Когда в России был антисемитизм?

 

Но, может быть, все дело в антисемитизме?! Людей давили, всячески преследовали, вот они и… Может быть, идеологические евреи порождены этим давлением русского общества?

Нет.

В послевоенной России антисемитизма, можно сказать, что и не было.

Тут, конечно, нужны две существенные оговорки:

Во-первых, советское государство после 1948, даже после 1942 года занимало по отношению к евреям позицию то агрессивную – вплоть до попыток выслать на Дальний Восток, то тихого, подспудного сдерживания: процентной нормы, непринятия на работу (в престижные места).

Во-вторых, Россией в представлении окружающего мира становятся страны вовсе не русские, включенные в СССР, но населенные другими, совершенно особыми народами, осознающими себя вовсе не русскими. Например, Украина.

Но русский народ – население Великороссии – антисемитским и раньше-то, в царское время, вовсе не был. А тут, при общем недоверии к советской власти, сделалось примерно так: чем более антисемитским становилось государство, тем больше народ утверждался в идее, что евреи – хорошие люди.

В ту эпоху, которую во всем мире ославили как время торжествующего антисемитизма, – I960–1990-е годы, антисемитизма в России практически совсем не было. В семье не без урода, но массовых проявлений враждебности вполне определенно не было.

Как же так?!

«В российской еврейской среде крепко бытует… миф о том, что якобы перед Второй мировой войной хотя национальное существование евреев было притушено, но с антисемитизмом советская власть покончила, антисемитов преследовали, евреи занимали выдающееся, завидное положение в обществе и государстве и пользовались не только равными со всеми гражданскими правами, но даже привилегиями. Только после переворота 1937–1938 годов, а особенно после приказа начглавПУРа А. Щербакова в 1942 году об удалении евреев с политических, юридических и т. д. постов в армии, началось якобы попятное движение, возвращение в Россию былого антисемитизма с ограничениями, травлей и прочим. Высшей точкой этой антисемитской волны, инспирированной сверху, было, мол, „дело врачей“ 1953 года, потом наступил некоторыйспад в 1950-х – первой половине 60-х годов и, наконец, новая волна антисемитизма надвинулась на нас после 1967 года…

Таковы основные исторические контуры этого мифа, почти что общепризнанные… Но мой личный опыт, опыт одного из советских евреев, лично пережившего все эти „эпохи“ и „волны“, шепчет мне на ухо, что эта версия неверна в своей основе.

Возможно, взрослым людям, защищенным полицейским законом сталинского государства, действительно до войны казалось, что они – свои в этой огромной стране, что антисемитизм гнездится только в душах нескольких пьяных хулиганов, что власть их любит, а они служат первой опорой своей власти. Нагловатые, самоуверенно-довольные, распевали взрослые евреи на „красных праздниках“ и на свадьбах: „Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы, они сидят под нами…“. Не мешало бы им вовремя вспомнить конец царей и генералов и потом не жаловаться на злую еврейскую судьбу. Пока они самозабвенно токовали, в толщах униженной, измученной, репрессированной, оскверненной массы накапливался великий гнев, который в первую очередь готов был плеснуться на них, на чужаков, говоривших с неприятным тягучим акцентом, тормозивших спокойную крестьянскую жизнь, с раздражавшим аборигенов торопливым темпераментом „делашей“, не понимавших ни чуждых им национальных ценностей, ни чуждых устоев. Накопленный этот гнев использовал Сталин, чтобы сокрушать сторонников троцких-бронштейнов и каменевых-розенфельдов, использовал его и Гитлер, чтобы сокрушать сталинских „жидов-политруков“, и снова использовал Сталин, который отмежевался от этих политруков, чтобы гнать своих солдат тенями Суворова и Кутузова» [3, с. 43–44].

Добавлю: этот же или почти такой миф крепко бытует и в головах европейских левых, независимо от их национальности. А. И. Солженицын и И. Р. Шафаревич крепко связали этот миф с так и не построенным в СССР идеальным «обществом будущего». Евреи воплощали в СССР свой племенной миф, реализовывали свой религиозно-племенной идеал. Но ведь и западная интеллигенция самого разного происхождения изо всех сил помогала той на 90 % еврейской кодле, что варила из русских костей свое ведьминское варево с 1922 по 1941 год, в это самое страшное двадцатилетие русской истории. Не только еврей Фейхтвангер, но француз Ромен Роллан и ирландец Бернард Шоу писали о забавном, милом чудаке Сталине, отрицали «глупые сплетни» о голоде на Украине и массовых расстрелах.

В свое время Солженицын был потрясен, попав на Запад: он поразился, как много литературы о преступлениях советской власти издавалось на Западе. И аналитических произведений, и мемуаров. Но западные правительства не хотели всего этого знать, аналитические центры вели «объективные» исследования, отказываясь слышать «эмигрантские эмоции». Напомню, Маргулис тоже брезгливо отворачивался от «мелочных эмигрантов» (при том, что, родившись в Киеве, жил почему-то на Западе), пока сам не попал в лапы НКВД.

Величие Солженицына, сыгранная им историческая роль в том, что он заставил Запад услышать правду об СССР. Но и услышали его потому, что СССР перестал быть людоедским государством. Уже при Сталине, как бы к нему ни относиться, направление людоедства резко изменилось, теперь под нож шел совершенно другой контингент.

А после Сталина перестали убивать миллионы, сажали тысячи.

В 1918–1922 годах людей убивали за то, что они ЕСТЬ.

В 1920-е годы убивали за то, что они не так ДУМАЮТ.

В 1930–1953-е годы убивали и сажали за то, что они плохие «винтики», то есть они не так ДЕЛАЮТ.

После 1956 года сажали за то, что человек что-то сделал против советской власти, то есть за то, что люди БОРЮТСЯ, ВОЮЮТ.

И именно тогда, в эту почти вегетарианскую эпоху, Запад начал бешено протестовать против «преступной власти» и «империи зла»!

Такова была позиция Запада, и она оказалась очень удобной для еврейской позиции. А рассуждения об антисемитизме очень пришлись в жилу для сокрушения «империи зла».

И непосредственные постановщики эксперимента над исторической Россией, и наблюдавшие из европейского партера – обе силы оказались кровно заинтересованы в том, чтобы свалить вину за. неудачу на сам русский народ и на Россию. Мол, такие вот неудачные подопытные кролики попались. Будь кролики качеством повыше – дисциплинированнее, умнее, – глядишь, и построили бы коммунизм!

А русский народ имел основания несколько недолюбливать постановщиков эксперимента… пока эксперимент шел, пока его ставили «почему-то» в основном люди «вполне определенной национальности».

«Вообще с настоящим, „чувственным“, что ли, антисемитизмом я лично сталкивался только в детстве, в те самые „золотые“ годы, когда, по рассказам взрослых, антисемитизма вроде бы и не было…» [3, с. 36].

Так пишет М. Хейфец и рассказывает, что его, ребенка 4–5 лет, постоянно избивали «как жида», а в эвакуации на Урале, в городе Ирбите, поймала компания мальчишек, скрутила руки, нацепила веревку на шею и водила с криками «Жида ведем вешать!» [3, с. 36].

«Антисемитизм был неодолим, когда капланы (следователь КГБ Каплан) стояли у власти и трубили на весь мир, что „антисемитизм в СССР искоренен навсегда“. Антисемитизм стал исчезать как раз тогда, когда евреев стали дискриминировать и вопли о советском антисемитизме разнеслись по всему миру» [3, с. 54].

«Еврейская „семья“, бессменно господствовавшая 20 лет в важнейших узлах партгосаппарата, потерпела в борьбе за власть поражение в схватке с иными „семьями“, давно ненавидевшими наглых чужаков. Но мы, дети, чувствовали еще до войны на своих детских душах и детских кожах удары этого спрятавшегося от правительственного террора, но тем не менее крепнущего год от года народного антисемитизма „прекрасных“ довоенных лет» [3, с. 46], – так пишет этот умный, очень этичный человек и описывает свою встречу в тюрьме со стариком Калининым, осужденным за создание братства «истинно православной церкви» последователей патриарха Тихона. Калинин хорошо отнесся к Хейфецу, но узнав, что тот еврей, отказался иметь с ним дело.

«– Вы меня простите. Я к вам как к человеку хорошо отношусь и знаю, что даже в самой дурной семье родятся хорошие дети… Но вашего народа я простить не могу. Вы мой приговор. читали, знаете, что с нами, с нашей верой сделали. И сами знаете – делали это евреи. Так что лучше нам с вами больше не говорить» [3, с. 49].

«Ты прав, – однажды заметил мне мой друг Дмитро Квецко, националист из Украинского Национального фронта, – но ты прав от ума, а у нас душа окровавлена…

Я ведь помнил, как мои дяди и старшие братья распевали: „Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы…“. А Калинин сидел под ними» [3, с. 50].

«Конечно, в Советском Союзе за последние тридцать лет антисемитизм ослаб с тех пор, как евреев удалили с партийных, высших советских постов, из карательных органов. Спасибо, большое спасибо коммунистам за это – они сняли с нашего народа не только тяжкое моральное бремя, но и способствовали его национальному самосознанию, значительно облегчили реальное взаимопонимание с народами этой диаспоры» [3, с. 61].

Нет ничего проще, чем ненавидеть френкелей и губельманов, свердловых и урицких. Их всякий психически вменяемый человек ненавидит, независимо от национальности и от веры. Но попробуйте возненавидеть… ну, того же Хейфеца. И вообще всякого приличного человека, которого лично знаете. Тем более – человека гонимого. Тем более – того, кто демонстрирует какие-то мужские качества. Его оскорбляют, зажимают, а он проявляет стойкость и упорно делает что-то свое… И хорошо делает!

В конце 1970-х доходило отнюдь не до погромов, а до публичных излияний в любви к евреям, причем непосредственно на улицах. Вообще рубеж 1970-х и 1980-х – это очень большой, значительнейший перелом, и, в числе прочего, отношение к евреям изменилось окончательно.

В 1981 году арестовали крупного ленинградского ученого, известнейшего археолога Л. С. Клейна. Официально обвинили его в педерастии – это ведь считалось в СССР преступлением, как и в Третьем рейхе, и в Южной Африке. Реально Лев Самойлович мешал генералам советской науки, и в результате «компетентные органы» включили его в «ленинградскую волну арестов» 1981–1982 годов – последнюю волну повальных арестов в СССР.

Лев Самойлович так хорошо защищался, что лишь с большим усилием удалось припаять ему полтора года тюрьмы. Год и четыре месяца провел он в тюрьме, и получалось – на лагерь приходится не так уж много времени. Вроде бы должен выдержать… Но страх за него мы все испытывали, загибая на пальцах: что будет работать против Льва Самойловича? Первое – это возраст. Второе – статья (педерасты – это же у «них» низшая каста). Третье, конечно же, национальность.

Трудно сказать, в какой степени сами палачи так же загибали пальцы, прикидывая, много ли шансов выйти из лагеря у Клейна. Но и наши опасения, и надежды гэбульников оказались далеки от реальности: отношение к евреям совершенно изменилось, в том числе и в уголовном мире. В представлении уголовников еврей перестал быть физически хилым, одновременно подловатым и наглым типом, который «вызывал у уголовников инстинкт преследования» [230, с. 134]. Еврей теперь был в их представлении энергичный, богатый человек, образованный, владеющий языками, «потенциальный иностранец». Такой еврей вызывал уже не стремление самоутвердиться за чужой счет, а уважение и зависть.

В лагере Лев Самойлович занимал почетное положение «углового», а вернувшись, мгновенно восстановил положение в жизни и в науке и с упоением свел счеты с некорректными людьми (например, с сукиным сыном, который спер у Льва Самойловича кусок его книги и выдал за собственное сочинение).

Но главное для этой книги – уже на рубеже 1980-х годов антисемитизма в России не было. По крайней мере, массового антисемитизма. То есть где-то бесновались «памятники», где-то перепечатывались на машинке и ходили по рукам, а позже и выпускались творения из «Библиотечки русского антисемита». Но все это было и осталось глубоко на периферии русской жизни. В семье не без урода, и не более.

Но тогда – из-за чего, из-за какого антисемитизма драпали из страны сотни тысяч евреев, судорожно рассказывая в американском консульстве, что их преследуют страшные русские антисемиты? О ком рассказывали они, спасаясь от гонений в ФРГ? С чем сталкивались они, и сталкивались ли вообще?

 

ЧТО ТАКОЕ АНТИСЕМИТИЗМ?

 

Действительно, не пора ли дать определение этому явлению? А то вторую книгу твердим про антисемитизм… а что это вообще такое?

Один из кадетских лидеров, Ф. Родин, назвал антисемитизм «патриотизмом недоумевающих людей». Основатели антисемитского движения в Германии говорили о «народном инстинкте», заставляющем их держаться подальше от семитов.

Склонный к аналитике В. В. Шульгин называет три типа антисемитизма:

1. Расовый.

2. Религиозный.

3. Политический.

Автор сих строк позволил себе ввести еще два уточняющих определения: антисемитизм страха и антисемитизм конкуренции.

Оба эти вида антисемитизма есть не что иное, как конкретизация «политического антисемитизма» В. В. Шульгина.

Все мы, от Родина до Буровского, пытались понять причины и корни явления. Мы относились к антисемитизму, как к уродливому явлению, вызванному к жизни какими-то тоже уродливыми явлениями в общественной жизни. Мы исходили из того, что никто не впадает в ненависть ни к какому народу просто так или поддавшись пропаганде.

Но все эти определения, даже сами попытки искать рациональные объяснения явлению, вызывают раздражение у многих евреев (особенно у идеологических евреев, разумеется).

Во множестве книг и статей, написанных евреями, антисемитизм определяется как иррациональная ненависть, стремление уничтожать, обижать, унижать евреев во имя самого процесса или подчиняясь каким-то утробным комплексам. Даймонт жестко разводит «неприязнь к евреям» и иррациональный, совершенно безумный антисемитизм – своего рода манию. То есть антисемитизм – это род душевного заболевания, которое выражается в ненависти к евреям.

Порой так считают не только авторы «Библиотечки Алии», но, казалось бы, люди серьезные: «Достаточно рационального обоснования советская антиеврейская политика вообще не имеет, рационального, конечно, с точки зрения коммунистической диктатуры. В основном объяснять эту политику приходится инерцией скрытого антисемитизма, корни которого живут в советском обществе, и инерцией антисемитской административной практики, прочно вошедшей в быт в сталинский период советской истории» [174, с. 422–423].

Впрочем, в той же литературе объясняется порой, на какой основе рождается этот вид помешательства. Скажем, в своей статье о последней книге Солженицына Д. Маркиш сравнивает его с «…натуральными жидоморами, преследуемыми житейскими неудачами и горьким ощущением неполноценности в гуще родного народа, посреди красивых березовых рощ» [43, с. 28].

Что прямо-таки восхищает, так это рассуждения о «житейских неудачах» исторической личности и «горьком ощущении неполноценности» автора, тираж книг которого зашкалил за сто миллионов. И тем более со стороны человека, чьи претензии стать русским литератором так и остались претензиями. Ох, чья бы корова мычала, скромно пописывающий господин Маркиш! Сравнили бы вы тиражи собственных книг с тиражами Солженицына – да и утерлись тихонько, в гуще собственного народа, посреди красивых пустынь.

Что же до злобности «жидо» – или еще чьих-нибудь «моров»… Кто это у нас тут собирался стоять в почетном карауле у изголовья России? Не припомните? Господин Маркиш, ау!

В случае с господином Маркишем приходится отметить хорошо знакомый психологам феномен, когда собственные состояния приписываются кому-то другому – или врагу, или просто человеку неприятному. Врагу – чтобы оправдать свое отношение к нему. «Если я его не зарезал бы, он давно бы меня уже прикончил! Вон как он на меня смотрит!»

В случае с человеком неприятным психический больной понимает, что с его стороны дурно испытывать такие чувства или настроения. Вот он и приписывает их тому, кого не любит и с чьей стороны ему приятны были бы низкие, презренные эмоции. Правда, еврейская тематика тут совершенно не обязательна, вполне достаточно зависти несостоявшегося полулитератора, автора злобных, но скверных стихов да максимум «Полюшка-поля», к знаменитому на весь мир писателю, субъекту мировой политики.

Но вот еще одно определение: антисемитизм – это иррациональная ненависть к евреям, проистекающая от зависти к их талантам.

Версия распространяется, правда, в основном неудачниками еврейского происхождения, и в этом некоторая ее слабость.

 

ЖУПЕЛ АНТИСЕМИТИЗМА

 

Иногда то ли в запале, то ли прямо по Фрейду, в порядке пресловутых «оговорок» делаются такие высказывания, что просто диву даешься. «Печальная статистика свидетельствует о чрезвычайно высоком „удельном весе“ евреев среди репрессированных. Так, на 2 января 1939 года в лагерях ГУЛАГа находилось 1 317 195 узников, в том числе 19 758 коммунистов-евреев… Этот факт также свидетельствует о полном отходе сталинского руководства от принципов демократии и социализма» [231, с. 83].

Тут два простеньких соображения: во-первых, стоит подсчитать, какой процент узников ГУЛАГа составляли евреи, и убеждаешься – тут-то процентная норма не нарушена, а если и нарушена – то в пользу евреев. По данным господина Хонигсмана, евреев в 1939 году в ГУЛАГе было МЕНЬШЕ, чем русских.

Во-вторых, почему, собственно, посадки именно евреев – свидетельство «отхода сталинского руководства от принципов демократии и социализма»? Потому что евреи – единственные носители демократии и социализма, и пересажать их значит. погубить социализм? Интереснейшее признание!

Или автор считает, что именно евреев арестовывать и сажать никак нельзя? Бросить за колючую проволоку миллион триста тысяч человек – это не нарушение принципов демократии и социализма, тут все в порядке. А вот сунуть в те же бараки двадцать тысяч евреев – тут социализму и конец. Так получается?

Странная логика господина Хонигсмана – это пример очень яркий, но далеко не единственный. Вот, например, в середине 1960-х годов Арнольд Тойнби, знаменитый британский историк и философ, произнес фразу: «Евреи с их Библией худшие расисты, чем Гитлер».

Всякий, кто сравнивал расовые законы в Нюрнберге и в Израиле, знает, что господин Тойнби явно прав. Но если читатель внимательно читал эту книгу, он уже не сомневается: поднялась отвратительная истерика. Юрий Марголин ничего не смог возразить по смыслу, но печатно обозвал Арнольда Тойнби «ученым дураком» (одновременно с ним – и Жана Поля Сартра, который в 1968 году посмел обратить внимание на применение Израилем напалма во время Шестидневной войны). Впрочем, и генерал де Голль в представлении Марголина «маниакально-злостный и склеротически упрямый старик», – как он смел не поддерживать Израиль?! Что радует – это сила аргументации и глубина мысли. Прочитаешь – и сразу видно хорошо воспитанного, культурного человека.

А какой-то раввин в Нью-Йорке требовал, чтобы само имя Тойнби упоминалось исключительно вместе со словом «проклятый». Опять же – сразу видно человека современного, духовно живущего в середине XX века.

Получается, что антисемитизм – это еще и жупел для тех, кто говорит нечто неприятное… даже нельзя сказать, что «для евреев», – нечто неприятное для данного конкретного еврея.

Итак, примерно следующее определение: «антисемитом объявляется всякий, кто делает заявления, неприятные кому-то из евреев. При этом истинность утверждения не имеет никакого значения».

 

ЗАПРЕТ НА ПАМЯТЬ

 

В недавней истории России жупел антисемитизма играл особенно большую роль, по крайней мере, с начала 1960-х годов. Отходя от сталинщины, страна начала вспоминать свое прошлое… Естественно, среди всего прочего, стали вспоминать и о том, кто же это составил основные кадры в ЧК, в руководстве ГУЛАГа и так далее.

Сейчас трудно даже представить себе, какой истерический визг и вой стоял вокруг любого упоминания слова «еврей» в исторической литературе – подцензурной ли или в самиздате, в эмиграции. Стоило произнести – причем совершенно без каких-либо оргвыводов, без любых политических идей, – стоило произнести что-то в духе: «евреев было много в составе ЧК» или «евреи составили костяк РСДРП», – и тут же в воздухе повисали возмущенные окрики в диапазоне от укоризненного «нельзя же так» и «какое это имеет значение?» до агрессивного «как вы смеете?!».

Долгое время даже на простое упоминание слова «еврей» в любом негативном смысле существовал абсолютный запрет. Запрет на упоминание и каких-то конкретных евреев, выступавших в малопочтенной роли… неважно, в какой. И на упоминание «еврея вообще», на употребление самого слова «еврей», – если на евреев вообще или на любую их группу наводилась хоть какая-то критика.

«Монолитной глыбой перегораживает путь глубоко укорененный, внушенный запрет, делающий почти безнадежной попытку разобраться в вопросе. Он заключается в том, что всякая мысль, будто когда-нибудь или где-нибудь действия каких-то евреев принесли вред другим народам, да даже всякое объективное исследование, не исключающее с самого начала возможность такого вывода, – объявляется реакционным, неинтеллигентным, нечистоплотным» [116, с. 450].

И далее Игорь Ростиславович приводит красочный пример, когда Померанц находит в некой самиздатовской статье фразу: «аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами» и сразу реагирует: «Опасное слово засунуто посередине так, чтобы его и выдернуть нельзя было для цитирования». «Очень характерно, что Померанц отнюдь не оспаривает самого факта… он просто предупреждает, что автор подходит к границе, преступать которую – недопустимо» [116, с. 450–451].

«Опасную тему обходят самые принципиальные мыслители, здесь умолкают самые смелые люди» [116, с. 451], – пишет Игорь Ростиславович.

Вот А. И. Солженицын пишет статью про Куликовскую битву и тут же наталкивается на недоумение, порой и на агрессию части московских литературных и окололитературных евреев: где же в этой статье показан еврейский руководящий интеллект?! На Куликовом поле их не было? Так зачем вообще про эту битву писать?!

Стоило выйти роману Александра Исаевича «В круге первом», и тут же Померанц написал Солженицыну, что он в «В круге первом» «непоправимо уронил» евреев, что просто требует сделать Герасимовича евреем. Ведь нельзя же допустить, чтобы в романе были «отрицательные» евреи! Это же неприлично! А «то, что Герасимович сделан с русского прототипа, совершенно неважно!» – писал он. И делал вывод: пора, пора Солженицыну приниматься за роман о «благородном, стойком, смелом еврее».

Поражает не только убежденность, что преступления, совершенные евреем, непременно нужно скрывать. Поражает готовность навязывать свое мировоззрение другим, то, как агрессивно вторгается Померанц в авторскую кухню Солженицына, с какими властными окриками требует – мол, пиши, что тебе сказано!

Готовя публикацию о своих лагерных впечатлениях, А. И. Солженицын, естественно, использовал в пьесе свои впе* чатления от лагеря, причем из четырех омерзительных евреев, захвативших в лагере власть, оставил в пьесе только одного.

И вот многие деятели советской интеллигенции «поставили мне ультиматум, что разорена будет и дружба наша, и предсказывали, что само имя мое будет безвозвратно утеряно и опозорено, если я оставлю в пьесе Соломонова. Почему не сделать его русским? – поражались они. Разве уж так важно, что он – еврей?

Но если это неважно, зачем Бершадер вытеснял Севастьянова? Почему Соломонов не уступил места Шитареву?» [227, с. 50].

«Все это капля в каплю походит на те призывы, что слышали мы с высоких трибун – о неочернительстве, о социалистическом реализме, о том, что не надо вспоминать» [227, с. 50].

Сказанное касается не одного Солженицына. В его книге приводится и пример того, как Л. K. Чуковскую убедили не публиковать своего ответа М. Алигер – ведь если его опубликовать, получилось бы, что еврейка крупно солгала, обелила себя и кое-кого другого, крупно замешанного в преступлениях власти в русофобский период советской истории. А ведь этого же нельзя делать!!! То есть если бы совершали преступления, а потом врали и отмывались бы русские – это ничего, это можно. Но ведь не евреи же!

«И эта осторожная оглядка так внушена нам, что Лидия Корнеевна (Чуковская), имея в виду еврейский вопрос, убежденно сказала мне: „Бывают истины, которых до некоторой поры писатель не имеет морального права касаться“» [227, с. 60].

«Опасное слово!», «Не трогать!», «Нельзя!», «Антисемитизм!» – все эти окрики, запреты, поднятые пальцы, нахмуренные брови… Все это так вбито в сознание россиян двух поколений, что, наверное, уже никогда из них не выйдет. Читаешь хотя бы книгу «Евреи в России и в СССР» и удивляешься, сколько извинений расточено, и по каким несерьезным, ничтожным поводам. Ах, извините, но ведь это непорядочно! Ах, простите, но ведь это расизм… Тысяча извинений, но ведь так все-таки нельзя…

Если бы речь шла о людях любого другого народа, извинений не потребовалось бы: писатель просто не чувствовал бы себя виноватым, осмеливаясь называть вещи своими именами. Тут сказываются слишком долго слышимые окрики, запреты, слишком долго висевшие над сознанием нахмуренные брови, махание указующими перстами. Даже пытаясь вырваться из царства маразма, писатель чувствует себя глубоко неправым, нарушителем важного запрета. Так древний эллин чувствовал себя виноватым, перестав бояться гнева Зевса. То есть Зевса нет, он уже христианин, но есть ведь еще народная традиция, прочно вбитый в сознание принцип…

В этом отношении наше поколение счастливее – мы жили уже не в эпоху, когда интеллигенция была на 85 % еврейской [227, с. 62]. На нашу долю досталось меньше окриков, да и угодить в лагеря за «антисемитизм» у нас уже не было шансов. Другой опыт! И куда более счастливый опыт.

Тогда, в 1960-е, частично даже в 1970-е, эта истерика была серьезнее и глубже, чем может показаться современному читателю, далекому от подобных баталий. Порой скандал мог разразиться международный, не какой-нибудь!

Когда вышел «Архипелаг ГУЛАГ», в некоторых кругах поднялась натуральная истерика: почему у Солженицына везде во главе лагерей стоят люди с ТАКИМИ фамилиями?! Почему он не изобразил гибели евреев в этих лагерях?! Действительно – как он посмел?!

На Всемирном съезде славистов в Вашингтоне (уже в 1985 году) возникла дискуссия на животрепещущую тему: антисемит ли Солженицын. Отметим – не о том, правду ли он пишет; видимо, это как раз не очень волновало организаторов дискуссии. А о том, антисемит он или не антисемит.

Судя по всему, эту дискуссию кое-кто активно готовил, и уже перед началом съезда некий Норман Подгорелец в журнале «Комментарии» написал статью «Странный вопрос об Александре Солженицыне», отмечая не только антисемитизм великого писателя, но и его «сочетание мании величия с эгоизмом».

Но увы им! На Всемирном съезде как-то не нашлось достаточного числа желающих «заклеймить позором» Солженицына, «пригвоздить его к позорной скамье антисемитизма» и «покончить с солженицынщиной и попытками протащить ее в печать». Тявканье не лучшей части евреев так и осталось частным делом этих… (пусть читатель сам вставит эпитет).

3 ноября 1985 года газета «Нью-Йорк тайме» поместила пространную статью о том, как провалился замысел повесить на Солженицына ярлык антисемита.

За год до этого, правда, в западной печати было много других публикаций – в том числе и про то, как его «скупили на корню» евреи. Есть основания полагать, что старались в этом направлении те же самые «компетентные органы» и Идеологический отдел ЦК КПСС, для которых борьба с влиянием Солженицына во всем мире стала одной из самых серьезных проблем. Для «внутреннего употребления» в СССР какое-то время использовали сведения о том, что один из его предков был помещиком, то есть, значит, эксплуататором и врагом трудящегося народа. «Крокодил» даже поместил большую статью «Последний из белогвардейцев». Что последний – вранье, нас еще много, а что назвать человека белогвардейцем – это, скорее, комплимент, похоже, авторы статьи как-то и не сообразили.

Лектор ЦК Зверев даже вымолвил как-то раз с мукой, произнес вслух почти тайное: «Раньше надо было считать Солженицына помещиком, а теперь лучше считать его евреем».

Сам Солженицын отмечает, что его гонители «…не могли выбрать, какой путь обещает больше: то ли я замаскированный еврей Исаевич Солженицкер, слуга мирового сионизма (говорили так много на лекциях), то ли антисемит-погромщик, „монархо-фашист“» [232, с. 6].

Самое забавное: я несколько раз сталкивался с людьми, искренне верившими, что Солженицын – еврей. Сказывается, наверное, твердая установка на то, что умный человек, по крайней мере в России, просто не может не быть евреем. Но ни разу я не видел человека, которому это обстоятельство помешало уважать и принимать всерьез Александра Исаевича! Раза два я провоцировал своих знакомых:

– Он же еврей! Кажется, даже хасид… (хасидов почему-то боятся сильнее других).

И всякий раз слышал в ответ все то же укоризненное:

– Ну что вы… Какая разница?!

Нам же придется дать еще одно определение антисемитизму: антисемитизм – это способность помнить то, чего не хочется помнить хотя бы некоторым евреям. Знаешь о преступлениях Залкинд-Землячки? Ты антисемит!

 

⇐ Предыдущая33343536373839404142Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: