нее сделать себе шубу» [там же, с. 448]. Шубу иногда носили внакидку: «Шуба старого Насре-на — из шкуры волка. / Шуба на нем — внакидку» [Нарты, 1974, с. 282]. Поэтому на рельефе «большая шуба» и бурка должны быть изображены практически оди­наково. В.Ф.Миллер, исследователь Эльхотовского креста, на котором изобра­жены сцены, подобные тем, что украшают аланский мавзолей, отметил, что главного героя, отправлявшегося в мир иной, встречают «личности в больших шубах и сафьяновых шляпах» [Миллер, 1893, с. 131]. Походный характер одеж­ды на парных фигурах, изображенных на Эльхотовском кресте, не вызывает сомнений, как и облачение священнослужителя, отмеченного изображением крестов.

Вопрос об атрибуции широкополых одежд как бурок или шуб не являет­ся принципиальным. Важно, что эти одежды на рельефах гробницы соответ­ствуют костюму путника. Идея о том, что это изображения священников в высо­ких монашеских головных уборах и архиерейском облачении, высказанная В.Ф.Миллером и поддержанная НАОхонько, представляется нам малоубеди­тельной [Охонько, 1994, с. 24]. В ризу священнослужители облачались только для богослужения. Весьма сомнительно, чтобы представители христианского культа присутствовали в сценах, связанных с языческими обрядами. Вряд ли можно видеть в этих костюмах одежды, необходимые для отправления культо­вых действий. При всей условности и стилизации изображений мастер наро­чито подчеркнул в этих просторных одеждах широкие прямые плечи, что никак не соответствует силуэту фигуры священнослужителя, даже одетого в фелонь. Также трудно отождествить и высокие островерхие шапки с каким бы то ни было известным головным убором христианских священников. Скорее в них

 

Рис.29- Схема кожаного баш­мачка, обнаруженного Г.Н.Про-зрителевым в могильнике Бал-карий. См. также ил. 12 Fig. 29- Л leather shoe from a mound in Balkaria (found by G.N.Prozritelev). See PL 12

можно видеть именно меховые шапки-папахи. Фигуры в широких одеждах участвуют в сценах пути в загробный мир, когда герои находятся между ми­ром живых и миром мертвых. Таким образом, персонажи, сопровождающие главного героя в переходе от земного бытия к небесному, находятся в дороге, а следовательно, нуждаются в походной одежде. Возможно, они выполняют сакральные функции, но их одеяние не связано с культовым христианским облачением.

Упоминание в эпосе костюма христиан­ского священнослужителя связано со сле­дующим ЭПИЗОДОМ:

«— Так если ты Сослан нартовский, а это твоя жена, то отчего вы носите такие чер­ные платья, как сауджыны? — спросил Крым-Султан.

— А вот отчего, — сказал Сослан, — я те­бе расскажу, отчего мы носим такие чер­ные платья, не потому, что мы были сауджы­ны, а потому, что мы носим сау по сыну мартовского снежнобородого Урызмага — Крым-Султану, который сделался абреком и скрылся неизвестно куда» [Нарты, 1989, с. 384]. «Сау» по-осетински — «черная», «траур», отсюда и «сауджын» — «носящий черное платье»; так осетины называют хри­стианских священников. В данном эпизо­де речь идет не о богослужебной одежде. Сведений о костюме служителей языческо­го культа в кавказских письменных, изобра­зительных и археологических источниках не содержится.

Одежда крайней справа фигуры в среднем фризе южной стены гробницы имеет принципиально иные очертания, чем у рассмотренных выше персона­жей. Это длинное платье Т-образного покроя, оно цельнокроеное, т.е. не отрез­ное по линии талии и без пояса. Очертания головы фигуры свидетельствуют о том, что на ней надет сложный головной убор. В целом силуэт соответст­вует женскому костюму, археологически засвидетельствованному в скальных северокавказских могильниках VII-Х вв. — Мощевой Балке, Нижнем Архызе, Амгате.

Особой сложностью отличались женские головные уборы, которые были в тот период половозрастным и социальным показателем статуса женщины в обществе. В могильнике Амгата археологи обнаружили холщовый платок, отделанный шелковой каймой, обрамляющей лицо. Такой платок женщины могли носить обернутым вокруг головы наподобие тюрбана. В такой манере ношения платка можно заметить восточное влияние. Чалмообразные головные уборы среднеазиатских женщин, выявленные по материалам средневековой коропластики, исследователи связывают с головным убором женщины-матери (см. [Мешкерис, 1979]). В настенных росписях Пенджикента хорошо видна подобная манера оборачивания платка вокруг головы в символическом изображении Луны, где ясно виден пышный, похожий на чалму убор (см. [Беленицкий, 1973, с. 54, рис. 1]).

То, что этот персонаж рельефа — женщина, выявлено на основе анализа костюма. Это вполне соответствует трактовке сцены как героического сватовст­ва главного героя, добывающего себе жену в борьбе с чудовищем. Чалмообраз-ный головной убор соответствует статусу замужней женщины. Но известно, что мартовские герои женились на женщинах, уже побывавших замужем, о чем свидетельствует сказание о Сосруко, взявшем в жены Адиюх, вдову Псадыба [Нарты, 1957, с. 122-131].

Прямой свободный силуэт платья бытовал в женском аланском костюме до второй половины XI в. Археологические данные из могильников Змейского и Рим-Гора свидетельствуют, что с этого времени покрой женского платья

 

Рис. 30. Внешний облик мальчика, захороненного в могильнике Бал-карий (находка Г.Н.Прозрителе-ва). Реконструкция заведующей лабораторией антропологиче­ской реконструкции Институ­та этнологии и антропологии РАН Г.В.Лебединской Fig. 30. The appearance of a 7 or 8year-old boy buried in a mound in Balkaria (found by G.N.Prozri-telev). Reconstruction by G.V.Lebe-dinskaya, Laboratory for Anthropo­logical Reconstruction, Institute for Ethnology andAnthropology, Russian Academy of Sciences

меняется, становится приталенным, приобретая силуэт, максимально схожий с мужским. Развитие этой тенденции продолжилось в этнографическом костю­ме. На сегодняшний день нет археологических данных о том, какой была одеж­да населения верховьев Большого Зеленчука в XI-ХПвв. Но изображение Т-образного женского платья в гробнице, сооруженной в 70-80-х годах XI в., свидетельствует о том, что традиционные формы отмирали постепенно, в тече­ние длительного времени и новый силуэт бытовал параллельно с прежним сво­бодным покроем.

Итак, среди изображенных на стенах гроб­ницы костюмов выделяются, во-первых, муж­ские и женские одежды, во-вторых, облачение служителя христианского культа и две разно­видности светского костюма. Походные одежды персонажей, женское платье и головной убор на одной из фигур в сцене героического сватов­ства, островерхие и округлые головные уборы, приталенные распашные кафтаны и мягкая ко­жаная обувь находят аналогии среди архео­логических находок и в нартских сказаниях. Расшифровка костюмов персонажей уточняет их роль в сюжетах каменных рельефов и под­тверждает семантику изображенных сцен.

Кавказский текстиль

VII — первой половины IX века¹

Технологический аспект изучения текстиль­ного материала в некоторых случаях позволяет получить историческую информацию о куль­турах народов, которые не оставили письмен­ных свидетельств. Обнаруженные в скальных могильниках Кавказа сохранившиеся экземпля­ры одежды, головных уборов и аксессуаров го­ворят о том, что основной тканью для изготов­ления базового средневекового костюма наро­дов Предкавказья служили холсты полотняного переплетения.

Вопрос о характере и происхождении текстильных волокон имеет важное значение для истории хозяйственно-культурного развития северокавказских народов в раннем средневековье. Волокна, пригодные для изготовления тканей, дают многие растения. И прежде чем человечество создало современный ком­плекс основных прядильных культур, оно «с успехом использовало для этих це­лей различные виды самых разных семейств» [Купцов, 1975, с. 253].

Флора Кавказа состоит из 6000 видов, среди которых 33 вида — волокни­стые растения. Общеупотребительные волокнистые растения — хлопок, рами и джут — на Кавказе не произрастают. В то же время из широко освоенных человечеством прядильных растений Кавказ богат коноплей, крапивой, кенды­рем и канатником. Помимо этого среди кавказской флоры отмечаются еще не­сколько видов растений, пригодных для изготовления волокна: хмель, хатьма, обвойник и донник белый. В наши дни в кавказской флоре представлен вид льна многолетнего, совершенно непригодный для прядения².

¹ Шелковый импорт подробно исследован в работах ААИерусалимской, Мы предлагаем читателю в данной книге анализ холщовых тканей местного производства. Исследование тек­стильных волокон было проведено в Ставропольской лаборатории судебных экспертиз веду­щим экспертом КМДоскиной, старшим экспертом ИАСергеевой и зав. отделом криминалисти­ческих исследований материалов, веществ и изделий В.Н.Карпенко.

² По сравнению с другими прядильными растениями волокна его очень коротки — 6,4-9,9 мм, в то время как прядильные сорта льна имеют среднюю длину элементарных волокон 4-60 мм, рами —5-350, джут —8-42, конопля — 8-40, крапива — 20-87, кендырь — 25-90, донник белый — 5-18 мм.

Рис.31. Изображения широко­полых одежд и конусообразных шапок на персонажах Кяфар-ской гробницы. В соответствии с рельефным повествованием эти одежды принадлежат путни­кам Fig.31. Pictures of full-skirted dresses and cone-shaped hats worn by the persons of the middle tier on the northern side. The clothes represent a traveller's attire, in line with the narrative of the bas-relief

Волокнистые растения равномерно произрастают на всей территории Предкавказья. Для выявления характера волокон, которые использовались сред­невековым населением Предкавказья в качестве прядильных, было отобрано 214 образцов тканей полотняного переплетения из могильников VI-IXBB. Бал-карий, Нижнего Архыза, Мощевой Балки, Эшкакона и Уллу-Кола.

Визуальный осмотр холщовых тканей не позволяет определить характер волокна. О схожести конопляных и льняных тканей писал еще древнегреческий писатель Геродот: «В Скифской земле произрастает конопля — растение, очень похожее на лен, но гораздо толще и крупнее. Этим конопля значительно превосходит лен. Ее там разводят, но встречается и дикорастущая конопля. Фракийцы изготовляют из конопли даже одежды, настолько похожие на льняные, что человек, не особенно хорошо раз­бирающийся, даже не отличит — льня­ные они или из конопли. А кто никогда не видел конопляной ткани, тот примет ее за льняную» [Геродот IV, 74].

Однако биологические особенности развития конопли и льна позволяют определить различия в их морфологи­ческом строении. Лубяные волокна ко­нопли образуются из перицикла, кото­рый представляет собой образователь­ную ткань и способен к увеличению числа слоев составляющих его клеток [Александров, 1966, с. 200]. Поэтому в отличие от стеблей льна в стебле ко­нопли волокнистые пучки делятся на первичные и вторичные. Пучки вторич­ного происхождения состоят из более мелких и очень коротких элементар­ных волокон. Для прядения пригодны первичные волокна, дающие самое цен­ное длинное волокно (от 8 до 55 мм). Вторичные волокна (до 4 мм) даже при современных способах обработки ко­нопли целиком ухолят в паклю.

Лубяные пучки льна образуются из прокамбия (протофлоэмы), а не из пе­рицикла. Клетки прокамбия представ­ляют собой проводящую ткань. Пери-цикл же как образующая ткань отличен от проводящей «как по своему топогра­фическому положению, так и онтогенетически» [Эссау, 1969, с. 540].

У льна наиболее ценное, тонкое, прочное и длинное волокно находится в средней части стебля. Волокна, вырабатываемые из нижней прикорневой части, называются гипоктиловыми. Они отличаются от срединных волокон по морфологическим признакам.

Таким образом, различия в образовании и строении лубяных волокон льна и конопли позволяют выявить видовую принадлежность сырья, использовав­шегося в полотняных тканях. Исследование проводилось на основе методики определения растительных волокон, разработанной во Всесоюзном научно-исследовательском институте судебных экспертиз. Определение видов волокон, образующих ткани, проводилось с помощью микроскопа Amplival в проходя­щем свете при 250-кратном увеличении и в поле зрения поляризационного микроскопа Полам-211 в проходящем свете при 250-кратном увеличении.

Чтобы установить волокнистый состав, из основы и утка лоскутов были выделены отдельные нити. Из составляющих их волокон приготовили препа-

 

А Рис.32. Натуральные волокна под микроскопам: а — волокна шер­сти, б — волокна хлопка, в — во­локна льна, г — волокна конопли, д — шерсти и хлопка Fig. 32. Fibres of wool, cotton, flax and hemp

раты в водно-глицериновой смеси (1:1), которые изучались в поле зрения микроскопов.

В результате исследования под микроскопом установлено, что основная масса волокон в препаратах представлена пучками, которые состоят из срос­шихся толстостенных клеток элементарных волокон. Волокна имеют трубчатое строение с каналами различной формы: узкой и щелевидной. В волокнах на­блюдаются остатки протоплазмы в виде зернышек неправильной формы. На по­верхности хорошо прослеживаются сдвиги и утолщения, являющиеся результатом меха­нических воздействий на волокно при его получении. На продольных срезах волокон заметны темные поперечные штрихи, следы изломов и изгибов, возникающие в процессе развития растения. Концы волокон заострены или раздвоены. Данный тип строения харак­терен для класса лубяных волокон.

Однако в образцах 5, 12, 13, 20, 70, 114, 202, 203, 206 и 208 волокна имеют другое строение. Волокна, входящие в состав тка­ни 12, неравномерной толщины в различных участках, что характерно для натурального шелка. Волокна из образцов тканей 5, 70, 202 имеют лентообразную форму; они извитые и с заостренными концами, что характерно для хлопка. Для волокон из образцов тканей 13, 114, 203, 206, 208 характерна цилиндрическая форма с черепицеобразной кутикулой на по­верхности, как и у волокон шерсти.

Чтобы установить принадлежность воло­кон, отнесенных к классу лубяных, к конкрет­ному виду (лен, конопля, крапива, канатник, кендырь), были отобраны контрольные образ­цы указанных видов волокон из коллекции Ставропольской лаборатории судебных экс­пертиз. В результате сравнительного изучения археологических и коллекционных образцов в поле зрения микроскопа в исследуемых во­локнах тканей морфологические признаки крапивы, канатника, кендыря не выявлены.

Определить, какими волокнами — льна или конопли, являются лубяные волокна, вхо­дящие в состав тканей археологических образцов, помогли микроскопические иссле­дования их в поляризованном свете, не изме­няющие рассматриваемый объект, а также химические методы, вызывающие изменение (окрашивание) и разрушение (растворение) изучаемых образцов¹.

В результате исследования в поле зрения поляризационного микроскопа Полам-211 было установлено, что волокна одной части препаратов имеют следующие морфологиче­ские признаки: они гладкие, цилиндрической формы, на поверхности видны поперечные

линии и утолщения. Канал узкий, проходит по всей длине. Концы волокон острые. В поляризованном свете хорошо просматриваются сдвиги в виде сдвоенных крестиков белого цвета Х-образной формы на фоне достаточно равномерной окраски (наблюдается чередование светло-зеленой, фиолетовой,

¹ Поскольку для исследования были взяты небольшие фрагменты нити, сохранность самого предмета не нарушалась.

 

желто-коричневой окраски). Указанные морфологические признаки характер­ны для волокон льна.

Другая часть исследуемых препаратов состоит из волокон иного строения: они овальной формы и неравномерной толщины. На них имеются поперечные утолщения (поперечные кольца роста), поперечные линии (сдвиги) и продоль­ная штриховатость. Канал щелевидный, неравномерной толщины. Концы воло­кон закруглены и вилообразно раздвоены. В поляризованном свете хорошо просматривается продольная слоистость в виде окрашенных в яркие цвета по­лос — ярко-желтых, синих, бирюзовых и сиреневых. Утолщения более ярко вы-ражены и придают волокну вид «бамбука». Поперечные сдвиги напоминают сдвоенные белые крестики Х-образной формы. Эти признаки характерны для волокон пеньки. Итоги исследования под микроскопом были полностью под­тверждены результатами химического воздействия специфическими реагента-ми на волокна исследуемых образцов. При этом в поляризованном свете для во-локон льна и пеньки наблюдались различные картины.

Под действием хлорцинкиода волокна льна окрашиваются в розовато-фио­летовый цвет, а конопли — неравномерно в желто-фиолетовый. Флюорглицин окрашивает волокна льна в сиреневый цвет, а пеньки — в светло-розовый [Криминалистическое исследование, 1983, с. 244]. При воздействии на иссле-дуемые образцы хромовой смесью (реакция Ганаусека) волокна льна быстро набухают, образуя членики, на которые постепенно распадаются. Канал приоб­ретает извилистую форму. А волокна пеньки под тем же воздействием набухают медленно, образуют волнообразную складчатость. Канал остается прямым, на конце волокна возникает веерообразное расширение.

При растворении льна в реактиве Швейцера по всей длине волокна с двух сторон образуются расположенные параллельно друг другу перетяжки, которые по мере набухания сжимаются к центру и отделяются в виде члеников. Узкий канал приобретает извилистую форму. Волокна конопли под воздействием реактива Швейцера, напротив, набухают неравномерно по всей длине, образуя вздутия и перетяжки, приобретают волнообразную складчатость и становятся похожими на бусы. При этом поперечная слоистость (полосы ярких цветов) со­храняется. Концы волокон набухают, расширяются, выравниваются и приобре-тают вид букета.

Таким образом, в результате исследования 213 текстильных образцов установлено, что 143 из них (67,1%) выполнены из лубяных волокон льна, 28 (13,1%) — конопли, а 31 (14,5%) являются смеской конопли и льна. Небольшой процент составляют хлопковые ткани, смески хлопка и льна, льна и шерсти.

Для исследования представляет интерес происхождение растительных во-локон. Поскольку конопля и сегодня произрастает на Кавказе, ее местное про­исхождение не вызывает сомнения. Лен, как уже говорилось, представлен видом многолетнего растения, непригодного для прядения. Но такова ли была местная флора в рассматриваемый период?

Преобладание льняных тканей вызывает сомнение в том, что население Предкавказья импортировало льняное сырье.

Археологически культура льна прослежена в Закавказье с середины II ты­сячелетия до н.э. По льноводству древняя Колхида стояла на втором месте после Египта, и весь Восток пользовался колхидскими льняными тканями. Геродот указывал на то, что «колхидяне и египтяне приготовляют полотно одинаковым способом» (цит. по [Сизов, 1956, с. 404]).

Эти сведения согласуются с данными ботаники. Исследователи отмечают, что «в Колхиде до сих пор сохранился реликтовый озимый лен, который куль­тивировался в Малой Азии» [Синская, 1969, с. 54]. При этом совершенно оче-видно, что разнообразие льняных тканей, которые не только изготовляли для собственного потребления, но и поставляли на рынок, говорит о том, что лен возделывался на месте, ибо дикорастущие растения вряд ли могли дать значи­тельное количество и хорошее качество прядильного волокна.

Палеоботаники считают, что колхидский лен постепенно распространился с юго-запада на северо-восток и северо-запад, вплоть до

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: