лучше я буду спать на воловьих шкурах, чем на их званиях и почестях.

Слишком горяч я и потому сгораю от собственных мыс­лей: часто захватывает у меня дыхание. И тогда необходи­мо мне вырваться на простор, прочь из всех этих запыленных комнат.

Но они прохлаждаются в тени: во всем они хотят быть только зрителями и остерегаются сидеть там, где солнце раскаляет ступени.

Ученому удобно жить среди своих вымышленных гипо­тез, заимствованных знаний, среди всеобщего уважения. У него нет никакого желания переживать жизнь самостоя­тельно. Он слишком любит комфорт и свое высокое поло­жение, которые ничего не значат для подлинного искателя. Что такое уважение - уважение невежд, уважение людей, которые ничего не знают? Они уважают вас, считая вас мудрецом - вы можете цитировать писания. Однако сама мысль об уважении невежд противна гордости подлинного человека.

А комфорт - это медленная смерть. Смерть скоро по­стучит в вашу дверь; и тогда комфорт не сможет спасти вас, уважение не будет вам защитой. Единственное, что может вас спасти - это ваше собственное осуществление истины, ваше знание смысла жизни. Это то, что вы сами испытали.

Но ученым не хватает мужества отбросить всякий ком­форт, уважение и объявить миру: «Я не мудрец, еще не мудрец. Я отправляюсь на поиски, и все поставлю на карту ради самого крохотного проблеска красоты и экстаза ре­ального. Слишком долго я жил в словах, теперь я хочу на­стоящих переживаний».

А настоящее переживание бессловесно. У него есть вкус, оно питает, оно насыщает вас. Слово «любовь» - это не любовь. Любовь - это глубокий танец вашего сердца, ра­дость души, избыток жизненных соков, вы делитесь с теми, кто восприимчив и открыт. Однако слово «любовь» не имеет с этим ничего общего.

Когда выдают они себя за мудрецов, меня знобит от их ничтожных истин и изречений; и часто мудрость их отда­ет таким смрадом, словно ее породило болото.

Она смердит, она воняет, она по-настоящему отврати­тельна. Если вы познаете что-нибудь сами, вы увидите, что все так называемые ученые носятся с трупами. И еще по­хваляются, чей труп древнее. Чем больше прогнил труп, чем древнее писание, тем более велик ученый.

Ученые на самом деле смердят. А невинного человека - неотягощенного больше пыльными книгами, который больше не живет в пыльных комнатах ученых, вышедшего на открытый воздух, под небеса - его окружает благоуха­ние. Невинность благоухает - ученость отвратительно смердит; ибо ученость исходит от трупов, а знание исходит от живого источника жизни.

Ловки они, и искусны их пальцы: что моя простота ря­дом с их изощренностью! Заратустра говорит: «Я простой человек, я не хитер - ни один мудрец не умен». Ловкость, изощренность ума - это жалкая замена мудрости; хитрость - извращение. Невинный человек ни умен, ни хитер; но ему присущи, необычайная красота и величие.

Я знал одного старика, очень редкого человека, по име­ни Магга Баба. Эти слова Заратустры напомнили мне о нем. Его имени никто не знал. У него не было ничего, кро­ме кувшина; по-индийски кувшин называется «магга»; по­скольку у него был лишь кувшин, чтобы пить воду или класть еду - это была его единственная собственность - люди стали звать его Магга Баба. Он был настолько прост, что одни люди кидали деньги в его маггу - он никогда не попрошайничал, - а другие люди могли вытащить эти деньги из его магги; он никогда не возражал. Это его абсо­лютно не беспокоило.

Вы не поверите... Наверное, это был единственный че­ловек, которого много раз похищали. Казалось бы, он все-таки человек - но он никогда не сопротивлялся. Люди про­сто брали его и сажали на рикшу. И он не спрашивал:

«Куда вы меня ведете? И зачем?» - он просто шел. Они могли увезти его в другую деревню. И когда в том месте, где он жил, люди узнавали, что кто-то украл Магга Бабу, они отправлялись на поиски, чтобы вернуть его обратно. Им он тоже ничего не говорил; они снова молча сажали его в машину или на рикшу.

Однажды его не было почти двадцать лет, потому что какие-то люди увезли его на поезде очень далеко. Его по­читатели обшарили все окрестные деревни, но не нашли его, потому что он был за тысячи миль. По чистой случай­ности один бизнесмен отправился в те места и увидел Магга Бабу. Он бросил свои дела, взял Магга Бабу за руку, посадил в поезд и привез обратно. В городе был великий праздник: Магга Баба нашелся! Двадцать лет... Люди поч­ти забыли о нем.

Он был очень прост, как ребенок. Говорил он очень редко - обычно какое-нибудь одно слово, и то не в ответ на ваш вопрос. Однажды, когда мы были одни, он сказал мне... Он жил в сарае, открытом со всех сторон, и его уче­ники по ночам массировали его. Этот массаж продолжался всю ночь. Он сказал мне:

- Мне тоже нужно спать, а эти ученики... Они не пони­мают: если они всю ночь массируют меня...

А это был не один человек, его массировали пять-шесть человек. Один массировал его голову, кто-нибудь другой - ноги.

Он сказал: - Разве я могу уснуть? Эти люди, которые так любят меня, почти двадцать лет не дают мне спать.

Я и сам думал, что эту глупость нужно прекратить, и поэтому сказал хозяину сарая:

- Поставьте сюда какие-нибудь двери. Это уж слишком. Эти люди толкутся здесь целый день - они называют это «служением Мастеру», - и всю ночь они тут. Здесь всегда толпа служащих Мастеру, и абсолютно никого не волнует, что ему тоже необходим отдых. Поставьте какие-нибудь двери и закрывайте их в десять часов вечера, а утром от­крывайте.

Он ответил: - Я уже думал об этом.

- Что тут думать, это так просто, - сказал я.

Итак, он поставил двери. Но как раз когда он укрепил их, Магга Бабу украли. Его ученики, увидев эти двери, уве­ли его в другой сарай. Я сказал ему:

- Видимо, в этой жизни тебе не суждено поспать. Я могу снова попросить, хозяина этого сарая... но твои ученики снова уведут тебя. Их забота - служить тебе. Ты ничего не говоришь...

Никто никогда не спрашивал его, что ему нравится из еды; он ел все, что они ему приносили.

Однажды я увидел, что он курит сразу две сигареты.

Я закричал: - Магга Баба!

Он сказал: - Что делать? Два ученика...

- Но разве ты куришь?

Он сказал:

- Я не знаю, но они сунули мне в рот эти сигареты, что же мне остается делать? Я курю - и до этого я никогда не курил. Просто два ученика соревнуются.

Такова была его простота.

Должно быть, Заратустра был очень простым челове­ком: его прозрения доказывают это. Только очень простое сердце, абсолютно невинное, способно познать глубины жизни, высоты сознания и тайны существования. Невин­ность - дверь, ведущая вас ко всем тайнам и секретам жиз­ни.

Все могут они - шить, вязать, ткать: вот и вяжут они чулки для духа!

Каждый зорко следит за другим, и не слишком доверяют они друг другу. Изобретательные на маленькие хитрости, они поджидают тех, чье знание прихрамывает, и подстере­гают, подобно паукам.

И в поддельные кости умеют они играть: и играют с таким жаром, что их прошибает потом.

Чужды мы друг другу, и их добродетели мне даже про­тивнее, чем лукавство и фальшивые игральные кости.

Все это он говорит об ученых, о людях, которых мир признает великими. Ученые чужды всем мистикам по той простой причине, что мистики не верят, мистики не ду­мают; мистики переживают. Одно дело - думать о воде... Вы можете написать трактат о воде, и вы прославитесь как великий ученый; за вашу диссертацию вам присвоят сте­пень доктора наук. Но ни ваша книга, ни ваши зна­ния не могут утолить жажду; и человек, пьющий воду, не обязан знать, что ее химическая формула Н20; Н20 не может утолить жажду.

Забота мистика - утолить жажду, насытить свое су­щество, разведать свое внутреннее пространство и устано­вить связь с существованием и всем, что в нем содержится. А все его содержание - радость, красота, счастье и благо­словение. Ученый довольствуется одними размышлениями обо всем этом. Он не жаждет по-настоящему; иначе он ис­кал бы воду, а не трактаты о воде; он пошел бы к колодцу, а не в библиотеку. Мистик идет к колодцу, а ученый - в библиотеку, они абсолютно чужды друг другу.

Чужды мы друг другу, и их добродетели мне даже про­тивнее, чем лукавство и фальшивые игральные кости. Уче­ный не может сказать истину, ибо он ничего не знает о ней. Даже те, кто знает ее, не могут ее высказать, но они могут хотя бы указать на нее; они могут как-нибудь намекнуть, направить. Они могут взять вас за руку и подвести к окну, чтобы показать открытое небо и звезды. А ученый слиш­ком занят языком, теологией, философией - ему некогда даже выглянуть в окно. Он забывает жить; он только ду­мает.

Мышление ложно, поскольку вы думаете лишь тогда, когда не знаете. Думаете ли вы, когда видите красивый за­кат? Скорее всего, вы по старой привычке начинаете ду­мать. Вы начинаете говорить про себя: «Какой красивый закат». Но ваши слова становятся барьером. Это не способ находиться в единстве с закатом; всякое мышление должно прекратиться. Тогда вы будете там - в совершенной гар­монии с закатом, почти его частью. И тогда вы познаете его красоту. Не повторяя: «Как красиво, как красиво», - это чужие слова. Вы слышали их, и вы произносите их только для того, чтобы продемонстрировать свое порази­тельное эстетическое чутье.

Но вас нет; ваш ум где-то бродит. Если красота не мо­жет остановить ваш ум, вы не знаете, что такое красота. Если прекрасный танец не может сделать вас медита­тивным, значит, вы не умеете видеть танец. Мы переполне­ны ложью.

Заратустра говорит: Их добродетели мне даже про­тивнее. У них очень странные добродетели. У разных уче­ных - разные добродетели, принадлежащие разным стадам. Я расскажу вам один случай из жизни великого философа, рожденного в Индии - Шанкарачарьи, первого Ади Шанкарачарьи. В настоящее время у него есть преем­ники, подобные Папам на Западе - всех их называют шанкарачарьями. Он проповедовал такую философию: мир - это иллюзия, его не существует, он только кажется. Он сде­лан почти из той же материи, что и сны.

Он проводил беседы об иллюзорности мира в Варанаси, цитадели индуизма. Однажды утром... было темно, солнце еще не взошло... По традиции - а он был монахом-брамином - он купался в Ганге. Он поднимался по лестни­це, вокруг не было ни души, и вдруг появился какой-то че­ловек и, коснувшись его, прошел мимо. Затем этот человек остановился и сказал:

- Простите, возможно, в темноте вы не узнали меня, но я узнал вас: я - шудра, неприкасаемый.

Индийцам принадлежит самая древняя фашистская ре­лигия. Четверть своего народа они обрекли на почти жи­вотное существование. Они называют их неприкасаемыми, потому что их прикосновение и даже прикосновение их те­ни оскверняет вас. Вы должны немедленно омыться, чтобы очиститься. Пять тысяч лет они мучают этих несчастных, которые делают в обществе всю грязную работу. Однако им запрещено жить в городах, поселках; они должны жить за городской чертой. Это беднейшие из бедных, самая угнетенная, самая эксплуатируемая часть общества.

Шанкарачарья принадлежал к высокой касте браминов и был одним из величайших индийских философов. Он не на шутку рассердился и сказал:

- Ты неприкасаемый, ты узнал меня, и все же прикоснул­ся ко мне! Придется мне вернуться к реке и совершить по­вторное омовение.

Но неприкасаемый заявил:

- Прежде чем ты уйдешь, ты должен ответить на несколько вопросов; иначе я останусь здесь и снова дотро­нусь до тебя.

Больше там никого не было, так что Шанкарачарья был в затруднении - что делать? Если он пойдет, искупает­ся, а на обратном пути этот человек снова его заденет, ни­чего не изменится. Поэтому он сказал:

- Ну, хорошо, что тебя интересует? По-видимому, ты очень скверный и упрямый человек. Тот сказал:

- Вот мой первый вопрос: я на самом деле иллюзорен? Если я - иллюзия, тебе не нужно купаться еще раз; ты мо­жешь идти и совершать поклонение в храме. А если я реа­лен, то брось всю эту чушь, которую ты плетешь.

Шанкара немного помолчал - что ответить этому чело­веку? Он обсуждал свою философию по всей стране. Он одержал верх над всеми индийскими философами. Есть даже такая книга, «Шанкара Дигвиджайя», - «Победа ве­ликого Шанкары». Куда бы он ни приходил, он логически доказывал, что мир - это иллюзия. Но что делать с этим неприкасаемым?

Он стоял перед ним, этот шудра, и говорил:

- Я иллюзорен, река иллюзорна, твое омовение иллю­зорно, ты иллюзорен - все это вытекает из твоей филосо­фии. Я хочу спросить еще кое-что. Ты называешь меня неприкасаемым. Имеется в виду, что мое тело неприкасае­мо? Неужели ты думаешь, что твое тело состоит из других элементов? Неужели можно найти разницу между костями неприкасаемого и костями брамина, или между их кровью, кожей, черепами? Я могу принести несколько черепов, а ты скажешь мне, где череп брамина. Я не сомневаюсь, что все тела состоят из одинаковых элементов. Невозможно найти никакой разницы - что выше, что ниже.

Тогда, может быть, мой ум неприкасаем. Но можешь ли ты коснуться моего ума? Нельзя назвать неприкасаемым то, чего нельзя коснуться. Твой ум тоже неприкасаем. Или ты думаешь, что моя душа неприкасаема? А ведь я слышал, как ты говорил: «Во всей вселенной есть только одна душа, брахма. высшая душа, и все мы - ее части». А как же не­прикасаемые? Есть у них душа или нет? И если у них есть души, являются ли они частью твоей высшей единственной души, или у них есть отдельная резервация за пределами этого города?

Шанкара, великий логик, впервые почувствовал себя побежденным. Он сказал:

- Прости меня, ты разбудил меня от глубокого сна. Я жил в словах; ты бросил мне вызов своей реальностью.

Люди, привыкшие жить в словах, становятся обитате­лями воздушных замков.

Они забывают реальный мир, реальных людей. Их доб­родетели, их религии рождаются в воздушных замках. Их добродетели не рождены реальностью, в которой они на­ходятся. Вот почему Заратустра говорит: их добродетели мне даже противнее. Это словесность, логика, лингвисти­ка; они не имеют ничего общего с реальностью. Вы можете все что угодно сделать добродетелью - вы должны только обосновать это.

Вот что случилось с одним человеком. Он всегда при­ходил домой очень поздно, и жена постоянно говорила ему:

- Я знаю, где ты шляешься, и когда-нибудь ты пожале­ешь об этом.

Но он не слушал - он ходил к проституткам. Однажды ночью жена разозлилась по-настоящему, взяла нож и, как только он вошел, отрезала ему нос. Он закричал:

- Что ты делаешь?

Однако его нос был уже на полу. Он кричал:

- Ты что, с ума сошла? Как я теперь буду жить? Что я скажу людям? Жена сказала:

- Это твои проблемы. Я достаточно терпела, теперь твоя очередь.

Мужчина задумался: положение действительно было сложное. Все жители города станут спрашивать: «Что с твоим носом?» Уж лучше бежать из этого города. Но про­блема-то останется - в другом городе его тоже спросят:

«Что у тебя с носом?»

Этот человек немножко интересовался философией и религией. Вот что он придумал: ночью он сбежал из горо­да, сел под дерево в позе лотоса и закрыл глаза. Вокруг не­го собрались люди. Они видели много святых, но этот был особенный - он был без носа и сидел в точности как Будда.

Наконец кто-то спросил:

- Ты здесь недавно? Мы счастливы, что у нас появился такой великий святой, - ведь он сидел так тихо, безмятеж­но; хотя внутри него никакой тишины не было и в помине, это была всего лишь поза.

Он сказал:

-Я нашел Бога. Они зашумели:

- Ты нашел Бога? Тогда возьми нас в ученики.

- Есть одно условие: пока вы не отрежете нос... Именно нос - преграда. Стоит отрезать нос, и вы тут же увидите перед собой Бога.

Это было не так-то просто. Люди долго думали... но везде есть идиоты. Какой-то дурак шагнул вперед и сказал:

- Хорошо, я готов.

Этот человек захватил с собой нож. Он отвел беднягу в сторонку и отрезал ему нос. Тот посмотрел по сторонам, но никакого Бога не увидел. Он спросил:

- Но где же Бог? Мастер ответил:

- Не болтай. Бога нет, а нос отрезан, и с этим ничего не поделаешь. Но если ты признаешься, что не видишь Бога, люди будут смеяться над тобой - они скажут, что ты иди­от, что ты напрасно дал отрезать нос. Лучше иди - иди, пританцовывая - и скажи им: «Все великое просто. В тот миг, когда мой нос упал на землю, предо мною предстал Бог».

Бедняга подумал и рассудил, что это единственный спо­соб избежать насмешек.

Мастер сказал:

- Что поделаешь, я в таком же положении. Я ничего не знаю о Боге, но ты - мой главный ученик, и у нас будет много учеников - нужно только немного нахальства.

Итак, он пошел и сказал людям:

- Я делал все, что мог, но не нашел Бога. Этот человек нашел ключ: одна маленькая жертва - вы отрезаете нос, и тут же... как бы открывается завеса, и за ней стоит Бог. Я видел Его, - и он танцевал.

Люди зашумели:

- Надо же! Мы никогда не слышали... Такого нет ни в одном писании: отрежьте нос, и вы увидите Бога.

Но этот человек был из их деревни. Он сел в позу лото­са рядом со своим Мастером, и их ряды начали расти. Хитрость была одна и та же: он отводил их в сторонку, от­резал нос и ставил перед фактом: «Дело не в Боге, теперь дело в том, как избежать насмешек. Ты свободен, ты мо­жешь сказать... Но они просто назовут тебя дураком. Если ты послушаешь меня, тебе будут поклоняться как великому святому, как поклоняются всем моим ученикам».

Это было настолько заразительно, что в городе появи­лись сотни безносых, все припадали к их ногам, приглаша­ли их домой, чтобы накормить, одеть. Слухи об этом дошли даже до короля.

Король очень глубоко интересовался религией. Он по­думал: «Но я никогда не слышал, никогда не читал... Не может же быть, чтобы столько людей врали. Если бы это был один человек, тогда другое дело; но сотни людей в моей столице увидели Бога. Вряд ли правильно отказаться от реализации Бога только ради того, чтобы спасти соб­ственный нос. Я отправляюсь к ним!»

Он сказал премьер-министру:

- Приготовьте все необходимое. Я отправляюсь к этому Мастеру. Умирать все равно придется - с носом или без не­го, - так что, если можно увидеть Бога, просто отрезав нос, то игра стоит свеч.

Премьер-министр был очень умен. Он сказал:

- Подождите чуть-чуть, спешить некуда. Отрезать нос можно и завтра. Позвольте мне сначала разведать, раз­узнать, что происходит.

Он пошел... пригласил «великого мастера» - ибо он уже превратился в великого Мастера, который нашел самый короткий путь к Богу. Более короткого пути нельзя пред­ставить. Он пригласил его во дворец. Мастер был очень счастлив. Он пришел туда, и его провели в комнату, где стояли наготове четыре силача. Он не понимал, что проис­ходит.

Премьер-министр сказал:

- Рассказывай правду; иначе эти четверо будут бить, мучить тебя, переломают тебе все кости, пока ты не ска­жешь правду.

Этот человек сразу все понял. Он сказал:

- Правда такова: жена отрезала мне нос. Не видел я ни­какого Бога. Пожалуйста, не мучайте меня; я уйду из этого города.

Премьер-министр спросил:

- А твои ученики?

- Никто ничего не видел... Но когда человеку отрезают нос, у него две альтернативы: либо быть святым, либо ду­раком. Весь город будет смеяться, что этот идиот остался без носа, хотя все говорили ему: «Не делай этого», - но он не слушал.

Премьер-министр отвел его к королю, и когда король услышал все это, он сказал:

- Боже мой! Если бы я ушел вчера, сейчас я тоже видел бы Бога!

Вы можете взять любую глупость, поддержать ее хит­ростью и ловкостью, а в мире столько идиотов, что последователи всегда найдутся. Все эти ныне здравствую­щие религии - не что иное, как различные версии все той же истории. Бога не видел никто, но, истязая себя, вы ста­новитесь святым. А потом вы будете глупо выглядеть, если скажете, что эти мучения оказались бесполезными... Я не видел Бога. Теперь лучше помалкивать. Вас стали так ува­жать - с Богом или без Него. Раньше вы никому не были нужны, ни на что не годны, никто никогда вас не уважал; а теперь вас почитают тысячи людей. Лучше помалкивать и наслаждаться своим положением.

Логика, доказательства, обоснования, философия в ру­ках хитрых людей способны создать любые добродетели и морали, в которых невозможно найти ничего морального. Но они всегда могут представить доказательства и привес­ти свидетелей, которые скажут: «Да, это произошло».

Монахи-индуисты носят деревянные сандалии. Это сплошное мучение, потому что они ни на чем не держатся - вам приходится держать их, сжимая между большим и вто­рым пальцами. Это тяжело, и ходьба становится ненужной пыткой. Но спросите-ка монахов-индуистов: «Зачем вы но­сите их, когда есть более удобные, практичные сандалии?»

Один великий индуистский святой, Карпатри, поведал мне, что в этом есть некий секрет. Я спросил:

- Что же это за секрет?

- Секрет в том, что они укрепляют в мужчине целибат. Я воскликнул:

- Что вы говорите! Деревянные сандалии?

- Вы просто не понимаете. В большом пальце ноги есть нерв, который контролирует сексуальность. Я сказал:

- Знаете ли, в настоящее время физиология человека ис­следована полностью - никакого нерва, контролирующего сексуальность, нет. Отрежьте хоть всю ногу, а сексуаль­ность все же будет неконтролируема.

Но миллионы индуистских монахов верят в это. И это еще не все: каждый индуист носит на шее священную нить; и когда он мочится, он должен обмотать ее вокруг уха. Я спросил шанкарачарью Дварики - я был в Дварики:

- Какой в этом смысл? - Я не мог не спросить, потому что он выставил одного человека таким дураком перед людьми... Один молодой человек поднялся, чтобы спро­сить о чем-то, но шанкарачарья сказал:

- Прежде чем спрашивать, ответьте на несколько во­просов.

Этот юноша был одет в западную одежду - длинные брюки, пиджак, галстук - и это привело шанкарачарью в ярость. Он спросил:

- Есть ли у вас под рубашкой индуистская нить, свя­щенная нить?

Юноша ответил:

- Нет.

Шанкарачарья ужасно рассердился и сказал:

- Как только вы встали, я понял: в такой одежде вы, должно быть, мочитесь стоя, а это противоречит индуизму. Сперва наденьте священную нить. Смените одежду и, когда вы мочитесь, наматывайте ее на ухо.

Все засмеялись, и несчастный юноша оказался в дурац­ком положении среди этих идиотов.

Я слышал об этом случае, поэтому и спросил:

- Каково значение вашей священной нити? И что ду­ховного в том, чтобы наматывать ее на ухо, когда вы мо­читесь?

Ответ тот же... - что в ухе есть нерв, контролирующий сексуальность. Поэтому, когда вы наматываете священную нить на ухо, этот нерв зажимается. Это помогает мужчине оставаться целибатом.

Миллионы индийцев верят в это. И не только индуисты - в любой религии вы найдете такие же глупые идеи, кото­рые распространяются тысячи лет. Никто не задает вопро­сов, потому что никому не хочется выпасть из толпы, потерять уважение толпы.

А толпа может быть очень мстительной; она может сде­лать человеку любую гадость. Возможно, он лишится ра­боты. Против него восстанет даже семья; друзья повернутся к нему спиной, он станет одиноким в толпе и всеми презираемым. Но если он исполняет все эти глупо­сти, в которых толпа видит некую духовность, некую доб­родетель, его будут уважать.

Насколько я понимаю, уважение общества означает, что вы хитрец, что вы лицемер. Это значит, что ради ува­жения вы притворяетесь, прекрасно зная, что все это бес­смысленно, глупо и даже вредно.

И когда я жил среди них, жил я над ними. И за это они не любили меня. Я знаю это по собственному опыту. Столько религиозных людей в мире - религиозные вожди, святые, мудрецы - не любят меня по той простой причине, что я показал им: то, что они принимают за характер, добродетель, религию, в основном - просто вздор. Им нечего отве­тить. Их ответ - гнев. Но гнев - не доказательство. Он ни­чего не доказывает - фактически, он доказывает обратное. Если вы злитесь, это просто знак того, что вас разоблачи­ли, что в ваших поступках нет никакого рационального зерна, что у вас нет никаких доводов, доказательств.

И когда я жил среди них, жил я над ними. И за это они не любили меня.

Они и слышать не желают о том, чтобы кто-нибудь хо­дил над их головами; и потому между мной и собой, над го­ловами своими, они наложили дерева, земли и мусора.

Так заглушили они шум шагов моих: до сих пор хуже все­го меня слышали самые ученые из них.

Но, невзирая на это, я со своими мыслями продолжаю хо­дить поверх их голов; и пожелай я идти путем своих за­блуждений, то и тогда оказался бы я выше.

Ибо люди не равны. Это великие слова. Особенно сегод­ня, когда благодаря коммунизму почти повсеместно признано, что все люди равны. А это совершенно не так: нет даже двух равных людей.

Равенство - ложная идея.

Каждый человек уникален.

Его ни с кем нельзя равнять.

Я убежден, что каждому нужно дать равные возмож­ности роста своей самобытности, но люди не равны. Ра­венство - наш современный предрассудок: поздний и наиболее широко распространенный, даже среди не-­коммунистов. Они тоже признают равенство, поскольку не отрицают его.

Даже у не-коммунистов не хватает смелости сказать, что люди не равны, - они боятся злить толпу. Массы не­обычайно счастливы от мысли, что люди равны, что вы и Альберт Эйнштейн равны, что равны вы и Бертран Рассел, что вы равны с Мартином Бабером, что вы равны Жан-Полю Сартру. Массам чрезвычайно приятна эта мысль.

Она настолько радует эго, что даже не-коммунисты боятся сказать, что люди не равны. Но я абсолютно согласен с Заратустрой: люди не равны.

Так гласит справедливость. И то, чего я желаю, они не смеют желать! У нас разные склонности, у нас разные та­ланты; моя судьба - только моя судьба, ваша судьба - только ваша судьба. На самом деле, равны только бараны. Человек - единственное на земле существо, в котором есть самобытность. Но вы рассердите их...

Когда я двадцать лет назад сказал, что люди не равны, коммунистическая партия Индии приняла против меня осуждающую резолюцию. А президент коммунистической партии Индии Дейндж заявил, что его зять, профессор, со­бирается написать книгу, опровергающую мою идею. Он написал против меня книгу; правда, в ней не было никаких аргументов, кроме злобы, оскорблений и лжи - ни одного аргумента в доказательство того, что люди равны.

Заратустра прав: так гласит справедливость. У меня есть своя концепция справедливого общества: оно всем обеспечит равные возможности, но это будет равная воз­можность быть неравными, развивать свою уникальность.

Для меня коммунизм означает равенство возможностей для всех, а не равенство людей. Двадцать пять веков назад Заратустра понимал это. Это абсолютно честно и справед­ливо: нельзя вновь жертвовать человеком во имя ра­венства. Его много раз приносили в жертву, во имя разных слов, в разных храмах, разным богам. Сейчас его приносят в жертву в храме коммунизма - священной книге «Капитал», троице богов - Марксу, Энгельсу и Ленину.

Это так просто; всем известно, что люди не равны. Но людская зависть... зависть маленького человека к велико­му, зависть лилипута к великану, заставляет их громко кри­чать - и конечно, их большинство, - что люди равны, что равенство - прирожденное право каждого человека. И они не ведают, что говорят нечто равносильное самоубийству.

Равные возможности для роста - это абсолютно правиль­но. И признание уникальности каждого индивидуума дела­ет общество богаче, дарит ему огромное разнообразие цветов, оттенков, различных ароматов.

Заратустра уникален в том отношении, что он провидит очень далеко - ведь в его дни никто не говорил о равенстве людей. До Маркса было еще двадцать пять веков. Но чем вы тише и медитативнее, тем яснее становится ваше виде­ние, и оно может проникать далеко в будущее. Эти слова противоречат Карлу Марксу, хотя Заратустра и не знал никакого Карла Маркса.

Карл Маркс - просто ученый, и больше ничего. Всю свою жизнь он просидел в библиотеке Британского музея. Он приходил туда еще до открытия, и каждый день его приходилось выталкивать почти силой, когда библиотека закрывалась - иногда его просто выносили, потому что в старости он мог читать и читать, пока полностью не пере­ставал соображать. Когда библиотека закрывалась, его го­лова лежала на столе, он был без сознания. Приходилось выносить его на улицу и вызывать карету скорой помощи, чтобы увезти домой. А наутро он снова был тут как тут. Совершенный ученый! В буквальном смысле книжный червь. И весь его опыт был связан только с книгами - не с людьми, не с существованием, не с самим собой.

Ибо люди не равны: так гласит справедливость. И то, чего я желаю, они не смеют желать!

... Так говорил Заратустра.

О ПОЭТАХ

апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ПОЭТАХ

 

«С тех пор, как я лучше знаю тело, - сказал За­ратустра одному из учеников своих, - я говорю о ду­хе лишь в переносном смысле; и все "непреходящее" - тоже всего лишь символ».

«Я уже слышал это от тебя однажды, - отвечал ученик, - и тогда ты еще прибавил: "А поэты слиш­ком много лгут". Почему сказал ты, что поэты слишком много лгут?»

«Почему? - повторил Заратустра. - Ты спраши­ваешь почему? Я не принадлежу к тем, кого можно спросить обо всех их "почему".

Не вчера началась жизнь моя! Давно уже пережил я основания мнений своих.

Пришлось бы, мне быть бочкой памяти, если бы, я таскал с собой все свои основания!

Хранить свои мнения - уже и этого слишком много для меня; а сколько птиц уже улетело!

Так что же однажды сказал тебе Заратустра? Что поэты слишком много лгут? Но и сам Зара­тустра - поэт.

Теперь веришь ли ты, что сейчас он сказал правду? Почему веришь?»

Ученик отвечал: «Я верю в Заратустру». Но тот покачал головой и улыбнулся.

«Вера не делает меня праведным, - сказал он, - тем более вера в меня.

Но положим, кто-нибудь сказал всерьез, что поэты много лгут: он был бы прав - мы слишком много лжем.

Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать....

И мы, верим в народ и "мудрость" его, как если бы существовал особый, тайный ход к знанию, закры­тый для тех, кто чему-нибудь учится...

О, как много вещей между небом и землей, о кото­рых позволяют себе мечтать только поэты!

И тем более о том, что сверх небес: ибо все боги суть символы и хитросплетения поэтов!

Поистине, всегда влечет нас ввысь ~ в царство об­лаков: на них усаживаем мы наши пестрые чучела и называем их богами и Сверхчеловеком...

О, как устал я от всего неосуществленного, что непременно желает стать событием! О, как устал я от поэтов!»

Пока говорил Заратустра, сердился на него ученик, но молчал. Замолчал и Заратустра; а взор его был об­ращен вовнутрь... Наконец он вздохнул.

«Я - от нынешнего, и я - от минувшего, - сказал он, — но есть во мне нечто и от завтрашнего, и от послезавтрашнего, и от грядущего.

Я устал от поэтов, старых и новых: слишком по­верхностны для меня все эти мелкие моря.

Недостаточно глубоко проникала их мысль: отто­го и чувство их не достигало самых основ....

Зрителей нужно духу поэта: пусть это будут хотя бы буйволы!

Устал я от этого духа: и предвижу время, когда и сам он устанет от себя.

Я уже видел поэтов, которые преобразились и об­ратили взор свой на себя.

Я видел кающихся духом: из поэтов выросли они».

...Так говорил Заратустра.

Заратустра настолько искренен и правдив, что не щадит даже самого себя, если нечто сказанное им не есть абсолютная истина. А с истиной связана одна проблема: ее нельзя высказать до конца.

В лучшем случае вам удастся обозначить какой-то ее аспект, указать на некоторые проблески. Но для человека, с которым вы говорите, эти фрагменты останутся абсо­лютной загадкой, поскольку он не может заполнить про­пуски. Долг мистика - заполнить эти промежутки и сделать свои высказывания как можно более цельными и система­тичными. Тут-то и находится источник обманов.

Мистику приходится лгать, это неизбежно.

Мистик не виноват; такова природа истины: она не полностью поддается познанию, языку, выражению. Го­раздо чаще для выражения истины мистики выбирают поэ­зию - по той простой причине, что лгать поэтически легче, чем лгать в прозе.

Возможно, вы никогда не задумывались над этим. В поэзии ложь становится метафорой, способом выражения, украшением. А в прозе ложь проступает настолько от­четливо, что спрятать ее очень трудно. Поэзия более гибка, ибо поэзия относится к миру снов; это вымысел.

Некоторые фрагменты истины можно выразить поэти­чески без ощущения, что вы несправедливы к истине и не совсем честны по отношению к слушателю. Поэзия - пре­красное укрытие. Не случайно многие великие поэты - не кто иные, как скрытые мистики. И многие великие мистики выбирали поэзию как ключ к сердцам людей.

Проза рациональна; она должна быть логичной, под­держиваться объяснениями и доказательствами.

Поэзии не нужны причины, логика, подтверждения, до­казательства. Это совершенно другое измерение. Все, что ей нужно - это красота, музыка.

Когда логика и причинность не требуются, в вымысел очень легко вплести фрагменты истины и придать всему этому некоторую завершенность.

Ученик Георгия Гурджиева П. Д. Успенский был вели­ким математиком - возможно, одним из крупнейших в ис­тории человечества. Он не был поэтом; он знал лишь логику и причинность, которые лежат в основаниях мате­матики. Но он влюбился в Георгия Гурджиева, мистика.

Георгий Гурджиев не был мировой знаменитостью. Его знали всего несколько человек, он был очень странной личностью. Его методы были странными, непривычными, неортодоксальными. А способ выражения почти не подда­вался пониманию. Его сочинения абсолютно ни на что не похожи.

Я думаю, в мире нет ни одного человека, кроме меня, который прочел бы его книги от начала до конца. Это на­стоящая пытка, потому что он постоянно изобретает но­вые слова. Ни в одном словаре вы не найдете, что они обозначают, таких слов нет ни в одном языке. Он знал много языков и все смешивал.

У него такие длинные предложения, что к тому времени, когда вы доходите до конца, вы забываете начало. Одно предложение может занимать целую страницу. И он вполне сознательно делал это. Ему принадлежат огромные тома в тысячу страниц, но очень редко там встречается предложе­ние, насчет которого вы с уверенностью можете сказать, что поняли его точно.

Это делается намеренно. Он хочет, чтобы вы прошли через эту пытку, потому что, как он говорит, если что-то достается вам без усилий, вы не получите от этого никакой пользы. Возможно, из тысячи страниц десяти оказалось бы достаточно, чтобы выразить то, что он хочет сказа

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: