Триумф монархов

Задним числом & #8213; таково преимущество историка & #8213; триумф монархов в рассматриваемый период представляется неизбежным. Возможно, самым важным фактором был продолжительный и, по-видимому, изначально заложенный конфликт между папой и императором, позволивший монархам прибегать к помощи одного против другого. Если бы император был одновременно главой официальной религии, как это было практически во всех других уголках света, где существовали аналогичные политические системы, то почти наверняка его власть оказалась бы подавляющей, и государство современного типа никогда не возникло бы. Однако религиозная реформа и фрагментация имперской политической власти шли рука об руку, достигнув кульминации в период Реформации. Практически независимо от того, поддерживали монархи реформу или нет, именно они извлекли из этого выгоду.

Как обычно свидетельствует список их титулов & #8213; а они почти псе без исключения были не только королями, но и маркизами и графами & #8213; первоначально сами монархи были просто крупнейшими аристократами, которые собирали свои земли по частям, пока однажды, почти незаметно, не оказывались во главе государства. В этом смысле вопрос о том, почему именно они преуспели в борьбе с остальными, бессмыслен. Он напоминает историю о филологе, который, проведя 20 лет в попытках выяснить, кто написал «Илиаду» и «Одиссею», в конце концов, пришел к заключению, что они были написаны не Гомером, а другим поэтом, чье имя также было Гомер. Это всего лишь другой способ сказать, что из примерно 500 претендентов, первоначально принявших участие в борьбе[263], некоторые оказались более успешными, чем их соперники, в учреждении институтов, мобилизации экономических ресурсов и в конвертировании этих ресурсов в гражданскую и военную власть. В итоге они стали господствовать над теми, кто признал их власть, нанеся поражение (а если необходимо & #8213; уничтожив) тем соперникам, которые отказались подчиниться.

Как и в случае с папой и императором, с городами монархи также часто играли в игру «разделяй и властвуй». С одной стороны, в частности в Испании и Восточной Европе, оказалось возможным использовать знать для борьбы с городами и, если не уничтожить их полностью, то хотя бы остановить их развитие и сделать политически бессильными. В других местах преобладание над городами в большей степени достигалось путем использования внутренних раздоров: между богатыми и бедными, купцами и ремесленниками, теми, кто жил в стенах города, и теми, кто населял подвластную городам сельскую округу. Нередко монархи добивались этого с помощью прямого использования силы, как в Южной Германии. В других случаях это был почти незаметный процесс, в ходе которого королевские назначенцы постепенно урезали городскую демократию, брали на себя функции магистратов, вводили налоги от имени своего господина и подавляли случавшиеся время от времени бунты там и тогда, где и когда они имели место. О том, входило ли в намерения правителей, таких как Генрих IV Французский, положить конец независимости своих городов, ведутся бесконечные споры[264]. Но суть состоит в том, что в долгосрочном плане он, как и его предшественники и преемники, действовал именно в этом направлении.

Впрочем, если посмотреть на дело под другим углом, то ни дворянство, ни города не были побеждены столь решительно, как можно предположить на основе сделанного нами обзора. Как объяснялось выше, дворянство обычно сохраняло и свои привилегии, такие как освобождение от налогов, и почти полную монополию на высшие должности в правительстве. Горожане потеряли политическую независимость и, как члены третьего сословия, оказались исключены из числа людей, участвующих в деятельности правительства; однако в порядке компенсации экономическая система, которую обе эти силы поддерживали и от которой получали выгоду, смогла расцвести, как никогда ранее. Капитализм и монархия шли рука об руку, особенно в Западной Европе. Капитализм при помощи налогов или займов обеспечивал монархию финансовыми ресурсами. Монархия возвращала долг, предоставляя капиталистическим предприятиям военную защиту как внутри страны, так, впоследствии, и за ее пределами; кроме того, она одаривала горожан привилегиями, которые ставили в особое положение, значительно более высокое по сравнению сельскими жителями. По крайней мере, со второй половины XVII в. сильнейшие государства, за исключением лишь России, были ареной деятельности крупнейших и наиболее могущественных капиталистических предпринимателей. Позднее, как написал Маркс в «Манифесте коммунистической партии», нередко становился уместным вопрос, кто кем владеет.

Победив своих соперников тем или иным способом, монархи пскоре начали менять способы ведения своих дел и представления себя миру. Одно из самых ранних и самых важных изменений произошло в военной сфере. Средневековые правители, отчасти ввиду личностной природы тогдашней политики, отчасти из-за предписаний рыцарского этоса, обычно командовали своими армиями лично и часто сражались в передних рядах лицом к лицу с врагом. Поэтому боевые потери среди них были нередки: некоторые погибали, другие попадали в плен и их необходимо было выкупать. Например, король Франции и его наследник были захвачены и плен в битве при Пуатье в 1356 г. Яков IV Шотландский был убит при Флоддене в 1513 г. Как уже упоминалось, битва при Павии в 1525 г. закончилась пленением короля Франциска I Французского. Соперник Франциска, Карл V, не отставая от него, сражался в рукопашном бою перед стенами Туниса в 1535 г., и под ним было убито несколько лошадей. Портрет императора в битве при Мюльберге кисти Тициана показывает его как совершенного христианского рыцаря, вросшего в седло (он действительно был иеликолепным всадником), с крепко сжатыми зубами и взглядом, пнимательно следящим за ходом битвы, хотя в этом конкретном случае отсутствуют свидетельства его личного участия в бою.

Напротив, благоразумный сын Карла Филипп II предпочитал управлять своими войнами в далеких землях, используя бюрократические методы: полагаясь на полевых командиров, которых он выбирал из числа высшей знати и которым давал подробные инструкции в письменном виде. Ко времени Тридцатилетней войны его подход стали разделять большинство основных монархов, повлеченных в нее, включая его сына и внука, Филиппа III и Филиппа IV, а также императора Фердинанда II и короля Якова I Английского. Единственным важным исключением был шведский король Густав Адольф. Военный гений bопа fide [265], он настаивал на ведении операций в старом стиле и личном командовании в первых рядах. Неудивительно, что в конце концов он был убит и битве при Лютцене в 1632 г., когда в сопровождении всего двух или трех спутников он поскакал на помощь находящемуся в угрожаемом положении правому флангу.

В XVIII в. продолжилось сокращение числа королей, выступавшихв качестве командующих полевыми армиями. Единственными важными исключениями были потомок Густава Адольфа

Карл XII и король Пруссии Фридрих II, но даже они больше не сражались в передних рядах, а осуществляли командование с безопасных позиций в тылу[266]. Чтобы компенсировать для себя потерю радости битвы, некоторые монархи в XVIII в., особенно Людовик XIV, появлялись при завершении осады, формально принимали командование и напускали на себя героический вид. Другие играли в оловянных солдатиков, в том числе русский царь Петр III, который даже брал их с собой в постель. Из трех императоров, присутствовавших при Аустерлице в 1805 г., только один, Наполеон Бонапарт, был военным человеком и эффективно командовал войсками. Двое других, российский император Александр I и австрийский Франц I, фактически только сопровождали войска и больше мешали своим подчиненным, чем помогали, но тут мы уже забегаем вперед.

С изменениями в военной сфере был связан переход от разъездного правительства к оседлому. Нет необходимости вспоминать такое далекое прошлое, как времена Иоанна Безземельного в Англии, который большую часть своего правления провел, странствуя по стране в сопровождении нескольких родственников и слуг, имея при себе сундук с казной и 200 собак. Людовик XI Французский, так же как и его современники императоры Фридрих III и Максимилиан I, был почти столь же мобилен. И светские, и духовные правители переезжали туда, где возникала проблема, которую необходимо было решить, а остальное время в зависимости от их предпочтений проводили в охоте на животных или на женщин. Максимилиан редко проводил больше одной ночи в одной кровати; в последние дни его жизни он дошел до такой бедности, что не мог найти даже владельца гостиницы, который принял бы его. Как показывает пример Карла VIII и Людовика XII, некоторые правители продолжали проводить многие годы вдали не только от своих столиц, но и от своих стран. Даже средневековое представление о монархах, отправляющихся в крестовый поход и оставляющих правление ради спасения души, не было полностью забыто, хотя с конца XIII в. дело постепенно было сведено к пустому позерству. Этим был навеян совет, данный Эразмом в «Воспитании христианского государя», насчет того, что лучше бы они сидели дома и заботились о благополучии своих подданных[267].

Когда примерно после 1550 г. правительство стало более централизованным, этот совет начали учитывать. Первым настоящим оседлым монархом был, как уже отмечалось, Филипп II. Он стремился править из-за своего рабочего стола, сгибаясь под грузом работы и часто засыпая над бумагами. В Англии Елизавета провела большую часть своего царствования, путешествуя из одного загородного поместья в другое; для нее это было способом экономии денег: она жила в поместьях за счет своих баронов. Два ее преемника, Яков I и Карл I, выбрали иной стиль жизни. Вместе они наиболее близко подвели Англию к абсолютному правлению (1629& #8213; 1640 гг. были известны как периодличного правления); и, несчитая коротких перерывов, оба они предпочли оставаться в Лондоне или рядом с ним. По другую сторону Ла-Манша Екатерина Медичи и ее сыновья были такими же странствующими монархами, как и их предшественники, и часто месяцами находились в пути. Генрих IV, положив конец гражданской войне, обычно находился в Париже; однако Людовик XIII повернул вспять эту тенденцию и часто оставлял столицу на месяцы, чтобы проехаться с инспекцией по провинциям, развлечься, посетить бракосочетания своих родственников и наблюдать за сражениями (осуществлять военное командование он был неспособен). Затем пришел черед Людовика XIV. Последователь Коперника, он был первым французским монархом, который сделал так, чтобы его подданные вращались вокруг него, а не наоборот. Не зря он получил титул le rot soleil [268], и эти слова, и сам символ были выгравированы на стенах и мебели по всему дворцу.

Следствием нового положения монархов, поставленных гораздо выше простых смертных, стало то, что для них сузился выбор партнеров, с которыми можно вступать в брак. Короли в эпохи Средневековья и Возрождения обычно использовали семейные союзы, чтобы скрепить феодальные узы и прибавить к своим младениям новые территории; поэтому часто они вступали в брак с представителями зарубежной или местной высшей знати, такими как герцоги и графы. Например, английский король Ричард II рассматривал возможность союза с дочерью сеньора Милана, прежде чем посвататься к Анне Богемской, тоже принадлежавшей далеко не к королевскому роду. Король Франции Людовик XI женился на Шарлотте Савойской (1451), Карл VIII & #8213; на Анне Бретонской (1497), а французские короли в XVI в. & #8213; на дочерях герцогского дома Медичи. Когда провинции перестали рассматриваться как частная собственность, и большинство некоролевских семей уже не было правящими домами (за исключением Германии с ее бесконечным числом мелких княжеств), монархи стремились сохранить свой статус, вступая в брак только с равными себе. Результатом стал своего рода расизм; как сказала об этом леди Флеминг, которая в 1550 г. на недолгий срок имела привилегию быть любовницей французского короля Генриха II, «королевская кровь нежнее и слаще любой жидкости»[269]. В конце XVIII в. даже русские цари, долгое время воспринимавшиеся в Европе как опоздавшие, стали следовать этому правилу, рассчитывая таким образом поставить себя выше любого, даже самого знатного из своих подданных. В других местах постоянные межродственные браки, которые практиковались целыми поколениями, порой приводили к явному вырождению.

Переход от разъездного правительства к оседлому сам по себе был отчасти результатом, а отчасти и причиной роста размеров и великолепия дворов. Прошли те дни, когда короля, например, Людовика IX, можно было встретить сидевшим под деревом и вершившим суд над собравшейся знатью. Чем дальше, тем больше росло великолепие двора и тем больше на него уходило расходов. Возглавили эту тенденцию бургундские герцоги, чей этикет при дворе стал предметом знаменитого описания Иоганном Хёйзингой[270]; сначала в Дижоне, позднее & #8213; в Генте даже расположить столовые приборы не так, как предписано, считалось оскорблением герцогского достоинства. Но именно это качество впоследствии было передано другим, включая Карла V, который провел свою юность, окруженный великолепием бургундского двора, а также Франциска I и Генриха VIII.

Между 1500 и 1700 гг. количество королевских слуг возросло до тысяч и даже десятков тысяч. Все, начиная с принцесс крови, которых можно иногда было встретить бегущими по дворцу с целью не пропустить какую-нибудь церемонию, где ожидалось их присутствие, и заканчивая самым скромным лакеем, подчинялись почти военной дисциплине, определявшей, кто и что должен делать, а также как, когда и кому. И эта дисциплина не могла бы поддерживаться, если бы сам всемогущий монарх не подчинялся ей, подобно пружине в часовом механизме. Как сказал о Людовике XIV герцог Сен- Симон, «имея календарь и часы, любой мог, находясь за триста миль, точно сказать, что он делает»[271]. Чтобы разместить всю эту свиту, было необходимо построить абсолютно новые дворцы. Первым из них был испанский Эскориал, расположившийся в самом центре Иберийского полуострова, что сделало его крайне удобным местом для целей, ради которых он задумывался. Затем появились французские Пале-Рояль и Версаль (изначально охотничье угодье, расширившееся до поселения с 150 000 обитателями); баварский Нимфенбург, австрийский Шёнбрун и прусский Шарлоттенбург, если упоминать только самые известные дворцы. Каждый отчасти был резиденцией, отчасти выполнял административные, а отчасти церемониальные функции[272]. Каждый был окружен тщательно спланированным садом, где даже деревья подчинялись своему монаршему господину, принимая те или иные геометрические формы. Каждый дворец имел или вскоре получал особый список тех, чей статус делал их достойными посещения дворцов. Правители редко оставляли эти резиденции, только в случае государственной необходимости и вместе со всем двором: например, когда Людовик XV отправился из Версаля в другое место, он настоял на том, чтобы его невестка ехала вместе с ним, несмотря на серьезную болезнь. Подходили к концу дни, когда любой подданный мог хотя бы теоретически надеяться на встречу со своим королем лицом к лицу и возможность лично подать ему жалобу.

В христианской цивилизации сравнение монарха с Богом было подобно святотатству. Контрреформация положила конец ситуации, при которой короли, такие как Олаф Норвежский или Людовик IX Французский, могли одновременно быть и великими воинами, и святыми; однако гуманистическая ученость нашла ответ на этот вызов. Теперь, когда правители больше не могли быть причислены к лику святых, появилась возможность отождествлять их с целым сонмом божеств. Любимым выбором мужчин был Геркулес: этот титул переходил от одного монарха к другому, и Генриха IV Французского однажды, действительно, назвали «Гекулесом, правящим ныне». Обычно женским аналогом выступала богиня-охотница Диана; по-видимому, сравнение с Венерой, известной своими многочисленными прелюбодеяниями, считалось не вполне приличным. Наречение имени, королевские свадьбы, крестины, празднества и другие церемонии часто посещались различными божествами, в том числе Юпитером, Юноной, Аполлоном, Нептуном, Минервой и Вакхом, не говоря уже о бесчисленных нимфах, которых часто изображали молодые обнаженные женщины[273]. Те, кто создавал соответствующие полотна, скульптуры и tableaux vivants [274], основывались на специально составленных для этих целей справочниках, в которых имелись иллюстрации и содержалась информация о различных свойствах богов. Таким образом, европейские монархи могли быть запечатленными вместе с божествами, хотя и языческими и не принимаемыми слишком всерьез.

Триумф монархов над их различными соперниками нашел выражение также в том, как с них писали картины и лепили скульптуры. Средневековые короли вплоть до второй половины XV в. часто изображались среди благородных лордов во время совместной охоты или застолья. Других, более религиозных, можно было увидеть изображенными в молитве, с преклоненными коленями, в компании их святых покровителей. Бесконечная пропасть отделяет эти работы от изображений времен Контрреформации и более поздних. Уже Вазари в конце своей жизни (он умер в 1574 г. ) написал Apotheosis с герцога Козимо де Медичи. В течение последующих пятидесяти лет Рубенс, Веласкес и Ван Дейк (все трое & #8213; крайне успешные придворные живописцы) создавали обширные полотна, показывающие королевскую особу в одиночестве или в окружении исключительно членов семьи, на контрастном фоне, призванном усилить впечатление королевского величия & #8213; это мог быть сад, охотничьи трофеи или осада. Эти полотна висели во дворце, и самые большие из них были рассчитаны на coups de tedtre [275]: они демонстрировали посетителям августейшую особу монарха под разными углами зрения каждый раз, когда те заходили в новое здание или комнату. Другие, менее крупные работы, создавались для украшения королевских личных покоев или для подарка[276].

Средневековые правители часто помещали свои вертикальные скульптурные изображения внутри ниш в стенах церквей, а их могилы были украшены горизонтальными изображениями их самих и их жен. Во второй половине XV в. на место этих стилей начали приходить свободно стоящие бронзовые конные статуи величиной больше реального роста. Эти статуи не были заключены внутри зданий, напротив, они были призваны украшать собой общественные места. Эта мода пришла из Италии, где примером служила статуя Марка Аврелия, стоящая на Капитолии. Примерно в 1475 г. миланские правители Сфорца стали первыми из тех, кто заказал для себя конные статуи, хотя эти работы так никогда и не были завершены. Гораздо позже их примеру последовали в других странах, таких как Франция (Людовик XIII) и Пруссия (Великий курфюрст). Нередко чем менее воинственным был правитель, тем более героическим было его скульптурное изображение. Примером может служить статуя Карла I, изваянная в 1630 году Юбером ле Сюе. Хотя король изображался одетым и рыцарские доспехи, именно в то время сама эта забава, которая и любом случае давно уже потеряла какое-либо военное значение, вышла из употребления[277].

Как ни смотреть на все это, в век зарождения абсолютизма правители стали подниматься на сияющие высоты, едва ли достижимые и вряд ли даже представимые для их относительно скромных средневековых предшественников, включая недавно обнаружившуюся и пользующуюся большим спросом королевскую способность излечивать различные болезни прикосновением руки[278]. Разбив своих соперников или поставив их себе на службу, короли получили беспрецедентную власть, по крайней мере теоретически. Однако на практике изолированные дворцы, которые короли строили для себя, огромное количество слуг, окружавших их, и множество церемоний, которых они требовали, свидетельствовали об обратном. Как мы увидим в следующей главе, при прочих равных условиях, чем более абсолютной становилась власть монарха, тем более он зависел от безличных бюрократических, военных и юридических механизмов, необходимых для передачи его воли всему обществу и проведения ее в жизнь. В конце концов эти механизмы оказались способными функционировать без монарха, и, более того, им было суждено отнять у него власть.