 |
Глава четвертая (вставная). Алексей Алексеевич Поспехов
|
|
|
|
С моим отчимом меня познакомила мама. Правда, впоследствии на фотографиях я его увидел в кругу друзей моего отца. Действительно, они учились вместе в институте связи, и оба продолжая семейную традицию – их отцы были связистами. Сказать, что мой отчим не занимался моим воспитанием будет, - неправда. Правда, если до 1980-го года его воспитание было постоянным и вездесущим, то после моей поездки в Португалию, оно стало точечным, но всегда, по-своему, метким. Он принадлежал к числу людей, которые воспитывали примером, правда, со мной это не очень получалось – у меня было много примеров для подражания.
Есть такая современная еврейская притча, согласно которой Моисей считал, что всё в человеке исходит из головы, Иисус – из сердца, Маркс – из живота, Фрейд – из того, что ниже живота. Отчим продолжил этот ряд – все в человеке исходит из ног. И действительно, всё детство он учил меня бегать. Он заставлял меня бегать по стадиону, на лыжах, быстро ездить на велосипеде, быстро плавать, нырять, быстро схватывать мысль. Он часто говорил, что иногда вспоминает моя жена, «что Герка мышей не ловит». Правда быстрота не рождает качество, но усиливает выносливость, у некоторых закаляет волю. Он любил путешествовать и втягивал в них своих близких. Мы много путешествовали и в 1970-е, и в 1980-е, и в 1990-е годы, сначала пешком, потом на машине, потом на самолете. Ему всегда не хватало впечатлений. Он всегда что-то делал. В 1970-е, когда после работы оставалось время, у него были хобби, он прекрасно мастерил, шил, плел, конструировал. Так для меня в детстве сделал радиоприемник, который я перед сном в наушниках слушал. Он увлекался зарубежной музыкой и привез из Португалии богатую коллекцию пластинок и кассет.
|
|
|
Воспитывал он жестко, за очевидные провинности наказывал физически, что соответствует древним законам воспитания, но плохо согласуется с современными западными нормами. Он исходил из принципа, что «если не любят, то пусть тогда бояться»… Я сорок лет действовал в поле его влияния, не очень мешая ему жить и работать так, как он считал правильным. Он же все эти сорок лет кормил сначала меня, а потом и подкармливал мою семью. Почему-то считалась у него и у мамы, что если нас накормить мы станем добрыми. Но мы и были добрыми, мы просто временами были отчаянными, а это не эквивалент зла.
Если я носился с разными идеями, то отчим всю жизнь делал дело. Сначала простым инженером связи, потом начальником цеха, потом главным инженером, потом начальником узла. Стремительно сделав карьеру в Перестройку, он оправдал возложенное на него доверие, он провел модернизацию сети телефонной связи практически первым в Москве. И если на работе он был модернизатором, новатором, то дома он был консерватором. Его главной задачей было сохранить и приумножить то, что досталось ему от родственников. Он любил свой дом, любил встречать гостей, очень ценил семейных друзей, помогал, в том числе материально родственникам. Он очень помогал в 1990-е московским школам, с его помощью в школах стали проводить Интернет.
Он был счастливым отцом и дедом, с нежностью относился к своим детям – Даше и Кириллу, постоянно интересовался, как растут его внучки, дарил им подарки. Он также очень тепло всегда относился к моей жене и моим детям, интересовался их жизнью.
На его похоронах в 2015 году мама сказала, что он всем помогал. Не знаю, как всем, но в 2000-е годы, хотя эти годы и не являются объектом моего повествования, он частично, а, временами, и полностью оплачивал мои расходы. Но он не только помогал, он еще и вел. И здесь мы дошли к очень важному для него вопросу – еврейскому.
|
|
|
Есть в Иерусалиме аллея рядом с центром Яд-Вашем. Там высаживают деревья в честь праведников народов мира, кто в годы войны спасал евреев от Холокоста. Конечно, в 1970-2000-е годы в России ничего подобного не было. Но то, что было очень напоминало давнюю историю евреев Испании, которые под страхом смерти или обращения были вынуждены покинуть страну. Отчим принадлежал к кругу тех праведников, которые помогали российским евреям выжить. Во всяком случае в своих домах евреи могли и могут сейчас в России соблюдать религиозные предписания, я могу сказать это по крайней мере о себе. Да, это не много, да, до такой веротерпимости, которая была в мавританской Испании средних веков, или сейчас в Америке, нам далеко. Да, евреи пока в России не могут ходить в традиционной одежде по улице. Но надежда все равно есть.
И последнее. Алексей Алексеевич Поспехов, мой отчим, не дожил до семидести лет. Это плохой сигнал нам, тем, кто знал его, кто был рядом. Плохой знак о том, что он не дожил до старости. Возможно, мы встретимся в следующей жизни, или, как говорят евреи, в гилгуле. Он много мучился, мы непросто жили. Может на следующем витке нас ждет лучшая участь?!
Глава пятая. Юность
Всю юность и свои первые годы на работе я постоянно бежал. И, если в школьные годы я бегал по школе, что-то объясняя, кого-то уговаривая, то в юности я просто бежал. Бежал, чтобы нащупать какую-то опору в жизни, бежал, чтобы не попасть в мир жестокости и злобы. Бежал в учебу, в семью, в работу, в политику. И во всем этом пытался найти какую-то надежду для себя, а быть может и не только для себя. Но я бежал и от… От детства, от отрочества, от того, что меня уже никогда не защитит. Бежал от армии, бежал от удачливости своих родственников, понимая, что такая мне не грозит. Бежал… Но обо всем по порядку.
Не мой 1989 год
То, что я стою на зыбкой почве, я почувствовал сразу же с началом 1989 года. Стали приходить повестки из военкомата. К этому добавилось то, что к зиме я понял, что учусь в институте я не просто, язык я проваливал, да и не только язык. У меня был завал с Древним миром. И если в первом семестре я ещё как то выкарабкался, то к концу второго – ком образовался страшный. Да ещё меня сделали старостой группы, я отвечал за какие-то деньги за учебники, за учебники, взятые у преподавателя. И при этом я работал вожатым в школе. В общем, к лету 1989 года образовался ком из несделанных, непосильных дел. И нет бы, плюнуть на всё, пойти в армию… Но я не мог, для армии я чувствовал себя сломленным, не готовым выносить лишения, физические лишения, не готовым защищать свою честь… И тут пришла первая помощь. Помощь от отчима. Ему удалось договориться, чтобы мне дали доучиться до конца первого курса… Но ситуация не разруливалась. Учиться лучше я не стал, из школы уйти я не мог, так как были личные отношения с учителями и директором. Я серьёзно задумывался над тем, чтобы уехать из Москвы, в провинцию, в Пушкинские Горы, не понимая тогда, что в провинции спрятаться ещё сложнее, чем в Москве, что там все, как на ладони.
|
|
|
И вот наступило лето. Сессия. «Три» по иностранному, «Четыре» по русской истории, отказ от сдачи экзамена по Древнему миру. Чуда ждать было неоткуда. Разговоры дома были всё тяжелее и тяжелее. Я знал, что мама пытается уговорить отчима предпринять ещё какие-нибудь шаги. Я метался по друзьям и знакомым в надежде найти у них какую-нибудь поддержку. Наконец я её нашел и успокоился. Поддержка пришла от Татьяны Александровны Г., учителя литературы в нашей школе, к которой я относился с большой симпатией и уважением. Она сыграла большую роль в выборе темы моих научных интересов, благодаря ей я стал в институте заниматься эпохой крушения Западной Римской империи. Я пришел к Татьяне Александровне домой и рассказал ей напрямую как обстоят мои дела. Она выслушала и сказала «Если ты считаешь, что достоин учиться на дневном отделении, то неважно каким образом ты там окажешься».
Через несколько дней мама сказала – поезжай на факультет. Я поехал на факультет, к декану с вопросом, могу ли я надеяться на перевод на дневное отделение. Он посмотрел мою зачетку и сказал, что с такими отметками вы не годитесь. Я уехал в Ильинку и стал готовиться к Древнему миру, так как сдавать всё равно придется. Я все лето готовился, вопросов было под сто, вопросы по всем египетским царствам, хеттскому царству, Индия, Китай, Ассирия, Вавилон, все периоды римской и греческой истории, источниковедение, историография и т.д. и т.п. В августе я был на экзамене и сдал его на «пять». Я снова поехал к декану. Он с перекошенным лицом мне ответил, что на дневном отделении создаётся ещё одна группа и ректор решил, что вы имеете право перевестись, досдав академическую разницу между дневным и вечерним отделениями. Весь конец августа и начало сентября 1989 года я вместе с другими студентами ходил и досдавал эту разницу и, наконец, был зачислен на 2 курс дневного отделения. Я получил временную передышку, но урок 1989 года я помнил ещё долго.
|
|
|
Через много лет я узнаю, что маме таки удалось уговорить отчима, и он два раза ездил к нашему институтском ректору, заступался за меня. Я также узнаю, что мой преподаватель Древнего мира Людмила Станиславовна Ильинская ещё в июне, когда я отказался сдавать её предмет, закрывая ведомость поставит мне «пятерку» авансом, зная, что я обязательно к августу буду готов.
Перейдя на дневное отделение, я усвоил урок 1989 года и очень старательно учился и, чтобы получить красный диплом мне предложили пересдать в 1993 году немецкий язык, но я так и не смог этого сделать.
Исторический факультет
Мой исторический факультет начался с Главного здания МГПИ им. Ленина на Пироговской улице. Вечернее отделение располагалось там. Это историческое здание, построенное в стили неоклассицизма перед самой Первой мировой войной и в 1980-1990 – е годы было шикарным. Роскошное фойе и балконами и балюстрадами, просторные аудитории, - здесь снимались многие советские фильмы и телепрограммы. Когда я впервые оказался в большой аудитории случился конфуз. Выступал наш куратор Александр Васильевич Синичкин. Сначала мне показалось, что это женщина, так как человек говорил очень высоким голосом, до и был он невысокого роста с длинными волосами. Потом в этой аудитории мы слушали лекции, приходили Кобрин, Ильинская, Шорин, Леонтьева и другие. Сам же факультет до осени 1989 года располагался на Можайском шоссе, платформа «Сетунь». Но туда я ездил всего несколько раз, так как уже в октябре 1989 года Исторический факультет перевели в новое, только что отстроенное здание в Тропареве, и выделили ему целый третий этаж. В 1989 году, когда я там появился, на факультете царила позднесоветская эклектика и гудение. Наряду с традиционными дисциплинами, появились новые, навеянные Перестройкой, такие как экономика, права человека, человек и общество, политология, а не обществоведение. Этика, эстетика, философия уже преподавались без прилагательного марксистко-ленинская. Всё было интересно и для студентов, и для преподавателей.
|
|
|
С Владимиром Борисовичем Кобриным я был знаком ещё до института, ещё в школе. Как-то раз Алексей Алексеевич В. Пригласил нас в 43 школу на его лекцию, посвященную Ивану Грозному. Было это вечером, зимой. Поразительно, но на его лекции мне очень захотелось спать, но я все равно внимательно слушал неторопливый рассказ и временах Опричнины и усиливающейся к концу жизни мнительности и жестокости царя. Потом Кобрин читал нам лекции в институте и принимал экзамены. На всю жизнь запомнилась мне его улыбчивость и доброта. Хотя для него эти времена в институте были тяжелыми, его выживали с факультета. Закончилось это его уходом, сопровождаемым жутким скандалам. Рассказывают, что на заседании кафедры Кузьмин назвал его сионистом, на что Кобрин невозмутимо ответил: «А ты, фашист». Он ушел преподавать в Историко-архивный институт, к тогдашнему депутату Афанасьеву, но проработал там недолго, так как вскоре умер. Я был на гражданской панихиде по нему. И последнее, на даче в Ильинке раза два я видел его на велосипеде, видимо он жил где-то рядом или снимал в этих краях дачу. Видел его таким же улыбчивым, со смеющимися прищуренными глазами.
С Юрием Ивановичем Писаревы я познакомился во втором семестре второго курса, он нам читал центральное и позднее Средневековье. Познакомился и он стал научным руководителем моих курсовых и дипломной работ. Он оказал на меня большое влияние. Так он, объясняя почему он занимается средневековой Англией, заявил, что вся современная история – не история, так как должно пройти много времени, чтобы взгляды и оценки устоялись. Мне эта позиция показалась тогда правильной. Хотя потом, позже, я много сожалел, что не знаю XX века и не сумел распознать в реалиях сегодняшней России признаки ушедшей эпохи. Ю. И. Писарев был для меня также автором суждений о схожести историй России и Испании, которые он сделал исходя из изучения средневекового материала. Он внимательно читал и направлял мои курсовые и дипломную работы, ценил то, что я делаю.
Вообще мы очень любили и ценили наших преподавателей и по всеобщей и по отечественной истории, правда, среди нас ходили и заблуждения. Так считалось, что чтобы быть настоящим историком, надо знать основные исторические дисциплины, а педагогические дисциплины как-нибудь сами приложатся. Это заблуждение дорого мне обошлось в школе, особенно в 2000-е годы.
Ещё моими увлечениями в институте стали экономика и право, и это было примета времени, так как в стране шли экономические и правовые реформы. Меня очень увлекали лекции по макроэкономике, судебному процессу, правам человека. Все эти знания мне потом пригодились в школе, когда я стал заниматься сначала школьной экономикой, а потом и экономикой частного предприятия, сначала в 9 школе, а потом на «Эхе Москвы».
Наталия Сергеевна Московцева
Мы познакомились случайно. Шли вступительные экзамены. Мы сдавали историю. Принимал профессор Щагин. И я её увидел. Эта была маленькая (метр пятьдесят - метр шестьдесят) девушка с вьющимися волосами, с большими глазами, в белом платье. Она сдавала раньше меня. После экзамена я вышел, но её уже не было. Потом прошло больше года, и мы снова встретились на дневном отделении. Собственно знакомство произошло в Историчке; так мы называли Государственную публичную историческую библиотеку в Старосадском переулке у площади Ногина. Я подсел к её столу, мы стали о чем-то говорить. Она восприняла меня сдержанно. Вообще она всегда была сдержанной. Потом я стал провожать её из библиотеки. Позже я и мои друзья, переведенные с вечернего, - Саша Антоновский и Слава Галкин, познакомились с другими девочками её группы. Так стала формироваться компания, просуществовавшая до конца нашего обучения на факультете. Мы вместе учились, вместе отдыхали, ходили друг к другу в гости, постоянно что-то обсуждали, спорили. Мы вместе были несколько раз в Ленинграде, в Пушкинских горах, в Крыму. Были поездки и без меня, - на Северный Кавказ, на Полярный Урал, в Калининград. Девочки этой группы сдружились ещё на первом курсе и в археологической экспедиции, мы лишь присоединились к ним на втором курсе. Были два заводилы, два мотора этой компании – Саша Антоновский и Наталья Т. Мы же с Наталией Сергеевной Московцевой медленно ухаживали друг за другом, вернее я ухаживал; водил её по своим московским адресам (Спиридоновка, 875 школа, кино, Коломенское и т.д.). К весне 1990 года наши отношения дошли до того, что я хотел сделать ей предложение, но в моей семье из-за болезни, а потом смерти дедушки Вани, настояли, чтобы я всё откладывал и откладывал. Вообще дооткладывались мы до того, что наши отношения перестали быть просто платоническими, мы перешли черту. И тут оказалось, что мы совершенно не готовы к этим отношениям, не умеем обходиться со своими эмоциями и страстями, не можем быть искренними и говорить обо всём, что мы чувствуем. Но было уже поздно. Надо было жениться. Прошло более полугода после смерти дедушки Вани и мы поженились. Была настоящая свадьба с музыкой, со свидетелями, с поездкой на машинах по Москве, с банкетом в ресторане, со свадебным путешествием в Феодосию… Но мы всё больше отдалялись друг от друга. Я не готов был откровенно говорить о своих проблемах со своей молодой женой, не мог, не хотел выглядеть слабым и ущербным.
Друзья
Вообще институтские друзья не школьные, они редко не остаются с тобой на всю жизнь, но чащё всего они яркие, интересные люди. Так у нас и было. Конкурс при поступлении в наш институт был очень высоким – 14 баллов при трех предметах, так что проходили люди талантливые, неординарные. Мне запомнились несколько из них – это Слава Галкин, Саша Антоновский и Сева Воронин. Были и другие, входившие в нашу компанию, но память…, память…. Она стирается со временем.
Слава Галкин был человеком необычным, весьма замкнутым, не подпускающим к себе людей просто так. Мы сблизились с ним ещё на вечернем. Он поступил не с первого раза, работал в библиотеке и перевелся на второй курс также, как и я. Он был молчун, много знал, но мало говорил. Он прилежно учился, бывал на всех лекциях и семинарах, закончил институт с красным дипломом. Он был участником всех наших походов и экспедиций. Специализировался он на русской истории XIX века, занимался мелкопоместными дворянами, его интересовала их психология и возможная связь с революционным движением. Да и сам он был народником. Я думаю, любимым его героем был тургеневский Базаров. Он участвовал во всех демократических перестроечных акциях 1988-1993 гг., и защищал Белый дом два раза, сначала Ельцина, а потом от Ельцина. Слава стал уважаемым человеком и, по крайней мере, не бросал историю никогда.
Саша Антоновский был и остается человеком широких взглядов, интеллектуалом, либералом, философом и обожателем женщин. Переведясь с вечернего отделения, он быстро заинтересовался в институте философией, ушел после третьего курса на философский факультет МГУ и сейчас работает в институте философии РАН то в России, а то в Германии.
Сева Воронин был на курсе, наверное единственным поэтом (некоторые его стихи у меня сохранились), любил Высоцкого, тоже занимался русской историей XIX века и сделал на факультете карьеру, став последователем Кузьмина. Сейчас он ведущий сотрудник кафедры отечественной истории, весельчак и любитель выпить (собственно, все ученики Кузьмина любили выпить).
Август 1991 года
В августе 1991 года после похода в Карелию мы с женой отдыхали на даче в Ильинке. С нами вместе там жила Валерия Ивановна, Валя. Помню, было раннее утро. Валя встала первой, у нее на столе стоял приемник, она слушала «Эхо Москвы». Вдруг она говорит – в Москве танки. Мы прислушались к невнятным звукам радио. Что-то о чрезвычайной положении, об отставке Горбачева, который находился в Крыму. Я тут же сказал жене, что надо ехать в Москву. Приехав в Москву, мы тут же созвонились с друзьями, и решили ехать к Белому дому на Краснопресненскую набережную…
Наталья Ивановна Матросова
На самом деле я увел свою будущую и единственно настоящую жену у её жениха. Он был начинающим журналистом, студентом журфака МГУ, учился у Засурского, прошел армию. Что она нашла во мне, я не знаю до сих пор. Она был заводилой всей нашей студенческой компании. Первое воспоминание о ней – это яркие, наполненные жизнью глаза, как бы спрашивающие: «А ты сможешь?» Познакомились мы на втором курсе, но потом разошлись, у неё были свои обязанности, у меня свои. Второе воспоминание – это пионерский лагерь под Москвой в 1990 году и опять же эти яркие, всё то же спрашивающие глаза. А потом случилось лето 1991 года, и мы поехали в Карелию плавать на байдарках по озерам, - она, её жених, я с женой, и Слава Галкин и еще кто-то, точно не помню. А потом в конце 1991 года у нас случился роман. К тому времени мы уже разъехались со своей первой женой, и был Новый год. Мы смотрели «Иронию судьбы» Рязанова, Наталья привезла какой-то удивительный шоколадный пирог со сгущенкой, были друзья: Слава Галкин и еще кто-то. Мы переписывались, но парадоксально; мы не обменивались любовными посланиями, но переписывались стихами поэтов XX века, я – Пастернака, она – Цветаевой. Потом случился мой окончательный разрыв с 875 школой, школой моего детства, я на короткое время перешел работать в 23-тью, преподавать новейшую историю, мне очень нравилось. Потом была весна, и она затеяла пеший поход в Крым. Были Саша Антоновский, Слава Галкин и ещё много хороших друзей. Была чудесная погода, горный Крым, Бахчисарай, палатки, пение меедзина с минаретов по вечерам. И она уже была одна, без жениха, со мной. Что она во мне нашла? А потом было лето, беременность Женей, её дача в Карманово, чистый воздух. Знакомство со мной сделала Наталью сосредоточенной, предстояла нелегкая жизнь. Мы много пережили, прежде чем начали понимать друг друга и откровенно разговаривать, так прошло уже почти что двадцать пять лет.
Мои университеты
В июне 1993 года мы закончили университет, и получили дипломы. Церемония проходила скромно. Нас построили на первом этаже, под лестницей, около мемориальной стены, где были выбиты имена студентов и преподавателей, погибших в годы Великой Отечественной войны. Сначала выдали красные дипломы, потом все остальные. Мы с женой спешили, выпили рюмку чая в буфете и поехали домой на Фрунзенскую, так как Женя была слишком мала, и оставлять её с бабушками было нельзя. Так закончилась наша институтская жизнь, на много лет мы забыли дорогу в это здание. Очень скоро прервалась и дружба в рамках нашей компании. Начиналась взрослая жизнь.
Мы врастали во взрослую жизнь постепенно. Ещё в августе 1992 года я устроился на постоянную работу в 9 школу на улице Новаторов на Юго-западе Москвы, нужны были реальные, постоянные деньги, так как рассчитывать на помощь родителей было нельзя, мы с женой жили вместе, у нас должен был появиться ребенок. Знакомство с 9 школой началось с объявления, прочитанного мною в институте. В нём значилось, что молодому, дружному коллективу единомышленников требовался учитель истории. Когда я позвонил по телефону, ответил низкий мужской голос, представился – завуч. Потом мы встретились, это был Леонид Леонидович Довлатов, который вместе со своей женой Еленой Владимировной руководили (были завучами) школы. Директором был их друг Александр Федорович Белянин, человек несколько их старше (им было 32-33 года), но всю преобразующую деятельность школы вели они – Леня и Лена…
|
|
|
