 |
Ракоци сен-жермен Франциск 8 глава
|
|
|
|
– Люди смертны, мой император,- быстро сказал Юст.- Если упомянутые посредники к моменту обнародования наших выводов уйдут из жизни, эти выводы невозможно будет оспорить.- Он ждал, затаив дыхание. Это был авантюрный ход, способный как возвеличить его, так и стереть в порошок.
– Уйдут из жизни? – спокойно произнес император, остановив взор на какой-то точке, находящейся далеко за пределами беседки, увитой виноградной лозой.- Это рискованная затея.
– Не более, чем другие твои начинания, государь,- парировал Юст. Смелый шаг, но он подтолкнул Веспасиана к вопросу.
– Сколько уйдет времени на сбор информации?
– Месяцев шесть-восемь.- Юст закусил удила и решил дожать ситуацию.- А риск можно свести к минимуму, если во главе этого дела поставить твоего старшего сына и верных ему людей. С людьми этими, кстати, после того как все будет запротоколировано и должным образом… обустроено, тоже может что-нибудь приключиться. Тогда никто не изобличит тебя, государь.
– Кроме Корнелия Юста Силия,- мягко заметил Веспасиан.
– О государь! – Юст опешил, у него заныло под ложечкой. Охваченный сильным волнением, он привстал со скамьи.- Понимаю. Ты полагаешь, что я ищу личной выгоды, и хочешь поймать меня за руку? Что ж, отлично. Я отдал Риму большую часть жизни. Почему бы мне не отдать ее целиком? – Он выпятил подбородок и приосанился, ничуть не бравируя, хотя и знал, что сейчас решится его судьба. Веспасиан хохотнул.
– Сядь, Юст. Во имя стрел Аполлона. Садись же. Он иронически наблюдал, как Юст садится, держа спину неестественно прямо и отвернув в сторону окаменевшее от почти непритворной обиды лицо.
– Нет нужды разыгрывать передо мной этот спектакль. Я отдаю себе отчет в том, что ты рвешься к власти. Можно ли принадлежать к клану Силиев и не бороться за власть? Нет, как нет и ничего плохого в твоих амбициях, если только твои замыслы не простираются чересчур далеко. Пожелай ты порфиры, и между нами возникли бы трения, но пока твои действия не выдают в тебе безрассудства. Я приму твой план, если ты согласишься войти в мой личный совет. Мне нужны остроумные люди. А ты, безусловно, остроумен и проницателен, ибо сумел продержаться в сенате столь долго.- Он уперся локтями в колени и наклонился вперед.- Обдумай мое предложение. Ты можешь вознестись высоко. Так высоко, что станешь первой фигурой в империи – после меня, разумеется, и моих сыновей. Ты получишь огромную власть и вместе с ней возможность обогащаться. Я буду смотреть на это сквозь пальцы, если ты не зароешься и не переступишь известную черту.
|
|
|
– Государь,- заговорил Юст, встревоженный размахом посулов и угадывая за ними возможный
подвох.- Мне кажется, ты не вполне верно оцениваешь меня. Ты прав в одном; я хотел бы иметь побольше возможностей влиять на политику Рима Мне давно надоело смотреть, как алчность и себялюбие расшатывают империю и подминают ее под себя. Что до богатства, то я не беден и не рвусь к новым землям и жирным кускам. Если тебе и впрямь хочется меня возвеличить, то мне требуются гарантии прочности моего положения.
– Какие же? – спросил с долей скепсиса озадаченный Веспасиан. Вскружить голову Юсту не удалось, и это в какой-то степени было ему неприятно.
– Чуть раньше у нас заходил разговор о моей жене,- сказал Юст.- Возможно, тебе известно, что мы с ней живем порознь. Я пока еще не располагаю вескими доказательствами ее недостойного поведения, но доподлинно знаю, что у нее много любовников, и вижу, как за моей спиной шушукаются рабы. Когда у меня на руках будет достаточно улик для развода, дашь ли ты согласие на мой брак с одной из твоих племянниц?
|
|
|
– Обладающей правом наследования порфиры? – Веспасиан заулыбался.- Дом Флавиев небогат, захочешь ли ты взять девушку с небольшим приданым?
– Я уже говорил, что имею достаток. Альянс для меня более важен, чем деньги. О цезарь, изволь навести справки, и ты узнаешь, что я оплатил все долги семейства моей жены. Хотя корм пошел не в коня,- добавил он словно бы про себя и громким кашлем прочистил горло.- Ты хочешь закрепить порфиру за домом Флавиев на долгие времена. Я верю в успех этого замысла и хочу, чтобы клан Силиев осенила часть вашей славы. У меня нет детей, и если у тебя есть племянница, способная мне их подарить, моя заинтересованность в укреплении дома Флавиев возрастет многократно.
– Ты хочешь, чтобы твои потомки обрели право встать в очередь к тронув – Веспасиан внимательно изучил лицо Юста и удовлетворенно кивнул,- Прекрасно. Я соберу семейный совет. Если у нас найдется подходящая племянница или кузина, я дам тебе знать. Я намерен сделать ее детей условными наследниками порфиры, после детей моих сыновей. Это тебя устроит?
Юст онемел от радости и замер, не смея показать, насколько она глубока У Веспасиана два сына, но ведь они могут до трона и не дожить. И в этом случае порфиру будут носить дети Корнелия Юста Силия. Голова его закружилась, он сдвинул брови, словно бы погрузившись в раздумье.
– Благодарю, августейший. Твое предложение большая честь для меня. Но прежде, чем принять его, мне следует разобраться с женой. Ей место в борделе, а не в порядочном доме, однако пока это подтверждают лишь сплетни рабов, которые не вправе давать показания против хозяев. Позволь мне уладить дело с Оливией, после чего я буду рад вернуться к этому разговору.
Веспасиан встал.
– Прекрасно. Вижу, мы понимаем друг друга.- Он потрепал сенатора по плечу.- Я подожду, но родню все-таки извещу. Пусть подыщут тебе настоящую спутницу жизни. А с женой особенно не церемонься. В конце концов, заплати ей за развод и получишь свободу.
Юст тяжело вздохнул.
– Я уже предлагал ей это, но Оливия отказалась. Она заявила, что не доставит мне удовольствия отделаться от нее.
Император смахнул со лба капельки пота
– Возможно, тебе стоит к ней подступиться еще раз? Предложение повисло в воздухе, напоенном приторным ароматом созревшего винограда
|
|
|
– Я попытаюсь. По-человечески мне ее жаль.- Юст понимал, что палку перегибать не стоит. Существуют вещи, к которым римлянин обязан относиться с философским терпением. Например, к беспутному поведению потаскухи-жены.
– Это ее позор, Юст, а не твой.- Император вновь потрепал сенатора по плечу.- Жду тебя через три дня с хорошими новостями.- Он повернулся и направился по мозаичной дорожке к западному крылу Золотого дома.
Только теперь Юст позволил себе улыбнуться, и эта улыбка сулила мало приятного тому, кто ее в нем пробудил.
Письмо Веспасиану от Геркулеса Энния Перегрина, трибуна легиона «Любимцы Марса», стоящего в Понтийском Амисе [57].
«Мой император!
Здесь возникла сложная ситуация, которая могла бы показаться комичной, если бы не являла собой угрозу империи. В округе объявился человек, выдающий себя за Нерона. Он утверждает, что успел скрыться из Рима, прежде чем предатели успели его умертвить, и нашел убежище в Греции, где оставался вплоть до настоящего времени, держась в стороне от дорог и больших гарнизонов. Сейчас человек этот озабочен тем, чтобы собрать вокруг себя как можно больше сторонников и повести их на Рим.
Не секрет, что чернь любила Нерона, и любовь эта за пять лет не угасла, а возросла. Там, где его считали героем, он сделался богом, и самозванец с легкостью увлекает за собой и римлян, и местный люд. Стыдно признаться, но к нему прибиваются и некоторые легионеры. Такая пылкость неудивительна, ведь многие из заблуждающихся никогда не видели Нерона вблизи. Я же отношусь к единицам, тесно соприкасавшимся с Агенобарбом, почему, собственно, и торчу теперь на задворках империи, а не прогуливаюсь по Риму, к которому стремлюсь всей душой. Надеюсь, мой государь, ты вспомнишь об этом, когда досадный инцидент исчерпает себя!
Должен сказать, что самозванец и впрямь напоминает Нерона. Волосы у него, правда, светло-каштановые, а не белокурые, но это не имеет большого значения. Он не такой высокий, как его прототип, и не слишком искусен в игре на лире, часто сбивается и перевирает тексты поэм. Более того, его греческий имеет скорее мезийский акцент, чем культурный, афинский, и все же сходство разительное, весьма убедительное для многих.
|
|
|
Предупреждаю, мой государь, человек этот не шутит. Он умен, хитер, он намерен воссесть на трон, он уже сейчас носит одежду с пурпурной императорской полосой, словно имеет на это право. Если восточные легионы решатся его поддержать, дом Флавиев пошатнется. Напоминаю, что северные легионы возвысили Тальбу, Отона, Вителлия, а легионы египетские (вкупе с пшеницей!) помогли победить тебе. Скаждым днем слава самозванца всеширится, и без поддержки центра периферия не устоит. Не мешкай и накажи этого человека, или появятся новые лже-Нероны, усугубляя несчастья, в которые ввергла империю гибель подлинного Агенобарба.
Озаботься этим как можно скорее, мой государь. На носу зима, корабли застрянут в портах, а время не терпит. Каждый день промедления привлекает к противнику все больше людей. Дело безотлагательное, угроза вполне реальна.
Собственноручно
Геркулес Энний Перегрин,
трибун. Амис,
24 октября 823 года со дня основания Рима».
ГЛАВА 11
Когда Сен-Жермен кончил играть и отступил от высокой египетской арфы, в обеденной зале послышались разрозненные хлопки. Прикоснувшись правой рукой к груди, исполнитель выразил собравшимся свою благодарность. В этот вечер он был одет в египетском стиле и даже в жестах подражал музыкантам древней страны фараонов и пирамид. Хозяин дома приказал наполнить свою чашу вином и похвалил:
– Восхитительно! Я был в Египте, но ничего подобного не слышал и там!
– Благодарю тебя, Тит,- откликнулся Сен-Жермен.- В этой стране есть много вещей, которые римлянам не очень-то внятны.
– Похоже на то,- согласился Тит, прихлебывая вино.- Спой-ка нам еще что-нибудь, в той же манере.
Развязность тона императорского сынка покоробила Сен-Жермена Отказывать молодому цезарю было нельзя, но и потворствовать подобному обращению не хотелось.
– Думаю,- непринужденно сказал он, отыскав компромисс,- что не стоит долее утомлять публику египетскими напевами. Пожалуй, я исполню что-нибудь римское – близкое многим и не уступающее тому, что звучало. Вот песня… стихи сочинил Гай Валерий Катулл, а музыка принадлежит ветру и морю.
Одна из патрицианок в полупрозрачной тоге капризно повела обнаженным плечом.
– Но он слишком мрачен,- запротестовала она.- Вечные жалобы, слезливость, нытье. Куда приятнее песни Овидия! Пусть будет Овидий.
Тит вопросительно поднял брови.
– Так что же?
|
|
|
– Полагаю, то, что я собираюсь исполнить, никому не покажется чем-то слезливым,- откликнулся Сен-Жермен со сдержанной полуулыбкой. У него не было настроения потакать вкусам горстки пресыщенных римлян.- Никто не отрицает, что Овидий по-своему восхитителен, но его творения не дают места фантазии. К тому, что сказано, ничего не прибавить, не так ли? А в маленьких шедеврах Катулла дышит стихия.
Несмотря на недовольные возгласы дам, Тит махнул рукой и опустился на ложе.
– Как тебе будет угодно, любезный Франциск. Неистового Валерия весьма ценил сам божественный Юлий. Почему бы его не послушать и нам?
Гости, устраиваясь, завозились на ложах. Строптивая жеманница, надув губы, потянулась к чаше с вином.
Сен-Жермен какое-то время ждал, извлекая из арфы едва слышные звуки, потом прислонил инструмент к плечу.
Катулл измученный, оставь свои бредни:
Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.
Возня затихла. Римляне замерли, прислушиваясь к напеву. Завладев вниманием публики, Сен-Жермен взял два сложных, но не наполненных смысловой нагрузкой аккорда, лишь вторящих его мерному речитативу.
Сияло некогда и для тебя солнце,
Когда ты хаживал, куда вела дева,
Тобой любимая, как ни одна в мире.
Забавы были там, которых ты жаждал,
Приятные – о да! – и для твоей милой.
Первая вариация была легкой, насмешливой, даже игривой. Мужчины понимающе заулыбались, щечки женщин порозовели.
Сияло некогда и для тебя солнце,
Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.
Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,
Будь мужествен и тверд, перенося муки.
Прощай же, милая! Катулл сама твердость.
Не будет он, стеная, за тобой гнаться.
Но ты, несчастная, не раз о нем вспомнишь.
Лейтмотивом второй вариации был гнев. Арфа, казалось, обвиняла отступницу, горечь звучала в каждой ноте, сопровождавшей резкую, отрывистую декламацию.
Собравшиеся хранили молчание. Мальчики-виночерпии превратились в статуи. В зале слышались лишь голос певца и звенящие звуки его арфы. Никто не улыбался. Никто не двигался. Никто не пил.
Любимая, ответь, что ждет тебя в жизни?
Кому покажешься прекраснее всех женщин?
Кто так тебя поймет? Кто назовет милой?
Кого ласкать начнешь? Кому кусать губы?
А ты, Катулл, терпи! Пребудь Катулл твердым! [58]
Неожиданный поворот от гнева к глубокой печали ошеломил слушателей. Одна из патрицианок вздрогнула и побледнела. Вторая нервно перебирала кольца на пальцах. Арфа и голос соревновались друг с другом, уводя мелодию ввысь.
Когда все закончилось, в зале воцарилась мертвая тишина, Потом Тит грохнул чашей о стол и взревел от восторга. Публика разразилась громом аплодисментов и одобрительных восклицаний.
– Благодарю,- вымолвил Сен-Жермен, возвращая арфу в вертикальное положение. В омутах его темных загадочных глаз плавала грусть.
– Восхитительно! Великолепно! Хотелось бы мне, чтобы наши придворные музыканты умели так вот играть.- Наследник Веспасиана покинул свое ложе, добрался, спотыкаясь, до подиума и ухватился за плечо исполнителя.
– Такое можно слушать и слушать.
– Я запишу ноты для твоих оркестрантов,- слегка отстраняясь, кивнул Сен-Жермен. Тит, убирая руку, потряс головой.
– Нет, не стоит. В них нет артистизма. Обучи лучше меня. Я все запомню.- Он потянулся к арфе.- Ох, какая она большая!
– И очень древняя,- сказал Сен-Жермен. Тит ухмыльнулся и спрятал за спину руки.
– Тогда ее лучше не трогать. У нее удивительное звучание. Я потрясен.
Сен-Жермен улыбнулся.
– Это подарок.- Чтобы переменить тему, он движением подбородка указал на гостей.- Я думаю, им понравятся акробаты. Когда прикажешь начать?
– Акробаты? – спросил озадаченный Тит.- Ты хочешь сказать, что привел с собой акробатов?
– Да, и весьма одаренных. Это мои рабы. К сожалению, их только четверо. Двоих из этой труппы арестовали. Вместе с прочими аренными рабами – в июне.- Сен-Жермен произнес эти слова внешне бесстрастно, но был удовлетворен замешательством, мелькнувшим в глазах собеседника.
– Прекрасно, прекрасно,- произнес неуверенно Тит.- Однако время уже позднее…
– Это не имеет значения. Они скромны и послушны,- сказал Сен-Жермен.- Я не намерен докучать тебе, августейший, но все же мне хотелось бы знать, в чем обвиняются их арестованные товарищи.- Он смотрел в сторону, так чтобы сын императора не мог распознать всей глубины его беспокойства- Я не могу бросить их на произвол судьбы. Эти люди – мои, и у меня по отношению к ним имеются определенные обязательства.
– Обязательства? – Тит засмеялся в ответ, потом умолк, видя, что собеседник не вторит ему.- Они ведь как вещи. Чем человек может быть обязан вещам?
– Многим,- сказал Сен-Жермен.- Позволь пригласить акробатов. Ты не разочаруешься в них.
Тит неопределенно кивнул.
– Акробаты. Прекрасно. Откуда они?
– Из сарматского Пантикапея [59]. Рим вряд ли видел что-то похожее.- Сен-Жермен знал, что жители
вечного города падки на новизну.- Обычно они выступают с медведями, но у них есть и другие трюки… для показа в интимном кругу.
– Замечательно,- произнес Тит с наигранным энтузиазмом.- Мы непременно посмотрим на них,- Он сошел с возвышения.- Я прикажу рабам унести твою арфу…
– Нет, августейший. Она чересчур хрупкая. Позволь, я управлюсь с ней сам,
– Как тебе будет угодно.- Тит, испытывая неловкость, слегка покраснел. Он не любил просителей, но сейчас его ни о чем не просили.- Я разузнаю, что можно сделать с твоими рабами. Глупо держать их в тюрьме. Все, разумеется, вздор, но осторожность есть осторожность.
Сен-Жермен бережно поднял арфу.
– Конечно. Тебе незачем мне что-либо объяснять.
Тит нахмурился.
– Идет следствие. И формально оно еще не окончено. С чужеземцами все сложнее, чем с римлянами. С местными рабами мы быстро разобрались.
– Тит!
Он раздраженно повернулся на оклик.
– Что такое, Статилия? Пышная патрицианка потупилась.
– Ничего. Пустяки.
– Я подойду к тебе позже.- Отпрыск Веспасиана вздохнул и с кислой улыбкой сказал: – Эта женщина. Она думает, что, переспав со мной, обеспечит своему муженьку губернаторский пост в Лузитании, и пыхтит от притворной страсти. Но губернаторов назначает отец. Пусть пыхтит перед ним.
– Но ты,- осторожно ответствовал Сен-Жермен,- молод, красив. Не удивительно, что она предпочитает тебя.- Грубая лесть, однако тщеславие Тита ее проглотило. Он самодовольно хмыкнул.
– Ну, если бы она догадалась подослать ко мне своего сына… Ты видел его? Ему четырнадцать, он грациозен и сложен, как молодой бог. Он мог бы стать достойным соперником Береники.- Наследник Веспасиана дружески потрепал собеседника по плечу.- Впрочем, ты вряд ли это поймешь. Как и многие чужестранцы. Вы ведь хотите либо мальчиков, либо женщин, но одновременно к тем и другим вас почему-то не тянет.
– Отнюдь. В какой-то мере природа твоих влечений мне внятна, и даже близка,- заметил с едва уловимой иронией Сен-Жермен.
– Да? – оживился Тит.- Это довольно странно. Ведь то, что свойственно римлянам, мало свойственно…
– …Чужестранцам,- закончил за него Сен-Жермен, надеясь удержать августейшего собеседника от разглагольствований на скользкую тему.- Не следует ли позвать акробатов?
– Да-да! – Наследник Веспасиана кивнул ожидающим у двери рабам.- Этот человек привел с собой трюкачей. Сходите за ними.
Сен-Жермен сошел с возвышения.
– Я отнесу инструмент в колесницу и тут же вернусь.
– Тебе приготовят ложе.- Поколебавшись, наследник добавил: – Я сделаю что-нибудь для твоих людей, Сен-Жермен. Со временем. Мне, как префекту преторианской гвардии, подвластно многое, однако следует соблюдать приличия, чтобы не вызывать нареканий со стороны отца. Дай мне несколько месяцев, и все будет в порядке.
– Несколько месяцев уже миновали,- откликнулся Сен-Жермен.
– Знаю.- Тит нахмурился, теребя складки тоги.- Но дело сложное и сопряжено с определенными трудностями…- Он осекся, сердясь на то, что его вынуждают оправдываться, и подвел под разговором черту: – Как только на мой стол ляжет первый отчет дознавателей, я повелю прекратить следствие, и ты сможешь подать прошение об освобождении этих рабов.
– Буду весьма признателен,- сухо произнес Сен-Жермен, думая о Кошроде. Бедному персу приходится сейчас нелегко. Правда, его поместили в одну камеру с Тиштри, и та уж наверняка не отказывает ему в минимальной поддержке, а может быть, даже делит с ним ложе… Сен-Жермен вздрогнул, нахмурился и отогнал эту ни к чему не ведущую мысль. Он сделал жест, походящий на сдержанный полупоклон, и быстро пошел к выходу из банкетного зала.
Аумтехотеп ожидал в колеснице.
– Ну, что тут творится? – спросил Сен-Жермен, передавая ему арфу.
– С императором ужинают десять патрициев, но все это люди пустые и не имеющие влияния. Тех, кто у Тита, ты видел сам. Недавно во дворец вошли шесть преторианцев, но в этом нет ничего необычного.- Раб помолчал, и в его бесстрастных глазах промелькнула легкая тень.- Домициан совещается с Юстом.
Сен-Жермен вскинул брови.
– Где?
– Не знаю. Я попытался выведать это у одного из поварят, но тот нагрубил мне.- Он пристегнул арфу к бортику колесницы ремнями.- Тит и Домициан недолюбливают друг друга. Юст, мне кажется, раздувает эту вражду.
– Похоже на то,- кивнул Сен-Жермен.- Но… зачем? Какая ему от этого выгода? Он не родственник Флавиям и в наследники не проходит. Чего добивается Юст? – Вопрос был риторическим и ответа не требовал.
– Господин говорил с Титом? – помолчав, спросил египтянин.
– Говорил, но есть ли в том толк? – Сен-Жермен вздохнул.- Тит горазд на обещания, и не скор на их исполнение…
Аумтехотеп промолчал и тут.
– Если бы следствие двигалось побыстрее, но оно идет ни шатко ни валко.- Сен-Жермен облокотился на поручень колесницы и устремил взгляд в зимнее небо.- К утру будет дождь.
– Господин намеревается посетить тюрьму? – спросил египтянин.
– Пожалуй. Это сопряжено с риском, но ничего не поделаешь. Риск существует и так.
– Не лучше ли пойти туда мне?
Вопрос повис в воздухе, вызвав затяжное молчание.
– Я понимаю, чем это грозит,- сказал Аумтехотеп.- Если они арестуют меня, дело совсем осложнится. Но господин, сообщающийся с преступниками, неминуемо навлечет подозрения на себя.
Египтянин умолк. Сен-Жермен надолго задумался.
– Ты прав,- с усилием произнес он.- Мой визит в тюрьму чреват многими неприятностями. Но я не хочу вовлекать в это дело тебя.
– Когда ты забрал меня из храма Тота,- отстранение произнес Аумтехотеп,- я был уже мертв. Ты вернул меня к жизни, и с тех пор я нахожусь при тебе. Сделай ты меня подобным себе, все было бы по-другому. Ты не мог этого сделать, но нашел иной выход, и вот я обманываю Анубиса [60]несчетное количество лет. Я не такой, как ты, но в чем-то похож на тебя. Мне будет приятно оказать тебе помощь.
На этот раз молчание длилось и длилось.
– Аумтехотеп! – сказал наконец Сен-Жермен и смолк.- Почему ты всегда прав, старина? Поступай как сочтешь нужным.- Его небольшие руки крепко сжали поручень колесницы.- Но… будь осторожен.- Он хотел сказать что-то еще, однако сдержался и, разжав пальцы, отступил на пару шагов.- Продолжай наблюдать, пока я не вернусь. И если сумеешь выяснить, о чем говорили Юст Силий с Домицианом…
– Я тут же дам тебе знать,- заверил Аумтехотеп.
– Вот и прекрасно. У меня к нему накопилось многое, и ненависть – основное из чувств.- Сен-Жермен взмахнул рукой, отгоняя ненужные мысли.- Мне надо вернуться к Титу.- Его рот искривила гримаса.- Они весьма хороши – мои акробаты, а главное – молоды. Тит наверняка заинтересуется ими.
– Ты подаришь ему кого-то из них? – Аумтехотеп старался говорить безразлично.
– Нет, но намек сделаю, что может ускорить следствие. Тит жаден, он не в отца.- Сен-Жермен отошел от колесницы.- Жди меня часа через два.
– Экипаж будет готов, господин.- Теперь Аумтехотеп говорил почтительно-громко, явно адресуя свою речь досужим ушам.- Если господину вздумается задержаться, не соблаговолит ли он послать мне записку, чтобы я мог покормить лошадей?
– Ну разумеется,- откликнулся Сен-Жермен. Он уже шел в сгущавшемся сумраке к высоким дверям, из-за которых неслись смех и возгласы. Акробаты работали, и Тит не сводил с них алчно затуманенных глаз.
Письмо Константина Модестина Дата к префекту преторианской гвардии Титу Флавию Веспасиану.
«Досточтимый префект!
У меня на руках записка, касающаяся Ракоци Сен-Жермена Франциска, в которой спрашивается, не заводил ли он когда-либо со мной разговоры, указывающие на его принадлежность к врагам Рима, и не совершал ли сей чужестранец в моем присутствии чего-либо подозрительного, приводящего к подобному выводу.
Я недоумеваю, не зная, что на это сказать, ибо все действия этого человека ясно показывают, что его интересы совпадают с интересами нашей державы. Он разводит прекрасных мулов и продает их армии по более выгодным ценам, чем многие наши сенаторы. Он активно способствует играм, владея животными и возницами, его руками усовершенствован установленный в Большом цирке орган. Он поставляет патрициям редкостные диковины, причем очень недорого за это берет, и плюс к тому помогает всем обездоленным. Можно ли его в чем-то подозревать? Империя только выиграла бы, если бы все наши римляне походили на Сен-Жермена Франциска.
Чтобы ничего не укрыть, скажу, что лично знал одного человека, которому пресловутый Франциск
чем-то был ненавистен. Армянский ученый Лед Арашнур, посетивший меня два года назад, хулил указанного Франциска, утверждая, что он не вполне человек, а легендарный египетский врачеватель, обладающий секретом неизбывного долголетия. Армянин опирался в своей напраслине на россказни какою-то египетского старика, что само по себе мало с чем сообразно. Всем известно, что армяне – даже самые образованные из них - суеверные дурни, закосневшие в своих страхах перед вещами, невнятными их уму. Безусловно, было бы чистым безумием верить этой легенде. Антипатии между людьми - обычная вещь, но даже если мы предположим, что наш Франциск - странное существо, неспособное пересечь бегущую воду или выдерживать солнечный свет, то придем к совершеннейшей несуразице. Весь Рим наблюдал Сен-Жермена в дневное время, а если бы его пугала вода, зачем бы он поселился неподалеку от Тибра?
В записке упоминается о рабах, принадлежащих Франциску и арестованных по обвинению в бунтарских замашках. Во всем Риме не найдется невольников, у каковых имелось бы меньше причин бунтовать. Люди этого человека всегда сыты, живут в прекрасных условиях, с ними хорошо обращаются, и каждому дается шанс развить свой талант. Среди них нет дезертиров, беглых чужеземных наемников и гладиаторов. Кому понадобилось их обвинять? Если бы меня попросили установить степень вины этих несчастных, я бы немедленно отпустил их восвояси, повелев уплатить компенсацию их хозяину за то время, что они просидели в тюрьме.
Зачем преторианская гвардия стремится противодействовать человеку неусыпных трудов и высоких достоинств? На него поступили анонимные жалобы? Так выбросите их. Для чего доверять об-
423 лыжным наветам? Нельзя же поливать кого-либо грязью лишь потому, что он иноземец! Признаюсь, эта история весьма огорчает меня.
Мое общение с Ракоци Сен-Жерменом Франциском, хотя и довольно поверхностное, всегда было приятным. Он любезно выискивал для моих научных занятий такие древние манускрипты, о существовании которых я даже не подозревал. Он с великой готовностью направлял меня, когда я касался в своих трудах неведомых мне областей. Ну да, ну да, он знался с Нероном - да кто ж с ним не знался? Это ведь не свидетельствует о нелояльности к Флавиям, разве не так? Кроме того, он дружил с Титом Петронием Нигером и поддерживал того даже в опале; и, говорят, был с ним в Кумах, когда тот умирал. Правда и то, что Рим не всегда уживается с Дакией, родиной упомянутого Франциска, но он ведь не дак. Какая корысть ему помогать неродному народу?
Если понадобятся мои устные показания, прошу без колебаний обращаться ко мне. Я с радостью повторю все, что письменно подтверждаю в отношении столь много сделавшего для империи человека.
С величайшим уважением, собственноручно
Константин Модестин Дат.
10 декабря 823 года со дня основания Рима».
ГЛАВА 12
Чиновник был очень старым, дряблым и тучным, напоминая белую жабу, хотя у него не имелось сокровищ, которые надо стеречь. Все, чем он обладал, заключалось в кое-каких полномочиях, дававших ему, впрочем, изрядную власть. Звали его Аластором, как греческого демона мщения.
– Жалоба будет зарегистрирована,- скучно сказал он.
– Прошу прощения,- поправил его Сен-Жермен, демонстрируя преувеличенное почтение,- но это не жалоба, а протест. Я уже подавал жалобы на незаконное заключение в тюрьму моих лучших невольников. Одно дело – арестовать невинных в общей неразберихе, и совсем другое – взять под стражу навестившего их по моему приказу раба. Или вы не согласны? – Он с трудом сдерживал ярость, стараясь ее не показывать, ибо раздражение – плохое подспорье в беседах с такого рода людьми.
– История непонятная,- важно кивнул Аластор, опуская тройной подбородок на грудь.- Этот раб имел полномочия на посещение узников?
– Я разрешил ему это, и старший сын императора уверил меня, что такое возможно.
Новый важный кивок.
– Конечно-конечно. Но тут надо понять, что Тит еще не вполне знаком с тем, как делаются подобные вещи. Он должен был сначала проконсультироваться у меня. Я – старший прокуратор сената, назначенный самим Клавдием.- Старик явно гордился тем, что сумел просидеть на своем посту двадцать тревожных для римской политики лет.
– Разумеется, должен был,- согласился Сен-Жермен, борясь с новым приступом раздражения.- Но странно, не правда ли, что раб, посещавший тюрьму по моему повелению, схвачен? Это выходит за рамки общепринятых процедур. Если для такой акции имелся какой-нибудь повод, меня следовало поставить о том в известность. Ведь раб как-никак мой.
– Владельца не известили? – спросил изумленно Аластор.- Это. неправомерно. Владельцев задержанных следует оповещать о случившемся как можно скорее.
– Я живу в неподалеку от северных римских ворот, уважаемый прокуратор. И получил весть о случившемся лишь через три дня.- Сен-Жермен надеялся, что промашка тюремщиков склонит чиновника на его сторону.- Я стараюсь жить по римским законам, и меня коробит, когда отдельные римляне не выказывают к ним того же почтения.
|
|
|
