они говорят друг другу ласковую чепуху. 6 глава

- Его старшая сестра тоже великий Мастер. Она мона­хиня, живет возле монастыря. Лучше позвать ее, а то мы можем сделать что-нибудь не то, и нехорошо, если мы сде­лаем что-нибудь не то с нашим Мастером, когда он умер.

Один ученик побежал; сестра Мастера, еще старше, чем он, пришла в великом гневе и закричала от самых дверей:

- Он всю жизнь был хулиганом, он никогда не вел себя так, как должен вести себя человек. Но я никогда не дума­ла, что он и умрет по-хулигански. Где он?

Толпа расступилась перед нею, и она сказал ему:

- Бокудзю, ты идиот! Ты стал просветленным, но не за­был свои проделки. Спускайся из этой позы и ложись на кровать, как положено!

Пришлось Бокудзю подчиниться; нельзя не послушать­ся старшей сестры. Люди не могли в это поверить. Они все проверили - он не дышал, сердце остановилось. Он вер­нулся, лег на кровать и сказал своей сестре:

- Ну, хорошо, можешь идти. Я умру, как положено.

Сестра ушла, и он умер, как положено.

Они снова проверили. Все было по-прежнему: ни дыха­ния, ни пульса. Этот человек, должно быть, ждал в четвер­том состоянии, зная или наблюдая из глубины, что теперь будут делать его ученики. И наблюдая их в этом большом затруднении, он, наверное, был чрезвычайно доволен.

Умереть таким прекрасным образом, как будто вы играете, должно быть просто для всех тех, кто жил совер­шенно и тотально. Бокудзю и из смерти сделал прекрасный опыт, не только для себя, но также и для других.

... Так говорил Заратустра.

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ

Часть 1

апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ часть 1

Скажите мне: как сделалось золото высшей цен­ностью? - Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

Только как символ высшей добродетели стало зо­лото представлять высшую ценность. Как золото, светится взор у дарящего...

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь, подобно мне, к дарящей добродетели...

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в се­бя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша - в своем желании дарить.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным, называю я это себялюбие...

Вверх устремляется наш ум: он есть символ на­шего тела, символ возвышения. Символы таких воз­вышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через историю — в становле­нии и в борьбе. А дух - что он для тела? Он — гла­шатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей ра­достью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и раз­ливается, подобно потоку, и это - благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарож­дается добродетель ваша.

Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша...

Когда вы, начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необ­ходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.

Поистине, она — новое добро и новое зло! Голос но­вого родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она — господствующая мысль, осененная тонкой душой: зо­лотое солнце, и вокруг него - змей познания.

...Так говорил Заратустра.

Люди всегда думали о значении добродетели, но ни один человек не вносил в мир добродетели такое измерение, как Заратустра. Добродетель всегда проповедовалась религиями как средство полу­чить награду, как путь в рай, как способ стать любимчи­ком Бога, существования.

Но все эти религии придавали добродетели внешний смысл, наружный, а не тот, что растет изнутри. Заратустра открывает в слове «добродетель» внутренний смысл, точно так же, как распускаются цветы, и они глубоко связаны с корнями, с землей. Они неотделимы; у земли, может быть, и нет таких оттенков и ароматов, красоты; но все это скрыто в ней и выражается через цветы. Зерно добродетели внутри вас, оно не имеет ничего общего с какими-то на­градами. Она сама по себе награда. Это не средство для достижения чего-то, она кончается сама в себе.

Заратустру нужно понять очень глубоко, потому что это понимание полностью изменит ваше представление о религиозной жизни, о духовной революции, о новом чело­веке, который будет религиозен без всяких религий; кото­рый будет религиозен без всяких целей; чья религиозность будет просто ароматом его внутреннего существа. И его добродетель будет делиться, раздаривать себя всему суще­ствованию.

Заратустра спрашивает учеников: Скажите мне: как сделалось золото высшей ценностью? - Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всег­да дарит само себя.

То, что он говорит о золоте, верно для высочайших добродетелей истины, красоты, добра, любви.

Размышляйте над каждым признаком, который он называет: оно редкостно, оно не общественно, оно уникально. В тот момент, когда добродетель становится общественной, она перестает быть добродетелью. Редкость, уникальность и то, что она не является общим достоянием - в самой ее природе. Если все в мире правдивы, правдивость больше не может быть добродетелью. Кто скажет, что это добродетель? Если сострадательность станет общим ка­чеством всех людей, сострадание исчезнет из списка вели­ких добродетелей. Другими словами, добродетели - это добродетели индивидуальностей, а не добродетели толпы.

А во-вторых, она бесполезна. Заратустра видит вещи так ясно, так прозрачно, так бескомпромиссно, что у него хватает смелости сказать, что добродетель бесполезна. Ибо все, что полезно - всего лишь средство достижения че­го-нибудь еще. Полезное - всегда средство, никогда не цель.

Любовь не может быть средством. В тот миг, когда вы делаете из своей любви средство достижения чего-нибудь еще, это больше не любовь. Чтобы сохранить свою красоту, радость, аромат, любовь должна оставаться бес­полезной. В тот момент, когда она становится средством, лестницей, чтобы подняться куда-то, чтобы достичь некое­го конца, важным становится этот конец; любовь по срав­нению с ним не важна.

Следовательно, у любви не может быть никакого конца - как и у истины, добра. Если сказать, что они бесполезны, это многих шокирует, ведь вы думаете, что в любви есть величайшая, наибольшая польза. Истина должна прино­сить самую большую пользу. Но вы не понимаете механику жизни: все полезное скатывается в более низкую категорию средств. Конечное всегда бесполезно.

Религии обсуждали это веками, но как ни странно, ни один человек за всю историю не спросил: «В чем польза Бога?» Если любовь должна быть полезной, если истина должна быть полезной, если добро должно быть полезным, если красота должна быть полезной, то в чем польза Бога? Бог должен быть самой бесполезной вещью в мире.

Это заденет так называемых религиозных людей; но, к счастью, Бога нет, и обижаться некому. Но если бы Бог существовал, Он бы обязательно был бесполезным, абсо­лютно бесполезным, ни на что не годным - потому что Он есть конец всего, но не средство для чего бы то ни было. Для человека, подобного Заратустре, добродетель заменя­ет Бога: быть добродетельным - значит быть религиозным. Но для обычных религий добродетель - средство, которым вы пользуетесь, чтобы достичь Бога, достичь самореализа­ции, попасть в рай.

Но для Заратустры бесполезность - не предосудитель­ное слово. В чем польза розы? Вы скажете: «Она красива», но какая польза в красоте? Какая польза в прекрасном за­кате, когда облака в небе становятся такими психоделичными, такими разноцветными - как будто бы весь горизонт стал поэзией? Птицы возвращаются домой... ка­кая может быть польза от такого заката? Он совершенно бесполезен. И художники знают об этом многие века. По­этому они говорят: «Искусство для искусства». Оно закан­чивается в себе самом.

И, в-третьих, нежен блеск его; оно всегда дарит само се­бя. Оно сияет, ему не нужны никакие украшения, оно абсо­лютно самодостаточно, оно расточает радость, рдея от счастья по одной только причине - что оно является само собой.

Заратустра начинает с того, что спрашивает учеников: почему золото стало высшей ценностью? И называет три причины: оно редкостно, бесполезно и сияюще.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность.

Это просто символ. Люди, познавшие высшую добродетель, искали символ, чтобы выразить ее. Золото в некотором смысле подошло как вы­ражение, как обозначение высшей ценности.

Как золото, светится взор у дарящего.

И человек, кото­рый дарит свои добродетели другим, который раздает свои внутренние богатства, делится собой с другими - его глаза светятся, как золото. Их сияние, их блеск несравненны.

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивыс­шая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь подобно мне, к дарящей добродетели... Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Наверное, никто другой не объяснял это так, как Заратустра - почему люди постоянно ищут истину или себя. Все великие учителя че­ловечества звали людей на поиск: кто вы? Познайте себя. Но зачем?

Заратустра знает ответ. Познайте свои богатства, по­знайте свои сокровища, чтобы вы могли поделиться, что­бы вы могли подарить их другим. Найдите себя, чтобы отдать, ибо в момент, когда вы делитесь, вы превосходите обычную человечность, вы становитесь сверхчеловеком.

Обычный человек жаден, он нищий. Он все время ко­пит, он никогда не отдает; он не знает языка отдачи - или радости отдачи. Он очень беден - ему известно лишь обы­денное удовольствие - получать. Получая - даже если вы по­лучите весь мир - ваше удовольствие будет тривиальным; а если вы отдаете, вы можете отдать всего лишь розу, но ра­дость ваша будет - радостью императора.

Возможно, это самое блаженное переживание в мире - отдавать; а когда вы отдаете себя, когда вы отдаете нечто из своей сокровенной сущности, вы поистине отдаете.

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все со­кровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и дра­гоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша, в своем желании дарить.

Все религиозные усилия, все духовное паломничество, все исследование самого себя имеют одну простую причи­ну: пока вы не познаете себя, вы не можете отдавать. Как вы можете отдать то, чего не знаете? И чудо в том, что в тот момент, когда вы познаете себя, вы не можете удер­жаться от искушения отдать. Оно приходит с окончанием поиска; вам тут же хочется кричать на весь мир: «Я нашел источник жизни, придите и разделите его со мной».

Когда вы переживаете нечто запредельное, вы не смо­жете уместить это в себе. Это просто невозможно, это не в природе вещей. Чем больше ваше внутреннее достижение, тем больше будет желание отдать. Сначала вы будете не­доумевать: вы так сильно жаждали найти источник жизни; но теперь вы познали, и желание поделиться стало еще сильнее.

И вот тайна, с которой вы столкнетесь: чем больше вы отдаете, тем больше у вас есть; чем меньше вы отдаете, тем меньше имеете. Если вы не отдаете, вы потеряете путь. Вы можете обладать, только если делитесь - делитесь, не оставляя никаких тылов, опустошая себя. И это забота су­ществования: как только вы опустошаетесь, существование из неведомого источника вашей жизни вливает в вас све­жие соки, новое богатство - вы никогда не будете пустым. Ваша наполненность становится нескончаемой, но она становится нескончаемой, только если вы бесконечно от­даете.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изли­вались они из родника вашего дарами любви.

На свете нет другой религии. Все другие религии под­дельны, все другие религии - просто заменители, обманы­вающие людей. Единственная религия - это религия любви. И когда вы нашли в себе бесконечный источник, ваша лю­бовь требует поделиться с теми, кто достоин, и с теми, кто недостоин, без всяких разграничении, ибо любовь, не знает никаких разграничении.

Только бедность различает. Чем богаче ваша душа... различие становится невозможным. Тогда не стоит вопрос о том, что кто-то достоин, а кто-то - нет: для вас все дело в том, чтобы нашелся кто-нибудь, кто примет. И вы благо­дарны человеку, который принимает, а не наоборот. Вы не надеетесь, что этот человек будет благодарен вам за то, что вы ему что-то дали.

На Востоке была традиция, очень странная... буддий­ские, джайнские или индуистские монахи... это три рели­гии, рожденные в Индии, с ароматом Востока. Когда вы даете монаху еду или одежду - ведь монахи нищие, они ни­чем не владеют - если им что-то нужно, они просят... С за­ходом солнца у них не должно остаться никакой собственности: будет день - будет пища. Они доверчивы: если до сих пор жизнь заботилась о них, то почему бы ей не позаботиться и завтра? К вечеру они совершенно ничем не владеют; если утром им что-то понадобится, они попро­сят.

Странная традиция, о которой я хотел рассказать, со­стоит в том, что, когда вы даете что-то монаху, вы должны дать ему нечто большее. Это нечто большее называется благодарностью за то, что монах принял ваш дар. Он мог отказаться. Поскольку он принял от вас пищу, вы должны пожертвовать ему что-то еще, чтобы показать свою при­знательность - вы пришли в мой дом, вы попросили у меня пищу, вы приняли от меня еду. Я не очень-то заслуживаю право давать, и в особенности вам. И все же вы были так великодушны, что приняли; и поэтому, пожалуйста, возь­мите еще что-нибудь в знак моей признательности.

Когда я впервые узнал об этом, это казалось очень странным. Обычная логика говорит, что монах должен быть благодарен; вы дали ему пищу, вы дали ему одежду, лекарство, все, что ему было нужно - он должен благода­рить. Но, напротив, по традиции вы должны быть благо­дарны, и не только на словах, вы должны что-то отдать символически, чтобы показать свою признательность.

Эта очень древняя идея имеет некоторое отношение к тому, что говорит Заратустра. Вы делитесь собой, вы делитесь своей любовью - не выбирайте; кто вы такой, чтобы выбирать? В существовании нет дискриминации. Вы не должны претендовать на то, что вы мудрее самого суще­ствования. Все, что вы можете - это показать, что вы тоже признательны, потому что он позволил вам поделиться с ним собою, он позволил вашему облаку пролиться дождем на него. Ваше дело быть благодарным жаждущей земле, розовым кустам; принимая, они сделали вас богаче. И ког­да вы даете из своего сокровенного внутреннего источни­ка, вы обнаружите новые воды, которые вливаются и наполняют вашу чашу; ваша чаша никогда не опустеет.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель.

Любви достаточно, все остальные ценности могут стать ее тенью.

Грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

Возможно, я единственный человек за двадцать пять веков после Заратустры, который использу­ет слово себялюбие, эгоизм как основание всякой духов­ности. Все остальные религии говорили о самоотречении, бескорыстии. И никого не волновало, как вы можете быть несебялюбивым, если вы даже не знаете себя. Вы никогда не входили внутрь самих себя.

Один знаменитый христианский миссионер, Стенли Джонс, часто бывал в Индии; полгода в Индии и полгода на Западе - таков был его ежегодный порядок. И у меня было много случаев... ведь он жил очень близко от университета, где я преподавал, и мы часто встречались во время утренних или вечерних прогулок. Одним из вопро­сов, который нас постоянно разделял, было вот что: он по­стоянно говорил, что по сравнению с христианством все восточные религии эгоистичны, поскольку делают упор на медитации; а медитация означает уход в себя, в свое оди­ночество, к самому центру своего существа, тогда как христианство учит вас идти к бедным.

Медитируя, вы не найдете бедных, не станете открывать больницы; вы не найдете сирот и не будете открывать приютов; вы не встретите больных - так что же вы соби­раетесь делать внутри? Настоящая работа - снаружи. Здесь есть бедные, голодные, больные, истощенные люди, сиро­ты, проститутки... здесь столько проблем. И в окружении стольких проблем вы учите людей медитировать, уходить в себя? Это эгоизм.

Когда он впервые сказал мне об этом, я выслушал и ни­чего не сказал. Он спросил:

- В чем дело? Почему вы не отвечаете? Вы согласны со мной или нет? Я сказал:

- Дело не в согласии. Я просто молчал. Мне было жаль вас.

- Что? Вам жаль меня? Я сказал:

- Да, потому что, то, что вы называете альтруизмом, бескорыстным служением - это просто бессмыслица. Чело­век, который не знает самого себя, сам сирота - сирота в духовном смысле. Он еще не нашел своих корней в суще­ствовании, он все еще - смертное тело. Он ничего не знает о вечном духе. Пока он не знает себя, не знает бесценных сокровищ, скрытых внутри, он никому не может помочь.

Так что я сказал Стенли Джонсу:

- Запомните, не говорите больше, что медитация - это эгоизм. Медитация - это единственный путь. Когда вы эгоист, наступает момент... вся ваша жизнь становится бескорыстием. Но это происходит лишь через тотальное центрирование в самом себе - тогда у вас есть сострадание, любовь, тогда вы можете делать что хотите. Бедные, боль­ные, сироты никуда не денутся; и тогда вы можете им чем-то помочь. Но сначала спасите себя. Вы тонете и пытаетесь спасти других - и называете это подлинной религией. Я на­зываю это просто бессмыслицей.

«Себялюбие, - говорит Заратустра, - здорово и священ­но», ибо только из себялюбия вырастает все прекрасное, творческое, любящее. И тогда, что бы вы ни делали, вы не хотите никаких наград, вам не нужны никакие небеса, ни­какой рай, вам не нужен никакой Бог; вы не ждете никакой награды. Это само по себе награда. Это не средство до­стижения чего-то. И пока ваша жизнь не станет наградой сама по себе, вы не религиозны. Так можно определить ре­лигиозного человека: человек, чья жизнь стала наградой сама по себе - эгоистичной, здоровой и священной.

Вверх устремляется наш ум: он есть символ нашего те­ла, символ возвышения.

Символы таких возвышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через Историю - в становлении и в борьбе. А дух - что он для тела? Он - глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Наши ценности - это наши полеты, далекие полеты в неведомое: наши полеты в собственное сознание. И наш внутренний мир не меньше, чем внешнее пространство. Мы находимся точно посередине: снаружи - бесконечность, внутри - тоже бесконечность.

Пусть вас не беспокоит, как в таком маленьком теле может заключаться бесконечное пространство. Оно не со­держится в теле, оно лишь соприкасается с телом - с цен­тром тела. А затем оно выходит за пределы тела, оно простирается без границ. Наш центр - это центр внешнего и внутреннего существования. И чем выше наш полет, тем чище становится тело, ибо тем крепче становится дух - те­ло движется почти как золото, которое проходит через огонь. Оно становится все чище и чище.

Даже тело становится огромной ценностью: невин­ность, мир, безмятежность, красота, изящество - и в теле открывается так много сокровищ!

Все наименования добра и зла суть символы: они не гово­рят, а только намекают, молча указывая.

Все слова в ду­ховных ценностях - всего лишь намеки. Не держитесь за слова, как если бы они были реальностью. Это намеки, указания - почти так же я могу указать пальцем на луну: но не держитесь за мой палец. Мой палец - не луна. Хотя па­лец и показывал на луну, он был лишь намеком.

В одном японском храме нет статуи Будды. Вместо ста­туи там находится палец, указующий на далекую луну. Это своеобразный храм, ибо Будда - не что иное, как палец, показывающий на луну. Не поклоняйтесь пальцу - это не поможет. Смотрите на луну, туда, куда указывает этот па­лец. Забудьте о пальце, забудьте о писаниях, забудьте о Мастерах, забудьте обо всех ваших религиях; постарайтесь просто выяснить, на что они намекают, и вы будете удив­лены: тысячи пальцев указывают на одну и ту же луну.

А последователи этих пальцев сражаются и убивают друг друга. Мусульмане убивают христиан, христиане уби­вают иудеев, индуисты убивают мусульман; и никто не за­думывается, что вы сражаетесь из-за пальцев. Пальцы могут отличаться, но луна одна и та же. Углы зрения могут отличаться, ведь люди стояли в разных местах и в разное время, в разные века. Разве Кришна может показывать в точности так же, как Иисус? Разве может Будда показы­вать точно так же, как Заратустра?

И не исключено, что кто-то левша. Вы убьете всех этих левшей, этих идиотов; весь мир верит в пальцы правой ру­ки, а эти верят в пальцы левой!

Правое - это нечто правильное, а левое неправильно. Это удивит вас, но десять процентов людей - левши. Это немало, но их заставляют с самого начала пользоваться правой рукой. Пользуйтесь левой рукой, и над вами будут смеяться повсюду, вы везде будете чувствовать себя нелов­ко - в школе, всю свою жизнь. Поэтому их заставляют, и им приходится учиться писать правой рукой; но если бы их оставили в покое, десять процентов людей в мире писали бы левой рукой. И определенно, по крайней мере, один из десяти Мастеров указывал на луну левой рукой.

Все наименования добра и зла суть символы: они не гово­рят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Человек, ищущий в этих обозна­чениях, в писаниях, в словах, в статуях - глупец. Поиск должен быть внутренним, ибо все они указывают: царство Божие внутри вас. И пока вы не пойдете внутрь, пока не закроете глаза и не расслабите свой ум, пока ваше сердце, ум и тело не придут в синхронность, гармонию, не станут глубоким созвучием - вы не сможете услышать мягкий не­громкий голос внутри.

Это не чужой голос, этот голос - ваш собственный. И запомните, лишь ваша собственная истина осво­бождает. Чужая истина всегда становится рабством.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда за­рождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей радостью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и цените­лем, несущим любовь и благо всем вещам.

Прошлое полностью провалилось потому, что мы соз­давали так называемых религиозных людей, но не могли создать творцов, созидателей. А пока религиозный человек не обогатит мир неким творчеством, он не узнает экстаза собственного бытия; иначе он стал бы делиться им тыся­чью и одним способом - может быть, в музыке, может быть, в танце, в песне, в стихах. Но он высказал бы этот экстаз, это переполняет его. В моем представлении творцы, религиознее людей, которые ходят в церкви, храмы, мече­ти, людей, которые подолгу постятся, которые истязают свое тело, которые идут на всяческий аскетизм: это слегка безумные люди - без центра. Если бы весь мир стал рели­гиозным в их понимании, вы обнаружили бы, что он пре­вратился в сумасшедший дом. Он уже почти превратился!

На днях я рассказывал вам о Винсенте Ван Гоге, знаме­нитом голландском художнике, который за всю свою жизнь не смог продать ни одной картины, поскольку кра­соту его живописи никто не смог понять. Он слишком опе­редил свое время. И как раз сегодня Анандо принесла мне газетную заметку об одной его картине с цветами, которая побила на сегодняшний день все рекорды. Она была про­дана за сорок миллионов долларов. Ван Гог умер в нищете и под конец сошел с ума, потому что недоедал.

Он предпочитал пище живопись. Поэтому все, что ему удавалось получить, он тратил не на еду, он покупал крас­ки, холсты. И он мог рисовать, голодный, целый день на жарком солнце, стоя. Жара и голод сводили его с ума. Когда через год его выпустили из сумасшедшего дома — потому что все, чего ему недоставало, был отдых и хоро­шее питание - он написал свою последнюю картину и со­вершил самоубийство. Ему было всего тридцать три года.

Он написал письмо брату: «Не думай, что я совершаю самоубийство. Я не беглец, причина того, что я покидаю этот мир, в том, что мне не удается совместить тело и жи­вопись. Я тянул, сколько мог; более того, я написал карти­ну, которую хотел написать. Я умираю полностью удовлетворенным, без сожалений, без жалоб».

А теперь, в этой газетной вырезке, перед его картиной стоят металлические решетки - ведь теперь она стоит со­рок миллионов долларов - и два констебля с ружьями, го­товые защищать ее, а художнику никто не дал даже хлеба с маслом.

Я назвал бы Ван Гога святым, потому что жизнь обошлась с ним настолько дурно, что нельзя вообразить. И, тем не менее, в последнем письме он не жалуется, не вы­ражает недовольства; он умирает в полном удовлетворе­нии, поскольку сделал то, что хотел. Он оставил миру некую красоту. Он принес ее, поняли люди ее или нет. «Это не мое дело; это их забота».

Сейчас, спустя сто лет, его картины разыскивают, по­скольку все картины стали настолько ценными, что даже величайшие художники остались далеко позади. Это ре­корд: до сих пор ни одна картина не продавалась за сорок миллионов долларов. И это всего лишь картина, на кото­рой изображены розы. За настоящие розы вы не дадите со­рок миллионов долларов.

Но за всю свою жизнь - я прочел все его письма, это все, что он написал - там нет ни одного места, где бы он злился, осуждал или говорил бы хоть что-либо против ми­ра. Он снова и снова говорит: «Я все понимаю. Если они не могут увидеть красоту моих картин, что они могут поде­лать? Ни я, ни они ничего сделать не могут.

Я пришел преждевременно; моим картинам придется подождать, когда придут их зрители. Когда придут мои люди, возможно, они признают их, если мои картины со­хранятся».

Ни один музей не был готов взять эти картины бесплат­но. Люди стыдились; его друзья стыдились, потому что он отдавал картины своим друзьям, те самые картины... «просто подержите их у себя, у меня нет места. Я живу в маленькой комнате, я не могу платить дороже, и у меня нет места, чтобы хранить все картины. Поэтому просто по­весьте их у себя на стене».

Люди вешали картину, но как только он уходил, они могли закинуть ее в подвал. «Любой человек, который придет сюда, подумает, что мы сумасшедшие, потому что мы не можем сказать, что означает эта картина». Все двес­ти картин были найдены в подвалах, в странных местах. И поиск продолжается очень интенсивно, потому что он на­писал тысячи картин и раздал их разным людям, ведь у не­го не было места, чтобы хранить их.

Я бы назвал святым этого человека - человека, который жертвует жизнью, но жертвует не какому-то гипотети­ческому Богу, не некоей деревянной статуе; это жертва для того, чтобы поделиться своей радостью, своей красотой, своим видением, своими мечтами. Если современники не могут это понять, он готов подождать. Его здесь не будет, но кто-то, когда-нибудь в будущем, поймет, обрадуется; и это достаточная награда.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: