 |
Несколько лет назад. Детройт.
|
|
|
|
Несмотря на громко произнесенную просьбу напарника не вылезать из машины ради сохранения собственной жизнебезопасности, Эмилайн поступила совершенно иллогично, зато в полном соответствии со своим характером. Удивив мужчин, которые тактично отсиживались в укрытиях и лишь иногда выглядывали для совершения выстрела мимо, девушка рискнула жизнью ради спасения заложников. Повсюду летали пули, а кое-где даже взрывались снаряды. Её не задело лишь чудом.
Главгад принимал участие в той же перестрелке и находился в непосредственной близости около Эми. Но, наблюдая численное превосходство сотрудников полиции, он не видел иного выхода, кроме как забежать внутрь ближайшего здания. Им оказался жилой дом. Боевитая особа не собиралась упускать эгоистичного ублюдка из виду и погналась вслед за ним, рискуя снова и снова!
“ А почему бы мне не попробовать? Почему бы не встретиться с ним? Приглашу к себе, как это было с Чарльзом. Авось повезет не расстаться спустя парочку бурных ночей. Хотя… с моим-то характером не думаю, что это надолго ” - попросив уважаемого мужчину отпустить до наступления вечера, чтобы они могли списаться без стараний собеседницы уследить сразу за несколькими протечениями, фанатка С/О выключила ноутбук и затем шумно закрыла. Поняв, что сна нет ни в одном глазу, дерзкая Эмилайн удалилась в спальную и, по обыкновению, легла в ожидании мига, когда придется встать и пойти на работу.
Ей не спалось. На языке горчило от недавно осиленного кофе, да и мысли, бегающие в черепе, сражались за первенство. Настроение прыгало от НИКАК до КОШМАРНО. Чем больше хотелось делать что-то по дому, оправдывать свое звание женщины, тем сильнее росла нелюбовь к департаменту, потому что всё, что там происходило, буквально всё,
|
|
|
возвеличивало отвагу в ущерб её женственности. Не зря Эми часто подкалывали “девочка с яйцами”.
“ Нью-Йорк – вместилище чувств, по большей части отрицательных, зато честных, живых. Я выросла здесь и не сожалею, что не уехала. У меня были перспективы на жизнь
за его пределами, но, видимо, я не смогла изменить своей природе. Ведь с Нью-Йорком меня связывает всё самое теплое, всё самое-самое. Я благодарна этому месту за каждый день, за все годы учебы, за каждого человека, которого встретила здесь. В моем сердце навсегда останется эта старая, но самая родная сердцу школа жизни.
Каждый раз я испытываю себя на прочность, когда плохо отзываюсь о нём. Это правда. Есть немалая доля объективности в моих суждениях, но мне не перестает хотеться обманываться, что лучше Нью-Йорка, моего Нью-Йорка, нет ничего ”
Продолжая готовить вступительную речь, без чего не обходилась ни одна последняя прогулка, девушка-полицейский неспешно двигалась сквозь тень и свет фонарей по аллее, ведущей в глухой угол парка. Вокруг неё, словно гулящие псы, крутились попрошайки да нищие. Вместо того чтобы осыпать её комплиментами, как это делали бы те, кого улица не отучила от вежливости, они несли черт знает что и выглядели плохо. Чувство
сострадания, даже если таковое и мелькало на аэмоциональном лице сучки Тёрнер, млело, а сама сучка Тёрнер, которая дважды недобро сверкнула очами в ответ на попытку бомжей до неё дотронуться и чуток полапать, поди, не ставила своей целью его демонстрировать. Имелась масса оснований для осторожного подхода к коммуникации, большинство которых уводят к Детройту, с которого и началась вся эта канитель скверных сновидений и негативных психоустановок, не вытесняемых ни трудом, ни хорошим отдыхом. Эмилайн в своё время открыла двери в душу слишком многим людям, а потом резко закрыла их, но те, успевшие залезть в неё, до сих пор в ней живут. Томятся, будучи лишенными свободы, как ей кажется, но на самом деле им там хорошо и удобно. Единственный человек, кто по сей день бежит от страданий – это она.
|
|
|
“ Меня трудно прочитать, ко мне невозможно залезть в голову. Думаю, причина моей неприступности кроется в городе. Нью-Йорк накладывает энергетическую защиту на всех, кто ему верен. Нью-Йорк благодарит так. Ни для кого не секрет, у мегаполисов тоже есть душа. Своя. Исключительная ”
Остановившись, чтобы дождаться, когда компания бомжей, шедших хвостиком от самого начала аллеи, наконец-то отвяжется, строгая Эми, всегда отличавшаяся
особой неподатливостью, с которой не мог совладать ни один из мужчин, засунула в ротовое отверстие сладенькую жвачку и многократно отрепетированным движением притворилась, что достает пистолет. Бродяги купились, возможно, на самую тупую из женских уловок, но, тем не менее, это сберегло Эми от невыносимого запаха и обеспечило
продолжение утренней прогулки в более комфортных условиях, ну и незначительный + к настроению.
…По личным убеждениям человека, прорывающегося сквозь кусты, с которых слетали холодные капли, человека, рындающего самыми неудобными путями из-за желания остаться незамеченным, эта ТВАРЬ… “чудовище”, “исчадие” разрушило всю его жизнь и кого-то убило…
Чарльз Митчелл изменился, что называется полностью. Целиком. О простой мести уже
речи не шло. Мечта о чистой “мексиканской” мокринке так и лезла в дринканутую башку ухажера. Имелись ли у него причины мечтать о расправе посерьезней обиды? Если даже и так, то сучка с сердцем, обросшим мхом, и гранитным камушком в груди, ни за что на свете не поинтересуется, как считал бедняжечка Чаки…
Фраза “убью суку” не сходила с языка несчастливца. Сейчас он трапезничал с этой отвратительной идеей, дышал ею и с ней ходил в туалет. И как же удивительно, насколько все-таки жизнь коверкает людей, в частности их отношение друг к другу! Еще недавно он спал с этой женщиной, мял её полные обаяния соски, целовал и лизал все прелести “суки”. Ему не хотелось слезать с неё! А теперь, изнутри уподобившись хищникам, регулярно опускает пальцы в карман и что-то сжимает, одновременно скрипя зубами и систематически вышептывая “Эми, шалава, умрешь”…
|
|
|
Возможно, Чарльз не до конца сознавал, что вытворяет. Влияние алкоголя имело место быть. Неуверенная походка, как бы постоянный поиск опоры, свойственна тяжелому подпитию. Но, мaybe, какая-то часть его, жаждущая справедливости в чуть меньшей мере, колебалась и дрожала?
Смыть с души несвоевременную психастению, из-за которой могло всё провалиться, удалось при комбинации нанесения глубокой царапины раскладным ножиком и подобием молитвенного жеста. Полностью удостовериться в правоте личных убеждений, чтобы впредь не возникало сомнений о необходимости устранения “сучки”, подсобила заставка на смартфоне – картинка с изображением жены. Жены, чувства к которой постепенно остывали. Чарльз пренебрегал её расположением, не ценил и относился неподобающе, плохо, а, оставшись у разбитого корыта, они вновь загорелись. Но, увы, не всё ушедшее возобновляемо. Мозг керного умалчивал о причинах невозврата. Чарльз… просто не хотел и не мог поверить в правду, и это его сжигало сильнее притянутой ненависти – собственная слабость…
- Сучка, сучка, сучка! – чем ближе отчаянный злоумышленник подходил к дому Эми, тем пуще его захватывала желчь, и тем меньше он заботился о сохранении секретности. Выйдя во двор и оглянувшись в окна, покуситель немного потоптался у двери, затем, как и все начинающие убийцы, произвел парочку возбужденных, нервических вздохов и зашел внутрь.
Практика управления своими амбициями, от «обдумывания» навязчивых мыслей до их воплощения в жизнь, пришлась Митчеллу по вкусу, чтобы ни разу не задуматься о хороших сторонах радикализма. Отныне он будет разрешать проблемы только таким - физическим, антиобщественным методом!
- Ну, все, тварина! Приплы-ы-ы-ы-ы-ли! – проорав на весь подъезд и, должно быть, взволновав некоторых жителей, Чаки откупорил флягу с горючим и облил горючим дверь квартиры Эми. Его лицо исказила довольная гримаса, а рука почти автоматически полезла в карман куртки за портативным устройством для добычи огня.
|
|
|
“ Видимо, выронил, ну, я и дур… боже, иди ты всё пропадом… ” – подумал Митчелл, когда не нашел зажигалку.
Затем Чак… затем Чак заплакал. И чувство унижения, овладевшее им после такого афронта, рассеявшее наваливавшуюся сонную одурь, гнев на себя за полную беспомощность, в нем будто самоутвердились и временно перевесили бесконечную обиду на Эми. Временно. Таким посмешищем он никогда себя не видел. Никогда!
- Сука, я убью тебя, тварь! Грязная, вонючая сука! Я задушу тебя голыми руками! - завалившись на пол и взъярившись, как бык, Чарльз спустя минуту потянулся рукой к дверной ручке, но неловко промахнулся и, упав во второй раз, испачкался в собственном горючем, - Господи, Эми, ты убила мою жену. Она умерла. Она… что-то съела, какую-то таблетку, и её не стало! О, боже! Боже! Боже-е-е-е-е-е-е! - откровения из дрожащих уст пьяного лились широкой рекой. Неудачливый мститель не мог и не хотел контролировать словесный поток. Рутинные фразы про убийство, повторяющиеся из раза в раз, обрывались на половине, и поверх накладывалось универсальное вытье про любовь. Ему было плевать, что его могут обнаружить в таком виде...
За двадцать мин. с лишним на лестничной площадке появился всего один человек. Этот тип не прошел мимо Чарльза, а неожиданно остановился рядом с ним. В его руках что-то сверкало, пульсировало ярко-серебряным. Плавающие помутнения перед глазами не позволяли Митчеллу разглядеть сей предмет. Но вместе с проблемами зрения не до конца пробудившийся от дурмана разум начинал бешено сигналить тревогу.
Показав брошенному, овдовившемуся, словом, падшему мужику зажигалку,
(именно её тип регулярно подбрасывал), подозрительный незнакомец тихонько фыркнул и весело потряс головой, открыто злорадствуя над “черными полосками” Чарльза.
- Боже правый! И в каком только сарае она таких откапывает? У Эми совершенно нет вкуса… - намеренное мастерское пропихивание насмешливых интонаций при дисфемизмах и отборных инвективах было лишь одним из множества его странных причуд. Наличие в голосе неприятного носового призвука, как привык считать тип, значительно снижает психологическую защиту окружающих, делая их более уязвимыми перед угрозами и посягательствами, - Ничего, браток, ты скоро свидишься с женой! Ты скоро с ней свидаешься!
Покончив с легким издевательством, незнакомец перешел от теории к практике: поджег окунутый в топливо носовой платок, подождал, когда тот загорится, и кинул в сторону развалившегося господина Митчелла…
|
|
|
- Браток, аривидерчи!
Что творилось после - можно не описывать. Убийца вприпрыжку свалил из подъезда, а вот Чаки… никуда уже не смог бы уйти. Безжалостный огонь выел каждый уголок, каждый метр внешней формы его организма. Одежда погибала вместе с кожей, превращаясь в неудобоваримую смесь из горелой человечинки и совокупности горелых предметов, облекающих теперь уже труп. Потом огонь добрался до двери, и Чарльз вдруг стал не единственным из того, что пылало, терпя немыслимый жар. За это время все соседи, которые были, сбежались на лестницу, словно на просмотр головокружительного фантастического триллера, а Эмилайн, которая, по идее, должна там присутствовать, была на работе. Это смешно и одновременно ужасно…
Глава вторая.
Издержки юности Либерти Моллиган
Чтобы оправдать или хотя бы понять какой-нибудь возмутительный поступок, нужно хорошенько покопаться в истоках, иначе рискуете допустить неправильные выводы и тем самым обидеть человека. С Лизой, чьё полное имя, естественно, Либерти, ну, вы и так поняли по названию данной главы, несколько раз происходило подобное: её оценивали по первому впечатлению, чаще промахивались, чем попадали в цель. Совокупность знаний, навыков, умений, вынесенных жестоких уроков, конечно, помогали Лизе по-своему, но они не способствовали вразумлению “оценщиков”, не оберегали дитя от злой критики.
Мать Лизы - носительница сложного характера, и сама доставала девочку по пустякам, поэтому та не ждала от неё особой защиты. Ни от тёти, ни от старшей сестры, вообще ни от кого! Разочаровавшись в окружении, Либерти Моллиган старалась держаться сама по себе, что мешало ей быть собой: жажду дружбы и контактность не выжжешь каленым железом, не вычеркнешь за несколько минут. Как бы Лиз ни старалась измениться в сторону, казавшуюся ей оптимальной для выживания в этом непонимающем мире, все поползновения накрывались тазом из меди. И данный замкнутый круг давил на девочку, подбрасывая одно разочарование за другим.
Мама говорила Лизе, что умеренный феминизм, противодействующий сексизму, помогает снижать вероятие стресса, в душе надеясь, что доченька будет внимать её каждому слову. Но младшая Моллиган давала взамен ровно столько, сколько брала, или, вернее сказать, сколько получала. Она не могла вслепую попустительствовать чьим-то моральным запросам, в противном случае ей бы не дал покоя сам факт. А корень всех проблем этой непростенькой, в меру эгоистичной студентки, любящей вламываться в амбицию – исчезновение “Мра”-чного города.
Even in the most dreadful events the irony is usually concealed. She is sometimes twisted in their course, and sometimes only emphasizes an element of chance in communications of people and places. The abandoned House. Howard Lavkraft.
(Даже в самых кошмарных событиях обычно таится ирония. Иногда она вплетена в сам их ход, а иногда лишь подчеркивает элемент случайности в связях людей и мест.
Заброшенный Дом. Говард Лавкрафт)
В памяти Лизы навеки укоренился тот день – день, прошедший по ушам миллиардов заостренным бритвенным лезвием, признавший равенство бедных и сильных мира сего.
На дворе стояло раннее утро, и хотя солнце поднималось всё выше, однако, ветер и утренняя прохлада выполняли свою часть задания. Студентка встала с кровати, сделала зарядочку, сытно позавтракала и решила включить телевизор перед уходом в родимую школу. По идее, в это время должно было идти много чего интересного, но все каналы показывали выпуск новостей, вероятно, гиперэкстренный. Женское чутье, больше основанное на банальной логике, не подвело Лизу Моллиган. Мир и вправду понес огромные потери. Старшеклассница медленно села на диван, почувствовав парализующее, дурное любопытство. В то время мать стояла в коридоре, по привычке витийствовала в трубку, говорила с кем-то на высоких тонах. Лиза не придала этому значения за неимением причины. И вдруг её, смотрящую прямо в экран, скандализировали слова нервного ведущего: губы мужчины прыгали высоко к носу, кроме того, он всё время потирал свои руки и вздрагивал. Было видно по лицу, что ему нехорошо. Причем нехорошо – смягчающее слово.
Отец Лизы, Гантэр Моллиган, в то время находился в рабочей командировке в Мракан-сити и должен был вернуться в следующий четверг, как раз ко дню рождению дочурки. И когда треклятый “ящик” донёс до мозга Либерти информацию о почти полном уничтожении города, о смерти свыше восьми миллионов его жителей, считая временно приехавших, таких, как Гантэр, девочка постепенно, не мигом, сложила все пазлы, получив пренеприятную картину. До неё долго добредало, что отца больше нет. А когда мозг, наконец, принял и эту информацию, “отфильтровал” и направил по ней свою активность, пространство зажалось ремнем. “Нет Мракана – нет папы” – недвусмысленно, просто, понятно…
После случившейся беды мать несколько дней подряд бузовала спиртное, тонула в инсинуациях о самой себе, гоношилась на кухне, а чаще в кафе-баре, где её с радостью обслуживали. Первые несколько глотков уже обеспечивали женщине полную иммерсию, а всё, что следовало после – казалось лишним прибавочным. Участившиеся пароксизмы в виде внезапных приступов смеха на ровном месте, как и непохвальная деятельность развязанного языка миссис Моллиган, едва замечались персоналом пивнушки с репутацией “сойдет, но могло быть и лучше”. Со стороны складывалось впечатление, что, стараясь принять жизнь без мужа, мать совсем позабыла о дочке. Аналогичной досадной теории придерживалась и сама Лиза, не афиширующая чувства, как её вульгарная родительница, а держащая их тесно при себе.
Оповещение о гибели восьми миллионов, в число которых входил Гантэр Моллиган, и жизнь совершила разворот на сто восемьдесят градусов, взорвалась подобно гранате, задевшей осколками кучу невиновных.
Десятая страничка в личном дневнике Либерти:
Это важно знать, если близкий вам человек ушёл из жизни. Горевание, психологическое оплакивание после смерти родного имеет четко определенные стадии, проходя через которые мы постепенно принимаем, перевариваем чувство потери, после чего происходит возвращение к прежней жизни.
Первая стадия - шок и оцепенение. Длится от момента, когда человек узнал о смерти близкого и приблизительно до двух недель. На этой стадии мы еще неспособны принять потерю, так как отказываемся верить в неё. Мы можем быть как оцепеневшими, так и суетливо-деятельными, можем организовывать похороны, энергично поддерживать близких, безуспешно симулируя спокойствие. Ошибочно считать, что во втором случае человек быстрее восстанавливается: просто потеря не осознана им до конца.
На этой стадии человек может перестать понимать кто он, где и зачем, часто встречаемое явление «деперсонализации». Эта реакция в пределах нормы, если сохраняется короткое время. Помочь выйти человеку из такого состояния можно, если дать ему выпить настойку, звать по имени, растирать руки, ноги. Человека желательно не оставлять одного в это время, важно, чтобы кто-то просто был рядом.
|
|
|
