 |
Четвертый год правления Эйе
|
|
|
|
(1348 до н. э.)
День 13-й, первый месяц половодья
Груз необходимости следить за благополучием моей увеличившейся «семьи» сильно давит на плечи, особенно потому, что жена Хари скоро снова родит, так что приходится прятаться в спальне от пыли и шума каменщиков и плотников, пристраивающих к дому дополнительные комнаты. Сегодня, подняв глаза, я увидел, что на моей лежанке сидит, скрестив ноги, Асет, а у ее бедра пристроился Тули. Они ждали, когда я закончу писать. У Асет в руках был свиток, так что я отложил перо, чтобы выяснить, чего она хочет.
– Я сочиняла стихотворение в подарок отцу, но река мыслей пересохла, – начала девочка, – я подумала, может ты подскажешь мне, что тут не так. – Я кивнул, и Асет начала читать: – Рядом с колодцем высится смоковница. Рядом с колодцем растут синие васильки. По своему ли желанию тонкие стебли держат цветки? Или сила любви заставляет их подниматься вверх? Я просыпаюсь в темноте от чириканья птиц, хлопанья крыльев. Я плоть от плоти своего отца. Я делю с ним его печали и радости, у нас общий дух. И мысли мои, как и его мысли, в покое.
Я не особо люблю стихи, но от того, как сочетает слова Асет, я часто немею. Слова похожи на игрушки, и приобретают значение лишь тогда, когда она складывает их вместе.
– Ну что, я тебя усыпила? – поторопила она, когда я задержался с ответом.
– Слова настолько полные любви порадуют любого отца. Возможно, ты уже достигла конца, но еще этого не осознала.
– Суну, я написала это для моего отца, а не для «любого отца»! – отрезала она, и в ее голосе прозвучала мелодия, которую чересчур хорошо исполняет ее мать.
– Меня не интересует твое недовольство и раздражение. Даже похвала самого одаренного поэта нашей земли не будет иметь для тебя значения, если она тебе не понравится. – Тули навострил ухо, услышав в моем голосе незнакомую интонацию.
|
|
|
– Может быть, если бы ты прочел мне одно из своих стихотворений… – начала она.
– Писать стихи – удел тех, кому нечем заняться, или человека, опьяненного любовью.
– Мой отец говорит, что человек, не дающий своему ка говорить, – либо трус, либо стыдится того, что у него на сердце, но я-то знаю, что ты не таков.
– Возможно, твоему ка рассказали не всю правду. – Тули спрыгнул и сел на задние лапы, умоляя меня сменить тон.
– Если я не могу винить свой ка в том, что говорю или делаю, почему я буду винить тех, кто объясняет что-то мне? – Асет наклонила голову в сторону Тули, а на губах у нее промелькнула озорная улыбка.
– Тули сейчас стихи пишет? – поинтересовался я.
Будто бы порыв ветра потушил пламя в лампе – голубые глаза Асет потемнели, она щелкнула пальцами, подзывая собаку к себе.
– Он показывает, что любит меня, другими способами. Даже если я его огорчаю. Мне просто непонятно, почему ты не хочешь изучать человеческие чувства, как изучаешь тела.
– Мне нелегко сочинять цветистые фразы.
– Даже когда ты был зеленым юнцом и восхищался спелыми грудями какой-нибудь девчонки? Расскажи мне тогда, почему из-за грусти, которую я испытываю, когда разочаровываю отца, у меня на глазах возникают слезы? Почему у меня шумит в ушах, когда я остаюсь одна в темноте? Почему краснеют и горят щеки, когда я стыжусь того, что сказала? – Асет, словно катящийся под гору камень, не может остановиться, пока не дойдет донизу.
– Возможно, все это – знаки, которые посылает твоя тезка, чтобы дать тебе понять, что приглядывает за тобой, – предположил я, ибо другого ответа у меня не было.
– Ты несерьезно относишься к моим вопросам? – Улыбнуться я не осмелился и просто покачал головой. – Если, как ты говоришь, между знанием и верой есть разница и дорога в вечность – это знание, открытые глаза, то отказываться от вопросов – значит закрывать глаза. А жрецы ничего не ставят под вопрос, хотя и поклоняются солнцу, источнику света и жизни.
|
|
|
Богословские доводы я всегда узнаю.
– Так в этом дело – ты скучаешь по отцу?
Асет теребила ухо Тули.
– Разумеется, я по нему скучаю, но…
– Тогда поразмысли над этим, может, удастся найти причину шума в ушах. А что касается стихов, я попробую что-нибудь сочинить, если ты наберешься терпения и постараешься меня научить. – Если она беспокоится, что я вдруг перестану относиться к ней с нежностью, я напишу ей столько стихов, сколько она захочет, пусть даже они будут неуклюжими. А если ее беспокоит что-то другое, у нее, по меньшей мере, будет причина обратиться ко мне.
– Давай возьмем одну и ту же тему, – предложила Асет.
– И прочтем потом друг другу свои стихи, – добавил я. – Тогда ты сможешь научить меня на примере.
У нее в горле раздалось счастливое журчание.
– О чем будем писать?
– М-м, дай подумать. Например… о возможности.
– О возможности? Мне нравится. – Она распрямила ноги и соскользнула с лежанки, скинув Тули на пол. Но, коснувшись босыми ногами холодной плитки, Асет застыла, а пес выбежал в дверь.
– Оставь свиток, я позабочусь, чтобы он попал к твоему отцу, – сказал я, не обращая внимание на то, что она босиком. – Но мне понадобится несколько дней. Я не такой быстрый, как ты.
День 4-й, второй месяц половодья
Животворящие воды Матери Реки поднимаются быстро, как никогда, и у всех у нас появляются нелегкие предчувствия. В чем бы ни заключалась причина, над городом ядовитыми миазмами висит мерзкий запах падали, распространяющийся от горы трупов, растущей возле Дома Украшения. Куда бы я ни пришел, везде приходится жечь серу, чтобы изгнать дух умерших, а вместе с ним и крыс, поселившихся в этих жалких лачугах. Для тех, кто все равно умрет, несмотря ни на какие лекарства, я зажигаю благовония и пробуждаю богиню: О, Исида, великая волшебница, избавь меня от всего плохого, злого и грязного. От болезни, насланной богом или богиней, от мертвого или мертвой, от врага пола мужского или женского, как ты избавила сына своего Гора.
|
|
|
В последнее время я иногда поднимаю взгляд и вижу Асет, ее белая ночная рубашка еще колышется у лодыжек, и холодные пальцы страха сдавливают мне сердце, словно она привидение, посланное богами, чтобы истязать меня.
– Я подумала, что пора прочесть друг другу стихи, – сказала она в этот раз.
Я пригласил ее сесть на лежанку и подождал, когда к ней запрыгнет Тули.
– Может, я начну, – предложил я, роясь в листах, разбросанных на столе, – потому что мои ничтожные старания после твоих стихов будут звучать еще хуже.
Асет кивнула, подбадривая меня, я набрал в легкие воздуха и начал:
– Словно ребенок во чреве матери, я вместе с тобой, но не среди тебя. Я вода, журчащая в ручье. Я смех в двух кувшинах красного вина. Головастик в мелком пруду слез, выплаканных богиней. Я всегда был здесь, я ребенок среди молчаливых вещей, так как я воплощаю возможность.
Я смотрел в папирус и ждал, что Асет рассмеется, снисходительно или жалея меня, – но только не тишины я ждал. Наконец любопытство заставило меня поднять взгляд, и я заметил, что девочка настолько поглощена собственным стихотворением, что моего даже и не слышала.
– Я же говорил, у меня нет поэтического таланта, – вымолвил я, чтобы оправдать свои жалкие потуги. – Я просто попытался описать то, чем интересовался, когда был еще мальчиком, о чем я забыл и что открыл заново вместе с тобой.
Асет озадаченно посмотрела на меня:
– Я не… о чем ты?
– Боги подарили мне редкую и ценную возможность снова увидеть мир глазами ребенка.
– Моими? – Я кивнул. – Правда?
– Правда, – ответил я, чем вызвал ее великолепную улыбку, которую считаю огромнейшим чудом, так как даже и представить не могу, откуда исходит этот свет, уж не говоря о том, почему он так на меня действует.
– Должно быть, это потому, что наши мысли идут в одном направлении. – Асет была слишком взволнована и не могла усидеть на месте, вскочила с лежанки и подошла ко мне. – Я боялась, что если скажу, насколько сильно мне понравилось твое стихотворение, получится, что я хвалю себя, потому что мое слишком похоже на твое. Прочти еще раз.
|
|
|
Я выполнил ее просьбу, а когда остановился, продолжила Асет:
– Я слово, до того, как оно произнесено. Я мысль и желание. Идея. Предвестник неосуществимой мечты. Я не знаю конца, поскольку у меня нет начала. Потому что я – возможность.
День 21-й, третий месяц половодья
Только в хранилищах, построенных по приказу Рамоса вдалеке от реки, осталось зерно, которое еще можно есть. Все остальное, даже кукурузу и чечевицу, хранившиеся в царских кладовых, либо снесло неистовым течением, либо затопило илом, – и это подпитывало слухи о том, что Фараон разгневал богов, отказавшись назвать своего преемника. Но так же, как разлившаяся река ограбила землю, земля в свою очередь ограбит реку, этот нескончаемый цикл повторяется между звездами с луной и солнцем, которые крадут друг у друга место на небе. Интересно, чья земная звезда поднимется теперь, чтобы занять место Паранефера? Разумеется, это скажет больше слухов о том, кто отправил Верховного Жреца в подземное жилище тьмы.
День 16-й, четвертый месяц половодья
Шери, Небет и Мена пришли праздновать одиннадцатый день рождения Асет, оставив маленького братика Небет с кормилицей. После обеда в саду мы с Меной вытянулись на траве, а Шери помогала Ипвет и Тамин, жене Хари, уносить пустые миски и тарелки на кухню Нофрет.
– Бедный Тули не привык к тому, чтобы столько людей вторгалось на его территорию, – заметил я, посмотрев на пса, у которого во сне подергивались лапы, а Небет, Асет и Рука болтали ногами в пруду, хихикали и разговаривали.
– Бьюсь об заклад, что новая палитра Асет займет важное место среди сокровищ, которые она носит в своей старой сумке, – заметил Мена. – Видишь, она постоянно придерживает одной рукой твой подарок, словно боится, что он убежит. Как ты думаешь, он нравится ей сам по себе, или потому, что он от тебя?
– Ты совсем не знаешь Асет, раз задаешь такой вопрос.
– Я знаю ее лучше, чем ты думаешь, – пробурчал он.
– В последнее время она часами сидит с моими медицинскими свитками, чтобы не просто так называться моим помощником. Словно пытается всунуть в один день жизни два.
– Старается догнать тебя.
– Не начинай, – предупредил его я, шутя лишь отчасти. – Я и так уже болезненно осознаю свои немолодые годы. Сегодня утром она загадала мне загадку на счисление. Как получается, что сейчас я старше ее втрое – мне тридцать три, а ей одиннадцать – а когда ей будет двадцать два, я буду старше только в два раза? – Мена улыбнулся с закрытыми глазами. – А еще она начала брать с собой глину, когда мы ходим к больным, и лепит животных для своих рассказов. Сделала летающую свинью – сначала ее поднимает стадо гусей, а потом отрастают крылья. Крокодила, у которого морда такая же длинная, как и хвост, из-за чего он постоянно забывает, где что. – Я наблюдал за детьми и мне стало любопытно. – О чем же они, во имя Тота, разговаривают, что Рука воркует, словно голубь? Когда он со мной говорит, у него заплетается язык.
|
|
|
– У Асет талант – она заставляет его поверить в себя. Вот бы нам всем боги преподнесли такой же дар, ведь она помогла в лечении Небет так, как мы бессильны. – Следующие слова он произнес со вздохом: – Как же расцвела моя дочь под ласковым солнцем твоей маленькой богини!
– Когда я был мальчиком, мне нужна была не только поддержка отца, а еще и друга моих лет. Без тебя, Мена, мне никогда не хватило бы смелости стать тем, кем я стал, хотя кому-нибудь другому может показаться, что это не так важно. – Он посмотрел на меня, прищурившись – наверное, оценивая, не слишком ли много я выпил вина. – Если тебе кажется, что я говорю чересчур прямо, это потому, что Асет велела мне позволить своему ка говорить. Я провожу опыт, чтобы выяснить, имеют ли смысл ее доводы.
– Не пора бы тебе поискать участок земли побольше? – спросил он, сменив тему. – Ты увеличиваешь дом за счет сада, а тебе с твоим «Оком Гора» нужно больше земли для посадки. Наверняка ты на хорошем счету в казначействе Фараона.
– Помнишь того моего соседа, который только и делал, что жаловался градоначальнику на то, что у меня по ночам шумно? – Он кивнул. – Ну так теперь у него такая тишина, о которой можно только мечтать. Я предложил его вдове за эту землю настолько щедрую сумму, что у нее теперь достаточное приданое, чтобы заинтересовать жениха помоложе, и у которого побольше зубов, чем у того старика, который был у нее раньше. – Я сломил веточку с растущего неподалеку куста и поискал на земле свободный участок. – Я планирую снести стену и отремонтировать для Хари и Тамин старый дом, поскольку она снова ждет ребенка. Травы и целебные растения будем сажать на новом участке, а для Ипвет и Руки построим маленький домик здесь, где сейчас растут шалфей и тимьян. Так как все мы носим вот это, – я поднял ногу и показал на свои сандалии из пальмовых листьев – такие же, как Ипвет сплела для Асет и Небет, только больше, – а у Нофрет еще больше заказов от друзей, возможно, даже придется нанять кого-нибудь ей в помощь. Помимо этого я собираюсь посадить тамариск, две смоковницы и еще одну пальму – и ради урожая, и ради тени.
Послышался шум, и я сразу же узнал, кто это, хотя в задней части сада лампы не горели. Асет тоже узнала. Пагош поймал ее на бегу и начал кружить, а Асет обняла его за шею.
– Как я рада тебя видеть! – Асет отклонилась немного назад, чтобы посмотреть в его лицо. – Жалко, что Мерит не смогла прийти. – Он молча поставил девочку на ноги и повернулся – там, в тени, стояла Мерит, которую за тонкой вуалью, обернутой вокруг головы, было почти не видно. Асет бросилась к ней, они одновременно начали и смеяться и говорить, а все остальные смолкли. Пагош коротко мне поклонился, и я задумался: ему так же сдавило горло или нет? – и вспомнил вопрос Асет. Почему от мыслей и чувств, которые покидают тело после смерти, следовательно, не являются вещественными, на глазах возникают слезы?
Пагош принес небольшую деревянную коробочку и свиток, перевязанный фиолетовой ленточкой, – это были подарки от отца Асет. Хватило бы и одной коробочки, инкрустированной редкими породами древесины и слоновой кости из Куша. А в ней лежало золотое ожерелье, напомнившее мне о другом, которое Асет «позаимствовала» у госпожи своей матери – разумеется, это был не просто подарок, а подарок со смыслом. Нофрет и Шери принялись возбужденно обсуждать тонкость работы, Асет же до самого конца вечера не выпускала из рук свиток.
Наблюдая за ней, Мена пришел к выводу, до которого я бы сам никогда не додумался.
– Она тренируется в том искусстве, которое легко дается женщинам, – предвкушение сильно увеличивает последующее удовольствие.
Я посмеялся над полетом фантазии своего друга и сказал ему, что девочка лишь ждет момента, когда сможет остаться одна и спокойно прочитать послание Рамоса.
– Теперь, когда ее отец исполняет обязанности Верховного Жреца, Асет редко с ним видится, даже во время своих визитов в дом мужа.
На самом деле я старался не осуждать Рамоса, хотя Пагош считает, будто Нефертити строит планы, как они совместно будут править Двумя Землями, словно пара лошадей, впряженных в одну колесницу, – она из дворца, а Рамос из храма. Пагош вполне может оказаться прав. Но сегодня, когда все любимые мной люди гуляют среди ароматных цветов моего сада, когда вечерний ветер разносит их голоса, текущая через меня река счастья вышла из берегов и залила мое сердце.
День 2-й, второй месяц всходов
Сенмут приехал в то время, о котором мы договорились неделю назад, но без Мены, и вошел через аптеку Хари, а не через сад.
– Мену вызвали во дворец, – объяснил он, когда мы шли в мой рабочий кабинет. Моя комната для осмотра и аптека больше не выходят в комнату, где я провожу опыты, а также в сад, где Асет каждый день проводит по многу часов, читая или наблюдая за своим зверинцем.
– Что на этот раз? – спросил я, поскольку мы часто обдумываем сообща недуги Фараона, надеясь дать Хоремхебу время, чтобы он успел заручиться поддержкой в Совете Мудрейших.
– Старик теряет последние зубы. Зловонная жидкость течет из десен, мазь, вызывающая онемение, уже не работает, и он принимает все большие дозы корня мандрагоры. Но даже Мена не может залить новую воду в человеческий механизм, и он все же пересыхает. Хоремхеб уже некоторое время занимается не только царской перепиской, но и вообще принимает все решения за Фараона. – Я вытащил Сенмуту табуретку и поставил ее перед письменным столом, между ящиками с медикаментами и инструментами; рядом была и полка с микстурами, мазями и прочими снадобьями, а также со свитками.
– Но у меня есть и другие новости, – сообщил мне гость. – Из Анибы прибыл гонец с известиями о том, что мой отец ушел к Осирису. Так что я отправлюсь вверх по реке со своим братом, который займет место отца. Я пришел попрощаться с тобой, Тенра, и поблагодарить тебя за твою щедрость и мудрость.
– Мои соболезнования, – ответил я, хотя по его поведению не заметно было, что он опечален, – но это я должен благодарить тебя.
– За что? За то, что я позволял тебе выслушивать мои глупые вопросы?
– За твои меткие замечания и желание делиться ими, даже за то, что в спорах ты бываешь упрям, – ответил я, и был вознагражден улыбкой, которая у него, как и у Мены, еще очень резвая и мальчишеская. – Я уверен, что ты скоро вернешься.
– Ушел мой отец, а вместе с ним и старые времена, так что пришла пора мне служить своим людям. Правитель Фараона в Куше тепло смотрит на Хикнефера, так как мой брат был другом Осириса Тутанхамона. Так что Гуй[57]с радостью исполнит его желания, а это значит, что пришло и мое время.
– Время для чего? – Наследники вассалов Кемета приезжают к царскому двору получать образование не только для того, чтобы выразить преданность своих отцов, но и для подготовки. Но Сенмут не был наследником, и он путешествовал с армией Фараона только для того, чтобы набраться опыта.
– Чтобы основать новый Дом Жизни. Я хочу, чтобы слава о нем распространилась повсюду, от берегов Матери Реки до Великого Зеленого Моря и дальше, благодаря свежему ветру, который будет дуть сквозь его открытые окна. – В глазах у юноши плясали искры воодушевления. – В этом месте будут собираться ученые мужи и делиться мыслями о том, как вылечить старика, о том, как скульптор обрабатывает кусок камня, или о том, как увеличить урожай на полях. Может, и ты почтишь визитом то место и поделишься своей мудростью. – Я закачал головой. – Тенра, я не прошу ответа сейчас, просто помни об этом. Куда бы ни подул ветер в предстоящие годы, ты всегда будешь почетным гостем среди тех, кто задает себе те же вопросы, что и ты, будь они хеттами или сирийцами, хананейцами или вавилонянами, бритыми или…
– А женщин у тебя не будет? – спросила Асет из дверного проема, а Тули пронесся через комнату и врезался в лодыжки Сенмута, повалив его на колени. Нофрет коротко стрижет Асет, и она одевается в передники и рубахи без рукавов, но цвета ее глаз не спрятать, так что, покидая стены моего дома, она ходит, опустив их в землю. Однако Сенмут никогда не расспрашивает о том, почему она здесь, и всегда называет ее Уэнис – под этим именем Асет живет здесь в качестве моего ученика.
– Может быть, со временем. – Он перестал гладить Тули, и пес ткнулся носом в мою руку, чтобы сообщить, что его любовь ко мне постоянна, хотя не так буйна.
– Мену вызвали во дворец, – объяснил я, – а Сенмут приехал попрощаться. Его отец ушел через тростник. А сейчас он рассказывал мне о Доме Жизни, который хочет построить в Анибе.
– Мы будем скучать по тебе, мой господин. – Похоже, Асет разволновалась, как мальчишка, смущенный своим признанием. – Ты вернешься?
– Не надолго, но в гости приеду.
– К Небет? – поинтересовалась она, пристально глядя на Сенмута. Она все еще смотрит на него с удивлением – или это не просто любопытство, ведь Асет изолирована от мальчиков своего возраста?
– Конечно. И к Тенре – я пригласил его дать несколько уроков в моем Доме Жизни. Может, он и тебя с собой возьмет, и ты научишь людей рисовать карты сосудов, по которым идет кровь.
– Ты же знаешь, что меня зовут не Уэнис? – Когда Сенмут кивнул, ее губы смягчились в нежной улыбке. – Тогда ничего страшного не будет в том, если я тебя еще раз поблагодарю за то, что… что спас меня от той старой нубийки и все… объяснил. – Когда глаза Асет наполняются слезами, они всегда кажутся больше и круглее. – Мне очень жаль твою младшую сестру. Небет рассказала мне, что с ней случилось.
– Обещай не забывать, что в тот день тебя не лишили ничего важного. Ты так же цела, как и я. – Он сверкнул белыми зубами и добавил: – Или Небет.
Асет улыбнулась:
– В твоем Доме Жизни правда будут женщины?
– Я же сказал.
– Тогда я почту за честь, если ты будешь называть меня сестрой.
На этот раз Сенмут не сразу нашел, что ответить.
– Это честь для меня, Госпожа Асет. И я буду считать себя избранником Амона, если ты в ответ будешь называть меня братом.
От радости у нее к глазам подступили слезы:
– А Мена тоже приглашен?
– Только вместе с семьей, – ответил Сенмут. И тогда меня осенило, что для них эта беседа значит больше, чем для меня, – словно им известно такое, что неизвестно мне. Я почувствовал себя, словно отец детей, которые ушли слишком далеко – не в смысле расстояния, а в смысле понимания, – и впервые позавидовал другому человеку просто из-за того, что ему двадцать два года.
– Кстати, – добавил он, – я буду рад время от времени получать письма с новостями от своих друзей.
– От твоей… сестры? – Асет дождалась кивка, а потом повернулась и молча вышла из комнаты с довольной улыбкой на губах.
Такое поведение для меня загадка, а попросить о помощи некого, кроме Шери. Но у меня не всегда есть такая возможность, ибо ответ должен последовать сразу, уместный или не очень. Но я все еще не могу воспринимать Асет как замужнюю женщину, или обращаться к ней так, как приличествует обращаться к чьей-то жене, хотя ее брак еще не окончательно оформлен. У меня в животе разгорается огонь при мысли о том, сколько это еще продлится после того, – ведь у нее уже начались месячные кровотечения.
Когда я посмотрел на Сенмута, он вынул свиток из сумки, которую носил на плече.
– Мена велел отдать тебе это.
Я с первого взгляда понял, что это: Асет всегда рисует животных в движении, например хлопающую ушами свинью, спрыгивающую со стога, поскольку она вообразила, что умеет летать. Еще Асет не отделяет рисунки друг от друга линиями.
– А зачем он мне это прислал?
– Я нашел это в уборной в казармах, где работаю. Несомненно, ты узнал, что это ее рук дело. Она нарисовала историю о том, как старому Верховному Жрецу пришел конец, пока он наблюдал за двумя своими любимчиками, мальчиками из школы при храме. Видишь эти глиняные кружочки, примотанные к спинам? – Я кивнул. – Вначале норовистые молодые жеребята направляются к пруду, где в ожидании лежит крокодил – из мутной воды торчат лишь глаза и ноздри. Один жеребенок отворачивается, не желая пить из пруда, а остальные не только пьют, но и резвятся в воде. Кроме тех двоих, которые отходят от пруда, чтобы поиграть в другую игру – он показал на двух жеребят, один их которых взобрался на другого сзади – и все это на виду у старого крокодила. Тут он начинает менять цвет с серого на черный, цвет смерти. Его старое сердце не перенесло такого возбуждения. Разумеется, ты улавливаешь иронию в том, что Паранефер пострадал от развращенности собственного ка. – Тут Сенмут по-дружески взял меня за плечи. – Тенре, ты для меня – самая яркая звезда в ночном небе, и так это и будет, сколько бы месяцев или лет ни прошло с этого дня до того, когда мы встретимся вновь.
Я и надеяться не мог сравниться с ним красноречием, поэтому просто обнял юношу, как брата. И я не пытался скрыть выступившие на глазах слезы, когда пошел с ним к воротам, чтобы отсрочить миг расставания, ибо, по правде говоря, мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, как однажды утром уплыл Мена.
День 21-й, четвертый месяц засухи
Как будто бы Старый Хозяин Конюшен играл в сенет[58]и у него остался последний ход, не оставляющий выбора. То, что он прошел через тростник спокойно, на мой взгляд, незаслуженно. Хари отнесся к этой новости с присущим ему спокойствием, отметив, что после того, как Фараон ушел из жизни, ему будет дарована божественная радость взять чужую жену, ведь пока он сидел на троне, в такой возможности ему было отказано. К тому времени, как в сад по задней тропинке вошел Мена, Хари уже ушел к себе домой, а Асет читала в доме, так что мы с другом уселись под навес с кувшином пива, и смогли свободно поговорить о самых насущных невзгодах.
– С благословения Рамоса Генерал взойдет на трон, – предсказывал он. – Жрецам известно, что за последние два года Генерал добился большой благосклонности, благодаря ослабевшему рассудку Эйе. Между собой Хоремхеб с Рамзесом продолжают пользоваться верностью всех военачальников, кроме тех единиц, которые недовольны любым правительством. Священный Совет Амона понимает, что за следующего Фараона должна стоять армия, которая сможет защитить хотя бы наши границы и золотые пути, к тому же у Хоремхеба больше опыта в правлении. Руку Тутанхамона направлял Эйе, а не Нефертити.
– И смерть Тутанхамона – тоже его работа, – напомнил я. – Но опыт тут ни при чем.
– Тенра, я понимаю, что ты ему все еще не доверяешь, но Рамос не позволил бы Хоремхебу испортить жизнь жрецов и последователей Атона, и подлизаться таким образом и к важным, и к мелким жрецам Амона, если только это ему самому не на руку. Верховного Жреца за веревочки никто не дергает. А сейчас уже каждый жрец Двух Земель, должно быть, знает, что Хоремхеб приказал собирать налоги с храмов и других владений Атона. Как бы то ни было, у них ведь нет другого выбора.
«Асет», – чуть не сказал я, но не хотел искушать богов, подсказывая им такой ответ.
– Если тебе настолько ясно, что Рамос управляет Хоремхебом, а не наоборот, – заметил вместо этого я, – Нефертити давно бы нашла способ положить этому конец.
Мена осушил кубок, потом протянул руку за кувшином, чтобы снова налить и себе, и мне.
– Она так слепа, что не видит даже возможности провала. Тенра, вспомни о том, что ей сошло с рук. Она сама остановила дыхание собственного внука, а потом и Царицы, ребенка своей же плоти. – Мена покачал головой. – Навлекла ли Хатхор на ее голову гнев богов? Нет! Амон-Ра сделал ее своей верховной жрицей, Главной Наложницей Бога!
Эти слова звучали правдоподобно, я ведь сам видел, насколько самонадеянна Нефертити, даже при том, что Анубис дышит ей через плечо. Но я помнил и о том, что Священный Совет в свое время отказался принять Царицу Аменхотепа из Шасу как супругу Амона, тем самым не приняв и ее сына как сына Амона, что в конце концов вынудило Аменхотепа отвергнуть их.
– Я все же думаю, что жрецы не примут твоего Генерала. Это все равно что сеять семена, которые их потом уничтожат. Никто не будет отрицать, что в ее венах течет кровь Аменхотепа Великолепного.
– Как и в венах Асет, – ответил он.
– Вот поэтому я и беспокоюсь. Рамос хотя бы не обманывает себя. Возможно, он и приказал удалить из свитков, хранящихся в храме, все упоминания об участии жрецов в катастрофе Еретика, но свою библиотеку он не очистил.
– Лишний повод считать, что он объяснит своим сторонникам, что мудрее будет избрать Хоремхеба и оставить Нефертити на месте. Зачем отдавать власть в руки женщине, которой они уже не верят?
– А ты уверен, что больше никто в Священном Совете не обладает достаточным влиянием, чтобы противостоять желаниям Верховного Жреца?
Мена покачал головой:
– Семьдесят дней траура закончатся прямо перед праздником Опет, а это подходящее время, чтобы назвать нового приемного сына Амона. К тому же из-за того, что вода разбушевалась, жрецам надо будет устроить зрелище из визита Амона в его южный храм.
– Рамос очень рискует, если на самом деле решится предать свою жену.
– Если Хоремхеб объявит поклонение Атону незаконным, то нет, – возразил Мена. – Это заставит кошку спрятать когти и защищаться самой, так что она не сможет напасть, когда муж отвернется.
В этом я тоже не был особо уверен, но не хотел, чтобы Мена подумал, будто я спорю ради самого спора, поэтому я решил понаблюдать за тем, как в небе зажигаются звезды, и мое сердце потихоньку окутала тьма. Я ведь полюбил Рамоса как человека, хоть и не доверяю его жреческим мотивам. Пагош говорит, что Рамос все еще спит с женой – хотя бы иногда, если не так часто, как раньше. Разумеется, этому придет конец, если он поддержит соперника супруги. Или, еще хуже, она захочет отомстить. А это большой груз для любого мужчины.
Макс предложил попраздновать, но Кейт отказалась: волнений на один день хватит. И впрямь.
– К тому же ничто уже не сможет превзойти то шоу, которое вы с Маккоуэном для меня устроили. – И это тоже было правдой, но к тому же в новогоднюю ночь всегда шумно, а ей это никогда не нравилось.
– Тогда мы вместо шампанского выпьем горячего шоколаду, – решил Макс. – По крайне мере, для начала. А кто первый упомянет Ташат или Египет или… – Макс ухмыльнулся, и Кейт поняла, что он имел в виду Дэйва Бровермана, – будет убирать на кухне. Разогрейте молоко, а я пока разожгу в кабинете камин и поставлю музыку. – Он бросил взгляд на Сэма, навострившего уши. – И возьмите с собой корм для него, чтобы не пришлось возвращаться на кухню, когда он увидит, что мы что-то едим.
Кейт улыбнулась сама себе и принялась готовить шоколад. Похоже, Сэм будит в Максвелле Кавано снисходительного родителя – он постоянно беспокоится о благополучии и настроении пса. Интересно, к ней он так же относится? Иначе почему запасся не только красным вином, но и какао с маршмаллоу? Кейт вспомнила его взгляд, когда он убирал прядь волос с ее глаз, а потом, во дворе, обиженно сказал «Слушайте, давайте называть вещи своими именами, – потом спросил: – А с Ташат что будем делать?». А сегодня устроил сюрприз из встречи с Томом Маккоуэном.
Кейт налила шоколад в чашки и поставила на поднос вместе с миской сухого корма для Сэма, а потом на звук музыки пошла в кабинет. Как только она переступила порог, у нее появилось такое ощущение, что она оказалась за глухой дверью в египетской гробнице, перешла из одного мира в другой. Она посмотрела на темный паркетный пол и толстый персидский ковер, все стены в полках, заваленных и заставленных книгами и журналами, большой светлый стол и приставной столик в тон, компьютер с принтером. На стене достаточно низко располагались два негатоскопа, чтобы Макс мог просматривать рентгеновские снимки просто повернувшись на стуле.
Макс стоял на коленях перед камином, отделанным сланцем; Кейт подошла к столу, накрытому толстым стеклом, и поставила поднос. И тут заметила под стеклом в углу две фотографии. На одной была она сама – когда играла с Сэмом в снегу на горной лужайке в Утюгах. А на другой – темноволосая женщина, по обеим сторонам которой стояли мальчик-подросток и девочка: снимок был сделан во дворе у Макса. Все трое были одеты в шорты и держали теннисные ракетки, словно только что с корта, с раскрасневшимися лицами и растрепавшимися волосами. Кейт не могла остро не позавидовать – но ведь Максу столько лет, что неудивительно, что он женат, даже если уже развелся.
– Это ваши дети?
Он повернулся – посмотреть, о ком она спрашивает, – затем покачал головой:
– Племянник и племянница. А это моя сестра Марти. Она профессионально играет в теннис в одном из частных клубов неподалеку от Вашингтона, но когда они в последний раз были здесь, эти маленькие дьяволята посрамили нас обоих, не только меня. Наверное, это генетическое – мой отец тоже в свое время был профи. Он рано взялся за нас с Марти – хотел быть уверенным в том, что мы получим стипендию для обучения в колледже, на случай если с ним что-то случится. Я всегда подозревал, что это не просто так, но…
– Так вы не были женаты? – Макс даже не обернулся, просто покачал головой. – Как же так?
В этот раз он пожал плечами:
– Был слишком занят, поглощен работой – кто знает?
– Даже и близко не было? – Кейт понимала, что стоит остановиться, но не могла.
Макс ответил не сразу – может, хотел дать ей понять, что она переступила черту.
– Один раз я задумывался об этом, но все же не сказал бы, что к свадьбе было близко. – Он поднес спичку к свернутым газетам, которые засунул под решетку, и спросил: – А вы удивились, когда ваши родители развелись?
– Не особо. – Когда Макс отодвинулся от камина, чтоб было не так жарко, Кейт тоже села на пол, скрестив ноги и наклонившись, чтобы можно было смотреть на языки пламени, лизавшие кору техасского кедра цвета ржавчины. – Они разошлись сразу после того, как я поступила в колледж, продали дом, в котором я выросла, и разъехались в разные стороны. Мне было семнадцать, я специализировалась на премедикации, но сколько себя помню, я рисовала, так что летом пошла на уроки рисования, чтобы побольше узнать о методах и материалах. Однажды летом устроилась рисовать раскадровки для аниматоров, училась раскладывать изображение на слои – оказалось, что это очень полезно для медицинских иллюстраций. Я вспомнила об этом, когда вы сказали, что можно наложить друг на друга полученные срезы и сделать объемную голову. – Кейт умолкла. – Нет, я знала, что у родителей проблемы… в смысле, помимо меня. Я думаю, это просто была последняя соломинка, сломавшая спину верблюда.
– Почему вы так говорите?
Кейт уставилась на огонь, вспоминая.
– После того как мы переехали из маленького домика в центре Иллинойса в пригород Чикаго, кое-что изменилось. Мне тогда было десять лет. Новая школа оказалась намного больше, и учителя разрешали детям разговаривать в любое время. Я не сразу поняла, что делать. Один из учителей постоянно обвинял меня в том, что я невнимательна, и заставил меня сесть на первую парту, словно я отсталая. Мама решила, что у меня что-то не то со слухом, и водила меня по врачам, но те сказали, что с ушами у меня все нормально. Отец обвинил меня в том, что я делаю это лишь для того, чтобы поднять суматоху и привлечь внимание. В любом случае, с этого начались все раздоры.
– Делали «это»? Что – «это»?
– Я не знаю… упускала все.
– Вы это имели в виду, когда сказали, что уж точно знаете, что не глухая?
Кейт кивнула:
– За все эти годы меня часто обследовали, и всегда – с одним и тем же результатом. Со слухом у меня все в порядке.
– Вы не много пропустили, если в семнадцать пошли в колледж, уж не говоря о мединституте. – Щелкнуло кедровое полено, во все стороны полетели искры, Сэм убежал за диван. Кейт хотела подняться, но Макс взял ее за руку и положил ее ладонь между своими, чтобы она не уходила.
– Все нормально. Расскажите мне, что происходит, когда вы «что-то упускаете».
– Наверное, я легко отвлекаюсь, потому что… то есть, иногда кажется, что я просто теряю нить разговора. В основном когда происходит слишком много событий одновременно, или когда шумно. Я как будто не могу сосредоточиться или сфокусировать мысль, или… не знаю, сложно описать.
Макс кивнул, помолчал, и Кейт пожалела, что вообще открыла рот. Ей не хотелось, чтобы Макс думал, будто она пытается оправдаться за то, в чем сама виновата. Но она ведь не нарочно. Иногда удавалось предсказать, когда это случится, иногда нет. В этом и заключалась самая большая проблема. Но Кейт на самом деле не понимала, в чем именно проблема, осознавая лишь то, что что-то не так.
– Кейт, я не знаю, как это сказать, – начал Макс, не глядя на нее. Она слышала такое и раньше, и знала, чего ждать – очередной совет собраться. Стараться еще больше. – Но из вас получился бы чертовски хороший врач, благодаря вашим аналитическим способностям и внимательности. Если вы когда-нибудь поймете, что хотите вернуться, – у меня тут среди медиков много друзей, и я за вас в любой момент готов замолвить словечко. – Кейт смотрела прямо вперед, боясь, что неправильно поняла его слова. – Но мне, естественно, не хочется, чтобы пропал другой ваш талант – ваш личный способ выражать идею с такой гибкой жизненной силой. Этому вас не учили. Это рождается бл
|
|
|
