 |
наливает из источника нарзан и пьет.
|
|
|
|
ОСТАП - Послушайте, милейший, я вижу вы поиздержались. А как вы смотрите на то, что бы продать нам некоторое театральное имущество?
МЕЧНИКОВ -????
ОСТАП – Три стула, приобретенных с московского аукциона.
МЕЧНИКОВ — Можно, это всегда можно, дуся. С нашим удовольствием, дуся.
ОСТАП — Ну! За все дело десятку!
МЕЧНИКОВ — Дуся? Вы меня озлобляете. Я человек, измученный нарзаном.
ОСТАП — Сколько же вы хотели?
МЕЧНИКОВ — Положите полста. Ведь имущество-то казенное. Я человек измученный.
ОСТАП — Хорошо! Берите двадцать! Согласны? Ну, по глазам вижу, что согласны.
МЕЧНИКОВ — Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон.
ОСТАП (кисе) — Хорошо излагает, собака, учитесь. — Когда же вы стулья принесете?
МЕЧНИКОВ — Стулья против денег.
ОСТАП — Это можно.
МЕЧНИКОВ — Деньги вперед, утром деньги вечером стулья, или вечером деньги, а на другой день утром — стулья.
ОСТАП — А может быть, сегодня стулья, а завтра деньги?
МЕЧНИКОВ — Я же, дуся, человек измученный. Такие условия душа не принимает!
ОСТАП — Но ведь я, только завтра получу деньги по телеграфу.
МЕЧНИКОВ — Тогда и разговаривать будем, а пока, дуся, счастливо оставаться у источника. А я пошел. У меня работы много. Сил не хватает. А одним нарзаном разве проживешь?
СЦЕНА 34
Же не манж па сис жур
ОСТАП — Время, которое мы имеем, — это деньги, которых мы не имеем. Киса, мы должны делать карьеру. Сто пятьдесят тысяч рублей и ноль ноль копеек лежат перед нами. Нужно только двадцать рублей, чтобы сокровище стало нашим. Тут не надо брезговать никакими средствами. Пан или пропал. Я выбираю пана, снимите пиджак, предводитель, да поживее!
Остап принял из рук удивленного Ипполита Матвеевича пиджак, бросил его наземь и принялся топтать пыльными штиблетами.
|
|
|
ВОРОБЬЯНИНОВ — Что вы делаете? Этот пиджак я ношу уже пятнадцать лет, и он все как новый!
ОСТАП — Не волнуйтесь! Он скоро не будет как новый! Дайте шляпу! Теперь посыпьте брюки пылью и оросите их нарзаном. Живо! Теперь вы дозрели и приобрели полную возможность зарабатывать деньги честным трудом.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Что же я должен делать?
ОСТАП — Французский язык знаете, надеюсь?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Очень плохо. В пределах гимназического курса.
ОСТАП — Гм… Придется орудовать в этих пределах. Сможете ли вы сказать по-французски следующую фразу: «Господа, я не ел шесть дней»?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Мосье, мосье, гм, гм… же не, что ли, же не манж па… шесть, как оно, ен, де, труа, катр, сенк, сис… сис… жур. Значит — же не манж па сис жур!
ОСТАП — Ну и произношение у вас. Киса! Впрочем, что от нищего требовать. Так, Кисуля, а в каких пределах вы знаете немецкий язык?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Зачем мне это все?
ОСТАП — Затем, что вы сейчас пойдете к «Цветнику», станете в тени и будете на французском, немецком и русском языках просить подаяние, упирая на то, что вы бывший член Государственной думы от кадетской фракции. Весь чистый сбор поступит монтеру Мечникову – за наши три стула. Поняли?
Ипполит Матвеевич мигом преобразился. Грудь его выгнулась, глаза метнули огонь.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руку…
ОСТАП — Так протянете ноги, старый дуралей! Вы не протягивали руки?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Не протягивал.
ОСТАП — Как вам понравится этот альфонсизм? Три месяца живет на мой счет!Я кормлю его, пою и воспитываю, и этот альфонс становится теперь в третью позицию и заявляет, что он… Ну! Довольно, товарищ! Одно из двух: или вы сейчас же отправитесь к «Цветнику» и приносите к вечеру десять рублей, или я вас автоматически исключаю из числа пайщиков-концессионеров. Считаю до пяти. Да или нет? Раз…
|
|
|
ВОРОБЬЯНИНОВ — Да.
ОСТАП — В таком случае повторите заклинание.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Месье, же не манж па сис жур. Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы.
ОСТАП — Еще раз. Жалостнее.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Месье, же не манж па сис жур. Гебен мир зи битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной думы.
ОСТАП — Ну, хорошо. У вас талант к нищенству заложен с детства. Идите.
ВОРОБЬЯНИНОВ — А вы, куда пойдете?
ОСТАП — Обо мне не беспокойтесь. Я действую, как всегда, в самом трудном месте.
ТОлпы гуляющих музыкантов-туристов. Среди них Мечников, Эллочка Людоедка, инженер Щукин, Завхоз и Эмильевич.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Месье, же не манж… Гебен зи мир битте… Подайте что-нибудь депутату Государственной думы… — Подайте бывшему члену Государственной думы! — бормотал предводитель.
ИЗНУРЕНКОВ — Скажите, вы в самом деле были членом Государственной думы? — раздалось над ухом Ипполита Матвеевича. — И вы действительно ходили на заседания? Ах! Ах! Высокий класс! — Скажите, вы в самом деле видели Родзянко? Пуришкевич в самом деле был лысый? Ах! Ах! Какая тема! Высокий класс!
ЭЛЛОЧКА — Хо-хо! Знаменито, Эрнестуля! Кр-р-расота!
Возвращается Остап.
ОСТАП — Сколько насобирали?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Семь рублей двадцать девять копеек. Три рубля бумажкой. Остальные — медь и немного серебра.
ОСТАП — Для первой гастроли дивно! Вы меня умиляете. Киса! Но какой дурак дал вам три рубля, хотел бы я знать? Может быть, вы сдачи давали?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Изнуренков дал.
ОСТАП — Да не может быть! Авессалом? Ишь ты куда закатился! Вы с ним говорили? Ах, он вас не узнал!..
ВОРОБЬЯНИНОВ — Расспрашивал о Государственной думе! Смеялся!
ОСТАП — Вот видите, предводитель, нищим быть не так-то уж плохо, особенно при умеренном образовании и слабой постановке голоса!.. А вы еще кобенились, лорда-хранителя печати ломали! Ну, Кисочка, и я провел время не даром. Пятнадцать рублей! А вот и наши стулья идут!
Появляется Мечников с двумя стульями.
ОСТАП – А где третий?
МЕЧНИКОВ – А его, Дуся, стащить не было никакой возможности. На нем звуковое оформление играло в карты.
|
|
|
ОСТАП – Нам нужен третий, мы будем ждать!
Мечников получает деньги, Остап с Воробьяниновым хватают стулья и исчезают с ними.
СЦЕНА 35
Инженер Брунс, мусик и стулья
Инженер Брунс сидит за обеденным столом и ждет кушанья.
БРУНС — Му-у-усик!
— Му-у-усик! Му-у-у-сик!
— Мусик!!! Готов гусик?!
МУСИК (голос) — Андрей Михайлович! Не морочь мне голову!
БРУНС — Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!
МУСИК (голос) — Пошел вон, обжора!
Появляется потрепанный отец Федор.
ОТЕЦ ФЕДОР — Где здесь находится инженер Брунс?
БРУНС — Я инженер Брунс, чем могу?
Отец Федор валится на колени.
БРУНС — Вы с ума сошли! — воскликнул инженер, вскакивая. — Встаньте, пожалуйста!
ОТЕЦ ФЕДОР (водя головой за Брунсом) — Не встану.
БРУНС — Встаньте!
ОТЕЦ ФЕДОР — Не встану!
И отец Федор осторожно, чтобы не было больно, начинает постукивать головой о пол.
БРУНС — Мусик! Иди сюда! Смотри, что делается. Встаньте, я вас прошу! Ну, умоляю вас!
ОТЕЦ ФЕДОР — Не встану!
Выбегает Мусик, отец Федор, не подымаясь с колен, проворно переползает поближе к ней,
и кланяется в ноги.
ОТЕЦ ФЕДОР — На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю!
Брунс пытается поднять и усадить отца Федора, но тот активно сопративляется.
Наконец Брунсу удается усадить его на стул.
ОТЕЦ ФЕДОР — Не смею, не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ.
Отец Федор делает попытку снова пасть на колени,но инженер с криком останавливает его.
БРУНС — Мусик! Поговори с этим гражданином. Тут какое-то недоразумение.
МУСИК (грозно) — В моем доме, пожалуйста, не становитесь ни на какие колени!..
ОТЕЦ ФЕДОР — Голубушка!.. Матушка!..
МУСИК — Никакая я вам не матушка. Что вам угодно?
ОТЕЦ ФЕДОР — Голубушка!.. Матушка!.. Продайте мне гарнитур из этих двенадцати стульев! Умоляю, сделай милость!... Уважьте!... Сделайте милость! Продайте..
Отец Федор снова бухается на коени и начинает по-черепашьи гоняться за инженером.
БРУНС — Почему, почему я должен продать свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени, я ничего не могу понять!
|
|
|
ОТЕЦ ФЕДОР — Да ведь это мои стулья!
БРУНС — То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы спятили? Мусик! Теперь для меня все ясно! Это явный псих!
ОТЕЦ ФЕДОР — Мои…мои…
БРУНС — Что ж, по-вашему, я у вас их украл? Украл? Слышишь, Мусик? Это какой-то шантаж!
ОТЕЦ ФЕДОР — Ни боже мой.
БРУНС — Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство! Пообедать не дадут по-человечески!
ОТЕЦ ФЕДОР – Что вы, конечно, вы не крали мои стулья… Но они все-равно мои! Те до революции пренадлежали мне! И они бесконечно дороги и мне и моей жене, умирающей сейчас в Воронеже! И только исполняя ее волю, я позволил себе узнать местонахождение стульев и явиться к гражданину Брунсу. Я не пршут подаяния. О, нет! Я достаточно обеспечен (небольшой свечной заводик в Самаре), чтобы усладить последние минуты жены покупкой старых стульев. Я готов не поскупиться и уплатить за весь гарнитур рублей двадцать.
БРУНС — Что? Двадцать рублей? За прекрасный гостиный гарнитур? Мусик! Ты слышишь? Это все-таки псих! Ей-богу, псих!
ОТЕЦ ФЕДОР — Я не псих. А единственно выполняя волю пославшей мя жены…
БРУНС — О, ч-черт, опять ползать начал. Мусик! Он опять ползает!
ОТЕЦ ФЕДОР (продолжая биться головой) — Назначьте же цену!
БРУНС — Не портите стены, чудак вы человек! Мусик, он, кажется, не псих. Просто, как видно, расстроен человек болезнью жены. Продать ему разве стулья? А? Отвяжется? А? А то он лоб разобьет.
МУСИК — А мы на чем сидеть будем?
БРУНС — Купим другие.
МУСИК — Это за двадцагь-то рублей?
БРУНС — За двадцать я, положим, не продам. Положим, не продам я и за двести… А за двести пятьдесят продам.
Страшный удар головой отца Федора о стену.
БРУНС — Ну, Мусик, это мне уже надоело. Во-первых, отойдите от стены не менее чем на три шага. Во-вторых, немедленно встаньте. В-третьих, мебель я продам за двести пятьдесят рублей, не меньше. Такую и за триста не купишь.
ОТЕЦ ФЕДОР — Не корысти ради, а токмо во исполнение воли больной жены.
БРУНС — Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в порядке. Но я не требую на этом основании, чтобы вы… ну… продали мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек…
ОТЕЦ ФЕДОР — Возьмите даром.
БРУНС — Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуждения я больше не пускаюсь. Стулья оценены мною в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни копейки.
ОТЕЦ ФЕДОР — Пятьдесят!
БРУНС — Мусик! Позови Багратиона. Пусть проводит гражданина!
ОТЕЦ ФЕДОР — Не корысти ради…
БРУНС — Багратион!
Отец Федор в страхе убегает, а инженер садится за гусика.
В тот момент, когда инженер, подносит гусиную ножку к розовому рту,
|
|
|
в окне появляется умоляющее лицо отца Федора.
ОТЕЦ ФЕДОР — Не корысти ради, — сказал мягкий голос. — Пятьдесят пять рублей.
Инженер, не оглядываясь, зарычал. Отец Федор исчез.
В тот момент, когда инженер, второй раз иподносит гусиную ножку к розовому рту,
в окне снова появляется умоляющее лицо отца Федора, и снова, и снова…
ОТЕЦ ФЕДОР — Сто тридцать восемь!
ОТЕЦ ФЕДОР — Сто сорок один, не корысти ради, господин Брунс, а токмо…
ОТЕЦ ФЕДОР - Сто сорок четыре! Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!
БРУНС — Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь.
Брунс прислушивается… Тишина…
БРУНС — Ну и гусики теперь пошли!
МАТУШКА (читая письмо Федора) - «Товар нашел вышли двести тридцать телеграфом продай что хочешь Федя».
ОТЕЦ ФЕДОР (читая письмо матушки) - «Продала все осталась без одной копейки целую и жду. Катя».
ОТЕЦ ФЕДОР — Принес деньги я, уступили бы малость.
БРУНС — Мусик, я не могу больше.
ОТЕЦ ФЕДОР — Да нет, я деньги принес, двести рублей. Как вы говорили.
БРУНС — Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья! И пусть сделает все это поскорее. У меня мигрень!..
МУЗЫКАНТЫ:
- Цель всей жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре сам лез в руки. -Бриллианты сыпались в карманы, как семечки.
-Двенадцать стульев один за другим были погружены в фургон.
-Нетерпение охватывало отца Федора. Под полою у него за витой шнурок был заткнут топорик.
Минуту он находится в сомнении —с какого стула начинать.
ОТЕЦ ФЕДОР — Ага! Я т-тебе покажу!
И он бросается на стул, как на живую тварь.
ОТЕЦ ФЕДОР — Ага! Ага! Ага!
МУЗЫКАНТЫ:
- Стулья выходили из строя один за другим. Ярость отца Федора все увеличивалась. Увеличивался и шторм.
- От Батума до Синопа стоял великий шум. Шторм вертелся в Черном море, выбрасывая тысячетонные валы на берега Трапезонта, Ялты, Одессы и Констанцы.
- За тишиной Босфора и Дарданелл гремело Средиземное море.
- За Гибралтарским проливом бился о Европу Атлантический океан. Сердитая вода опоясывала земной шар.
- А на батумском берегу стоял крохотный алчный человечек и, обливаясь потом, разрубал последний стул.
- Через минуту все было кончено. Отчаяние охватило отца Федора. Бросив остолбенелый взгляд на навороченную им гору ножек, спинок и пружин, отец Федор завизжал и, бросился прочь.
СЦЕНА 36
Над облаками
ОСТАП - Театр Колумба выехал в Тифлис по железной дороге через Махачкалу и Баку. Нужны деньги на поездку во Владикавказ. Оттуда мы поедем в Тифлис на автомобиле по Военно-Грузинской дороге. Очаровательные виды. Захватывающий пейзаж. Чудный горный воздух! И в финале — всего сто пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек. Есть смысл продолжать заседание. Но денег у нас Киса –нет! Так что придется идти в Тифлис пешком. Нам повезло, Киса, ночью шел дождь, и нам не придется глотать пыль. Вдыхайте, предводитель, чистый воздух. Пойте. Вспоминайте кавказские стихи. Ведите себя как полагается!..
- Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по красивейшей в мире дороге. Ипполиту Матвеевичу было все равно. Он не смотрел по сторонам, как Остап. Он решительно не замечал Терека, который начинал уже погромыхивать на дне долины. И только сияющие под солнцем ледяные вершины смутно напоминали ему блеск бриллиантов.
ОСТАП — Киса, посмотрите! Здесь, на скалах величественного Дарьяльского ущелья столько надписей! Великие люди! Обратите внимание, предводитель. Видите, чуть повыше облака и несколько ниже орла. Надпись: «Коля и Мика, июль 1914 г.» Незабываемое зрелище! Киса! Давайте и мы увековечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося здесь были».
- В это время, в двух верстах от концессионеров, со стороны Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец Федор. Расстояние между врагами сокращалось.
Отец Федор и Воробьянинов видят друг друга. Отец Федор бросается на Воробьянинова.
ОТЕЦ ФЕДОР — Куда девал сокровище убиенной тобою тещи? Говори! Покайся, грешник!
ОСТАП — А, вот это кто?! Конкурирующая организация!
Отец Федор хватает концессионную колбасу и хлеб и бежит прочь.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Бейте его, товарищ Бендер. Лови его! Держи!
ОСТАП — Тю-у-у! Битва при пирамидах или Бендер на охоте! Куда же вы бежите, клиент? Могу вам предложить хорошо выпотрошенный стул!
Отец Федор лезет на совершенно отвесную скалу.
ОСТАП — У-у-у! Держи его!
ВОРОБЬЯНИНОВ — Он унес наши припасы!
ОСТАП — Стой! Стой, тебе говорю! Отдай колбасу! Отдай колбасу, дурак! Я все прощу!
Отец Федор уже ничего не слышал. Он очутился на ровной площадке, забраться на которую не удавалось до сих пор ни одному человеку. Отцом Федором овладел тоскливый ужас. Он понял, что слезть вниз ему никак невозможно. Скала шла и опускалась на шоссе перпендикулярно, и об обратном спуске нечего было и думать. Он посмотрел вниз. Там бесновался Остап, и на дне ущелья поблескивало золотое пенсне предводителя.
ОТЕЦ ФЕДОР — Я отдам колбасу! Снимите меня! (жалобно) Сними-ите меня!
МУЗЫКАНТЫ:
-Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в адском гуле под самым облаком дрожал и плакал отец Федор. Ему уже не нужны были земные сокровища. Он хотел только одного — вниз, на землю.
-На четвертый день его показывали уже снизу экскурсантам.
-Направо — замок Тамары, — говорили опытные проводники, — а налево живой человек стоит, а чем живет и как туда попал — тоже неизвестно.
-И дикий же народ! — удивлялись экскурсанты. — Дети гор!
- Через десять дней из Владикавказа прибыла пожарная команда с надлежащим обозом и принадлежностями и сняла отца Федора.
- А когда его снимали, он хлопал руками и повторял:
-Не корысти ради, а токмо…
- Хохочущего священника на пожарной колеснице увезли в психиатрическую лечебницу.
СЦЕНА 37
Землятресение
МУЗЫКАНТЫ:
-А, между тем, концессионеры, миновав селение Сиони, на четвертый день, они спустились по зигзагам шоссе в Кайшаурскую долину. Тут было жаркое солнце, и кости компаньонов, порядком промерзшие на Крестовом перевале, быстро отогрелись.
-Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала сменились зеленью и домовитостью глубочайшей долины. Путники шли над Арагвой, спускались в долину, населенную людьми, изобилующую домашним скотом и пищей. Здесь можно было выпросить кое-что, что-то заработать или просто украсть. Это было Закавказье
- Побывав в Пассанауре - жарком богатом селении, на третий день, миновав скучные и пыльные места: Ананур, Душет и Цилканы, путники подошли к Мцхету — древней столице Грузии.
- Здесь, где Кура поворачивала к Тифлису, концессионеры свели дружбу с крестьянином, который привез их на арбе в Тифлис к одиннадцати часам вечера.
- Там концессионеры узнали – что Московский театр Колумба, закончив гастроли в Тифлисе, выехал на гастроли в Ялту. Театр предполагает пробыть в Крыму до начала зимнего сезона в Москве. Придется перебрасываться на Крымский полуостров.
- Были куплены билеты в Батум и заказаны места во втором классе парохода «Пестель», который отходил из Батума на Одессу.
- Не заходя в Анапу, из-за шторма, «Пестель» повернул в открытое море и взял курс прямо на Ялту.
- К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряющее солнечное утро, и друзья первыми сошли на раскаленную набережную. Казалось, что Ялта растает и стечет в море.
-Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя голыми на полу и поминутно бегая в ванную под душ. Но вода лилась теплая, как скверный чай и от жары не было спасения.
-К восьми часам вечера, проклиная все стулья на свете, компаньоны напялили горячие штиблеты и пошли в театр, где шла «Женитьба».
ОСТАП — Кажется спектакль закончился. За мной, Киса! В случае чего мы — не нашедшие выхода из театра провинциалы. Идите сюда! (посветив фонарем) Видите? Вот! Вот он – одинадцатый стул! Вот наше будущее, настоящее и прошедшее! Держите фонарь, Киса, а я его вскрою! Ну-с… (тянется к стулу)
Гаснет свет. Шум и гам, звук битого стекла. Луч фонаря прыгает по сцене и вскоре гаснет.
ВОРОБЬЯНИНОВ - Мама! Товарищ Бендер! Что это такое? Куда провалился стул? Что это?
ОСТАП – Это то, что нам нужно немедленно удирать на улицу, пока нас не завалило стеной. Скорей! Скорей! Дайте руку, шляпа!..
ВОРОБЬЯНИНОВ – А! Вот он! Целый и невредимый стул! Давайте плоскогубцы!
ОСТАП - Идиот вы паршивый! Сейчас потолок обвалится, а он тут с ума сходит! Скорее на воздух.
ВОРОБЬЯНИНОВ - Плоскогубцы!
ОСТАП - Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память!
- Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года. Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову.
Наступает полная тишина. Включается фонарь в руках Воробьянинова и мы видим лицо Бендера.
ОСТАП (хладнокровно) — Ну, теперь давайте стул! Вам, я вижу, уже надоело его держать.
ВОРОБЬЯНИНОВ — Не дам!
ОСТАП — Это что такое? Бунт на корабле? Отдайте стул! Слышите?
ВОРОБЬЯНИНОВ — Это мой стул!
ОСТАП — В таком случае получайте гонорар, старая калоша!
Звук удара и темнота. Вновь зажигается фонарь - в руках Остапа.
ОСТАП — Ну, теперь хорошо, бунт подавлен.
Вскрывают стул. Воробьянинов начинает выть и в это момент – второй толчок – грохот и шум. Остап и Воробьянинов падают без чувств. Начинается рассвет, где-то вдалеке кричит пароходная сирена. Остап медленно поднимает голову и садится.
ОСТАП — В конце концов, теперь у нас осталось сто шансов из ста.
Воробьянинов поднимает голову и тоже садится.
ОСТАП - Последний стул исчез в товарном дворе Октябрьского вокзала, но отнюдь не провалился сквозь землю. В чем дело? Заседание продолжается!
СЦЕНА 42
Сокровище.
МУЗЫКАНТЫ:
- Прибыв в Москву и поселившись вновь у Иванопуло в общежитии студентов-химиков кнцессионеры неумолимо стремились к цели.
- Остап почти целый месяц кружил в районе Октябрьского вокзала, с непостижимой страстью выискивая следы последнего, безусловно таящего в себе бриллианты мадам Петуховой, стула.
- А Ипполит Матвеевич, тем временем, трудился над большим заказом по художественной части, который удалось получить великому комбинатору. Он изготовливал по трафарету адресные таблички для жилтовариществ.
- Остап, пребывавший ежедневно с Ипполитом Матвеевичем, не замечал в нем никакой перемены. А между тем Ипполит Матвеевич переменился необыкновенно. И походка у Ипполита Матвеевича была уже не та, и выражение глаз сделалось дикое.
- Изменился Ипполит Матвеевич и внутренне. В характере появились не свойственные ему раньше черты решительности и жестокости. А пережив землетрясение и одиннадцатый стул, Ипполит Матвеевич несколько повредился и затаил к своему компаньону тайную ненависть.
- В последнее время Ипполит Матвеевич был одержим сильнейшими подозрениями. Он боялся, что Остап вскроет последний стул сам и, забрав сокровище, уедет, бросив его на произвол судьбы.
- Высказывать свои подозрения он не смел, зная тяжелую руку Остапа и непреклонный его характер. Но ежедневно, сидя у окна за трафаретом и подчищая старой зазубренной бритвой высохшие буквы, Ипполит Матвеевич томился.
- Каждый день он опасался, что Остап больше не придет и он, бывший предводитель дворянства, умрет голодной смертью под мокрым московским забором.
- Но Остап приходил каждый вечер, хотя радостных вестей не приносил. Энергия и веселость его были неисчерпаемы. Надежда ни на одну минуту не покидала его.
- И вот однажды, после обеда….
ОСТАП — Ипполит Матвеевич! Слушайте, Ипполит Матвеевич!
ВОРОБЬЯНИНОВ — Есть?
ОСТАП — В том-то и дело, что есть. Ах, Киса, черт вас раздери!
ВОРОБЬЯНИНОВ — Не кричите, все слышно.
ОСТАП (шепотом) — Верно, верно, могут услышать… Есть, Киса, есть! Он в клубе железнодорожников на Каланчевской площади. Новом клубе… Вчера было открытие… Как я нашел? Чепуха? Необыкновенно трудная вещь! Гениальная комбинация! Блестящая комбинация, блестяще проведенная до конца! Античное приключение!.. Одним словом, высокий класс!..
ВОРОБЬЯНИНОВ – Как же мы будем действовать? Какой план?
ОСТАП – Стул стоит в комнате шахматной секции. Рядом, в коридоре есть окно, я выдернул из гнезд задвижки обеих рам. Через это окошечко мы легко и нежно попадем в клуб в любой час сегодняшней ночи. Запомните, Киса, третье окно от парадного подъезда.
Воробьянинов начинает нервно точить бритву. А Остап готовится лечь и спать.
ОСТАП — Вы чрезвычайно симпатичный старичок, Киса, но больше десяти процентов я вам не дам. Ей-богу, не дам. Ну зачем вам, зачем вам столько денег?..
ВОРОБЬЯНИНОВ — Как зачем? Как зачем?
ОСТАП — Ну что вы купите, Киса? Ну что? Ведь у вас нет никакой фантазии. Ей-богу, пятнадцати тысяч вам за глаза хватит… Вы же скоро умрете, вы же старенький. Вам же деньги вообще не нужны… Знаете, Киса, я, кажется, ничего вам не дам. Это баловство. А возьму я вас, Кисуля, к себе в секретари. А? Сорок рублей в месяц. Харчи мои. Четыре выходных дня… А? Спецодежда там, чаевые, соцстрах… А? Доходит до вас это предложение?..
Воробьянинов обиженно отворачивается. Остап продолжает резвиться.
ОСТАП — Вы в самом деле на меня обиделись? Я ведь пошутил. Свои три процента вы получите, Ей-богу, вам трех процентов достаточно, Киса. А, Киса, соглашайтесь на три процента. Ей-богу, соглашайтесь. Другой бы согласился. Комнаты вам покупать не надо, благо Иванопуло уехал в Тверь на целый год. А то все-таки ко мне поступайте, в камердинеры… Теплое местечко. Обеспеченная старость! Чаевые! А?..
Остап укладывается на стулья.
ОСТАП — Ну, друже, готовьте карманы. В клуб мы пойдем перед рассветом. Это наилучшее время. Сторожа спят и видят сладкие сны, за что их часто увольняют без выходного пособия. А пока, дорогуша, советую вам отдохнуть. А то камердинером!.. Приличное жалованье… Харчи… Чаевые… Ну, ну, пошутил… Заседание продолжается! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Вороьянинов в тишине убивает Остапа.
-Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил.
ВОРОБЬЯНИНОВ - Бриллианты все мои, а вовсе не шесть процентов…
Воробьянинов раздирает двенадцатый стул.
ВОРОБЬЯНИНОВ — АААААААА!!!! (пауза) Почему же здесь ничего нет? Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть!
ДВОРНИК — Ходют тут, ходют всякие, ходют и ходют(Воробьянинову) и вы тоже, товарищ, интересуетесь. И верно. Клуб у нас, можно сказать, необыкновенный.
Ипполит Матвеевич сидит с разодранным стулом на полу
|
|
|
