Языковой знак и понятие лексического значения.

В этой главе показано постепенное расширение языкового знака. Автор приводит концепцию Соссюра, согласно которой языковой знак- двусторонняя единица. Ей противостоит знаковая теория Ч.Морриса <…>, которая первоначально сложилась в семиотике, а в недавнее время, в существенно пересмотренном и дополненном виде, была перенесена в лингвистику (Мельчук 1968). В рамках этой теории языковой знак характеризуется не только именем (означающим) и семантикой (означаемым), но и еще двумя параметрами – синтактикой и прагматикой.

Более расширил это понятие Л.В.Щерба, полагавший, что специальные термины имеют разные значения в общелитературном и специальном языках. «Прямая (линия) определяется в геометрии как «кратчайшее расстояние между двумя точками». Но в литературном языке это, очевидно, не так. Впоследствии Р.Халлинг и В.Вартбург, разрабатывая систему и классификацию понятий для идеологического словаря, поставили себе целью отразить в ней «то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носителя языка и основано на донаучных общих понятиях, предоставляемых в его распоряжение языком» (Халлиг и Вартбург 1952; XIV). Это представление о мире они назвали «наивным реализмом». Те же идеи легли в основу рассмотренных нами в первой главе лексикографических опытов ряда московских лингвистов. <…>

Чтобы правильно истолковать значение слова цепенеть, относящегося к замирать приблизительно так же, как исступление относится к возбуждение, экстаз – к восторг, паника – к страх, мы должны мысленно нарисовать более сложную картину человеческой психики, включающую представление о двух типах принципиально различных устройств: а) устройствах, с помощью которых мы чувствуем (душа, или сердце), логически осваиваем мир (ум) и физически ведем себя (тело); б) устройствах, следящих за нашим поведением и контролирующих его (воля).

Задача лексикографа, если он не хочет покинуть почвы своей науки и превратиться в энциклопедиста, состоит в том, чтобы вскрыть эту наи­вную картину мира в лексических значениях слов и отразить ее в системе толкований. Первые попытки в этом направлении показали, насколько непростой является эта задача. Казалось бы, употребление русских слов высота, высокий, низкий вполне регулируется следующими словарными толкованиями: высота = 'протяженность предмета снизу вверх', высокий = ' большой в высоту', низкий = 'небольшой в высоту'. Однако анализ свя­занной с ними наивной геометрии показывает, что в языке существует более сложная система правил употребления этих слов, отражающая раз­ные особенности их значения, которой превосходно владеют и интуитив­но пользуются в речевой практике носители русского языка.

Далее показывает автор отличие наивной картины мира от научной. Наивные картины мира, извлекаемые путем анализа из значений слов разных языков, могут в деталях отличаться друг от друга, в то время как научная картина мира не зависит от языка, на котором она описывается. С «русской» точки зрения диван имеет длину и ширину, а с «английской», по свидетельству Ч. Филмора, — длину и глубину. Положения о наивной и научной картине мира (и, естественно, о наивной и научной физике, психологии, геометрии, астрономии) имеют принципиальный смысл. Дело в том, что программа описания значений слов с помощью конечного и не слишком большого набора простейших понятий, провозглашенная еще Лейбницем, в новейшее время подверглась критике, как совершенно утопическая <…>, поскольку она равносильна описанию всего энциклопедического свода человеческих знаний.

В конце книги Апресяном рассмотрена прагматика знака. К ней относится широкий круг явлений, начиная от экспрессивных элементов значения, которые в разное время или разными авторами назывались Gef ü hlswert, feeling, tone, valeur é motive, семантические ассоциации, ассоциативные признаки, кон­нотации и т. п., и кончая теми модальными компонентами значения (связанными не с описываемой ситуацией, а с ситуацией общения), кото­рые А. Вежбицка описывала как модальную рамку высказывания, а Ч. Филмор — как пресуппозиции. Все эти признаки обладают тем общим свойством, что характеризуют отношение говорящего или адресата сооб­щения к описываемой знаком действительности. Однако разные прагма­тические элементы надо, по-видимому, фиксировать в разных зонах опи­сания знака.

Исследование начинается с семантических ассоциаций, или коннотаций, — тех элемен­тов прагматики, которые отражают связанные со словом культурные пред­ставления и традиции, господствующую в данном обществе практику ис­пользования соответствующей вещи и многие другие внеязыковые факто­ры. Они очень капризны, сильно различаются у совпадающих или близ­ких по значению слов разных языков или даже одного и того же языка. Со словом ишак, например, ассоциируется представление о готовности безропотно работать (ср. работает, как ишак; хороший ишачок, Я вам не ишак тянуть за всех (Не стану ишачить за всех)),а со словом осел — его точным синонимом в главном значении — представление об упрямстве и тупости (упрямый или глупый, как осел; Ну и осел же ты; Довольно ослить! и т. п.). У существительного собака есть коннотации тяжелой жизни (собачья жизнь, жить в собачьих условиях), преданности (смотреть соба­чьими глазами)и плохого (Ах ты, собака!, собачья должность); у суще­ствительного пес — холопской преданности (сторожевой пес царизма)и плохого (песий сын); у существительного сука — плохого (сучьи дети); наконец, у существительного кобель — похоти (Когда же ты образумишь­ся, кобелина проклятый?).

Коннотации должны записываться в особой прагматической или коннотативной зоне соответствующей словарной статьи и служить опорой при толковании таких переносных значений слова, которые не имеют общих семантических признаков с основными значениями.

Что касается тех прагматических элементов знака, которые были на­званы модальной рамкой и в которых отражена оценка описываемой си­туации говорящим или слушающим, то они, как это было предусмотрено А. Вежбицкой, должны включаться непосредственно в толкование слова: Даже А действовал = 'Другие действовали; А действовал; говорящий не ожидал, что А будет действовать'. Целый X (в предложениях типа Он съел целых два арбуза, Ему целых три года, Он принес целых 10 книг) = ' X, и говорящий считает, что это много'. Только X (в предложениях типа Он съел только два арбуза, Он только капитан, Он принес только 10 книг) = ' X, и говорящий считает, что это мало'. Как видим, необходимым элемен­том лексического значения всех этих слов является оценка говорящим вероятности ситуации; она-то и образует в данном случае модальную рамку значения.

Значения других слов имплицитно содержат в себе ссылку не на гово­рящего или слушающего, а на воспринимающего, наблюдателя — еще од­но лицо, тоже постороннее по отношению к непосредственным участникам описываемой ситуации..

Введение в толкование модальной рамки, конечно, усложняет его, но утрата простоты в данном случае отражает реальную сложность, многослойность объекта.

Различие между семантикой знака и той частью его прагматики, кото­рая хотя и включается в толкование в виде модальной рамки, но пред­ставляет собой объект принципиально другой природы, проявляется объективно. Одно и то же смысловое различие порождает совершенно различные семантические отношения между зна­ками в зависимости от того, входит ли оно в семантику знаков или в их прагматику (модальную рамку). Противопоставление 'больше' — 'меньше' порождает антонимию, если оно входит в семантику знаков; если же оно входит только в их прагматику (см. выше толкование слов целый и толь­ко),то антонимического отношения не возникает.

В итоге получилось, что можно эксплицировать понятие лексического значения: под лексическим значением слова понимается семантика знака (наивное поня­тие) и та часть его прагматики, которая включается в модальную рамку толкования. Лексическое значение слова обнаруживается в его толкова­нии, которое представляет собой перевод слова на особый семантический язык.

Библиография

1) Ю.Д.Апресян. Избранные труды. Том 1. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1995, стр. 3-69.