Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 19 страница

Я кивнула, не в силах говорить.

Эллен была воплощением покоя и умиротворения, постоянство ее доброго сердца было для меня настоящим благословлением. Через несколько дней после ее приезда мы проводили время у камина в столовой вместе с Анной. Дружеского общества было вполне достаточно для празднования последнего дня года. Эллен устроилась в старом кресле Эмили и вышивала, отблески огня мерцали в ее каштановых кудрях. Мы с Анной сидели рядышком на диване и читали газеты. Вдруг на нежном лице Анны расцвела едва заметная улыбка.

– Почему ты улыбаешься? – спросила я.

– Потому что «Лидс интеллидженсер» напечатал одно из моих стихотворений, – радостно сообщила она.

У нее тут же перехватило дыхание, и она взглянула на меня, осознавая, что невольно выдала нашу тайну. Я посмотрела в газету и увидела предмет ее восторга. Стихотворение «Узкий путь» – искреннее и прелестное выражение убеждений и верований Анны – впервые было издано в августе во «Фрейзере мэгэзин» под псевдонимом Актон Белл. Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, Эллен подняла глаза от вышивки и сказала:

– Не знала, что ты пишешь стихи, Анна. Твое стихотворение действительно напечатали?

– Да.

– Можно прочесть?

Сестра повернулась ко мне с воздетыми бровями и молча кивнула. Прекрасно поняв ее, я поднялась и произнесла:

– Конечно, Нелл. Но сначала я преподнесу тебе подарок.

– Подарок? Но зачем? Рождество уже прошло, и мы пообещали друг другу не обмениваться подарками.

– Это не рождественский подарок. Это подарок на память об Эмили.

Я достала с полки несколько книг и протянула подруге. Это был трехтомник «Грозового перевала» и «Агнес Грей».

Эллен с удивлением изучала презент.

– Спасибо. Я слышала об этой книге. Это одна из любимых книг Эмили?

Мы с Анной обменялись едва заметными улыбками – вероятно, то была моя первая улыбка за несколько месяцев.

– Наверное, – отозвалась Анна.

– Эмили никогда бы не призналась в этом открыто, – ответила я, – но она любила эту книгу всем сердцем, поскольку первые два тома вышли из-под ее собственного пера. Если честно, Нелли Дин названа в честь тебя, Нелл.

– В честь меня? – Эллен посмотрела сначала на книгу, затем на меня. – Намекаешь, что это Эмили написала «Грозовой перевал»?

– Да, – подтвердила я.

– Эллис Белл – это Эмили?

– Да.

Глаза Эллен распахнулись от внезапного озарения. Она взглянула на третий том, затем на Анну и вновь на меня.

– Тогда кто такой Актон Белл?

– Я, – заявила Анна.

– О! – воскликнула Эллен, вложив в этот звук все свое изумление и глубокое восхищение. – О Анна! – Подруга медленно повернулась и уставилась на меня, открыв рот. – Так значит, ты, Шарлотта… ты должна быть…

– Да! – Я зарделась, сражаясь с очередной улыбкой.

Эллен в волнении вскочила с кресла.

– А я догадывалась! Ни на миг я не забывала, Шарлотта, что ты лучше всех рассказывала истории в школе. Я видела, как ты работаешь над рукописью у меня дома. Сколько раз я задавала тебе вопрос: «Ты издала книгу?» А ты отнекивалась и осаживала меня. Когда прошлым летом я навестила своего брата Джона в Лондоне, весь дом гудел от волнения, раздобыв экземпляр «Джейн Эйр». Едва книга прибыла, едва прочли вслух первые полстраницы, как я инстинктивно почувствовала, что автор – ты. Казалось, ты звучишь в каждом слове; твой голос и душа дрожали в глубине каждой эмоции. О, как же мне хотелось выяснить правду! Я писала и умоляла поделиться со мной, но ты все отрицала.

– Прости меня, Эллен, дорогая. Я не хотела лгать, просто Эмили запретила кому-либо говорить. Поскольку мы избрали псевдонимы с одной фамилией, я не могла раскрыть свою тайну, не выдав сестру. Теперь, когда ее больше нет, мы с Анной намерены сохранить свою анонимность, но не видим причин и дальше скрывать наш секрет от тебя.

– Могу лишь заметить, что очень горжусь вами. – Эллен ласково обняла сначала меня, затем Анну и удивленно покачала головой. – Вы обе такие умные. Не представляю, как можно написать целый роман. Немедленно требую всех подробностей.

В последние месяцы 1848 года все наше внимание было приковано к болезни и угасанию Эмили; в то же время я не могла избавиться от своих растущих страхов в отношении Анны. Каждый день и каждую ночь ее тяжелый глухой кашель эхом разносился по пасторату. Накануне Нового года папа, исполнившись решимости получить наилучший совет, пригласил в дом уважаемого врача из Лидса, который специализировался на чахотке, и тот осмотрел Анну при помощи стетоскопа.

– Боюсь, перед нами случай туберкулезной чахотки с закупоркой легких, – сухо произнес мистер Тил, когда они с папой заперлись в его кабинете после обследования.

От ужаса я лишилась дара речи.

– Ничего нельзя сделать? – тихо промолвил отец.

– Полагаю, можно, – ответил мистер Тил. – Болезнь пока не достигла конечной стадии. Можно добиться передышки и даже приостановить недуг, если ваша дочь согласится выполнять мои предписания, строго соблюдать режим отдыха и избегать холода.

Ощутив надежду, я перевела дыхание. Значит, у Анны есть шанс на выздоровление? О! Если бы только это оказалось правдой!

– Что же нам делать, доктор? Мы вверяем вам Анну.

По совету мистера Тила я перестала делить кровать с сестрой и перебралась в старую комнату Бренуэлла. Мы принимали все меры, чтобы температура в комнате больной оставалась постоянной. Анна, помня о наших бессильных муках при виде того, как Эмили отвергала любое медицинское вмешательство и помощь, переносила болезнь весьма терпеливо и исправно следовала рекомендациям врача, покуда могла. По его указанию она не покидала дом всю зиму, хотя для этого ей пришлось отказаться от своих любимых воскресных служб. Вместо этого мы с папой молились вместе с ней дома каждое воскресенье, и он повторял ради нее основные положения своей проповеди. Однако вытяжной пластырь,^{^[62]} который мы по настоянию мистера Тила ставили Анне на бок, причинял ей боль и не приносил облегчения, а ежедневный прием рыбьего жира, вкусом и запахом напоминавшего, по словам сестры, ворвань, лишал ее остатков аппетита. В конце концов нам пришлось отказаться от этих средств. Местный медик всячески расхваливал гидротерапию;^{^[63]} она была опробована, но также тщетно.

При поддержке мистера Джорджа Смита нам удалось получить заключение другого специалиста, знаменитого врача королевы, передового английского авторитета в области чахотки, доктора Джона Форбса. К моему разочарованию, несмотря на то что доктор Форбс прислал быстрый и любезный ответ, он лишь выразил уверенность в мистере Тиле и повторил советы, которые мы уже получили, а также предостерег меня от излишнего оптимизма относительно Анны.

Зимние дни ползли мрачно и тягостно, подобно похоронной процессии. Каждая новая неделя напоминала, что вестник, столь поспешно отнявший у нас Эмили, вновь взялся за свое зловещее ремесло. К концу марта ввалившиеся мертвенно-бледные щеки и запавшие глаза сестры представляли собой ужасающее зрелище, на которое было нестерпимо смотреть.

– Хорошо бы Господь пощадил меня, – промолвила Анна однажды утром, тоскливо наблюдая из окна за стайкой птиц, парящих над церковной колокольней, – не только ради вас с папой, Шарлотта, но и потому, что мне хочется принести в мир добро, прежде чем покинуть его. У меня в голове столько планов и идей для новых историй и книг! Какими бы скромными и ограниченными они ни были, мне жаль, что они обратятся в ничто, а моя жизнь окажется бесполезной.

– Твоя жизнь уже небесполезна, Анна. – Я боролась со слезами и сжимала руку сестры с огромной любовью. – И ты поправишься. Ты слишком дорога нам, чтобы сдаваться без боя.

За шесть месяцев, прошедших после прогулки с мистером Николлсом по пустошам, нашим домом совершенно завладели смерть и беспощадная болезнь, так что мы с ним едва успевали обменяться парой слов. В последнее воскресенье марта мистер Николлс специально подошел ко мне после службы, чтобы спросить об Анне.

– Ваш отец регулярно докладывает о ее здоровье, но я не уверен, хорошо ли он владеет ситуацией. Хочу узнать от вас, как она поживает.

Открыв рот для ответа, я неожиданно разразилась слезами. Мистер Николлс стоял передо мной, молчаливый и мрачный, на его лице читалось искреннее сочувствие и участие. Он достал из кармана носовой платок и протянул мне. Я вспомнила, как много лет назад, в Брюсселе, другой мужчина предлагал мне платок в минуты печали. Как переменилась моя жизнь после Бельгии! Я ощущала себя почти другим человеком. Хотя в кармане у меня имелся превосходный носовой платок, я приняла платок викария и попыталась собраться с силами, промокая мокрые глаза.

– Итак, она очень больна? – мягко осведомился мистер Николлс.

Я кивнула.

– Когда мы лишились Эмили, я думала, что мы осушили чашу испытаний до дна, но я невольно опасаюсь, что нам еще предстоит немало горя. Анне всего двадцать девять лет, сэр, но она уже исхудала и обессилела больше, чем Эмили в самом конце.

– Мне очень жаль. Могу ли я чем-то помочь мисс Анне или вам и вашему отцу? Хоть чем-нибудь?

– Спасибо, мистер Николлс, но мы делаем все, что в человеческих силах; полагаю, это наше единственное утешение.

Он попрощался, но, к моему удивлению, уже на следующий день нанес визит.

– Я кое-что принес вам, мисс Анна, – сообщил он, когда Марта провела его в столовую, где сестра отдыхала у огня, а я накрывала на стол.

– Вот как, мистер Николлс? – отозвалась Анна, начиная медленно вставать с кресла.

Викарий ринулся к ней.

– Прошу вас, сидите. Один из прихожан заверил меня, что растительный бальзам Гобольда – превосходное средство от подобных болезней. Я подумал, что стоит попробовать, и осмелился привезти вам немного из Китли.

Он вложил ей в руки небольшой флакон.

– Вы очень добры, – сказала Анна. – Я непременно воспользуюсь им. Благодарю вас, сэр.

Мистер Николлс поклонился и уже собирался уходить, но тут Анна добавила:

– Пожалуйста, выпейте с нами чаю, мистер Николлс.

– О нет. Мне не стоит вторгаться в семейный круг.

– Это никакое не вторжение, и вы доставите мне огромное удовольствие.

Мистеру Николлсу явно было не по себе. С внезапным уколом боли я осознала, что все эти годы, живя по соседству, он всего несколько раз присоединялся к нам за столом, обычно когда в город приезжал с визитом священник или в обществе приглашенных им самим местных викариев. Во всех подобных случаях я была отнюдь не любезна и исполнена предвзятости из-за ложных представлений о нем. Я с улыбкой обратилась к нему:

– Присоединяйтесь к ужину, мистер Николлс. Мы будем очень рады.

Он посмотрел на меня с удивлением и благодарностью.

– Спасибо. Тогда я остаюсь.

Мы поглощали жареного ягненка и репу в молчании. Я попыталась завести с отцом и мистером Николлсом светскую беседу, но отсутствие аппетита и частый сильный кашель Анны постоянно напоминали всем собравшимся о ее тяжелом состоянии.

– Папа, Шарлотта, мне пришла в голову одна мысль, – Анна отложила вилку. – Помните, я получила наследство от мисс Аутвейт?

Я кивнула и быстро пояснила мистеру Николлсу:

– Крестная Анны умерла в прошлом месяце и оставила Анне двести фунтов.

– Я решила потратить часть денег на отдых, – заявила сестра.

– На отдых? – удивился папа.

– Давайте все съездим на несколько недель. Я прочла, что своевременная смена воздуха или климата – верное средство от чахотки.

– Моим первым желанием было увлечь тебя в теплые края, – призналась я, – но доктор не одобрил эту идею. Он запретил тебе путешествовать.

– Он запретил покидать дом до конца зимы, – поправила Анна, – а сейчас весна. Мне кажется, нельзя терять ни минуты.

– Вы можете отправиться на побережье, – предложил мистер Николлс. – Морской воздух считается особенно целебным.

– Да! – воскликнула Анна. Ее глаза горели пылом, какого я не замечала много месяцев. – Ах! Как бы мне хотелось на море! Вот бы снова попасть в Скарборо! Проводить лето с Робинсонами было чудесно. Тебе понравится Скарборо, папа. Шарлотта, я прекрасно вижу, как ты устала меня опекать. Морской воздух пойдет на пользу нам обеим.

– Мне семьдесят два года, дорогие, – вздохнул папа. – Дни моих странствий остались позади. Но вы можете поехать вдвоем.

Я пообещала Анне отвезти ее в Скарборо, если доктор позволит, однако после ужина, провожая мистера Николлса к двери, выразила ему свои мрачные предчувствия:

– Я на все готова ради Анны, но вы правда считаете, что у нее хватит сил на путешествие?

– Возможно, именно путешествие поможет ей восстановить силы, – ответил мистер Николлс.

Я кивнула. Викарий опустил глаза, изучил мое лицо и угадал все потаенные страхи.

– Если Господь пожелает забрать ее, мисс Бронте, – мягко произнес он, – то заберет ее или здесь, или в Скарборо. Анна явно мечтает об этой поездке. Неужели она не заслуживает последней, возможно, радости?

Со слезами на глазах я снова кивнула. Переступив порог, он проницательно озвучил мой второй страх:

– Не волнуйтесь об отце. Я присмотрю за ним, пока вас не будет.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Анна знала одну гостиницу на Скале номер два, где прежде останавливалась с Робинсонами, и утверждала, что это лучшее место в Скарборо. Я заказала номер с видом на море, чтобы сестра получила все возможные преимущества. Анна боялась, что я останусь одна в том ужасном случае, если с ней что-нибудь произойдет, и потому пригласила также Эллен. Та охотно согласилась.

Мы втроем отправились на поезде к Йоркширскому побережью, по пути остановившись на ночь в Йорке, где сестра сумела выбраться на улицу в батском кресле.^{^[64]} Анна разразилась слезами при виде грандиозного Йоркского собора, которым в прошлом так восхищалась.

– Если конечные силы способны воздвигнуть подобный храм, – с огромным чувством произнесла она, – чего же ожидать от бесконечных?

При виде умиленного лица Анны мы с Эллен лишились дара речи.

Счастье сестры возросло по прибытии в Скарборо, и она стремилась разделить радости курорта с нами. Через ущелье, рассекавшее берег, она отвела нас к мосту, с высшей точки которого мы насладились прекрасным видом утесов и пляжей. Анна настояла, чтобы мы с Эллен гуляли вдвоем, пока она отдыхала. Целый час она каталась по пляжу на тележке, запряженной осликом, и забирала поводья, когда ей казалось, что мальчик-возничий дурно обращается с животным.

Воскресным вечером двадцать седьмого мая мы подкатили кресло Анны к окну нашей гостиной, откуда наблюдали самый замечательный закат в моей жизни. Солнце купалось в оттенках розового, лилового, голубого и золотого; замок на утесе высился в гордой славе, озаренный величавым светилом; далекие корабли сверкали золотыми искрами, а маленькие лодочки, стоявшие на якорях у берега, премило покачивались на волнах.

– О! – только и обронила Анна.

Ее милое, ангельское личико светилось почти так же, как пейзаж за окном.

На следующее утро ей стало заметно хуже, и она велела послать за доктором, чтобы выяснить, успеет ли она вернуться домой. Врач – незнакомец – с мучительной прямотой сообщил, что смерть не заставит себя ждать. Я была поражена, поскольку не думала, что времени осталось так мало. Анна поблагодарила врача и попросила вверить ее нашим заботам. Затем легла на диван и стала тихо молиться, пока мы с Эллен молча сидели рядом, не в силах осушить потоки слез.

– Не плачьте обо мне, – тихо промолвила Анна. – Я не боюсь умирать.

Между тяжелыми вздохами она продолжила:

– Помнишь, Шарлотта, как перед нашим путешествием я пообещала, что ты полюбишь Скарборо, и описала его многочисленные чудеса? Я помогла тебе нарисовать мысленную картину этих самых комнат и поведала о прекрасном пейзаже. Ты приняла мои слова на веру, хотя сама не бывала здесь прежде. Но ведь все оказалось в точности, как я говорила?

– Да, – удрученно подтвердила я.

– Так будет и в Царствии Небесном. Мы должны слепо верить, благодарить Господа за избавление от мирских страданий и ожидать лучшей жизни.

Даже если бы раньше я не верила в загробную жизнь, то, увидев безмятежное, сияющее лицо сестры и услышав ее спокойные, взвешенные суждения, я бы утратила все сомнения.

Затем Анна обратилась к Эллен:

– Замени Шарлотте сестру. Будь рядом с ней, сколько сможешь.

– Обещаю, – со слезами ответила Эллен.

Я взяла сестру за руки и сильно встряхнула, пытаясь справиться с горем.

– Я люблю тебя, Анна.

– Я тоже тебя люблю. Мужайся, Шарлотта. Мужайся, – прошептала она.

То были ее последние слова.

Если бы год назад прорицатель предупредил меня о долгих месяцах страданий, предсказал, какой одинокой и покинутой я стану в июне 1849 года, я бы, наверное, решила, что вынести подобное выше человеческих сил. Все уснули вечным сном: Бренуэлл, Эмили, Анна; все растаяли как мираж всего за восемь месяцев, подобно Марии и Элизабет двадцать с лишним лет назад. Я не понимала, почему Бог пощадил меня, забрав более юные и чистые души, но верила в мудрость, совершенство и милосердие Господа. Я поклялась любой ценой оставаться сильной и быть достойной Его даров.

Чтобы избавить отца от горя похорон очередного ребенка, мы погребли Анну в Скарборо, на церковном дворе Сент-Мэри, высоко над городом. Хотя я расстроилась, что сестра не будет лежать в нашей собственной церкви вместе с остальной семьей, меня успокаивало, что она нашла последний приют в своем любимом месте, с изумительным видом на море, которое так любила.

Когда я вернулась в Хауорт, папа и слуги обращались со мной с такой теплотой, что я бы непременно утешилась, если бы возможно было хоть немного утешиться в подобной ситуации. Собаки встретили меня с непривычным восторгом. Вероятно, они сочли меня предвестником остальных – раз уж я объявилась, то и другие, столь долго отсутствовавшие, несомненно, скоро возникнут. Мистер Николлс взял на себя многие обязанности в приходе, помогая моему убитому горем, стареющему отцу, и принес свои соболезнования, но я настолько погрузилась в печаль, что едва заметила его поддержку.

О, как тихо стало в пасторате! Комнаты, прежде полные событий и жизни, опустели; целыми днями в мертвой тишине раздавалось только тиканье часов. Когда я осмелилась выйти из дома, гулкое чирканье зубила резчика, высекавшего надписи на бесчисленных могильных плитах для хауортского пастората, так мучительно напомнило о моей свежей ране, что я поспешила обратно. Я казалась себе пленницей в одиночной камере, которая не видит ничего, кроме церкви и мрачного кладбища. Я начала томиться по обществу, но в то же время сомневалась в своей способности радовать других или радоваться самой. Целую неделю я не находила себе полезного занятия и бралась за перо, только чтобы написать пару строк снисходительной подруге.

Наконец после внутренней борьбы я собралась с силами. Стояло пасмурное июньское утро; после пробуждения я, как обычно, взялась за повторение тех же мрачных слов, терзавших меня всю неделю: «Твоя юность прошла. Ты никогда не выйдешь замуж. Два человеческих существа, которые понимали тебя и которых понимала ты, скончались. Одиночество, воспоминания и тоска будут единственными твоими спутниками дни напролет. Ночью ты ляжешь с ними в постель, и они долго будут мешать сомкнуть веки. Завтра ты вновь проснешься с ними, и послезавтра тоже, и так без конца».

Несколько печальных мгновений я жалела себя, как вдруг раздался новый голос. Приятный и чистый, он прозвучал с неожиданной силой – голос ангела, похожий (как мне показалось) на голос Анны: «Бедная страдалица, дни твои полны отчаяния, но многие тысячи страдают сильнее тебя. Да, ты одинока, но ты не одна. Да, ты потеряла большинство любимых, но есть еще один близкий человек, безмерно дорогой тебе. Да, ты живешь в глухом болотистом приходе, но ты не отчаявшаяся старая дева без надежд и стремлений; ты не ворон, который устал обозревать потоп, но не имеет ковчега, чтобы вернуться. Нет! У тебя есть надежда! Есть стремления! Тебя излечит не жалость, но труд. Труд – единственное верное средство от неизбывного горя».

Я села в кровати; мое сердце колотилось, когда я сбросила покрывала и вытерла глаза. Передо мной простиралась ровная дорога. Чтобы облегчить свою трагическую участь, я должна была вернуться к работе.

Мой роман «Шерли» был закончен почти на две трети, когда умер брат и заболели сестры. С тех пор я почти не брала в руки перо. Теперь, когда я оказалась в непривычном одиночестве, творческий процесс продвигался со скрипом; казалось бессмысленным писать то, что Эллис и Актон Беллы уже не прочтут. Мне отчаянно не хватало их родственной, подтрунивающей поддержки, и поначалу казалось, что и книга, и планы, связанные с ней, увянут в тщете и томлении духа.

Со временем, однако, сочинительство стало для меня бесценным даром, оно переносило меня из мрачной действительности в нереальный, но счастливый мир. Я могла изливать на бумагу свои собственные чувства, писать кровью исстрадавшегося сердца, но быть к своим персонажам добрее, чем Господь был ко мне. Я могла поразить свою вымышленную Каролину лихорадкой, привести в Долину смерти, на самый край гибели, а потом, подобно могущественному джинну Таллии^{^[65]} из моего детства, вернуть ей здоровье, найти давно потерянного, желанного родственника и выдать замуж за любимого.

Создать ценное произведение возможно, только если посвятить ему всю себя, а это неизбежно влечет потерю аппетита и сна, ничего не поделаешь. Так получилось и с «Шерли». Я вложила в этот роман все силы и завершила его в конце августа 1849 года. Книга вновь была мгновенно отправлена в печать и вышла в конце октября. Большинство рецензентов и читателей встретили ее благосклонно, хотя не так бурно, как «Джейн Эйр». Судя по всему, те, кто отзывался о «Джейн Эйр» пренебрежительно, отнеслись к «Шерли» несколько лучше, чем к ее предшественнице; в то же время влюбленные в «Джейн Эйр», по иронии судьбы – и несмотря на суровые советы некоторых критиков впредь избегать мелодрамы, – были разочарованы, не обнаружив прежнего волнения и пыла. Я не предвидела одного: насколько новая книга изменит мою жизнь.

«Шерли» навсегда сорвала с меня драгоценный покров анонимности.

Ловудскую школу и ее обитателей в «Джейн Эйр» я списала с подлинных событий, но произошли они так давно, что невозможно было связать их с жизнью автора. Моя новая книга все изменила.

Действие «Шерли» происходит на фоне социальных и экономических потрясений 1811–1812 годов, во времена луддитских беспорядков в йоркширском Вест-Райдинге. Тем не менее прототипами многих персонажей послужили люди, жившие в сплоченных общинах Бирсталла, Гомерсала и в наших соседских приходах. Возможно, это было наивно с моей стороны, но я не испытывала страха разоблачения. Меня так мало знали, и я считала немыслимым, что меня свяжут с книгой. Мне и в голову не приходило, что кто-либо заподозрит тихую незамужнюю дочь хауортского священника в авторстве романа. Как же я ошибалась!

Моя тайна раскрывалась шаг за шагом. Письма и посылки от «Смит и Элдер» время от времени приходили распечатанными, и я подозревала, что на почте в Китли их вскрывают и изучают. Джо Тейлор, к которому я обратилась за советом во время написания «Шерли», рассказал о моем авторстве всем в Гомерсале, так что, когда я навестила Эллен, люди отнеслись ко мне с новым почтением и безмерной добротой.

Моя бывшая одноклассница отправила критику Джорджу Льюису письмо о том, что узнала в Ловудской школе Школу дочерей духовенства, а в Каррере Белле – Шарлотту Бронте. Льюис немедленно объявил, что автор «Шерли» – незамужняя дочь священника из Йоркшира! Новость подхватили лондонские газеты. Мистер Смит заверил меня, что клин клином вышибают, и в декабре 1849 года я поехала в Лондон к своему издателю и его матери и на ужине была официально представлена литературным радамантам^{^[66]} – пяти наиболее уважаемым и наводящим ужас критикам писательского мира. Поначалу я испытывала страх пред этими великими людьми, но обнаружила, что при встрече лицом к лицу они поразительно вежливы. Узрев их недостатки, осознав, что они тоже смертны, я перестала трепетать перед ними.

Мистеру Николлсу одним из первых в Хауорте стало известно о моем авторстве. Стоял ясный морозный день сразу после начала нового десятилетия. Вернувшись из Лондона, я простудилась и долго сидела взаперти. По выздоровлении я немедленно закуталась в плащ, шляпку и муфту и воспользовалась хорошей погодой, чтобы прогуляться по утоптанной тропинке через заснеженный церковный двор. Вокруг не было ни души. Через несколько минут снег за моей спиной заскрипел. Мистер Николлс подошел и зашагал рядом, сунув руки в карманы. Его щеки алели от холода, на лице застыло странное, наполовину веселое, наполовину смятенное выражение.

– Мисс Бронте.

– Мистер Николлс.

Он посмотрел на меня, затем в сторону, затем снова на меня, с благоговением, робостью и изумленным неверием.

– Я надеялся увидеть вас. Хотел поздравить. Ваш отец сообщил мне поразительную новость – что вы издали две книги.

– Папа рассказал вам? Я должна отругать его, мистер Николлс. Он поступил недостойно. Это должно было храниться в секрете.

– Зачем хранить в секрете такое достижение, мисс Бронте? Две книги! Вам следует безмерно гордиться. После встречи с вашим отцом я пошел и купил «Джейн Эйр».

У меня странно засосало под ложечкой.

– Вы прочли ее?

– За два подхода. Никак не мог отложить.

Я зарделась и отвернулась. Его реакция меня обрадовала, но в то же время смутила. Одно дело – изливать свою душу под покровом анонимности, и совсем другое, когда спасительная маска сорвана и ты полностью обнажен перед миром. В «Джейн Эйр» я изложила свои самые интимные мысли и чувства о любви, морали и месте женщины в обществе. Роман открыл ту сторону моей натуры, которая, как мне казалось, могла быть истолкована (ведь я была не замужем, и мистер Николлс сам назвал меня старой девой) как страстные бредни тоскующей по любви вековухи. Неужели мистер Николлс так считает?

– Ни за что бы не подумала, что вам будет интересен такой роман, – тихо заметила я.

– Я действительно воспитан на классике и никогда не читал подобных книг; также я никогда не читал книг знакомых авторов. Ваше произведение, мисс Бронте, стало для меня новым и волнующим опытом. Это очень хорошая книга.

– Спасибо.

Он в благоговении покачал головой.

– Насколько я понимаю, ваши сестры также издавались?

– Да.

– Целое семейство Бронте, настоящий цветник авторов! Как жаль, что я ничего не знал, пока они были живы. Подумать только, все происходило у меня под носом, а я ни о чем не подозревал. По крайней мере, теперь мне известно, куда вы дели горы писчей бумаги.

Его глаза блестели так весело, что я невольно улыбнулась. Затем он расхохотался, и я неожиданно засмеялась вместе с ним.

– Мне до сих пор стыдно за тот случай, – проговорила я между взрывами веселья. – С вашей стороны было очень любезно отправиться в Брадфорд за жизненно необходимой нам бумагой, и все же я была настолько глупой, что не оценила ваш поступок по достоинству.

– Ничего страшного. Это случилось так давно! Кстати, мне не терпится прочесть вторую вашу книгу, но я нигде не могу ее найти. Не могли бы вы одолжить мне свой экземпляр?

Эта просьба наполнила меня новым беспокойством; мои щеки снова вспыхнули. В «Шерли» я вставила множество сцен из личного опыта, а также описала трио самодовольных балаганных викариев, в которых несложно было узнать соседских священников – двое из них были близкими друзьями мистера Николлса. В конце я ввела персонажа, который был отражением мистера Николлса. Поскольку мои чувства к нему в последнее время значительно смягчились, я изобразила его в значительно лучшем свете, чем его коллег, и все же опасалась его реакции.

– Я с радостью одолжу вам книгу, сэр, но должна предупредить: когда я работала над «Шерли», мне и в голову не приходило, что кто-либо из соседей ее прочтет. Судя по всему, это было весьма опрометчиво с моей стороны. Многие лица и события в книге могут показаться вам немного… знакомыми. Надеюсь, вы не оскорбитесь.

– Принято к сведению. Так что насчет книги?

Я дала ему роман. На следующий день хозяйка викария, миссис Браун, выразила опасение, будто он повредился головой, потому как заперся один в своей комнате и время от времени громко хохочет, хлопает в ладоши и топает ногами. На следующий день, когда он навещал папу, я услышала, как он читает вслух сцены с участием викариев. Эпизод со своенравным псом и перепуганным священником мистер Николлс прочел дважды, изнемогая от смеха.

После он постучал в дверь столовой, где я сидела над книгой. Я пригласила его войти; он переступил порог и поздоровался.

– Не желаете присесть, сэр?

– К сожалению, не могу остаться. Хотел вернуть книгу и поблагодарить за услугу. – Он положил книгу на обеденный стол. – Чудесный роман, мисс Бронте.

Я поблагодарила его. Когда он направился к двери, явно чего-то недоговорив, я пылко обратилась к нему:

– Прошу вас, не стесняйтесь поделиться своими мыслями о романе, сэр. Не все критики отнеслись к нему благосклонно. Кроме папы и издателей, мне теперь не с кем обсуждать подобные вопросы, и меня очень интересует ваше мнение.

Он немного помолчал и ответил:

– Что ж, я не специалист в подобных вопросах, но не понимаю, на что жалуются критики. По-моему, книга написана превосходно. Мне понравились ваши зарисовки йоркширской сельской местности. Я узнал Кипера в вашем Варваре. Вы ухватили самую суть мистера Гранта и мистера Брэдли. Я в жизни так не смеялся! Непременно закажу себе экземпляр.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒