они говорят друг другу ласковую чепуху. 2 глава

Ваша дурная любовь к себе превращает ваше одиночество в тюрьму - ибо вы не любите себя. Вот почему одиноче­ство кажется вам почти тюрьмой, и вы хотите избавиться от него. Бежать куда угодно, делать что угодно, только не быть одному.

Уединение - самое прекрасное переживание, самое ве­ликолепное сокровище, которое у вас есть, но вы никогда не исследовали его, потому что никогда не любили себя. Никто не учил вас любить себя. Любите мать, любите отца, любите брата, любите сестру, любите жену, любите детей... всех, кроме себя.

Иисус говорит: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Но его понимание не слишком-то велико, ибо кто любит себя? «Любите врагов ваших как самих себя» - но кто любит себя? В его учении этого нет - сначала возлюби самого себя.

Заратустра великий психолог: Не о ближнем учу я вас, но о друге. И разница огромна. Ближний случаен; так слу­чилось, что он оказался вашим соседом. Друг - это созна­тельный выбор. Это не случайность; вы выбрали его.

Да будет друг для вас праздником земли и предчувствием Сверхчеловека.

Любите друга так сильно, чтобы сама эта дружба стала праздником, и в этой дружбе родится сверх­человек. Любовь - это огонь, очищающий золото, очи­щающий обычного человека до сверхчеловека.

Я учу вас о друге и о переполненном сердце его. Но надо уметь быть губкой, если хочешь, чтобы тебя любили всем сердцем.

Он говорит необычайно важную вещь: что вы должны научиться, не выпрашивать любовь, быть губкой, чтобы, когда она приходит и переполняет все, вы были способны впитать ее. Не просите любви. Он не призывает вас стать нищенской чашей, а все так называемые любящие - это нищенские чаши: «Дай мне еще любви, еще немного...» Это похоже на то, как два нищих стоят друг перед другом с чашами для подаяния. «Дай мне что-нибудь, я го­лоден». Но они не могут понять, что другой тоже голоден, он тоже стоит с нищенской чашей.

Я слышал: два астролога каждый день встречались в месте, где сходились дороги, по которым они шли с разных сторон на работу. На перекрестке они обычно показывали друг другу руки со словами: «Скажи мне, что будет сегод­ня». Один был астрологом; он предсказывал людям буду­щее. Другой тоже был астрологом, у него тот же самый бизнес; но оба просили: «Посмотри на мою руку, на мои линии, что они говорят? Какой будет день, удачный или нет?»

Не будьте нищими. Будьте подобны губке.

Я учу вас о друге, в котором мир предстает совершенным и завершенным.

Дружба - это высшее качество любви, где любовь превосходит биологию, физиологию, химию, гор­моны, где любовь становится чисто духовным явлением.

Я учу вас о друге, в котором мир предстает совершенным и завершенным, о вместилище добра; я учу вас о созидающем друге, который всегда готов одарить таким миром.

И как мир этот развертывается для него, так, сверты­ваясь, снова он возвращается к нему, подобно становлению добра через зло, подобно становлению цели из случая.

Да будет для тебя грядущее и отдаленное причиной твоего нынешнего: в друге люби Сверхчеловека, как причину свою.

Любовь может стать алхимией. Если вы кого-то люби­те, это преображает другого.

У нас в деревне жил человек, которого все знали как вора. Тюрьму он называл своим домом. Это был закорене­лый преступник; почти половину жизни он провел в тюрь­ме. Но когда он выходил из тюрьмы, он сразу приходил ко мне. Конечно, мой отец беспокоился, мои учителя волно­вались, они говорили, что эта дружба до добра не доведет, что этот человек опасен. Я сказал:

- Дружба, которой вы так боитесь - это обоюдоострый меч. Время покажет, моя любовь меняет его или его лю­бовь меняет меня. Вопрос в том, кто любит больше.

Они говорили:

- С тобой трудно спорить, но он законченный преступ­ник и не может бросить свои привычки. Я спросил:

- А кто пытается изменить его? Кто старается, чтобы он бросил свои привычки? Я люблю его таким, какой он есть. Я ни разу не сказал ему ни единого слова о воровстве и тюрьме. Это не моя забота, это его дело. Но это прекрас­ный человек. И этот человек очень надежен, ему можно доверять.

Они говорили:

- Ты не будешь нас слушать, пока он не совратит тебя. Я сказал:

- Кто-то из нас совратится, я или он, но дайте шанс. Однажды он сказал мне:

- Ты ни разу не говорил мне о том, что я ворую. Я ответил:

- Это твой образ жизни. Ты хозяин своей жизни. Если ты выбрал воровство, я не желаю в это вмешиваться.

Он сказал:

- Ты никогда не говорил мне, что я попаду в тюрьму. Во всей деревне нет никого, кто был бы хотя бы располо­жен ко мне, потому что это опасно. Полиция может заме­тить, что я стоял с ним, разговаривал с ним. У него могут возникнуть неприятности.

Я ответил:

- Не волнуйся. Уж без неприятностей-то я не останусь! Мои способы заработать неприятности могут быть одни, твои способы могут быть другими - но неприятности будут. Так что забудь о неприятностях. Я люблю тебя, я верю тебе.

В его глазах появились слезы, он сказал:

- Много раз я именно благодаря тебе не воровал. В тюрьме я помню только о тебе, что снаружи есть кто-то, кто помнит обо мне; иначе внешний мир для меня не су­ществует. Это вопрос нескольких месяцев. Я справлюсь. Скоро я выйду на свободу, и в следующий раз я не буду воровать.

Я сказал:

- Это твое дело. Но никогда, ни одного мгновения не думай, что я запрещаю тебе, потому что в моем представ­лении, если любовь не допускает свободы, это не любовь. Если любовь вмешивается в жизнь любимой, друга, люби­мого, то это не любовь. Я просто люблю тебя таким, какой ты есть; тебе не нужно стараться измениться из-за моей любви. - И мало-помалу он бросил воровать.

Люди были поражены. Один мой учитель, который был особенно уверен в том, что он сделает меня вором, был со­вершенно изумлен, когда прошло два года, а он ни воровал и не сидел в тюрьме. Учитель позвал меня и сказал:

- Прости меня; я не знал, что любовь - такая сила.

Один из студентов университета, вместе с которым я учился два года, кого-то убил. Его поймали и поса­дили в тюрьму. Через год, когда я стал профессором, управляющий тюрьмой очень заинтересовался мною: он хотел, чтобы я каждое воскресенье ходил в тюрьму разго­варивать с заключенными, чтобы помочь им медитировать. И там я встретил того молодого человека. Он попытался спрятаться в толпе заключенных, но я напра­вился прямо в толпу.

Надзиратель хотел остановить меня, говоря:

- Эти люди опасны. Не ходите к ним. Я сказал:

- Может, они и опасны - но не для меня. Я никому не сделал никакого зла.

Я взял этого юношу за руку и сказал:

- Нехорошо, что ты прячешься. Я специально пришел, чтобы увидеть тебя. Когда управляющий попросил меня, я вспомнил только о тебе - что я смогу снова повидать тебя.

Он сказал:

- Мне так стыдно. Я предал тебя, твою любовь, твою дружбу. Я не стыжусь убийства - человек, которого я убил, заслужил это! Мне стыдно, что я обманул твою любовь и доверие.

Я сказал:

- Забудь об этом. Ты ничего не предавал. Я люблю тебя так же, как раньше - может быть, даже больше, потому что тебе пришлось пройти через такие муки.

Я приходил каждое воскресенье, и через шесть или семь недель надзиратель сказал мне:

- В этом человеке, с которым вы всегда встречаетесь до того, как говорить со всеми, произошла странная переме­на. Раньше он был здесь чуть ли не самым опасным. С ним вечно были трудности, проблемы; он всегда кого-нибудь бил, над кем-нибудь издевался. Но за эти семь недель с ним что-то случилось. Он медитирует. Другие медитируют только по воскресеньям, когда вы приходите, а он медити­рует каждый день.

За год он стал совершенно другим человеком, и надзи­ратель рекомендовал, чтобы его освободили; а его приго­ворили к пожизненному заключению. Он попросил меня:

- Я предлагаю освободить его. Если бы вы замолвили словечко управляющему, это бы очень помогло; а так он не поверит, что можно освободить человека, у которого по­жизненный срок. Он служит здесь шесть, почти семь лет - но это ничего не значит.

Я сказал управляющему, что у меня здесь есть друг, и поведал ему всю историю. Я сказал:

- Надзиратель хочет, чтобы его освободили. Я был бы счастлив, если бы его освободили, потому что это даст та­кой стимул, так воодушевит остальных заключенных. И вам тоже будет очень приятно посмотреть на этого челове­ка. Он медитировал весь год - как только у него появля­лось время, он медитировал.

Его освободили, и я спросил:

- Что произошло в твоих медитациях? Он сказал:

- Теперь я чувствую: может быть, и хорошо, что я со­вершил убийство. Если бы я этого не сделал, я никогда бы не стал так близок к тебе. В своих медитациях я был так близко к тебе, мне было слышно, как бьется твое сердце. И медитация странным образом трансформировала всю мою энергию. То, что было насилием, стало любовью, то, что было гневом, стало состраданием; меня даже нисколько не заботило то, что мне придется провести в тюрьме всю жизнь.

На самом деле, я был счастлив, что не нужно беспоко­иться о жизни, не нужно нести ответственность. Просто работай весь день и медитируй. Я читал твои книги, меди­тировал, и мало-помалу образовалась группа медитирующих. Мы вместе читали, вместе обсуждали. За стенами тюрьмы мне немножко не по себе, потому что в течение этого года она стала для меня почти храмом. А снаружи - все тот же уродливый мир, который я когда-то оставил.

В любви есть химизм, который трансформирует челове­ческую энергию. Он меняет человека, которого вы любите; он меняет одновременно и вас.

Он говорит: Я учу вас о друге, о вместилище добра, в ко­тором мир предстает совершенным и завершенным; я учу вас о созидающем друге, который всегда готов одарить та­ким миром.

Любовь создает в людях творческую энергию.

И вы, наверное, замечали: если вы влюбляетесь, вы внезап­но становитесь творческим.

Вы хотите создать что-нибудь для любимой - и это обычная любовь.

Если ваша любовь рождается из медитации, вам захо­чется слагать стихи, создавать музыку, ваять, рисовать, по­садить сад. Произойдет полный сдвиг энергии: от разрушения к творчеству.

Если бы люди знали только одну религию - любовь, этот мир стал бы раем.

И как этот мир развертывается для него, так, сверты­ваясь, снова он возвращается к нему, подобно становлению добра через зло, подобно становлению цели из случая.

Да будет для тебя грядущее и отдаленное причиной твоего нынешнего.

Ваши глаза должны устремиться к отдаленному и бу­дущему, и это должно быть причиной нынешнего. Это бу­дет звать вас к неведомым вершинам, в нехоженые места, к переживаниям, которые вам даже не снились.

В друге люби Сверхчеловека, как причину свою.

Любите так тотально, чтобы друг не мог не стать сверх­человеком.

Любите так тотально, чтобы у вашего друга не оста­лось возможности быть менее чем сверхчеловеком. И его любовь к вам тоже трансформирует вас. Это одновремен­ный, синхронный процесс.

Заратустра прав: не волнуйтесь о ближнем. Позаботь­тесь о друге и отдайте ему всю любовь, на которую спосо­бны. И чем больше вы создадите любви, тем больше будет ваша способность к ней.

Для вашей любви нет предела, границы - вы можете любить бесконечно.

И если вы сможете полностью окружить кого-нибудь своей любовью, вы измените его - и его бытие, и его душу.

То, что он переносит ударение с ближнего - ближний означает толпу - на друга, очень важно: друг означает «избранный». Ближний случаен; друга нужно искать, об­рести. И принцип должен быть таким: ищите человека, ко­торый способен исполнить далекую цель и быть сверхчеловеком.

Людей так много... просто никто не любил их так силь­но, чтобы они осуществились как высшая действитель­ность. Никто о них не заботился, никто не окружал их любовью, чтобы они могли расцвести. Ваша любовь долж­на стать для них весной.

В этом мире нужны не ближние, а друзья - друзья, ко­торые любят, но не вмешиваются, друзья, которые любят, но не ставят условий, друзья, которые любят, но оставляют вас совершенно независимым.

Целью должен быть мир, полный любви и дружбы. Ни­что меньшее не спасет человечество.

... Так говорил Заратустра.

О ПУТИ СОЗИДАЮЩЕГО

апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ПУТИ СОЗИДАЮЩЕГО

 

Брат мой, ты хочешь уединения? Хочешь искать пути к самому себе? Помедли немного и выслушай меня.

«Кто ищет, легко может потерять себя. Всякое уединение есть грех», - так говорит стадо.

И голос его еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами», - это будет жалобой и болью.

Видишь, сама эта боль рождена в тебе общей со­вестью стада: последний отблеск этой совести вспы­хивает еще на скорби твоей.

Но ты хочешь идти путем скорби, потому что это путь к самому себе? Тогда покажи, что имеешь на это и право, и силу!

Воплощаешь ли ты в себе это новое право и новую силу? Первое движение? Само собою катящееся коле­со? Можешь ли ты заставить звезды вращаться во­круг тебя?

О, как много тех, для кого высота — предмет во­жделения! И тех, у кого вызывает она судороги чес­толюбия!.. О, как много великих идей, чье действие подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.

Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты, избе­жал ярма.

Из тех ли ты, кто имел право сбросить его? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность.

Свободным от чего? Заратустре нет дела до это­го! Но взор твой должен ясно поведать мне: ради чего ты свободен.

Можешь ли ты создать себе сам добро и зло? И утвердить над собой волю свою как закон? И быть самому себе - мстителем и судьей закона своего?

Страшно быть наедине с таким судьей и мсти­телем. Так брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества.

Сегодня ты страдаешь еще от многих, ты, одино­кий; пока еще с тобой все твое мужество и все твои надежды.

Но однажды устанешь ты от одиночества, и согнется гордость твоя, и разобьется мужество твое, и ты воскликнешь: «Я одинок!»

Наступит время, и не увидишь ты больше высоты своей, а все твое низменное будет слишком близко; возвышенное твое станет пугать тебя, словно приз­рак, и ты воскликнешь тогда: «Все - ложь!»

Есть чувства, грозящие убить одинокого; если же это не удается им, то должны умереть они сами! Но сможешь ли ты стать убийцей?..

Многих ты принуждаешь изменить мнение о себе: за это они жестоко мстят. Ведь ты приблизился к ним и все-таки прошел мимо: этого они никогда тебе не простят.

Ты поднимаешься над ними: но чем выше восхо­ждение, тем меньшим видит тебя око зависти. А больше всего ненавидят того, кто умеет летать...

Остерегайся добрых и праведных! Они охотно рас­пинают всякого, кто сам создал себе добродетель: они ненавидят одинокого.

Берегись также святой простоты! Все, что не просто, не свято для нее; и она охотно играет с ог­нем - с огнем костра.

Остерегайся приступов любви своей! Слишком ско­ро протягивает одинокий руку первому встречному.

Иному ты, должен подать не руку, а только лапу: и я хочу, чтобы у лапы твоей были когти...

Ты должен сжечь себя в своем собственном пламе­ни: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратив­шись сперва, в пепел?..

Унося с собой слезы мои, иди в свое уединение, брат мой. Я люблю того, кто стремится творить сверх себя и потому гибнет.

...Так говорил Заратустра.

Возможно, созидание - единственная существующая религия. В моменты творчества вы становитесь едиными с универсумом. В некотором смысле вы теряетесь, вы перестаете быть старым эго; с другой стороны, вы впервые нашли себя.

Только созидающий, ведает глубины жизни и высоты любви. Те, кому неизвестно измерение творчества, не знают, что такое истинная религия. Истинная религия - не поклонение. Истинная религия не содержится в писаниях. Истинная религия состоит лишь из одного: из вашего участия в созидании, как бы мало оно ни было. Важно участие, потому что это можете сделать только вы и никто другой.

Бог - не личность, которая находится где-то; Бог - просто обобщающее название всей созидательной энергии во вселенной. В тот момент, когда вы созидаете, вы - ее часть, и люди нетворческие остаются в стороне от потока суще­ствования. А разрушители - не просто в стороне от суще­ствования, они против существования. Это настоящие грешники.

Единственная добродетель, которая достойна названия добродетели - это творчество. Не имеет значения, что вы созидаете, но это должно обогащать жизнь, украшать су­ществование, делать жизнь более радостной, песню - не­много сочнее, любовь - чуть более величественной; и жизнь созидающего приобщается к вечности и бессмертию.

Заратустра говорит о пути созидающего. Миллионы людей живут, не созидая ничего. А это одна из основ жиз­ни: пока вы не созидаете - это может быть живопись, пес­ня, танец - вы не можете быть счастливы, вы останетесь несчастными. Только творчество придаст вам достоинство. Оно помогает вам расцвести во всей полноте.

Брат мой, ты хочешь уединения?

Созидающий не может быть частью толпы. Творец должен научиться одино­честву, уединению, научиться красоте уединенности, ибо только здесь ваш потенциал начинает обращаться в дей­ствительность.

Хочешь искать пути к самому себе?

Путь созидающего в конечном итоге ведет вас к самому себе, поскольку вы ухо­дите прочь от толпы, прочь от массы - вы идете в одиноче­ство.

Художник абсолютно одинок в своем видении.

Танцор абсолютно одинок в своем танце.

Одного из величайших танцовщиков, Нижинского, од­нажды спросили:

- Вы танцуете перед огромной аудиторией - вы не вол­нуетесь?

Он ответил:

- Что касается меня, то я волнуюсь, но только до того момента, когда начинается танец. Когда я танцую, я со­вершенно один, больше никого нет. И не только другие исчезают: иногда наступают такие моменты - и это вели­чайшие моменты - когда я сам исчезаю - остается только танец.

Ученые замечали, что иногда Нижинский мог прыгнуть так высоко, что это было физически невозможно из-за гра­витации. И еще более изумительным было приземление: он опускался так медленно - словно лист, медленно падающий на землю; спешить некуда. Гравитация этого также не по­зволяет: гравитация мощно притягивает к земле.

Его спросили об этом, и он сказал:

- Это для меня тайна. Когда я стараюсь сделать это, у меня никогда не получается, поскольку я здесь. Возможно, я - это вес, на который действует гравитация. Когда я пол­ностью забываю себя, это внезапно получается - я просто зритель, точно так же, как и вы, полный любопытства. Я не знаю, как это происходит.

Возможно, эго - самое тяжелое в вас. В тот момент, когда Нижинский чувствовал, что он исчез - есть только танец, танцора больше нет - он прикасался к тому же пе­реживанию, что и Заратустра, Гаутама Будда или Лао-цзы, только в другом измерении. Его танец стал мистическим переживанием.

Помедли немного и выслушай меня.

«Кто ищет, легко может потерять себя. Всякое уедине­ние есть грех», - так говорит стадо.

Толпа ненавидит тех, кто хочет быть индивидуальностью, кто хочет идти своим, путем, кто хочет иметь свой образ жизни. Стадо хочет, чтобы вы были просто одним из них. Ваша отделенность напоминает им об их низости, и не удивительно, что стадо всегда было против индивидуальности.

Иисуса распяли не потому, что он говорил что-нибудь против иудаизма. Он родился евреем, он жил как ев­рей, он умер евреем, и все, что он говорил, содержалось в еврейских писаниях. Нет ни одного слова, про которое можно было бы сказать: это противоречит иудаизму. За­чем было распинать этого молодого человека? В чем его преступление?

Его преступлением было то, что он жил одиноко; он от­стаивал себя как индивидуальность; он не следовал толпе; он оставил свой собственный след. Он не ходил той же проторенной дорогой, что и все остальные, которые ведут себя одинаково, говорят одно и то же, живут одинаковой жизнью.

У этого есть ясная психологическая подоплека: все те, кто страдает от собственной низости, хотят быть с такими же, как они сами; тогда они могут забыть о своей неполно­ценности.

Но всякий, кто не страдает от низости, стоит в стороне, не нуждается в теплом уюте толпы, в поддержке людей, на­ходит себя самодостаточным, - становится опасным напо­минанием: вы внутри пусты и стараетесь как-нибудь потеряться в толпе.

Стадо будет говорить любому творцу: «Тот, кто ищет, легко может себя потерять. Не уходите от толпы».

Голос стада еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами», - это будет жалобой и болью.

Созидающий должен уйти.

Великий голландский художник Ван Гог хотел быть жи­вописцем. Он был из бедной семьи. Родные сказали ему: «Это не для нас». Его отец работал в угольной шахте. Но Ван Гог был абсолютно уверен, что это его призвание; ка­кая разница, может он себе это позволить или нет - он должен быть художником. Семья отказалась от него. Младший брат каждое воскресенье давал ему денег, кото­рых должно было хватить как раз на неделю, чтобы запла­тить за еду и крышу над головой. Три дня он голодал, четыре дня ел. Ему приходилось поститься три дня, чтобы купить краски и холст для своих картин.

Его картины настолько опережали свое время - гений всегда опережает время - что за всю жизнь у него не купи­ли ни одной картины. До настоящего времени сохранилось всего двести полотен, и каждое стоит более миллиона дол­ларов - а этот человек жил в крайней бедности, как по­следний нищий.

Его брат думал, что он глубоко страдает оттого, что никто не понимает его живопись. Люди смеялись над его картинами. Он внес в живопись новое начало - он был пионером. А над первопроходцами всегда смеются; творец, который не повторяет прошлое, но приносит будущее, не­пременно бывает не понят.

Брат сказал своему другу:

- Я дам тебе денег; купи у него хотя бы одну картину. Он будет счастлив, что хотя бы один человек понимает его живопись.

Этот человек не разбирался в живописи, но все же по­шел. Ван Гог был очень счастлив, он показывал ему то од­ну картину, то другую, но этот человек сказал:

- Давайте любую. Не задерживайте меня; вот деньги. Это был удар. Этот человек даже не взглянул на карти­ны: «Мне все равно - берите деньги и дайте мне картину». Ван Гог сказал:

- Эти картины не продаются, и скажите моему брату, чтобы он не тратил денег зря. Это не ваши деньги - я же вижу, что вы в этом нисколько не разбираетесь. Мой брат послал вас, чтобы меня утешить. Убирайтесь отсюда! Меня не интересует, продаются мои картины или нет; я полнос­тью удовлетворен, создавая их.

Радость творца - в самом творчестве; другой награды не нужно. В тот момент, когда вы начинаете думать о ка­кой-то награде, кроме своей работы, вы становитесь про­сто ремесленником, а не творцом.

Толпа не может не бояться таких людей, ведь они не следуют общественной морали, они не признают обще­ственных норм. Они больше не часть стада. Они не обяза­ны ходить в вашу церковь, читать ваши священные книги. Они нашли собственную религию, и эта религия - их твор­чество. Стадо не может этого понять и пытается заставить их: «Лучше вернись. Не ходи один. Ты можешь потерять­ся».

Голос стада еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами...» у меня уже нет больше этого «я» - я не принадлежу вам; вы просто спицы в колесе. Я индивидуальность, и я хочу прожить свою жизнь, слушаясь только своего внутреннего голоса, я не хочу, чтобы мне диктовали, приказывали, чтобы мной манипулировали другие.

Видишь, сама эта боль рождена в тебе общей совестью стада: последний отблеск этой совести вспыхивает еще на скорби твоей.

Проблемы будут. Все великие художники, поэты, певцы, музыканты либо сходили с ума, либо дохо­дили даже до самоубийства. Их безумие заключается толь­ко в том, что все считают их ненормальными.

Ван Гог влюбился в одну из своих дальних родственниц. В этом не было ничего плохого, но он был бедный человек и ко всему прочему еще и художник. Его картины никому не нравились, никто не мог даже понять, что на них нари­совано - а он не мог объяснить.

Он говорил:

- Странно, никто же не спрашивает у деревьев: «Для че­го вы растете?» Никто не спрашивает цветы: «В чем ваше назначение?» Цветы просто красивы! Красоты достаточно; не нужно никакой другой цели. Моя живопись - это цве­ток. Почему вы спрашиваете о значении, о цели? Это не товар, это творческий акт. Природа творит, и я - тоже часть природы. Это тоже творение природы.

Он сделал девушке предложение. Она не могла понять, как он на это осмелился. Все считали его ненормальным. Был вечер, солнце зашло, они сидели при свете красивой свечи. Девушка пошутила. Она сказала:

- Ты действительно любишь меня? Тогда держи руку в пламени свечи, сколько я захочу. Докажи свою любовь.

Ван Гог протянул руку в огонь, пламя обожгло его. Де­вушка не могла поверить... она убрала свечу. Теперь ей стало совершенно ясно, что этот человек сумасшедший.

Любовь любовью, но вы не должны давать таких дока­зательств, и тот, кто на это способен, может быть опасен. Ее отец приказал Ван Гогу никогда больше не приходить в его дом. Ван Гог сказал:

- Но что плохого я сделал? Ваша дочь попросила, что­бы я доказал свою любовь. Я могу даже умереть, чтобы доказать. Моя любовь больше жизни.

Несмотря на то, что он произнес необычайно значи­тельные слова, его выставили, и двери закрылись.

Брат очень любил его, он очень ему сочувствовал; он никому не делал зла. И, тем не менее, все, казалось, были против него. Единственное, что он делал - это то, что он не следовал за толпой. Отец хотел, чтобы он пошел в семина­рию, где он мог стать христианским священником, но он сказал: «Священником? Я хочу быть художником. Я еще не сошел с ума, чтобы стать священником». Отец согласен был дать ему денег на то, чтобы он стал священником; но он не желал давать ему денег на живопись и не хотел посы­лать его в художественную школу. Брат глубоко сочув­ствовал ему. Он попросил одну проститутку: «За всю свою жизнь - а Ван Гогу было тридцать - он ни разу не знал любви. Это было бы так мило с вашей стороны... я дам вам денег... притворитесь, что вы любите его.

Проститутка согласилась; это была ее профессия, так что это было нетрудно. Она как бы случайно встретилась с ним и заговорила о его картинах, называя их великими... «И, между прочим, - сказала она, - вы тоже очень краси­вы».

Никто еще не говорил ничего подобного. Ван Гог спро­сил: «Что вы нашли во мне красивого?» Даже проститутке было трудно сказать, что в нем было красиво - Ван Гог был не особенно красивым мужчиной. Не найдя ничего лучшего, она сказала: «Мне так нравятся ваши уши».

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: