Об одной неточности в трудах классиков

Весьма тяжкие последствия повлекла за собой одна неточность классиков — рассмотрение социализма и ком­мунизма как двух стадий одной и той же общественно-экономической формации. В действительности же это совершенно разные формации, к тому же относящиеся к различным цивилизациям.

Маркс это чувствовал и после анализа капитализма, осоз­нав его неполноту (в немалой степени под воздействием процессов, происходивших в России), собрал богатейший материал для анализа особенностей азиатского способа про­изводства, но смерть помешала ему осуществить свой за­мысел. Ленин был типичным российским интеллигентом, ориентированным на Запад, но на наиболее радикальное течение европейской мысли — на марксизм. Он считал, что русский рабочий много хуже немецкого, английского или французского, но азиат был еще хуже. Слово «азиат­чина» было у Ленина синонимом отсталости и некультур­ности. Поэтому особенности азиатского способа производ­ства остались для него тайной за семью печатями.

А между тем Россия — это страна в большей степени с азиатским способом производства, чем с известным Запад­ной Европе. Русские — народ с азиатским менталитетом, с азиатской судьбой. Точнее говоря, это народ особого скла­да, народ евразийский. Пожалуй, первыми об этом во весь голос сказали в 20-е годы прошлого столетия евразийцы — небольшая группка белоэмигрантов, пытавшихся осмыслить развитие Советской России того времени.

Они в своих теоретических построениях исходили из того, что Россия — шестая часть света, ЕВРАЗИЯ — «узел и начало новой мировой культуры». России предначертан осо­бый исторический путь и своя миссия в истории. Русская национальность не может быть сведена к славянскому эт­носу, в ее образовании большую роль сыграли тюркские и угро-финские племена («без татарщины не было бы России»). Русские, в короткий исторический срок пройдя от Великого Устюга до берегов Тихого океана, навсегда стали нацией первопроходцев, «духовных кочевников», даже если оставались земледельцами. Русские — «народ-всадник», хотя бы и практикующий трехполье. Они обрели новое каче­ство — «становиться могущественной ордой». В русских землепроходцах, в размахе русских завоеваний и освоений — тот же дух, то же ощущение континента, что и у монголь­ских завоевателей, он противостоит западноевропейскому ощущению моря. Русская нация — континентальная, в от­личие от англичан, нации океанической. (Это деление на­ций на континентальные и океанические, находящиеся между собой в многовековой борьбе, лежит в основе тео­рий основоположников геополитики.) Основателями рус­ского государства были не киевские князья, а московские цари, унаследовавшие империю монгольских ханов. Рос­сия — наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. В ней сочета­ются одновременно историческая «оседлая» и «степная» стихия. Русские — имперский народ, они по своему мен­талитету гораздо ближе к казахам, киргизам или калмы­кам, до начала XX века остававшимся кочевниками, чем к европейцам. А народы, жившие в районах поливного зем­леделия, например, узбеки, к евразийским не относятся, это — типичные азиаты. Народы России образуют особую многонародную нацию, их союз сложился исторически и основывается на общей для них приверженности принци­пу социальной справедливости.

Если европейцы превыше всего ставят личность с ее неотъемлемыми правами, то русские, по мысли евразий­цев, видят себя как «симфоническую личность», нераз­рывно связанную с другими — в семье, общине, государ­стве. Русские во всем противостоят европейцам, считаю­щим себя центром вселенной, а все остальные народы «вторым сортом». Поэтому «Россия отворачивается от Европы и поворачивается лицом к Азии». Русским не­пременно придется сразиться с европейцами. Более того, русские призваны возглавить борьбу всех угнетенных народов против мирового империализма.

Евразийцы полагали, что их теория больше подходит для России, чем марксистская теория большевиков. Но и в деятельности большевиков они находили много полез­ного для страны. Поэтому некоторые евразийцы верну­лись на Родину, но были здесь репрессированы. Затем идеи евразийцев были надолго забыты, и лишь в наше время они вновь оказываются весьма актуальными.

Видимо, не случайно то, что в наши дни Евроазиатс­кий экономический союз образовали Россия, Белоруссия, Казахстан и Киргизия (Таджикистан присоединился к союзу просто из-за того, что в разгоревшейся там граж­данской войне его правящему режиму не на кого, кроме России, опереться), тогда как Украина, Молдавия, Гру­зия, Армения, Азербайджан, Узбекистан и Туркмения в него не вошли. (В реальность «единого экономического пространства» России, Белоруссии, Украины и Казахста­на я не верю.) В основе этого союза лежат не только со­ображения об экономических выгодах, но и сходство мен-талитетов русского народа и азиатских прежде кочевых народов, общность их исторических судеб. Если бы в этот союз вошли Узбекистан и Туркмения и стали бы играть в нем заметную роль, то такое межгосударственное образо­вание действительно можно было бы назвать не Еврази­ей, а Азиопой, как это предлагали некоторые юмористы.

Очевидно, что если пути развития страны с азиатским способом производства пытаются выработать, руководству­ясь теорией, основанной на опыте Европы, решения не­пременно окажутся во многом ошибочными. Поэтому се­годня важно вновь рассмотреть основные особенности со­циализма и коммунизма.

Слово коммунизм происходит от латинского communis — общий. В Средние века в Западной Европе коммунами назывались городские общины, добившиеся от сеньоров права на самоуправление. Муниципальное самоуправле­ние в период Великой Французской революции тоже именовалось коммуной (Нам больше всего известна Па­рижская коммуна 1871 года). До сих пор во Франции, Италии и некоторых других странах коммунами имену­ются поселения городского или сельского типа, образующие низшую административно-территориальную едини­цу. В Западной Европе вся общественная и экономичес­кая жизнь основывалась на коммунальном принципе. Капиталы объединялись в акционерные общества, трудя­щиеся образовывали профсоюзы. В Англии, на примере которой Маркс анализировал капитализм и вырабатывал свои представления о будущем разумном обществе, до сих пор человек — замкнутый индивид, остающийся тако­вым и дома, и на работе. То, что частная собственность священна и неприкосновенна, англосакс впитал с молоком матери. Но эти индивиды объединяются по каким-то интересам (хобби) в различные клубы, комитеты и пр. или хотя бы в пабе (пивной — об этом хорошо написано в книге Всеволода Овчинникова «Корни дуба»). Ленин наблюдал этот «коммунизм» в Швейцарии, где он провел значительную часть своего пребывания в эмиграции.

Слово социализм происходит от латинского socialis— общественный. Русский народ — народ-государственник, русский человек никогда не замыкался в границах семьи или своей округи, он всегда был очень чуток к судьбам своей страны (об этом надо писать отдельно). И частная собственность никогда не была для него идолом, которо­му надо поклоняться.

Маркс нарисовал ужасающую картину эксплуатации анг­лийского пролетариата во второй половине XIX века. Одна­ко с того времени на Западе многое изменилось. Развитие производительных сил (а также эксплуатация «третьего мира» развитыми странами Запада) позволило уменьшить степень эксплуатации рабочего класса, как и степень отчуждения работника от средств производства. В ведущих капиталисти­ческих странах восторжествовала буржуазная демократия. Трудящиеся упорной борьбой за свои права (особенно под влиянием нашей Октябрьской революции) добились уста­новления для них развернутой системы социальных гаран­тий. Нынешнее «общество потребления» далеко ушло от прежнего капитализма, так что оно выглядит как «коммуни­стическое» не только по сравнению с прежним капитализ­мом (ведь коммунизм, по Марксу, это общество, где «богат­ства польются полным потоком...»). Даже и в сравнении с недавним страдавшим от всевозможных «дефицитов» соци­ализмом это было общество изобилия. Не случайно многие советские туристы воспринимали Запад как потребительс­кий рай. Им казалось, что именно там построено общество, где «каждому по потребностям» (хотя потребности у различ­ных слоев населения, естественно, были разные). Поэтому социалистическим партиям Запада, не ставившим своей це­лью свержение существующего строя, а нацеленным на борь­бу за улучшение жизни трудящихся в его рамках, больше подошло бы название коммунистических.

Напротив, в России социал-демократическая рабочая партия сразу же поставила своей конечной целью полное ниспровержение строя, основанного на частной собствен­ности и эксплуатации человека человеком. Придя к вла­сти, она немедленно провела национализацию всех известных тогда средств производства. Государство стало, по существу, единственным собственником всего. Общена­родная и государственная собственность воспринимались почти как синонимы. Такой партии гораздо больше под­ходит название социалистической. Она и называлась со­циал-демократической, пока Ленин не предложил сме­нить ее название, именовать ее коммунистической парти­ей, потому что термин «социал-демократия» был опош­лен и дискредитирован предателями интересов трудящих­ся — вождями партий II Интернационала.

А что касается коммунизма по Марксу («богатства пол­ным потоком»... и «по потребностям»), то его нужно отне­сти к области утопий. Маркс жил в эпоху, когда люди еще не столкнулись с угрозой гибели цивилизации в результате экологического кризиса. Маркс считал природу неисчер­паемой кладовой ресурсов. А сейчас ясно, что если бы все современное человечество стало жить хотя бы по нынеш­ним американским стандартам (коттедж на семью из четы­рех человек, два-три автомобиля и пр.), то эта экологичес­кая катастрофа уже произошла бы, и на Земле из живых существ остались бы только крысы да тараканы.

Коммунизм — не строй, а тенденция, характеризующая образ жизни на Западе. Социализм — не строй, а тенден­ция, характеризующая строй жизни на Востоке. Советс­кий строй нельзя просто именовать социализмом (в совре­менном мире существует множество разновидностей со­циализма, можно даже сказать, что весь мир в той или иной мере прошел через социализм), ни тем более комму­низмом. Примечательно, что как только правящие круги развитых стран Запада при наступлении критической си­туации ставили экономику под государственный контроль (например, когда Ф.Д.Рузвельт проводил меры антикри­зисного характера в годы Великой депрессии в США), их противники немедленно поднимали крик о «ползучем со­циализме». В известной мере можно считать, что вторая половина XX века прошла под знаком борьбы западного коммунизма против восточного социализма.

Эти рассуждения могли бы показаться чисто терминоло­гическими упражнениями, если бы они не имели прямого отношения к оценке ситуации, сложившейся в настоящее время в стране и в мире. Вдумайтесь: и Маркс, и Энгельс, и Ленин считали, что социализм — это первая фаза комму­низма, период перехода от капитализма к коммунизму. И вот в 1936 году Сталин заявил, что социализм в нашей стране в основном построен, то есть первая фаза коммунизма окончилась. Но второй, высшей его фазы почему-то не на­ступило. Страна оказалась зависшей в какой-то «полутор­ной» фазе коммунизма. И советским идеологам пришлось всячески изворачиваться, придумывать какой-то период пе­рехода от социализма (который сам был назван классиками периодом перехода) к коммунизму. Поскольку период этого перехода слишком затянулся, пришлось придумывать еще периоды развернутого строительства социализма, развитого социализма... Все это становилось просто смешным, и неда­ром в 1980 году ходил по стране анекдот: коммунисты обе­щали к этому времени построить коммунизм, а вместо этого провели в Москве Всемирную олимпиаду. Коммунизм сравнивали с линией горизонта, которая, чем ближе к ней под­ходишь, тем больше она удаляется. Неизвестно, сколько еще пришлось бы изворачиваться советским идеологам, но тут СССР рухнул, и все споры насчет социализма и коммунизма отпали сами собой. Правда, до поры до времени...

Теоретическая ошибка сковывала по рукам и по ногам прак­тику. По теории коммунизма государство должно со време­нем отмереть. А практика строительства социализма подска­зывала, что государство надо всемерно укреплять. И народ это понимал, потому что русский человек, как уже говори­лось, — государственник изначально, и он идею отмирания государства воспринимал как кощунство. И опять идеологам пришлось выкручиваться, придумывать «диалектику» отми­рания государства через его укрепление. В этой путанице по­нятий так легко было активному человеку, сказав что-нибудь не отвечающее догмам, попасть во «враги народа» и оказать­ся, по сути, невинной жертвой репрессий. Тот, кто возьмет на себя труд полистать общественно-политические журналы и газеты времен нэпа (а особенно — второй половины 30-х го­дов), увидит, какие тяжкие обвинения предъявлялись подчас авторам из-за форменной чепухи. А в итоге ломались судьбы людей, трагически обрывались жизни...

А если бы тогда, в разгар нэпа или хотя бы в середине 30-х годов, было четко сказано, что мы строим не комму­низм, предусматривающий отмирание государства, а рус­скую советскую социалистическую цивилизацию, — ка­ких огромных жертв можно было бы избежать, насколько более стремительным было бы развитие нашей страны!

Уже в начале XX века надо было переходить от чисто классовых теорий к учету цивилизационных особенностей. Ведь основы для такого нового подхода были заложены еще в середине XIX века русским мыслителем Н.Я.Данилевс­ким (его труд «Россия и Европа» вышел в свет в 1869 году, правда, там чаще использовалось словосочетание «культур­но-исторический тип» вместо утвердившегося впоследствии термина «цивилизация»). Нельзя упрекать Ленина в том, что он не разработал основ русской социалистической ци­вилизации — этого никто не сделал и до сих пор, а ведущие идеологи нашего времени, кажется, и не ощущают надоб­ности в этом. В то время как буржуазные ученые (С.Хан­тингтон и др.) используют теорию цивилизаций в интере­сах «золотого миллиарда».

Ленин не был крупным теоретиком марксизма. Он лишь «русифицировал» марксизм, в который социал-демокра­тами Запада было внесено множество элементов либера­лизма. Русский марксизм стал радикальным, хотя, воз­можно, это тот случай, когда Маркс, увидев таких своих последователей, повторил бы: «я — не марксист».

Мне могут возразить, что Ленин как раз предостерегал ком­мунистов от чрезмерного радикализма и учил их идти на ком­промиссы (вспомним его «Детскую болезнь «левизны» в ком­мунизме»). Однако он призывал не к таким компромиссам, которые позволяют комфортно сосуществовать в одном об­ществе капиталистам и пролетариям, а к таким, которые дают возможность объединиться с завтрашним врагом ради раз­грома врага сегодняшнего (например, союз большевиков с либеральными буржуа ради свержения самодержавия).

Наконец, хотелось бы заметить, что мы часто бываем несправедливы к руководителям партии и государства, воз­лагая на них вину не только за их просчеты, но и за беды, порожденные нам** самими, принципиальным несовершен­ством человеческой природы. Человек видит, что мир несо­вершенен (а он действительно таков), и страстно хочет его улучшить. Но он не всегда учитывает, что только часть не­совершенств мира зависит от пороков общественного строя. Другая же их часть определяется тем, что в природе челове­ка его эгоистическая и гедонистическая составляющие час­то преобладают над разумом, а стремление людей к ком­форту и развлечениям делает их рабами прихотей и поро­ков. Но об этой причине наших бед не скажет ни один политик, это — область основоположников религий и моральных проповедников, которых мы читаем и почитаем, но советам и заповедям которых редко следуем.

Последствия смешения социализма и коммунизма сказы­вались не только в прошлом, мы не избавились от этого гнета и сейчас. Ведь у нас до сих пор не дана теоретически осмыс­ленная оценка ни Октябрьской революции 1917-го, ни той революции, которая произошла в России в августе 1991 года.