Торжество хорошего среднего вкуса

Агрессивно-пассивный гламур

Дмитрий Голынко-Вольфсон

Ли Бовери. "Съемка VI/Вид 31/Март 1992", Цифровая печать, 92 x 152,40 см. Предоставлено автором и Галереей Perry Rubenstein, Нью-Йорк. Фото Фергус Гир

Торжество хорошего среднего вкуса

Большое выставочное шоу, если оно претендует на публичный и медиальный успех, сегодня неминуемо работает с эстетикой фешенебельного гламура, по сути, гарантом коммерческого и массового признания. Нюанс в том, что работа с эстетикой гламура, будучи даже критичной или нетерпимой по отношению к нему, непременно перерастает в работу в эстетике гламура, в апеллирование к наиболее модным сейчас эмблемам глобальной потребительской культуры. Вторжения на поле гламура приводят к превращению и традиционалистского, и заведомо новаторского произведения в престижный рыночный объект. Гламур сегодня – продукт глобализационных технологий, направленных на унификацию и усредненность любых поставляемых на художественный рынок символических ценностей. Экспансия гламура во многие сферы культурного производства зачастую "держит под колпаком" всех участников художественного процесса: и художника, и критика, и зрителя, и куратора, заставляя их подстраиваться к ценностным критериям, диктуемым новыми гламурными тенденциями.

Авторитарность гламура и его стремление безраздельно контролировать большинство зон культурной активности убедительно показаны в книге Джона Сибрука "Ноубрау". Триумфальное "нашествие" гламура продемонстрировано Сибруком на примере редакторской политики "Нью-Йоркера", отказывающейся от элитарных обзорных эссе ради злободневных репортажей об институте демократических звезд: киноактеров, моделей, спортсменов, юристов и хозяев шоу-бизнеса. Автор, сам сделавший громкую карьеру в "Нью-Йоркере", проводит остроумное исследование резкого "падения вкусов": высоколобый американский журналистский бомонд начинает поклоняться тому, что пользуется спросом у массовой аудитории, лоббируется медиа-магнатами и становится раскрученным брендом. Сибрук говорит о триумфе хорошего среднего вкуса, балансирующего между высоким, избирательным вкусом (хайбрау) и вкусом низким и непритязательным (лоубрау).

Введя в интеллектуальный обиход прижившееся словцо "ноубрау", Сибрук этим неологизмом удачно охарактеризовал вкусовые предпочтения современного культурного истеблишмента. Превыше всего он боготворит то, что уже всецело захвачено медиа, включено в рейтинги, топ-десятки и хиты продаж и одновременно узаконено мнением экспертной культурной элиты. Рыночная востребованность, медиальная реклама и "путевка в жизнь", выданная компетентным кругом знатоков, позволяет культурному феномену (вне зависимости от его подлинных эстетических качеств) стать предметом обожания влиятельных референтных групп. Динамика позднекапиталистического рынка требует, чтобы фавориты и кумиры сменяли друг друга в медиальном пространстве с максимальной скоростью. Ноубрау в трактовке Сибрука есть попытка думающей среды зафиксировать изменчивые конъюнктуры и предложить подвижную шкалу ценностей, разделяемую различными социальными общностями.

В практическом ракурсе ноубрау – это установка на циничный консенсус элитарного и массового ради быстрой карьерной и финансовой выгоды. В русском контексте типичным продуктом ноубрау является апологетическое восхваление интеллектуальной средой ультралевых агиток Александра Проханова – от награждения его "Господина Гексогена" премией "Национальный бестселлер" до выхода его антипутинского "Политолога" в оформлении Георгия Острецова. Реакционный советский романист и одиозный колумнист "Завтра" в 90-е неоднократно обвинялся в дилетантстве и графоманском стиле, превращающих его политические фельетоны в образцы "дурновкусия". Именно такое гипертрофированное понижение планки качества делает Проханова культовым персонажем 2000-х. Ведь в его транслирующих социальную паранойю текстах достигается оптимальная комбинация элитарного (политического протеста) и массового (безграмотного косноязычия). Оттого романы Проханова и становятся маркетингово прибыльными примерами ноубрау (правда, Александр Иванов, публикуя Проханова в "Ad Marginem", снабжает его книги грифом "Трэш", дабы подчеркнуть ироничную дистанцию культурной среды от ею же состряпанного коммерческого чудища).

Желчная аналитика Сибрука претендует охватить в основном метаморфозы вкуса в среде статусных нью-йоркских культурных арбитров. Сибрук уверен в американской культурной гегемонии; сдавание интеллектуальных позиций, пропагандируемое на Сороковых улицах, воспринимается им подобной спущенной сверху мировой "обязаловке". Отчасти с ним солидарен Борис Гройс: он предлагает емкий термин "поп-вкус", подразумевающий стандартизацию вкусового многообразия в глобальном сообществе ¹. Главенствующей оценочной категорией теперь делается не онтологическая или экзистенциальная содержательность произведения, а его медиальная популярность, частота попадания в рейтинги и значимые объемы продаж. Шаблонный голливудский блокбастер превозносится поп-вкусом, если он приносит миллионные кассовые сборы и одновременно проникает в интеллектуальный дискурс в качестве заслуживающего уважения примера респектабельной масскультуры.

С одной стороны, насаждение усредненных оценочных трафаретов, диктуемых поп-вкусом, для глобального медиа-пространства может оказаться и вполне конструктивным фактором. Сегодня масштабные выставочные проекты кочуют вместе с сопровождающим их "символическим классом" художников и критиков по самым разнообразным номадическим траекториям, от Сингапура до Буэнос-Айреса, от Мельбурна до Кливленда. Рекордная скорость таких передвижений зачастую не учитывает локальной специфики того или иного региона, где этот проект должен вступить в резонанс с местным ландшафтом. Далеко не секрет, что процессы глобализации старательно поддерживают экономическое и культурное неравенство различных регионов. Выработка общих критериев вкуса (даже при условии главенства поп-вкуса) позволяет частично исправить ситуацию информационного дисбаланса и установить диалог с Другим на основе общепонятного оценочного языка.

С другой стороны, превалирование заниженных клише, навязываемых усредненным поп-вкусом, приводит к тому негативному моменту, что Гройс называет "глобалистским конформизмом". Глобалистская культурная политика требует от интеллектуала отказаться от индивидуальных приоритетов или служения универсальным догмам и разделять публичные пристрастия, если они востребованы рынком и растиражированы медиальными технологиями. Современный интеллектуал, идя на компромисс с диктатом рынка и утверждаемыми масс-медиа установками на понижение, вынужден восторгаться произведениями, где максимально сглажен конфликтный заряд, где наглядно торжествует золотая середина и культ умеренности. Где протестный потенциал уступает место карнавальному обыгрыванию революционных символов. Где все рискованные или чреватые непримиримой конфронтацией мотивы старательно сглажены. Где все должно просто незамысловато нравиться, не подталкивая к строгому и дисциплинированному самоанализу.

Гламур сегодня – это еще и мощнейший инструмент оболванивания, зомбирования и саботажа внятных сопротивленческих усилий. Пафос гламурного лоска начинает практиковаться художниками, чьи работы ранее служили эталонами контркультурного бунтарства, маргинального поведения или отчаянного протеста – от молодого британского искусства 90-х, Дэмиана Херста и братьев Чэпмен до Олега Кулика, "Синих носов" и АЕС+Ф, если обратиться к русской художественной сцене. Гламур в 2000-е уже не игровая эстетическая провокация, вроде китча или кэмпа, а сверхуспешная глобальная стратегия со своими стратегиями и со своей артибутикой.

Стратегии гламура нацелены на приравнивание взвешенного, серьезного высказывания к поверхностному и красочному глобалистскому трэшу. Привилегированное положение таких стратегий приводит к тревожным трансформациям не только в системе современного искусства, но и в социальной психологии, и в сексуальности, если вспомнить холодного, рафинированного метросексуала, изобретенного в книгах Марка Симпсона. Психотические эффекты, вызванные агрессивным натиском гламура, запечатлены в романе Брета Истона Эллиса "Гламорама" или в серии фотографий Люсинды Девлин, где абсолютно стерильные изображения электрических стульев в тюрьмах разных штатов разоблачают "непристойную изнанку" прилизанного и ханжеского глобалистского благоденствия.