 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 5 глава
|
|
|
|
— Все верно, — спокойно ответила Эмили, выдавливая на хлеб горчицу из пакетика. — Тед, вы ведь видели, что со мной было после гибели Марка. Я превратилась в развалину. Люди жалели меня, мне было просто нечем дышать от их сочувствия... А потом, через год, как гром среди ясного неба — надо менять клапан аорты. В сущности, для меня все осталось по-прежнему. Коллегам было известно, что раньше чем через три месяца я не появлюсь. Клапан не прижился, и стало ясно, что нужна срочная пересадка. Но мне повезло — сразу нашелся донор. Я потихоньку легла в ту же больницу и лишь немногим сказала — в том числе и вам, — что со мной происходит.
Тед, забыв про сэндвич, подался вперед и с искренним сочувствием взглянул в глаза своей подопечной.
— Эмили, я прекрасно понимаю, почему ты ни раньше, ни теперь не хочешь поднимать эту тему. Я же помню, как ты отреагировала, когда полгода назад я поинтересовался, хватит ли у тебя здоровья для этого процесса. Ты боишься показаться кому-то слабой. Но давай смотреть правде в лицо. Сейчас ты ведешь очень показательный случай и скоро сама станешь знаменитостью. Каждый вечер процесс разбирают в ток-шоу «В судебных кулуарах», твое имя там звучит постоянно. Тебя много обсуждают, хотя пока ничего существенного не нарыли. Но поверь — это лишь вопрос времени, скоро все факты станут достоянием гласности. Ничего не поделаешь, люди по природе своей любопытны. Таблоиды скоро растиражируют и операцию, и гибель твоего мужа в Ираке — пусть даже с выгодной для тебя стороны.
Эмили отхлебнула кофе.
— Каков ваш совет, Тед?
— Надо подготовиться ко всяческим вопросам и впредь из-за них не расстраиваться. Желаешь ты того или нет, но ты теперь публичная фигура.
|
|
|
— Ах, Тед, мне даже думать об этом невыносимо, — произнесла Эмили с досадой. — Мне даже вспоминать об этом не хочется. Вы сами знаете, что некоторые сотрудники в прокуратуре и без того сильно усложняют жизнь своим коллегам-женщинам.
«В частности, такие сотрудники, как ваш двоюродный братец», — добавила она про себя.
— Эмили, уверяю тебя, меня всегда восхищало, что ты не допускаешь никакого снисхождения к себе, несмотря на проблемы со здоровьем.
— Есть и другая сторона медали, — доверительно продолжала Эмили. — Марк не собирался умирать так рано. Он полагал, что скончается дома от старости. И у него было полно планов, как мы с ним проведем нашу совместную жизнь. Мы даже начали выбирать имена для будущих детей. А потом так случилось, что я осталась жива только благодаря чьей-то смерти. Я много думаю об этом. Мой донор — он или она — тоже лелеял надежды на будущее. Вот с чем трудно примириться...
— Это мне тоже очень понятно. Но все же прислушайся к моему совету.
Эмили откусила кусок сэндвича и натянуто улыбнулась.
— Давайте сменим тему. Мне показалось, вы одобряете мою политику по отношению к Джимми Истону?
— Ну, я видел, как корчился Ричард Мур, пока Джимми выкладывал суду свою уголовную подноготную и сделку с обвинением. Ты пошла ва-банк и этим совершенно выбила почву из-под ног у защиты. Присяжным остается только поверить в то, что Истон, хоть и слизняк, в данном случае не врет.
Эмили отломила от сэндвича еще несколько кусочков и завернула остатки в целлофан.
— Спасибо, Тед. Надеюсь, вы говорите от всего сердца... — Она помедлила, пытаясь справиться с подкатившим к горлу комком. — И вообще, за все вам спасибо. Вы поддержали меня после гибели Марка... и когда я болела. А потом дали вести это дело... Такое не забывается.
Уэсли встал.
— Ты заслуживаешь гораздо большего, чем мое участие, — искренне заверил он. — Знаешь, Эм, если ты засудишь этого Олдрича, я буду ходатайствовать у нового прокурора о назначении тебя первым помощником. И поверь мне, это не пустые слова. А теперь иди и сделай из Истона конфетку для присяжных. Изобрази его святошей.
|
|
|
Эмили рассмеялась, поднимаясь вслед за шефом.
— Если мне это удастся, то подтвердятся слова моей бабушки, которая уверяла, что я способна всучить конному полисмену дохлую кобылу! До встречи, Тед.
Джимми Истон, даже не догадываясь об этом, получил на ланч в точности то же, что и Эмили, — ржаной сэндвич с ветчиной и сыром и черный кофе. Единственная разница состояла в том, что он пожаловался караульному камеры временного содержания на недостаточное количество горчицы.
— Мы учтем это завтра, если тебя снова приведут, — язвительно отозвался стражник. — Постараемся, чтобы ты остался доволен нашим меню.
— Надеюсь, ты доложишь о моей просьбе начальству, — буркнул Истон. — И передай, пусть в следующий раз внутри будет ломтик помидора.
Охранник промолчал.
Если не обращать внимания на то, что ему пожалели горчицы, всем остальным Джимми был доволен, особенно представлением, которое разыграл в суде. Перечисление былых преступлений напоминало исповедь священнику. «Каюсь, святой отец, грешен! Тридцать лет, или около того, я не был в церкви. Восемнадцать раз меня арестовывали, а в тюрьме я отсидел три раза — всего наберется двенадцать годков. А полгода назад я за неделю обчистил сразу четыре дома, но сглупил: попался на последней краже. Зато я приберег кое-что на всякий пожарный случай».
К священнику, разумеется, Истон не обращался, а выложил свой козырь про Олдрича одному следователю из прокуратуры. Вот почему теперь он не мотал срок в десять лет, а сидел весь при параде.
Джимми допил последнюю каплю кофе. Надо будет сказать этому умнику, который сегодня принес ему сэндвич (если, конечно, он завтра не сменится), что чашку можно выдать и побольше. «И соленый огурчик», — ухмыльнулся про себя Джимми. Он взглянул на циферблат на стене: почти час дня. Через полчаса вернется судья. «Встать, суд идет!» Может, лучше: «Встать, Джимми Истон идет»? Вечером сокамерники будут смотреть «Судебные кулуары» с его участием. Уж он-то постарается угодить им своим поведением.
|
|
|
Джимми поднялся и постучал по прутьям решетки.
— Хочу в сортир! — закричал он.
Ровно в полвторого он возвратился на трибуну. Опускаясь на стул, Джимми вспомнил наставления Эмили Уоллес: «Сидите ровно. Не закидывайте ногу на ногу. Смотрите прямо на меня. И ни в коем случае не заигрывайте с присяжными!»
«Но, по-моему, она нисколько не рассердилась на мою отсебятину, что я ни одной живой души пальцем не тронул», — рассудил Джимми. Напустив на себя серьезность, он поглядел на Эмили. Иногда она приходила на допросы в тюрьму с заколотыми волосами, а сегодня распустила их по плечам, но не кое-как, а гладко расчесала каждую прядь, так что волосы напоминали водопад. На ней был брючный костюм, густо-синий, как раз под цвет глаз. Да что там — красивая, стерва! Один кореш уверял, что эта баба если возьмется, то упрячет за решетку кого угодно, но сам Джимми ей не по зубам, это точно...
— Мистер Истон, знакомы ли вы с обвиняемым Грегом Олдричем?
При других обстоятельствах Джимми не задумываясь воскликнул бы: «А то!», но сейчас он почтительно и внятно произнес:
— Да, знаком.
— Когда вы познакомились с мистером Олдричем?
— Два с половиной года назад, второго марта.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с мистером Олдричем?
— Я зашел в «Винни на Бродвее». Это бар на Западной Сорок шестой улице, на Манхэттене.
— В котором часу это было?
— Примерно в полседьмого. Я заказал себе выпить, а посетитель, который сидел рядом, попросил пододвинуть к нему блюдо с орешками, что я и сделал, но сначала сам подцепил оттуда парочку соленых миндалин. Он сказал, что тоже их любит.
— Вы представились друг другу?
— Да. Я сообщил ему, что меня зовут Джимми Истон, а он назвался Грегом Олдричем.
— Мистер Олдрич присутствует в зале суда?
— Конечно, присутствует! То есть да.
— Не могли бы вы указать на него и кратко описать, во что он одет?
Джимми ткнул пальцем в направлении стола защиты.
— Он сидит посередине, между двумя другими. На нем серый костюм и синий галстук.
— Протокол засвидетельствует факт опознания мистером Истоном мистера Олдрича, — вставил судья Стивенс.
|
|
|
Эмили продолжила допрос свидетеля:
— Мистер Истон, вы первым заговорили с Грегом Олдричем?
— Скорее наоборот: Олдрич первый заговорил. Он уже принял на грудь...
— Возражаю! — вмешался Мур.
— Возражение принимается. — Судья Стивенс кивнул и обратился к Джимми: — Мистер Истон, отвечайте, пожалуйста, только на поставленный вопрос.
Джимми постарался изобразить на лице раскаяние.
— Ладно...
Тут он наткнулся на сердитый взгляд Эмили и поспешно прибавил:
—...ваша честь.
— Мистер Истон, не могли бы вы передать содержание вашей с мистером Олдричем беседы?
«Вот он, — подумала Эмили. — Ключевой момент процесса».
— Ну, дело в том, — начал Джимми, — что мы оба пропустили по паре стаканчиков, мы оба были немного подавлены. Вообще-то я обычно не люблю вспоминать про тюрьму, сами понимаете, ничего приятного, но тогда я целый день искал работу и везде получил отказ. Вот я и признался Олдричу, что даже при большом желании такому, как я, трудно встать на правильный путь.
Джимми заерзал на стуле.
— А я этого очень хочу, — заверил он присутствующих.
— И как Грег Олдрич отреагировал на ваше признание?
— Сначала никак. Он вынул мобильник и набрал номер. Раздался женский голос. Когда женщина узнала, кто звонит, то распсиховалась. Начала так громко орать, что даже мне было слышно. Она просто визжала: «Грег, оставь меня в покое!» Потом она, скорее всего, отключила телефон, потому что подозреваемый показался мне явно на взводе, словно готов был каждого стереть в порошок. Он посмотрел на меня и сказал: «Моя жена. Убил бы ее!»
— Повторите, пожалуйста, последнюю фразу, мистер Истон, — попросила Эмили.
— Он посмотрел на меня и сказал: «Моя жена. Убил бы ее!»
— Грег Олдрич сказал: «Моя жена. Убил бы ее!» — медленно произнесла обвинитель, давая присяжным время обдумать эти слова.
— Да.
— И этот разговор происходил два с половиной года назад, второго марта, примерно в полседьмого вечера?
— Да.
Эмили украдкой взглянула на Олдрича: тот покачивал головой, словно был не в состоянии поверить в происходящее. Она заметила, что на лбу подозреваемого выступила испарина. Мур что-то шептал своему клиенту, очевидно стараясь успокоить. «Бесполезно, — подумала Эмили. — И это я еще не копнула вглубь».
— Мистер Истон, как вы отреагировали на заявление мистера Олдрича?
— Я понял, что он бесится. Ну, сердится. У него все лицо побагровело, он изо всей силы грохнул телефоном о стойку. Но я-то был уверен, что он преувеличивает, поэтому решил сострить и ляпнул: «Я на мели. Двадцать тысяч баксов — и дело сделано!»
|
|
|
— Что случилось потом?
— В баре появился какой-то парень, он сразу узнал Олдрича и направился прямо к нему.
— Мистер Олдрич вас познакомил?
— Нет, тот парень только обмолвился, что видел Натали в «Трамвае "Желание"» и что она была бесподобна. Именно так: «бесподобна».
— Как повел себя мистер Олдрич?
— Он скривился и ответил, что Натали бесподобна в любой своей роли, а потом взял и отвернулся. Тот парень только пожал плечами и пошел к столикам, а потом я заметил, как oн подсел к какой-то компании.
— Вы поняли, что тот человек имел в виду Натали Райнс?
— Да я сразу догадался! Я люблю кино, и видел ее в фильме, за который ее номинировали на «Оскар». Афиши «Трамвая» тоже везде висели.
Эмили глотнула воды.
— Мистер Истон, что происходило дальше, после того случайного вторжения?
— Я просто попытался пошутить и воскликнул: «Ого, да вы женаты на Натали Райнс! Я согласен прикончить ее, но уже за большую сумму».
— Как отреагировал на это предложение мистер Олдрич?
— Он посмотрел на меня и с минуту просто молчал, а потом осведомился: «За какую же сумму, Джимми?»
— Что вы на это ответили?
— «Пять тысяч на руки и двадцать тысяч — после исполнения». Опять же, я просто дурачился.
— Что затем сказал мистер Олдрич?
«Мне надо подумать. Оставь свой номер телефона». Я написал ему номер и собрался уходить, но прежде заглянул в сортир. Наверное, он решил, что я уже на улице, потому что через пять минут, когда я мыл руки, раздался тонок. Это был Олдрич. Он сообщил, что принимает мои условия и назавтра я должен мниться к нему домой и получить пять тысяч наличными.
— Мистер Олдрич предложил вам явиться к нему на следующий день? То есть третьего марта?
— Да, к четырем часам. Он пояснил, что домработница к тому времени уже уйдет. Он сам будет стоять на углу и впустит меня в здание, тогда швейцар не обратит на меня внимания. Олдрич велел мне надеть солнечные очки и шляпу. Я так и сделал, и мы встретились на углу его дома. Потом он переждал, пока какие- то люди не вышли из такси, и мы вместе с ними поднялись на лифте.
— Вы отправились к нему в квартиру, и он передал вам пять тысяч долларов за убийство Натали Райнс?
— Да, и еще ее адрес в Нью-Джерси и график занятости в театре.
— Мистер Истон, не могли бы вы описать квартиру мистера Олдрича?
— Находится на шестнадцатом этаже. Шикарная. Представляете, всего две квартиры на этаже! Большая прихожая. Гостиная белая по цвету, а посередине я запомнил огромный мраморный камин с резьбой. Ковер там был вроде восточный, сплошь синий с красным. Прямо напротив камина стоял голубой диван, а по бокам от него — мягкие стулья. У окна я заметил еще один диванчик. На стенах много картин.
— Как долго вы там пробыли?
— Совсем недолго. Олдрич даже не предложил мне присесть. Он явно был весь на нервах. Он выдвинул ящичек стола рядом с диваном, вынул оттуда деньги и отсчитал пять тысяч баксов.
— Как вы поступили после этого?
— Я поинтересовался, как мне получить остальные деньги, когда работа будет сделана. Он ответил, что копы, наверное, будут его допрашивать, когда найдут тело, ведь он ее муж, ли еще они на грани развода. В итоге мы договорились, что через неделю после похорон Олдрич сам позвонит мне откуда-нибудь из телефонной будки и назначит встречу в кинотеатре на пересечении Пятьдесят седьмой улицы и Третьей авеню.
— Именно с такой договоренностью вы покинули квартиру?
— Да. Но потом я стал размышлять. Натали Райнс — настоящая знаменитость, и если с ней что-то случится, то поднимут нереальный кипеж, копы не дадут никому проходу. И я могу живо схлопотать пожизненное... В общем, я хоть и взял пять кусков, но сразу понял, что, скорее всего, не потяну такое дело. Все-таки я не киллер.
— Как вы уведомили мистера Олдрича, что не потянете такое дело?
— Я послал ему письмо, что вряд ли гожусь для той работы, которую он мне поручил, и что благодарю его за выданный мне невозмещаемый аванс.
После этих слов в зале раздался откровенный хохот, вызвавший крайнее недовольство судьи Стивенса. Он вторично предостерег зрителей от проявления любого рода эмоций и велел обвинителю продолжать допрос.
— Как вы распорядились суммой в пять тысяч долларов, мистер Истон?
— Как всегда: проиграл в казино.
— Когда вы отправили письмо с отказом от сделки по убийству Натали Райнс?
— Двенадцатого марта, утром. Я опустил его в почтовый ящик рядом с домом в Гринвич-Виллидж, где я тогда жил.
— Почему вы решили написать ему?
— Потому что он запретил ему звонить. Сокрушался, что зря позвонил мне тогда один-единственный раз. И я точно знаю, что письмо он получил, ведь недаром говорится: «Ни дождь, ни гром, ни ночная тьма не собьют с пути почтальона». По крайней мере, счета он мне таскал исправно.
Джимми не удержался и обернулся к скамье присяжных. Он улыбнулся им, словно приглашая оценить его остроту. Истон понимал, что сейчас присяжные выслушают от него любой вздор, и ему было приятно хоть раз побыть не обвиняемым, а просто свидетелем.
— Итак, письмо с отказом от убийства Натали Райнс было отправлено двенадцатого марта, — с расстановкой произнесла Эмили и тоже взглянула на присяжных.
Она рассчитывала, что те уже произвели в голове необходимые вычисления. Грег Олдрич должен был получить послание тринадцатого числа в пятницу или же четырнадцатого в субботу. Эмили надеялась, что присяжные помнят ее вступительную речь, где она рассказывала, что тринадцатого марта, в пятницу вечером, Олдрич пришел на заключительный показ спектакля. Очевидцы утверждали, что он сидел в последнем ряду с застывшим лицом и единственный из всех не встал для финальной овации. Четырнадцатого марта, в субботу, Олдрич взял напрокат «Тойоту» и отправился вслед за женой на Кейп-Код.
Эмили выждала долгую паузу и посмотрела на судью Стивенса.
— Вопросов больше нет, ваша честь, — заключила она.
Настала очередь Ричарда Мура; он медленно поднялся с адвокатского места. На протяжении следующих двух часов он вместе с Джимми сначала основательно перетряхнул его уголовное прошлое, а затем начал атаку на его показания. «К счастью, любое слово Истона лишь укрепляет наши позиции», — удовлетворенно отметила про себя Эмили.
Мур прилагал все силы, пытаясь иначе истолковать встречу Джимми с Олдричем в «Винни на Бродвее», телефонную беседу Грега с женой в присутствии Истона, слова случайного знакомого Уолтера Робинсона о спектакле «Трамвай "Желание"» и о том, что Натали бесподобна, а особенно последующий звонок Олдрича на мобильник Истона.
Однако, несмотря на все свое адвокатское искусство, Муру не удавалось ни сбить Джимми с толку, ни поймать его на противоречиях.
Например, он задал вопрос:
— Разве не правда, что вы с Грегом Олдричем просто поболтали о спорте, о том о сем?
— Если, по-вашему, попросить убить жену значит поболтать о том о сем, то, конечно, правда, — парировал Джимми.
Мур не сдавался:
— Не кажется ли вам, что в многолюдном баре невозможно было услышать, что говорила Олдричу по телефону его жена?
Джимми и тут сразу нашелся:
— Она же была актрисой и умела управлять голосом. Удивительно, как ее крики не долетали до других посетителей.
«Джимми вошел в раж, — наблюдая за ним, думала Эмили. — Он купается в лучах славы». Ее тревожило, что Истон становится не в меру болтлив. Судья Стивенс уже не раз раздраженно напоминал ему, что его ответы должны быть предельно краткими.
— Давайте вернемся к звонку Грега Олдрича на ваш мобильник. Общаясь с Грегом в баре, вы пожаловались, что куда-то задевали свой телефон и не можете его отыскать. Затем вы попросили Грега набрать ваш номер — тогда мобильник зазвонит, и вы его найдете. Разве не так было дело?
— Совершенно не так, — заявил Джимми. — Я никогда и никуда не прячу свой телефон, всегда цепляю его на поясной ремень. Повторяю: Олдрич позвонил мне в тот момент, когда я мыл руки в сортире.
Больше всего Эмили беспокоило описание Истоном квартиры подсудимого; это был самый слабый пункт обвинения. Истона не видели ни швейцар, ни домработница Грега Олдрича. То есть свидетель практически голословно утверждал, что был у Олдрича, получил от не го деньги, но позже отказался от сделки. Подсудимый, в свою очередь, все это категорически отрицал.
В иллюстрированных журналах можно было найти массу интервью, взятых у Натали Райнс в квартире, где она жила вместе с Олдричем; некоторые из них были дополнены фотографиями актрисы на фоне гостиной. Эмили не сомневалась: защитник, в стремлении доказать, что знание планировки квартиры Олдрича и меблировки гостиной доступно любому, использует эти снимки на полную катушку.
Именно такую стратегию и выбрал Мур. Он поочередно показал Истону несколько журнальных страниц с заснятой на них пресловутой гостиной, попросив свидетеля рассказать, что на них изображено. Ответы Джимми слово в слово совпали с его воспоминаниями о визите к Олдричу.
— Вы случайно столкнулись с Грегом Олдричем в баре! — взорвался защитник. — Вы знали, кто его жена! Когда ее убили, вы нарочно состряпали эту байку, чтобы подороже продать ее, когда попадетесь на очередном грабеже!
Сочась презрением и насмешкой, Мур передал Истону вырезку из «Вэнити фэйр»:
А теперь зачитайте присяжным подчеркнутый отрывок о Греге Олдриче и Натали Райнс.
Истон, нимало не смущенный нападками адвоката, преспокойно вынул из кармана очки.
— Гляделки уже не те, что в прежние времена, — доверительно пояснил он суду.
Затем прочистил горло и вслух прочитал:
— «Грег и Натали никогда не держали постоянной прислуги. Их домработница является к восьми утра и трудится до полчетвертого. Если супруги не собираются куда-нибудь на вечер, они ужинают в клубном ресторане, расположенном в их доме, или заказывают еду с доставкой».
Джимми оторвался от журнала и посмотрел на Мура.
— И что с того?
— Вы подтверждаете, что любому, видевшему эту статью, будет известно не хуже вас: домработница уходит к четырем часам, то есть к тому времени, когда вы якобы посетили квартиру Олдрича?
— Вы думаете, я читаю «Вэнити фэйр»? — недоверчиво произнес Истон.
В зале снова засмеялись, и судья в очередной раз призвал присутствующих к порядку Правда, теперь судья Стивенс действительно рассердился не на шутку и предупредил, что еще одно такое проявление — и он укажет судебным приставам на самых оголтелых весельчаков, с тем, чтобы выпроводить их из зала.
Последний сокрушительный удар в попытке выставить свидетеля лжецом Мур потерпел, когда попросил Истона еще раз внимательно рассмотреть снимки гостиной Олдрича и вспомнить, есть ли в интерьере особенность, о которой невозможно знать, если не побывать у Олдрича.
Джимми с сомнением покачал головой, а потом спохватился:
— А как же! Видите столик рядом с диваном? — Для убедительности он ткнул в картинку. — Отсюда Олдрич вынул деньги и передал мне. Не в курсе, скрипит ли ящик теперь, но тогда он открывался со скрипом. Я еще подумал: «Хоть бы смазали его, что ли...»
Эмили метнула взгляд на Грега Олдрича — тот побледнел так сильно, словно вот-вот лишится чувств.
Зак соврал Эмили, что его график изменился, и теперь понимал: никак нельзя допустить, чтобы она видела его самого или его машину, когда возвращалась с работы. Трудность же состояла в том, что процесс уже открылся и заседания заканчивались в четыре часа дня, поэтому Эмили теперь освобождалась рано и была дома в полшестого или ближе к шести. Следовательно, Зак не мог поехать к себе сразу после смены, а вынужден был слоняться где-нибудь до темноты и лишь тогда потихоньку заруливать в гараж в надежде, что она его не заметит.
У Зака была и другая причина сердиться на Эмили: вскоре после того, как он отдал ей ключи, она поставила внутренний засов на дверь веранды. Он обнаружил это через неделю после того, как перестал присматривать за Бесс. На работе Зак сослался на плохое самочувствие и попытался украдкой проникнуть в ее дом: он очень скучал по личным вещичкам Эмили. Однажды утром, дождавшись ее ухода, он толкнул знакомую дверь и наткнулся на неожиданную преграду. Но у Эмили не хватило умишка догадаться, что он, по крайней мере, позаботился сделать себе ключ от главного входа. Однако Зак не решился им воспользоваться, сознавая, что стоять на ступеньках ее крыльца слишком рискованно: он мог случайно привлечь внимание их крикливой соседки.
Единственным и непременным контактом между ним и Эмили теперь оставалось прослушивание утренних разговоров, которые она вела с Бесс на кухне. Зак сначала планировал поставить микрофоны — а может, даже видеокамеры — сразу в нескольких местах в ее доме, но потом счел и эту затею слишком опасной. Если бы Эмили нашла хотя бы одно из устройств, то сюда налетела бы половина ее прокурорских сотоварищей, и уже через минуту они заколотили бы к нему в дверь. А так он был почти уверен, что Эмили никогда не заметит микрофончик, установленный над холодильником.
«Затаись, — не уставал напоминать себе Зак. — Живи по-тихому. Когда настанет время, выполнишь все задуманное, а потом скроешься. В Айове, в Северной Дакоте и в Нью-Мексико осторожность тебя ни разу не подводила. Шарлотта, Лу, Вилма...» Избавиться от Лy и Вилмы было проще: у них не было родни. Когда подойдет черед Эмили, ему снова придется заметать следы и делать ноги из Нью-Джерси. Зак уже начал потихоньку прикидывать, куда бы ему податься на этот раз.
Утром, к концу третьей недели процесса, Зак по обыкновению наблюдал за Эмили через щели в жалюзи. Она, как всегда, налила себе кофе, но вдруг резко встала, и он услышал: «Бесс, не время рассиживаться. Сегодня у меня важный день. Грег Олдрич будет давать показания, а я — вести перекрестный допрос. И я сделаю из него отбивную!»
Пройдя мимо холодильника и уже почти спускаясь вниз по ступенькам, Эмили добавила: «Бесс, наверное, это полный бред, но мне почему-то его даже жалко. Не хватало только завалить дело».
Ричард Мур знал наверняка, что в день, когда его клиент будет давать суду показания, обвинитель явится на службу очень рано. Вот почему уже в семь утра он поджидал Эмили у дверей ее кабинета. Это происходило в пятницу, третьего октября.
Завидев защитника, Эмили в ту же минуту поняла, какова причина его визита. Она пригласила адвоката к себе в кабинет и предложила кофе.
— Свежезаваренный кофе не самая плохая в мире вещь, — заметила она. — Но если вам нужен исключительно «Старбакс» или «Данкин донатс», то тут я ничем не могу помочь.
Мур улыбнулся.
— С такой рекламой сложно отказаться, но все же нет, благодарю, Эмили. — Его улыбка пропала так же быстро, как и появилась. — Надеюсь, наша беседа останется между нами. Согласны?
— Все зависит от того, что вы собираетесь сказать.
— Мой клиент категорически настаивает на своей невиновности. Ему неизвестно об этой встрече, не сомневаюсь, он бы не поддержал мою инициативу. Вопрос вот в чем: предложение о признании в убийстве при отягчающих обстоятельствах и смягчении приговора до двадцати лет до сих пор в силе?
Эмили живо представила бледное подрагивающее лицо Олдрича, но покачала головой:
— Нет, Ричард. В данный момент уже нет по ряду причин. Если бы в самом начале, несколько месяцев назад, Олдрич согласился подать прошение, я бы не стала подвергать мать Натали такому серьезному испытанию и не пригласила бы ее в свидетели.
Мур медленно кивнул, словно заранее ожидал такого ответа. Эмили, понимая всю бестактность своих слов, добавила:
— Я все же схожу, возьму себе кофе. Автомат в конце коридора; я буквально на секундочку.
Вернувшись в кабинет, она уже полностью успокоилась и нейтральным голосом продолжила:
— Ричард, вы сами знаете, сколько времени отнимает подготовка к каждому процессу. Я не один месяц работала сутками, и сейчас у меня скопилась целая куча дел, которыми давно пора заняться. На данном этапе, как мне представляется, все уже решают присяжные.
Мур встал.
— Ясно, я все понял. И повторяю, Грег Олдрич никоим образом не поручал мне к вам приходить. Он клянется в своей невиновности и надеется, что присяжные его оправдают, Вернее, не просто оправдают, а реабилитируют,
«Реабилитируют? Значит, он помешался, — подумала Эмили. — Ему стоит надеяться, что хотя бы один из присяжных ему поверит, и тогда приговор будет отложен. По крайней мере, так он выиграет еще несколько месяцев свободы — до следующего суда».
— Я искренне убеждена, что ни этот, пи другой состав присяжных не реабилитирует вашего подзащитного, — заявила она без тени сарказма.
— Возможно, вы правы, — хмуро отозвался адвокат и уже у двери обернулся. — Эмили, должен признать, что Истон как свидетель превзошел мои ожидания. Поэтому не покривлю душой, если скажу, что вы очень плодотворно потрудились.
Ричард Мур никогда не слыл щедрым на комплименты, и Эмили, обрадованная признанием, искренне поблагодарила бывалого юриста.
— И еще... Эмили, каков бы ни был исход, я рад, что скоро все закончится. Мы просто измучились с этим процессом.
На этом он закрыл за собой дверь.
Третьего октября Грег Олдрич встал в пять утра. В тот день ему предстояло давать свидетельские показания, поэтому накануне он отправился в спальню слишком рано и вскоре пожалел о своей ошибке. Он проспал всего час, до одиннадцати вечера, а потом в течение шести часов то задремывал, то снова просыпался.
«Надо проветриться, — решил Олдрич. — Пробежаться по парку. Невозможно давать показания, когда ты словно пьяный и ничего не соображаешь».
Он поднял шторы и притворил окна. Здание через улицу закрывало обзор.
«На этой Парк-авеню только на дома и смотришь, — недовольно подумал Грег. — С Пятой авеню виден Центральный парк, с Ист-Энд-авеню — река. А здесь любуешься на дом, где живут тебе подобные — те, кто может позволить себе запредельные цены». В Джерси-Сити[9] вид был получше. Из его прежней квартиры можно было разглядеть статую Свободы.
Но когда мама Грега умерла, он поскорее унес оттуда ноги. А когда-то она жила там, собрав остатки сил, — хотела дождаться, пока сын закончит университет Святого Иоанна[10], Грег был рад, что его матери нет в зале суда.
Он отвернулся от окна. Казалось, что на улице свежо, и Грег решил облачиться в легкий спортивный костюм. Одеваясь, он поймал себя на мысли, что в последнее время очень часто думает о матери. Теперь он вдруг вспомнил, что после ее кончины пригласил в их квартиру на шестом этаже несколько знакомых соседок, вроде Лоретты Льюис, и предложил взять себе понравившуюся мебель: все равно лифта в доме не было.
«Но зачем сейчас размышлять об этом? Затем, что Ричард Мур собирается пригласить эту самую миссис Льюис в свидетели. Она даст мне отменную характеристику: каким образцовым сыном я был и как помогал всем старикам в подъезде. Видимо, Мур надеется вызвать ко мне хоть немного жалости».
|
|
|
