 |
Таблица 28.. Годовые индексы производства продукции обрабатывающей промышленности, 1913–1938{616} (1913 г. = 100)
|
|
|
|
Таблица 28.
Годовые индексы производства продукции обрабатывающей промышленности, 1913–1938{616} (1913 г. = 100)
| Года | Весь мир | США | Германия | Великобритания | Франция | СССР | Италия | Япония |
| 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | 100, 0 | |
| 93, 2 | 122, 2 | 59, 0 | 92, 6 | 70, 4 | 12, 8 | 95, 2 | 176, 0 | |
| 81, 1 | 98, 0 | 74, 7 | 55, 1 | 61, 4 | 23, 3 | 98, 4 | 167, 1 | |
| 99, 5 | 125, 8 | 81, 8 | 73, 5 | 87, 8 | 28, 9 | 108, 1 | 197, 9 | |
| 104, 5 | 141, 4 | 55, 4 | 79, 1 | 95, 2 | 35, 4 | 119, 3 | 206, 4 | |
| 111, 0 | 133, 2 | 81, 8 | 87, 8 | 117, 9 | 47, 5 | 140, 7 | 223, 3 | |
| 120, 7 | 148, 0 | 94, 9 | 86, 3 | 114, 3 | 70, 2 | 156, 8 | 221, 8 | |
| 126, 5 | 156, 1 | 90, 9 | 78, 8 | 129, 8 | 100, 3 | 162, 8 | 264, 9 | |
| 134, 5 | 154, 5 | 122, 1 | 96, 0 | 115, 6 | 114, 5 | 161, 2 | 270, 0 | |
| 141, 8 | 162, 8 | 118, 3 | 95, 1 | 134, 4 | 143, 5 | 175, 2 | 300, 2 | |
| 153, 3 | 180, 8 | 117, 3 | 100, 3 | 142, 7 | 181, 4 | 181, 0 | 324, 0 | |
| 137, 5 | 148, 0 | 101, 6 | 91, 3 | 139, 9 | 235, 5 | 164, 0 | 294, 9 | |
| 122, 5 | 121, 6 | 85, 1 | 82, 4 | 122, 6 | 293, 9 | 145, 1 | 288, 1 | |
| 108, 4 | 93, 7 | 70, 2 | 82, 5 | 105, 4 | 326, 1 | 123, 3 | 309, 1 | |
| 121, 7 | 111, 8 | 79, 4 | 83, 3 | 119, 8 | 363, 2 | 133, 2 | 360, 7 | |
| 136, 4 | 121, 6 | 101, 8 | 100, 2 | 111, 4 | 437, 0 | 134, 7 | 413, 5 | |
| 154, 5 | 140, 3 | 116, 7 | 107, 9 | 109, 1 | 533, 7 | 162, 2 | 457, 8 | |
| 178, 1 | 171, 0 | 127, 5 | 119, 1 | 116, 3 | 693, 3 | 169, 2 | 483, 9 | |
| 195, 8 | 185, 8 | 138, 1 | 127, 8 | 123, 8 | 772, 2 | 194, 5 | 551, 0 | |
| 182, 7 | 143, 0 | 149, 3 | 117, 6 | 114, 6 | 857, 3 | 195, 2 | 552, 0 |
Нельзя сказать, что Япония легко преодолела все свои экономические проблемы, но она все заметнее становилась сильнее. Из-за своей примитивной банковской системы она не смогла быстро приспособиться к роли кредитора во время Первой мировой войны, и используемые методы управления денежной массой в итоге привели к большой инфляции, не говоря уже о «рисовых бунтах» 1918 года{617}.
Как только Европа возобновила свое производство тканей, торговых судов и прочих мирных товаров, Япония сразу же ощутила на себе давление конкуренции; стоимость производства на данном этапе пока, как правило, оставалась выше, чем на Западе.
|
|
|
Кроме того, значительная часть японского населения продолжала заниматься сельским хозяйством на своих мелкоделяночных наделах, и эта группа пострадала не только от растущего импорта риса из Тайваня и Кореи, но также и от упадка такого важного для страны направления, как экспорт шелка, в результате резкого снижения американского спроса после 1930 года.
Для обеспокоенных ситуацией амбициозных японских политиков всегда было искушением облегчить последствия подобных бедствий путем расширения империи.
Например, завоевание Маньчжурии сулило как экономическую, так и военную выгоду. С другой стороны, когда японская промышленность и торговля переживали период восстановления в 1930-е годы, отчасти за счет перевооружения, отчасти за счет эксплуатации захваченных восточноазиатских рынков росла и зависимость от импорта сырья (по крайней мере в этом отношении Япония была похожа на Италию).
Активно развивающаяся японская сталелитейная промышленность требовала все больше чугуна в чушках и руды из Китая и Малайи. Внутренние поставки угля и меди также не удовлетворяли всех потребностей промышленности, но это было не столь важно в сравнении с почти полной зависимостью страны от импорта легкого нефтяного топлива всех видов.
Поиски руководителями Японии путей достижения «экономической безопасности»{618}, которая казалась пылким националистам и генералам несомненным благом, как никогда продвинули ее вперед, но результаты этого были далеко не однозначными.
Несмотря на экономические трудности (а в чем-то, разумеется, и вследствие их), министерство финансов под руководством Такахаси было готово в начале 1930-х годов брать кредиты на увеличение ассигнований армии, доля расходов на которую в госбюджете выросла с 31% (1931–1932) до 47% (1936–1937){619}, когда он наконец забил тревогу, опасаясь негативных последствий для экономики, и попытался остановить дальнейший рост расходов.
|
|
|
В итоге Такахаси был убит милитаристами, и расходы на вооружение вновь устремились вверх. В следующем году на армию уходило уже 70% госбюджета. Таким образом, Япония тратила в абсолютном выражении больше любого, гораздо более богатого демократического государства.
В итоге к концу 1930-х годов японские вооруженные силы находились в значительно лучшем положении, чем итальянские и, возможно, даже французские и британские. Императорский флот Японии, ограниченный в рамках Вашингтонского морского соглашения определенными размерами — не больше 60% того, что имел британский или американский военно-морской флот, — был на самом деле намного мощнее.
В то время как две ведущие морские державы в 1920-х — начале 1930-х годов активно экономили деньги, Япония наращивала свой флот до возможных пределов, заложенных в соглашении (в действительности же далеко за эти пределы).
Водоизмещение ее тяжелых крейсеров, например, все больше приближалось к отметке в 14 тыс. тонн вместо требуемых соглашением 8 тыс. Все флагманы японского флота отличались быстроходностью и хорошим вооружением.
Старые линкоры были модернизированы, и к концу 1930-х годов со стапелей начали сходить гигантские корабли класса «Ямато», превосходившие по водоизмещению все существовавшие тогда в мире военные суда.
Но самое главное (хотя адмиралы флота до конца этого не осознавали), у Японии были мощные и эффективные морские военно-воздушные силы, насчитывавшие 3 000 самолетов и 3 500 пилотов, сосредоточенные на десяти авианосцах, а также несколько эскадрилий смертоносных бомбардировщиков и торпедоносцев на суше. Японские торпеды были несравнимы по мощи и качеству.
Наконец, страна обладала третьим по величине торговым флотом в мире, но при этом (что любопытно) у Японии фактически не было ничего для борьбы с подлодками{620}.
Благодаря всеобщей воинской повинности японская армия имела постоянный доступ к человеческим ресурсам и могла воспитывать в новобранцах абсолютное подчинение и стремление отдать все силы для победы над врагом.
|
|
|
После того как ранее Японии пришлось ограничивать численность своих войск, специально разработанная программа расширения позволила увеличить армию с 24 дивизий и 54 эскадрилий (1937) до 51 боевой дивизии и 133 эскадрилий (1941).
Помимо этого на ее счету имелись 10 учебных дивизий и большое количество независимых бригад и гарнизонных войск (по численности в целом равных 30 дивизиям). Таким образом, к началу войны Япония обладала миллионной армией, не считая еще почти двух миллионов обученных резервистов.
Танков у нее было не много, поскольку специфический ландшафт и характерные для большей части Восточной Азии деревянные мосты делали их бесполезными, зато была эффективная мобильная артиллерия, а личный состав армии был хорошо подготовлен для боевых действий в джунглях, переправы через реки и морского десантирования.
В числе 2000 самолетов фронтовой авиации (в том числе морской) Имелись грозные истребители «Зеро», которые на тот момент были быстрее и маневреннее любых самолетов, произведенных в Европе{621}.
Но несмотря на высочайший уровень боеготовности, у Японии все же были и свои слабые места. Процесс принятия государственных решений в 1930-х годах был достаточно неустойчивым и временами непоследовательным из-за столкновений между различными фракциями, споров между гражданскими и военными и политических убийств.
Кроме того, существовали большие проблемы на уровне координации действий армии и флота, что нельзя назвать уникальной ситуацией, но в случае с Японией она представляла значительную угрозу, поскольку на суше и на море у нее были разные противники и разные территории боевых действий.
Если флот жил ожиданиями будущей войны с Великобританией или Соединенными Штатами, то внимание армии было сосредоточено исключительно на азиатском континенте, и опасность для японских интересов здесь создавал Советский Союз.
|
|
|
Поскольку армия имела большое влияние на японскую политику и доминировала в императорском генштабе, то превалирующей была ее позиция.
Ни флот, ни министерство иностранных дел не составляли серьезной оппозиции, хотя и выступили против в 1937 году, когда армия настояла на принятии активных мер против Китая после инцидента на мосту Марко Поло.
Несмотря на крупномасштабное вторжение в северный Китай из Маньчжурии и высадку десанта по всему китайскому побережью, японская армия не смогла одержать решающую победу.
Неся значительные потери, Чан Кайши продолжал сопротивляться и уходил все дальше вглубь страны, преследуемый японскими войсками и авиацией.
Проблемой для императорской ставки были не потери, понесенные армией во время кампании, составившие лишь 70 тыс. человек, а огромные затраты на эту масштабную, но незавершенную войну.
К концу 1937 года в Китае было уже более 700 тыс. японских солдат и офицеров, и их количество постоянно росло (хотя скорее всего, говоря о полуторамиллионной армии, Виллмотт слишком преувеличивал{622}), но это не заставило китайцев сдаться.
«Китайский инцидент» (так официальный Токио назвал вторжение) теперь обходился Стране восходящего солнца ежедневно в $5 млн. и приводил к еще большему росту военных расходов.
В 1938 году была введена карточная система и принят целый ряд законов, которые фактически запустили в Японии процесс мобилизации на случай «тотальной войны».
Активный рост государственного долга вызывал тревогу, поскольку правительство занимало все больше и больше средств на покрытие своих огромных военных расходов{623}.
Но еще больше затрудняло реализацию стратегии сокращение запасов иностранной валюты и сырья на фоне увеличивающейся зависимости Японии от закупок у американцев, британцев и голландцев, не одобряющих ее действия.
После того как японские военно-воздушные силы израсходовали значительное количество горючего в китайских кампаниях, «заводам было приказано уменьшить расход топлива на 37%, кораблям на 15% и автомобилям на 65%»{624}.
Подобная ситуация была еще невыносимее для японцев, считавших, что силы Чан Кайши продолжали сопротивляться только благодаря западным поставкам через Бирму, французский Индокитай и по другим маршрутам. Поэтому неуклонно росло убеждение, что Япония должна ударить на юге, чтобы изолировать Китай и получить полный контроль над нефтью и другим сырьем, поступающим из Юго-Восточной Азии, голландской Ост-Индии и с острова Борнео.
|
|
|
Это всегда было предпочтительное направление для японского флота, но в итоге даже армия, еще недавно беспокоившаяся по поводу Советского Союза и сосредоточенная на масштабных операциях в Китае, постепенно признала необходимость этих действий для обеспечения экономической безопасности Японии.
В результате возникла очень серьезная проблема. Учитывая, какую мощную армию создали японцы к концу 1930-х годов, выбить французов из Индокитая и голландцев из Ост-Индии для них не составило бы труда. Даже Британская империя, по мнению ответственных в Уайтхолле за стратегическое планирование в 1930-е годы, могла бы не устоять под натиском японцев; к тому моменту, когда в Европе вспыхнула война, британцы уже не способны были контролировать ситуацию на Дальнем Востоке.
Однако шансы японцев против России или США выглядели совсем иначе. В результате длительных кровопролитных столкновений с Красной армией на приграничной территории во время боев на Халхин-Голе, продолжавшихся с мая по август 1939 года, например, императорскую ставку очень встревожило явное превосходство советской артиллерии и авиации и огневая мощь русских танков{625}.
Квантунская (Маньчжурская) армия по численности в два раза уступала русским войскам, разместившимся на территории Монголии и Сибири, так как значительная часть японских сил завязла в Китае. При этом даже офицеры-экстремисты признали, что следует избегать войны с СССР как минимум до наступления более благоприятного момента на международной арене.
Но если война на севере выявила ограниченность сил Японии, то не случится ли то же самое на юге, если она рискнет вступить в войну с Соединенными Штатами? И будет ли администрация Рузвельта, так неодобрительно относившаяся к действиям японцев в Китае, спокойно наблюдать, как они захватывают голландскую Ост-Индию и Малайю, чтобы избежать экономического давления США?
«Моральное эмбарго» на экспорт авиационных материалов и технологий в июне 1938 года, аннулирование американо-японского торгового соглашения на следующий год и, больше всего, отказ британцев, голландцев и американцев экспортировать нефть и железную руду после захвата Японией Индокитая в июле 1941 года показали, что «экономическая безопасность» может быть достигнута лишь ценой войны с американцами.
Но США по численности населения почти вдвое превосходили Японию, по размеру национального дохода — в семнадцать раз, по объему выплавки стали — в пять раз, по добыче угля — в семь раз, а по количеству выпускаемых автомобилей — в восемьдесят раз.
Промышленный потенциал США в неудачном 1938 году был в семь раз выше японского{626}, в прочие годы розница могла доходить до девяти-десяти и более раз. Даже учитывая высокий уровень японского патриотизма и не стершиеся еще из памяти громкие победы над значительно превосходящими силами противника в 1895 году (Китай) и в 1905-м (Россия), то, что планировалось теперь, было на грани невероятного и абсурдного.
Действительно, для трезвомыслящих стратегов вроде адмирала Ямамото нападение на такую сильную страну, как Соединенные Штаты, казалось полным безумием, особенно когда стало ясно, что большая часть японской армии останется в Китае.
Но если бы Япония не напала на США после июля 1941 года, она подверглась бы экономическому шантажу со стороны Запада, что также было недопустимо.
Не имеющие возможности повернуть назад, японские военачальники готовились двинуться еще дальше вперед{627}.
В 1920-е годы Германия, безусловно, была самой слабой и кризисной среди великих держав, которые ощущали неудовлетворенность итогами послевоенных территориальных и экономических соглашений. Связанная военными положениями Версальского договора, обремененная выплатами репараций, вынужденная смириться с передачей стратегических приграничных районов Франции и Польше, сотрясающаяся от инфляции, межклассовой напряженности и связанных с этим нестабильности и смятения как среди рядовых граждан, так и политических партий, Германия была лишена свободы действий на международной арене в отличие от Италии и Японии.
Несмотря на значительное улучшение ситуации к концу 1920-х годов в результате общего подъема экономики и успешных шагов, предпринятых рейхсканцлером и министром иностранных дел Густавом Штреземаном по усилению позиций Германии в мировой политике, страна все еще оставалась «полусвободной» великой державой с большими проблемами, когда финансово-экономический кризис 1929–1933 годов разрушил и ее до сих пор нестабильную экономику, и не снискавшую большой любви у граждан Веймарскую демократию{628}.
Если с приходом Гитлера положение Германии в Европе изменилось буквально в течение нескольких лет, то следует вспомнить ряд моментов, обозначенных ранее: практически все немцы в той или иной степени были «ревизионистами», и первоначальная внешнеполитическая программа нацистов по большей части представляла собой продолжение прошлых амбиций германских националистов и подавленной армии; договоренности 1919–1922 годов об урегулировании границ в восточной части Центральной Европы вызвали неудовольствие многих стран и этнических групп, требовавших их изменения задолго до того, как нацисты захватили власть и были готовы присоединиться к Берлину, чтобы исправить ситуацию; Германия, несмотря на потерю определенных территорий, населения и сырья, сохранила свой промышленный потенциал, оставаясь сильнейшей из европейских держав; необходимые международные центры, обеспечивающие баланс сил, чтобы сдерживать усиление Германии, были теперь более разрозненными и менее скоординированными в своих действиях, чем накануне 1914 года.
То, что Гитлер смог очень быстро добиться ошеломляющих успехов в плане улучшения внешнеполитического и военного положения Германии, не подлежит никакому сомнению, но очевидно также, что сложившаяся на тот момент ситуация в мире во многом способствовала такому активному использованию открывшихся перед ним возможностей{629}.
«Особость» Гитлера, если говорить в рамках тем, рассматриваемых в книге, касается двух областей. Во-первых, неистовый, маниакальный характер национал-социалистической Германии, которую он намеревался создать; расово «очищенное» общество, избавившееся от евреев, цыган и любых других предположительно нетевтонских элементов; люди, умом и сердцем преданные режиму, который должен заменить старую приверженность классу, религии и семье; экономика, мобилизованная и направляемая на экспансию немецкой нации, куда бы и когда бы ни указал ее лидер и сколько бы великих держав ни стояло на ее пути; идеология силы, борьбы и ненависти, торжества над поверженным противником и презрения даже к самой мысли
компромиссе{630}.
Учитывая размер и сложную структуру германского общества XX века, едва ли нужно объяснять нереальность выдвигаемых идей, так как «власть Гитлера имела свои пределы»{631} в стране и существовали люди и целые влиятельные группы, которые поддерживали его в 1932–1933 и даже в 1938–1939 годах, но с убывающим энтузиазмом, а также, несомненно, были и те, кто открыто выступал против режима, и масса тех, кто внутренне противился происходящему.
Однако несмотря на подобные исключения, национал- социалистический режим, бесспорно, был очень популярен и, что еще важнее, абсолютно не подлежал сомнениям с точки зрения распоряжения национальными ресурсами.
Проводя политику, направленную на развязывание войн и завоевание чужих территорий, а также подчиняя экономику определенным интересам и доведя уже к 1938 году затраты на вооружение до 52% государственных расходов (17% ВНП), Германия, в отличие от других западноевропейских государств, перешла в «высшую лигу».
В год подписания Мюнхенского соглашения она тратила на вооружение больше, чем Великобритания, Франция и Соединенные Штаты вместе взятые. Поскольку государственный аппарат мог сконцентрировать силы германской нации, они все были мобилизованы на возобновление борьбы{632}.
Второй важной особенностью перевооружения Германии было пугающе неустойчивое состояние национальной экономики, перегревшейся в ходе бурного расширения. Как уже отмечалось выше, и итальянская, и японская экономические системы столкнулись с теми же проблемами в конце 1930-х годов, и то же самое могло произойти с Францией и Великобританией, если бы они решили ответить на эту безумную гонку вооружений.
Но ни одна из этих стран не расширяла и не обновляла свою армию такими темпами, как Германия. В январе 1933 года численность ее вооруженных сил, исходя из наложенных ограничений, не могла превышать 100 тыс. человек, хотя задолго до прихода Гитлера к власти у военных уже был секретный план по расширению армии с 7 до 21 дивизии и восстановлению авиации, танковых сил и других подразделений, запрещенных Версальским договором.
Общее указание Гитлера, отданное Вернеру фон Фричу в феврале 1933 года о создании «самой мощной армии, какая только возможна»{633}, было воспринято стратегами, не ограниченными теперь ни финансами, ни человеческими ресурсами, как сигнал для реализации ранее разработанного плана.
К 1935 году была введена всеобщая воинская повинность, и армия была расширена до 36 дивизий. Присоединение в 1938 году австрийских подразделений и военной полиции Рейнской области, создание военизированных сил и реорганизация ландвера еще больше увеличили эту цифру.
В кризисный период конца 1938 года армия насчитывала уже 42 боевые и 8 резервных дивизий, а также 21 дивизию ландвера.
К лету следующего года, когда началась война, германская армия уже имела 103 боевые дивизии, увеличившись меньше чем за год на тридцать две дивизии{634}.
Расширение люфтваффе происходило еще масштабнее и стремительнее. Выпуск самолетов в Германии вырос с 36 штук в 1932 году до 1938 в 1934-м и 5112 в 1936-м.
В итоге количество авиационных эскадр с 26 (директива июля 1933) увеличилось к началу войны до 302, имевших в своем составе более 4000 боевых самолетов{635}.
И если военно-морской флот на этом фоне впечатлял своими размерами меньше, то в значительной степени потому, что (как утверждал еще Тирпиц) для создания мощного линейного флота требовалось как минимум десять — двадцать лет. Тем не менее к 1939 году под командованием адмирала Редера уже находилось большое количество быстроходных современных боевых кораблей, а численность личного состава военно-морского флота с 1932 года выросла в пять раз. Теперь на флот Германия тратила в двенадцать раз больше, чем до прихода к власти Гитлера{636}.
На море, как на земле и в воздухе, германская программа перевооружения была направлена на скорейшее изменение баланса сил.
И хотя со стороны все это производило сильное впечатление, внутри ситуация была довольно неустойчивой. Удар по германской экономике, нанесенный территориальными изменениями в рамках Версальского соглашения, огромная инфляция 1923 года, выплата репараций и трудности с возвращением на прежние иностранные рынки позволили Германии поднять свои показатели выпуска продукции до довоенного уровня лишь в 1927–1928 годах.
Однако разразившийся в последующие годы экономический кризис быстро уничтожил эти плоды восстановительного процесса. Германия пострадала от него в значительно большей мере, чем большинство других стран: к 1932 году показатели промышленного производства составляли лишь 58% от уровня 1928 года, экспорт и импорт сократились более чем вдвое, размер ВНД уменьшился с 89 до 57 млрд. рейхсмарок, а уровень безработицы взлетел с 1, 4 до 5, 6 млн. человек{637}. Популярность Гитлера на раннем этапе в значительной степени основывалась на том, что его масштабные инвестиционные программы, направленные на строительство дорог, электрификацию и расширение промышленного производства, существенно сократили уровень безработицы еще до того, как этому поспособствовала всеобщая воинская повинность{638}.
Вместе с тем к 1936 году восстановлению экономики стал помогать и фантастический рост расходов на вооружение. В краткосрочной перспективе эти расходы были еще одним квазикейнсианским государственным стимулированием капиталовложений и промышленного роста. Но в среднесрочной перспективе, не говоря уже о долгосрочной, последствия для экономики были более чем пугающими.
Возможно, только американская экономика была способна без особого труда справиться с давлением, возникающим из-за подобных расходов на вооружение; экономика же Германии — определенно нет.
Первой серьезной проблемой, которую в то время практически никто из современников не осознавал, была во многом хаотичная структура национал-социалистической стратегии, которую Гитлер, по всей видимости, активно поощрял для сохранения абсолютной власти.
Несмотря на заявленный четырехлетний план развития, не существовало какой-либо стройной государственной программы, которая бы связала совершенствование германской военной машины и экономический потенциал страны и расставила приоритеты между отдельными родами войск; номинально ответственный за это Геринг был бездарным управленцем.
В итоге у каждого направления был свой головокружительный план развития, в рамках которого ставились новые (зачастую нелепые) цели, и дальше начиналась конкурентная борьба за необходимые инвестиции и особенно сырье.
Безусловно, ситуация была бы еще более запутанной, если бы правительство не установило жесткий контроль за рынком труда и не заставило частных промышленников реинвестировать свою прибыль в производство, отвечающее интересам государства, а также путем введения высоких налогов и контроля за уровнем заработной платы и личным потреблением не вызвало бы увеличения в национальном продукте доли капвложений в оборонную промышленность.
Но даже когда к 1938 году государственные расходы взлетели до 33% ВНП (к этому же времени по запросу правительства были сделаны и значительные «частные» инвестиции), ресурсов все равно не хватало для активно растущего, порой гигантскими темпами, спроса со стороны германских вооруженных сил.
План «Z», разработанный для военно-морского флота Германии, подразумевал поставку 6 млн. тонн топлива (что соответствовало объему горючего, потребленного страной в 1938 году), по плану люфтваффе авиапарк к 1942 году должен был насчитывать 19 тыс. (! ) самолетов, включая как фронтовую авиацию, так и резерв, для обеспечения полетов которой потребовалось бы «85% всей добываемой на тот момент нефти»{639}.
И каждая служба прилагала все силы, чтобы заполучить как можно больше квалифицированного персонала, стали, шарикоподшипников, нефтепродуктов и других жизненно важных стратегических материалов.
Наконец, это безумное наращивание вооружения столкнулось с острой зависимостью Германии от импорта сырья. Обладая лишь большими запасами угля, Рейху было необходимо огромное количество железной руды, меди, бокситов, никеля, нефти, каучука и многого другого, без чего современное производство и, соответственно, новые системы вооружения не могли обойтись{640}.
В свою очередь, Соединенные Штаты, Британская империя и Советский Союз во всех отношениях были обеспечены намного лучше. До 1914 года Германия оплачивала эти статьи импорта за счет быстро развивающегося экспорта готовой промышленной продукции. В 1930-х годах делать это стало невозможно, так как германская промышленность была ориентирована на производство танков, орудий и самолетов для вермахта.
Кроме того, затраты на Первую мировую войну, а позднее наложенные на страну репарации наряду с крахом в традиционных экспортоориентированных отраслях фактически оставили Германию без иностранной валюты. В 1938 году она обладала лишь 1% всех мировых золотовалютных резервов, в то время как на долю США приходилось 54%, а британцам и французам принадлежало по 11%{641}.
Поэтому для оплаты жизненно важного импорта без перемещения за пределы страны дефицитной валюты и золота руководители Рейха установили жесткий режим управления валютными потоками, бартерными сделками и другими специальными «соглашениями». Также в рамках четырехлетнего плана были предприняты невероятные усилия по снижению зависимости от импорта путем производства синтетических заменителей (нефти, удобрений и пр. ).
Каждая предпринятая мера действительно в той или иной степени помогла, но ни одна из них по отдельности, ни все они в совокупности не смогли удовлетворить спрос, порождаемый растущим производством вооружений.
Это объясняет периодически возникавший кризис в германской оборонной промышленности, когда национальные запасы сырья в очередной раз заканчивались, а средств для их закупки за пределами страны не было. В 1937 году Редер заявил, что из-за отсутствия необходимых материалов и сырья Германия может остаться без нового военно-морского флота.
И в январе 1939 года Гитлер отдал личный приказ о значительном сокращении поставок для нужд вермахта стали, меди, каучука и других материалов, в то время как вся экономика участвовала в «экспортных войнах», чтобы получить необходимую валюту{642}.
та политика имела три важных последствия. Во-первых, Германия в 1938–1939 годах не была настолько сильна в военном отношении, как заявлял Гитлер и как опасалась западная демократия. В регулярной армии, насчитывавшей к началу войны 2, 75 млн. человек, было очень мало мобильных и мощных дивизий, зато предостаточно плохо оснащенных подразделений резервистов; опытные офицеры и унтер-офицеры оказывались просто не в состоянии подготовить огромную массу необученных новобранцев.
Невелики были и запасы вооружения и боеприпасов. Даже знаменитые германские бронетанковые подразделения насчитывали танков меньше, чем англо-французские войска вместе взятые на момент противостояния. Военно-морской флот, планы которого были сформированы исходя из начала войны в середине 1940-х годов, находился в состоянии, которое германские адмиралы описывали как «абсолютную неподготовленность к большому военному конфликту с Великобританией»{643}.
Это было справедливо по отношению к надводному флоту, но подводные лодки должны были компенсировать имевшийся дисбаланс сил. Что касается люфтваффе, то их сила в первую очередь заключалась в хронической слабости их соперников.
Однако и там постоянно ощущалась нехватка резервов и обеспечения. В конце 1930-х годов военно-воздушные силы Германии были не настолько мощными, как представляли себе ее противники: авиационная промышленность страны и сами пилоты испытывали трудности с переходом на самолеты «второго поколения».
Например, «полностью готовых к полетам» экипажей самолетов было гораздо меньше, чем считавшихся пилотами «фронтовой авиации» на момент Мюнхенского кризиса, поэтому идея о том, чтобы «разбомбить Лондон до основания» сама по себе была абсурдна{644}.
Однако, возможно, было бы неблагоразумно ссылаться лишь на недавние ревизионистские работы, подчеркивающие неготовность Германии к войне в 1939 году. В конце концов, боеспособность — понятие весьма относительное.
Немногие армии, если вообще таковые есть, могут похвастаться удовлетворением всех своих потребностей, поэтому слабость германской армии следует соотносить с состоянием вооруженных сил стран-противников.
В этом случае Берлин будет смотреться намного лучше, учитывая уровень эффективности его вооруженных сил в оперативном плане: германская армия была способна собрать силы в «танковый кулак» и проявить разрешенную инициативу по ходу битвы, а координация действий производилась по радио; в свою очередь, военно-воздушные силы, несмотря на их нацеленность на выполнение «стратегических» миссий, могли поддержать удары армии с воздуха; подводный флот был малочислен, но очень мобилен с точки зрения выполнения тактических задач.
Все это в той или иной мере компенсировало острую нехватку стратегического сырья, например каучука{645}.
Здесь мы подходим к рассмотрению второго последствия. Столь стремительное перевооружение германской армии и флота не могло не стать тяжким бременем для экономики страны, и у Гитлера возникло огромное искушение решить все экономические проблемы, развязав войну.
Он прекрасно понимал, что захват Австрии не только увеличит его армию еще на 5 дивизий и откроет доступ к нескольким месторождениям железной руды и нефти и мощным металлургическим активам, но и принесет $200 млн. в виде золотовалютных резервов{646}. Присоединение Судетской области экономически было менее выгодно (несмотря на значительные запасы угля), и к началу 1939 года в Рейхе возник острый дефицит иностранной валюты.
Поэтому ничего удивительного, что Гитлер с жадностью взирал на оставшуюся часть Чехословакии, и сразу же после оккупации в марте 1939 года прибыл в Прагу, чтобы лично оценить размеры «добычи». Кроме золотовалютных резервов, хранившихся в Чешском национальном банке, немцы получили большие запасы руд и металлов, которые тут же пошли на нужды германской промышленности, а крупные производители оружия теперь зарабатывали валюту для Германии, продавая свою продукцию клиентам на Балканах или обменивая ее на сырье и товары.
Самолеты, танки и оружие многочисленной чешской армии также были изъяты — часть для вооружения германских дивизий, часть для продажи за валюту.
Все это вместе с развитой промышленностью Чехословакии в значительной мере способствовало укреплению могущества Германии в Европе и позволило Гитлеру продолжить активное перевооружение (порой обрекая немцев на голод), пока не наступил очередной кризис.
По словам Тима Мэйсона, «единственным “решением” для этого режима постоянных структурных кризисов, причиной которых были царившая в стране диктатура и быстрое и масштабное перевооружение армии и флота, являлась война, позволявшая получить дополнительную рабочую силу и материалы, что и лежало в основе концепции германского экономического развития по версии национал-социалистов»{647}.
Наконец, третье последствие составлял вопрос: как далеко может зайти Германия в своей политике завоеваний и грабежей и насколько ей хватит сил? После того как был запущен процесс перевооружения и армия получила современное оснащение, процесс завоевания более слабых соседей и захвата новых территорий, сырья и денег казался само собой разумеющимся. К апрелю-маю 1939 года стало ясно, что следующей будет Польша.
Но даже если завоевать ее будет просто, действительно ли Германия готова к противостоянию с Францией и Великобританией, которое может гораздо сильнее осложнить ситуацию в экономике Великой Германии, до сих пор в значительной степени зависящей от импортного сырья.
Данные свидетельствуют, что, в то время как Гитлер был готов рискнуть и выступить в 1939 году против демократического Запада, он все же надеялся, что они в очередной раз отступят и позволят ему осуществить еще одну грабительскую войну — против Польши; а она, в свою очередь, поможет германской экономике подготовиться к большой войне с великими державами, запланированной на середину 1940-х годов{648}.
Даже несмотря на слабость Франции и Великобритании и с экономической, и с военно-стратегической точки зрения, а также политическую нестабильность в их высших эшелонах власти в 1939 году, преждевременное столкновение с этими державами было очень рискованным.
Если военные действия вновь поставят эти страны в безвыходное положение, как в 1914–1918 годах, то первоначальное превосходство Германии в плане современного вооружения, вероятно, постепенно сойдет на нет.
Еще менее вероятно
|
|
|
