Инвективная функция лексики естественного языка и закон о защите чести и достоинства личности

Более подробно рассмотрим одну из весьма актуальных проблем, находящихся на стыке языка и права, - проблему оскорбительности (инвективности) языковых выражений. Данная проблема неразрывно связана, с одной стороны, с законом о защите чести и достоинства личности, а с другой стороны, с тем фактом, что инвективная функция языка является одной из его естественных функций, которая к тому же неразрывно связана с возможностью (и жизненной необходимостью!) творческого использования языка.

Последнее обстоятельство представляет главную трудность для юридической регламентации инвективного функционирования языка.

Особенно значима данная проблема при квалификации фактов словесного оскорбления в прессе. Лингвистов в последнее время нередко приглашают в суды для экспертной оценки тех или иных текстов с точки зрения наличия в них инвективности. Но может ли в принципе лингвист, не выходя за рамки “чистой” лингвистики, давать однозначные оценки в данном вопросе, совмещающем в себе, помимо лингвистической и юридической сторон, еще и этическую и психологическую стороны? Здесь много важных проблем, ждущих своего обсуждения и решения. Причем, ждущих уже давно. Ср., например, ситуацию из прошлого века, изображенную Н.С. Лесковым в “Железной воле”: “...Сафроныч... проводил все свое время в трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет здравствовать и двадцать на карачках ползать”, на что немец Гуго Пекторалис говорил, что тот “сам часто из трактиров на карачках ползает”. Судья же “не разделил взгляда Гуго на самое слово КАРАЧКИ и не видал причины, почему бы и немцу не поползти на карачках”, ибо “ползать на карачках, после ста лет жизни, в устах Сафроныча есть выражение высшего благожелания примерного благоденствия Пекторалису, - тогда как со стороны сего последнего это же самое слово о ползанье Сафроныча из трактиров произносимо как укоризна / выделено автором. - Н.Г./, за которую Гуго надлежит подвергнуть взысканию ”. Впрочем, литературные примеры инвективного содержания слов, приводящего персонажей в суд, в русской литературе начинает, по-видимому, знаменитый ГУСАК, поссоривший и приведший к бесконечной судебной тяжбе Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича[30].

И в наше время решение вопросов словесного оскорбления сопряжено, как правило, с немалыми трудностями, проистекающими из юрислингвистической и лингвоюридической их неразработанности[31]; даже в простейших случаях, когда требуется дать квалификацию инвективности отдельного слова, эксперт не имеет другой возможности для объективного (законного) обоснования своего мнения, кроме как обоснования с опорой на лингвистические источники, прежде всего - на пометы толкового словаря (ср. примеч. 43). Но филологический словарь не призван выполнять юридическую функцию, не “имеет законного права” быть основанием следственных и судебных решений. Автор словаря в данном отношении слишком волен, пометы в словаре слишком прихотливы и приблизительны, чтобы выполнять роль правового документа. Ср.: “...Определение понятия “толковый словарь” - задача нелегкая осложняющаяся неопределенностью границ объекта, не задаваемых теоретически, но обусловленных целями и реальными нуждами практики” [Рей, Делесаль, 1983, с. 261][32]. Практика, о которой говорят А. Рей и С. Делесаль, разумеется, не подразумевает лингвоэкспертную практику; имеется в виду естественно-коммуникативная практика, взаимопонимание в ситуациях обыденного общения.

По-видимому, для придания юридической силы экспертизе здесь должна быть разработана специальная шкала лексической инвективности: “нейтральное - обидное - оскорбительное”, ср. ГРЕХОВОДНИК (нейтральное) - ПАСКУДНИК (слабая степень инвективности) - ПАСКУДА или СВОЛОЧЬ (высокая степень инвективности). При этом группы слов на этой шкале должны быть достаточно жестко фиксированы, несмотря на то, что вполне понятной является условность такого рода жесткости: в языке подобные группы определенно не выделены и в речевой практике границы между ними достаточно легко “переступаются”. Но особенность юридических канонов как раз и заключена в противостоянии всякой размытости и неоднозначности. Для того чтобы дифференцировать нож как холодное оружие или как орудие труда, дается определенный набор признаков первого и второго. В другой ситуации приводятся списком предметы и вещества, запрещенные для провоза через границу. Такие наборы признаков одновременно условны и содержательны, точнее так или иначе мотивированны, и такого рода мотивированность выступает как внутренняя форма закона, обеспечивающая ему нормальное функционирование в обществе, так как дает понимание его и, в конечном итоге, согласие с ним людей.

Что касается инвективов, то, на наш взгляд, для составления их списка, подлежащего узакониванию, должны сказать свое слово лингвисты, должны быть проведены соответствующие психолингвистические эксперименты и социолингвистические исследования. Их участие определено именно необходимостью иметь список, мотивированный самим языком и не противоречащий обыденному языковому сознанию.

Рассмотрим в связи с этим ситуацию, описанную в заметке в “Московском комсомольце” (1998, №38) под названием “Садальский обзывался на Азизу безнаказанно”: “Результаты лингвистической экспертизы по непарламентским высказываниям актера Станислава Садальского в адрес певицы Азизы Мухамедовой получены на днях межрайонной прокуратурой столицы... Поводом для этого послужило опубликованное в “Экспресс-газете” интервью с Садальским, который на вопрос об его отношении к Азизе ответил: “Я с этой блядью за один стол не сяду”... Проведенная Институтом русского языка РАН лингвистическая экспертиза фактически оправдала актера, заявив (дословно), что “сам стиль “Экспресс-газеты”, по нашим наблюдениям, позволяет автору более свободно обращаться со словом и считать слово “блядь” не ругательным, а своим, житейским, находящимся на самой грани просторечной лексики”, а вообще-то, указали эксперты (опять-таки дословно), “вопрос об обсуждении блядства не входит в компетенцию лингвистов”.

Заключение экспертизы, в том виде, как оно представлено в газете, вряд ли можно признать однозначным и бесспорным в лингвистическом отношении и, как следствие этого, справедливым и объективным - в отношении юридическом. По поводу последнего: в описанной ситуации соединились разноречивые (и, заметим, неясные читателю) позиции, интересы и интенции многих сторон - Садальского (не проявлены его мотивы или, вернее, не сказано о том, каким образом он мотивировал выбор инвективного слова), Азизы (о чем недвусмысленно замечено в газете: “Возможно, вопрос о защите достоинства не являлся для певицы приоритетным”), “Экспресс-газеты” и газеты “Московский комсомолец” (или - отдельно - автора заметки), суда, доверившегося экспертизе высшего лингвистического (=юрислингвистического?) “органа”, и, наконец, самого этого “органа”, давшего небесспорную экспертизу. Небесспорную во многом потому, что от экспертов требовалось не сугубо лингвистическое[33], а именно юрислингвистическое (и - желательно - лингвоюридическое) обоснование, к которому ни экспертиза, ни суд пока еще не готовы.

Это впечатление усиливает логический анализ заметки, осуществляемый с юрислингвистических позиций. Рассмотрим, во-первых, фразу стиль “Экспресс-газеты”... позволяет автору. Понятно, что стили и дискурсы могут “позволять” пользователям языка разную степень нормативности (в том числе, - разную степень приближения к фонду инвективных табуизмов), но далеко не ясно, чем руководствовались авторы (и вслед за ними суд!), признавая юрислингвистическую, лингвоюридическую и далее юридическую правомочность разделения газет (шире - любых изданий) по отношению к их праву “позволять” или “не позволять” себе ту или иную степень пренебрежения литературными нормами[34] (кто давал это право “Экспресс-газете”). Во-вторых, неясна методика (если она была) квалификации слов как ругательных или неругательных[35], не определено и само понятие “ругательность” и его место среди смежных лингвистических понятий, наконец, неясно, чем подтверждена правомочность этой методики для юрислингвистической экспертизы: прецедентами, законодательными актами, в конце концов - общепризнанностью в научном мире (если так, то чем обоснован этот критерий?) или чем-то другим?. У нас нет оснований утверждать, что у экспертов не было узаконенных оснований для их “вердикта” в описанной ситуации. Мы говорим лишь о том, что если их не было, то они должны быть, так как без них любая юрислингвистическая экспертиза повисает в воздухе (“воздух” в данном случае - широкие возможности языка в области творческого функционирования языка, предполагающее возможность нарушения норм).

Данная проблема, связаннная гибкостью языкового знака, бесконечностью его смысловой валентности, одна из наиболее принципиальных и сложных для теории и практики юрислингвистики. Любое инвективное слово может быть употреблено неинвективно (Чехов ласково называл в письмах жену собакой), нейтральное же слово в определенных контекстах может оказаться оскорбительным (слово КОШКА, нейтральное в русском языке, но употребленное с намеком, актуализирующим устойчивый образ кошек как блудливых животных, может сильно задеть женщину). Лингвист, разумеется, не может не отстаивать права автора речевого произведения (текста) на творческое отношение к языку (на переносное употребление слова, смену его стилистического регистра и т.п., в том числе диапазона инвективности), но, видимо, должна быть разработана и определенная “техника безопасности” использования слова (и в первую очередь инвективного), которое, как известно, есть ко всему прочему еще и сильное оружие, способное унизить, сломать, убить человека. В этой ситуации лингвист не может не стать юрислингвистом.

Категория инвективности - сложнейшая лингвистическая проблема. Лексический ее выход - наиболее поверхностный. Текстовое (и тем более рече-ситуативное) разворачивание инвективного фрейма - задача более сложная, так как здесь сопрягается множество факторов, некоторые из которых относятся к имплицитным сферам речи. По-видимому, самое сложное в проблеме инвективности текста - объективная оценка, с одной стороны, намерений его автора и, с другой стороны, оценка интерпретации данного текста посчитавшим себя оскорбленным субъектом. Известно, какую большую роль в квалификации поступков играет оценка их мотивов. Автор изощренного оскорбления практически всегда может уйти от ответственности, сославшись на то, что он-де не имел в виду оскорбления, что он не то имел в виду, что его не так поняли. Такой способ поведения можно отнести к приемам “языковой демагогии”: “Под языковой демагогией понимаются приемы непрямого воздействия на слушателя или читателя, когда идеи, которые необходимо внушить ему, не высказываются прямо, а навязываются ему исподволь путем использования возможностей, предоставляемых языковыми механизмами” [Булыгина, Шмелев, 1997, с. 461]; к таким приемам относится, в частности, воздействие при помощи речевых импликатур; он состоит в том, что “внушаемое утверждение прямо не содержится в тексте, но вытекает из содержащихся в нем утверждений как речевая импликатура. Это дает возможность автору текста при необходимости “ отпереться ” от имплицируемого утверждения...” /выделено нами. - Н.Г./ (там же, с.463-464)[36].

Оскорбленный же, как правило, имеет возможность “выбора”: интерпретировать выражение либо в обидном, либо в необидном для себя смысле, и обоснованность его реакций - сложнейший и неизведанные предмет науки.

В обеих ситуациях юрислингвистики должна опираться на разработанные фреймы инвективности, должные стать содержательной основой лингвистических рекомендаций судебным органам. Вряд ли здесь реалистично рассчитывать на списочное решение проблемы - это может быть лишь проработка алгоритмов экспертных и судебных действий..

Не обойтись в таких разработках, по-видимому, и от понятия неумышленное оскорбление (для журналиста - это одновременно указание на непрофессионализм, неумение учесть реакцию читателя). Задача это, нужно полагать, очень сложная. Вернемся, например, к заголовку упоминаемой выше статьи в “Московском комсомольце” - “ Садальский обзывался на Азизу безнаказанно ”. Словосочетание обзывался на Азизу, употребленное без кавычек, которые подчеркнули бы нарочитость употребления просторечно-детской грамматической неправильности (нормативное управление - обзывал Азизу), может продемонстрировать один из весьма тонких моментов лингвистической экспертизы определенных намерений автора (например, игровых, иронических, инвективных по отношению к участникам сюжета и т.п.) или отсутствия таковых. Вряд ли возможно обоснованно обвинить журналиста даже в непрофессионализме - незнании норм литературного языка: он, спохватившись, наверняка будет говорить об осознанной игре стилевого регистра и не без оснований говорить о том, что нельзя запретить использовать в публицистике нелитературные формы. Что же касается отсутствия кавычек, то правила употребления кавычек не являются жесткими, но даже если бы они были таковыми, ничто не обязывает журналиста, который наверняка в этой ситуации назовет себя творческим пользователем языка (среди функций языка есть и эстетическая), быть строгим пуристом. И вопрос юрислингвистики - а справедливо ли такое положение вещей, при котором журналиста в вопросах использования языка “ ничто не обязывает ”? Может быть, должны быть и обязанности (и следовательно - ответственность) за их выполнение, в частности и в особенности - ответственность за вольное или невольное оскорбление изображаемых в публикации лиц и за попрание языкового чувства читателей?

Последнее, однако, невозможно без признания лингвистического права личности в юридической теории и законодательстве, о котором мы сказали выше. Границы такого права сейчас совершенно нефиксированны в общественном и правовом сознании. В настоящее время может показаться например, что поэт, обидевшийся на заголовок “Поэт судится с газетой” (по поводу его претензий к журналисту) слишком уж капризен, а доводы поэта типа слово “судится” в нашей российской ментальности ассоциируется с сутяжничеством - слишком тонки и эфемерны. Но на чем основаны наши представления и почему представления “ранимого” поэта не имеют права на жизнь[37]? Характерный пример. В прессе распространено снижение образа автора письма в редакцию путем “сохранения его орфографии и стиля” или нарочито точной передачи особенностей устной речи людей, плохо владеющих русским языком, что, разумеется, делается далеко не всегда, а весьма избирательно. К примеру в “Аргументах и фактах” (1998, №46) так передается речь скульптора Церетели, грузина по происхождению: “ Я очень правильний художественное образование прошел в Грузии. Мой педагог приносил нам Сезанна.. Ми тихо смотрели, прятали. У меня диплом бил...” и т.д. в том же духе. С точки зрения (юрис)лингвистики - письменная речь не должна и не может строиться по образу и подобию устной; последняя при ее письменной передаче не может не подвергаться соответствующей переработке, и это норма для публикаций! Лингвоюристика же должна соотнести обязанность редакторов “править” устную речь и письма-первоисточники в редакцию с ответственностью за ее несоблюдение; для этого она должна указать, в каких случаях редакции позволительно нарушать названные нормы, в каких - нельзя (а эти указания в свою очередь должны быть выведены из собственно лингвистических оснований). Разумеется, все это желательно соотнести с моментами, возникающими с обратной стороны “обработки” читательских писем - мы имеем в виду возможность искажения читательской мысли.

Несколько иной аспект инвективности связан с использованием имен (омонимов, намеков на имя или их имитаций) в контекстах, оскорбительных для их носителя. Соседка называет свою свинью именем или фамилией своей бывшей подруги, известный писатель ввел в свой роман отрицательного персонажа, дав ему и, фамилию, имя и отчество своего недруга - директора областного драмтеатра. В “Комсомольской правде” за 25 сентября 1998 г. в статье “Маринина раскрывает тайну брака Пугачевой и Киркорова” приводится случай, когда писательница, вывела персонажей, весьма напоминающих известных людей, вдобавок к тому героиню назвала Стеллой, тем самым дополнительно вызвав ассоциацию с именем Алла. На этой же странице приводится случай с другой писательницей - П. Дашковой, которая фамилией Подосинский и различными узнаваемыми чертами поведения, внешности и биографии недвусмысленно наводит на мысль, что подразумевается фигура Березовского и одновременно - Гусинского, а фамилия (опять же вкупе с известными биографическими деталями) Цитрус с именем Лимонова. Обе писательницы уверяют, что все сходства с фамилиями - случайны, и решительно открещиваются от обвинений в намеренности сближения имен и фактов и переводят ответственность на самих “сближающих” - журналистов и читателей.. Особенно категорична П. Дашкова. На вопрос журналиста: “Вы не боитесь, что обладатели схожих Ф.И.О. выразят недовольство вашими “забавами”?” она отвечает: “Пускай выражают. Поймите, ни с одним из тех, кого считают прототипами, я не знакома, никого конкретно не имела в виду. Однако характеры многих известных людей стали неотъемлемой частью нашей действительности”. Рискнем предположить, что ответ “ пускай выражают ” возможен только на фоне полной неразработанности данного вопроса в теории и практике юриспруденции, хотя он явно нуждается в такой разработке[38]. Лингвисты здесь могли бы немало сказать о суггестивной функции языка, в частности о характере формальных сближений, способности формы содержательно воздействовать на восприятие языко-речевых единиц, изоморфном характере формальной и содержательной сторон языковых единиц, который хотя и может с течением времени преодолеваться, но на первых порах употребления имени его воздействие на восприятие имени весьма существенно (см. об этом, например: [Голев, 1998]).

* * *

 

Таким образом, в наших заметках рассмотрены разнообразные факторы, доказывающие закономерный характер возникновения юрислигвистики, выявлены и очерчены ее теоретические и практические предпосылки.

Глубинная причина актуализации проблем на стыке языка и права - естественная (обусловленная социальными потребностями) необходимость “юридизации” разнообразных взаимоотношений между людьми в связи с языком и отношениями человека к языку. Определенные предпосылки “юридизации” этих отношений стихийно возникают в самом языке, прежде всего в процессе выработки объективных норм его функционирования. Мы стремились обосновать мысль о том, что процесс “трансформации” естественных норм в юридические установления не может осуществиться абсолютно стихийно, но и его регламентация не должна быть волюнтаристской, поскольку язык в любой форме своего существования не может не быть ограниченным законами и тенденциями живого естественного языка. Последнее же невозможно без квалифицированного учета языковой стихии и регламентирующих усилий лингвистов.

То же самое касается формирования юридического языка, с той разницей, что здесь стихийную сторону (с лингвоцентристской точки зрения, конечно) представляет деятельность юристов, создающих и толкующих уже созданные юридические тексты в лингвистическом аспекте.

Мы стремились обосновать, что для обоих аспектов “юридизации” языка требуется наличие промежуточных подсистем научного знания, названные нами соответственно юрислингвистикой и лингвоюристикой.

 

 

Литература

Алексеев С.С. Государство и право. М., 1966.

Алексеев С.С. Общая теория права: Курс в двух томах. Т.2. М., 1982.

Андреев В.В. Национальный вопрос: Проблемы языковой политики // Политическое управление: теория и практика. М., 1997.

Бабаева Э. У. К проблеме отождествления личности по признакам письменной речи // Правоведение, 1968, №5.

Беликов В. Рецензия кн.: Мокиенко В. М. Словарь русской бранной лексики // Русистика сегодня, 1996, №3.

Беликов В. Продуктивная модель повтора в русском языке (Вариант для обсуждения) // Russian Linguistics. Vol. 14 (1990).

Белянин В.П., Бутенко И.А. Живая речь. М., 1994.

Богин Г.И. Филологическая герменевтика. Калинин, 1982.

Бойко А.И. Язык проекта УК: проблемы лингвистической культуры // Право и культура. Проблемы взаимосвязи. Ростов-на Дону, 1996.

Борисовы Ю. и А. Словесное порно. Аргументы и факты, 1998, №41.

Буй Василий. Русская заветная идиоматика. Веселый словарь крылатых выражений. М., 1995.

Булыгина Т. В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики. М., 1997.

Венгеров А.Б. Теория госудаоства и права. М., 1998.

Винокуров Г. Сила закона или нравственный императив // Законодательство и практика СМИ. 1996, №10.

Гаврилов Э. О литературном псевдониме // Законодательство и практика средств массовой информации. 1998, №12 (52).

Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998

Голев Н.Д На стыке языка и права (несколько тезисов по юрислингвистике) // Актуальные проблемы филологии: Тез. докл. / Под ред. В.А. Пищальниковой. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1998.

Голев Н.Д. Об описании значений слов-денотативов // Актуальные проблемы лексикологии и словообразования. Новосибирск, 1973.

Голев Н.Д. Суггестивное функционирование внутренней формы слова в аспекте ее взаимоотношения с языковым сознанием // Языковые единицы в семантическом и лексикографическом аспектах. Вып. 2. Новосибирск, 1998.

Горбачева Е.В. Лингвистические средства как интеллектуальный компонент информационных правовых систем // Правовая информатика. М., 1997.

Грязин И. Текст права. М., 1983.

Губаева Т.В. Грамматико-стилистические особенности юридических терминов (процессуальные документы): Автореф. дисс.... канд. филой. наук. Баку, 1984.

Губаева Т.В. Практический курс русского языка для юристов (учебное пособие для вузов по специальности “Правоведение”). Казань, 1990.

Губаева Т. В. Словесность в юриспруденции. Учебное пособие для студентов, обучающихся по направлению и специальности “Юриспруденция”. Казань, 1995.

Губаева Т.В. Прагматика речевого общения в правовой сфере // Разновидности текста в функционально-стилевом аспекте. Пермь, 1994.

Гуц Е.Н. Ненормативная лексика в речи современного городского подростка (в свете концепции языковой личности): Автореф. дисс.... канд. филой. наук. Барнаул, 1995.

Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания, №4, 1994.

Долгопольский А.В. Категория вида в русском языке и вероятностный характер связи означаемого с означающим // Проблемы структурной лингвистики. М., 1963.

Жельвис В. И. Инвектива в парадигме средств фатического общения // Жанры речи. Вып. 10. Саратов, 1997.

Жельвис В.И. Инвективная стратегия как национально-специфическая характеристика // Этнопсихолингвистика. М., 1988.

Жельвис В. И. Поле брани: сквернословие как социальная проблема. М., 1997.

Жельвис В.И. Психолингвистическая интерпретация инвективного воздействия. Автореф. дисс.... докт. филол. наук. М., 1992.

Жельвис В.И. Эмотивный аспект речи: Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия. Ярославль, 1990.

Законодательная техника. Л., 1965.

Залевская В. В. “Конфликтогенный” текст как источник судебных исков к СМИ // Человек – коммуникация – текст. – Вып.2, ч.1. – Барнаул, 1998.

Ивакина Н. И. Профессиональная речь юриста. М., 1997.

Иваницкий В. Фундаментальный лексикон // Знание-сила, 1994, №3.

Казанцев В, Коршунов Н. В каких случаях компенсируется моральный вред? // Российская юстиция, 1998, №2.

Калинина Н.А. Лингвистическая экспертиза законопроектов: опыт, проблемы и перспективы (на примере работы Правового управления Аппарата Государственной Думы Федерального собрания. М. 1997.

Карабчиевский Ю.А. Воскресение Маяковского. М., 1990.

Керимов Д. А. Законодательная техника. М., 1998.

Колесников Н.П., Корнилов Е.А. Поле русской брани. - Ростов-на-Дону, 1996.

Лебедева Н.Б. Об аспектах юрислингвистики // Актуальные проблемы филологии: Тезисы докл. Барнаул, 1998.

Леонтьев А.А., Шахнарович А.М., Батов В.И. Речь в криминалистике и судебной психологии. М., 1977.

Лоренц К. Агрессия. М., 1994.

Малеина М. Н. Право на имя // Государство и право. 1998, №5.

Марогулова И. Л. Защита чести и достоинства. М., 1998.

Матузов Н.И., Малько А.В. Теория государства и права. Курс лекций. М., 1997, т. 2.

Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика. М., 1996.

Мирошниченко А. Толкование речи. Основы лингво-идеологического анализа // Ростов-на- Дону, 1995.

Мокиенко В.М. Словарь русской бранной лекики (матизмы, обсценизмы, эвфемизмы с историко-этимологическими комментариями). Berlin: Dieter Lenz Verlag. - 1995.

Островский А. Пример из практики ведения дел по защите чести и достоинства: нестандартные ходы // Законодательство и практика СМИ, 1992, №1.

Павлова Л. Некоторые вопросы языкового оформления правовой информации в русских нормативных документах // Болгарская русистика. София, 1993, №3.

Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М., 1996.

Пищальникова В.А. Психолого-юридическое содержание судебного процесса и судебных речей в суде присяжных заседателей. Барнаул, 1998.

Понятия чести и достоиниства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. - М., 1997.

Право и национальный язык: регулирование языковых отношений Российской Федерации / Автор Доровских Е. М. (Из серии: Отечественный и зарубежный федерализм). РАН Ин-т научной информации по общественным наукам. М., 1996.

Прокофьев Г. С. Анализ юридических текстов: некоторые вопросы теории // Вестник МГУ, сер. 11: Право. – 1995, №2.

Раскрытый заговор. Рецензия книги: Судебный отчет. Материалы. Военная коллегия Верховного Суда СССР. М., Международная семья. 1997 // Наш современник, 1998, №7 (Рецензент А. Росляков).

Рей А., Делесаль С. Проблемы и антиномии лексикографии // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 14. Проблемы и методы лексикографии. М., 1983.

Роман Л.В. Метаязыковая субстанциональность языка судопроизводства и речевые аспекты его реализации. Краснодар, 1998.

Русский мат: Толковый словарь / Сост. Ахметова Т.В. - М., 1997.

Сергеич П. Искусство речи на суде. М., 1988.

Суздалев Е.Н. Теория аргументации: перспективы анализа правовых контекстов // Уч. зап. юрид. фак-та / Санкт-Петерб. гум. ун-т профсоюзов. 1996, вып. 1.

Сырых В.М. Теория государства и права. М., 1998.

Теория языка и словари. Кишинев, 1988.

Толкунова Е.Г. Семантическое описание современных русских рекламных текстов (суггестологический аспект): Автореф. дисс.... канд. филой. наук. Барнаул, 1998.

Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993.

Ушаков А.А. Очерки советской законодательной стилистики. Ч. 1, 2. Пермь, 1967.

Филлмор Ч.Дж. Об организации семантической информации в словаре // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 14: Проблемы и методы лекикографии. М., 1983.

Флегон А. За пределами русских словарей. Лондон, 1973.

Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. Опыт определения игрового элемента культуры. М., 1992.

Черданцев А.Ф. Толкование советского права. М., 1979.

Шатуновский И.Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М., 1996.

Юридические понятия и язык права в современных зарубежных исследованиях. Научно-аналитический обзор. М., 1986.

Язык закона / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990.

Rammelmeyer M. Emotion und Wortbildung. Untersuchung zur Motivationsstruktur der expressiven Wortbildung in der russischen Umgangsprache // Gattungen in der slavischen Literaturen. Koln, Wien, 1988.

 

[1] В качестве частного (и одновременно наиболее общего!) примера языковой закономерности, лежащей в основании юридической регламентации языка, можно привести следующее известное в лингвистике положение, сформулированное Ф. де Соссюром: “Из всех общественных установлений язык оставляет наименьшее поле для инициативы”. Хотелось бы обратить внимание (прежде всего юристов) на то, что правовая регламентация является частным случаем общей проблемы сознательного воздействия общества на язык. Это обстоятельство должно требовать особой осторожности: каноны, принятые вопреки естественным законам языка, рискуют быть нелегитимными.

[2] Несколько слов о предлагаемых терминах и терминообразовании. В книге “Как обучать языку” ее авторы отмечают: “лингводидактика - не только лингво дидактика, но и лингво дидактика” [Мурзин, Сметюк, 1994, 13] /выделено авторами - Н.Г./. Логическое ударение и шрифт не кажутся нам удачными способами дифференциации аспектов, смежных предметов изучения и научных дисциплин. Мы полагаем, что словообразование по продуктивным и ясным моделям более привычно и более удобно для выделения специфических отраслей знания, наши термины в этом смысле вполне прозрачны: ЮРИС - юриспруденция, юрисконсульт, юрисдикция; -ИСТИКА -. фольклористика, германистика и т. п., в этот ряд входит и встречающееся иногда в литературе слово юристика, которое в составе сложного кажется нам удобнее, чем юриспрудениция, термин лингвоюриспруденция, хотя и точен по смыслу, но несколько громоздок (трехкомпонентные обозначения наук вообще весьма редки), например, от основы юриспруденция трудно образовать прилагательное.

[3] Например, в области судопроизводства лингвистику обыкновенно интересует риторический аспект (см., например: [Губаева, 1994; 1995; Ивакина, 1997; Сергеич, 1998]).

[4] Так, в большом библиографическом списке (407 работ) указанного выше учебного пособия “Профессиональная речь лингвистов” [Ивакина, 1997, с.295-310] можно выделить в нем несколько разделов: собственно лингвистические работы преимущественно по культуре речи, полезные всем работникам, профессионально связанных с русским языком, лингвистические разработки, специально ориентированные на юристов (к ним относится, например, и анализируемое пособие Н. И. Ивакиной), лингвистический анализ юридических текстов в разных аспектах (например, в историко-лингвистическом - если анализу подвергаются особенности историко-юридических памятников; или те или иные языковые особенности современных документов, чаще всего такие работы направлены на формирование культуры составления юридических текстов разного профиля или судебных речей),

[5] Говоря об актуальности и перспективах юрислингвистики, считаем нужным указать ее значимость именно для развития современной лингвистики, для которой характерны когнитивизм и интерпретационизм, ср.: “Когнитивная революция” была одним из проявлений общей тенденции к интерпретативному подходу в различных дисциплинах. Это стремление выявить механизмы интерпретации человеком мира и себя в мире, особенно ярко выраженная в лингвистическом “интерпретационизме” (“интерпретирующая семантика”), в философской и юридической герменевтике / выделено нами. - Н.Г. /, в литературоведческих теориях читателя (reader criticism)” [Демьянков, 1994, с. 20]

[6] В этом плане, нам кажется, Ч. Филлмор не зафиксировал еще одну, генетикоцентристкую, постановку вопроса: первично общенародное значение, а юридическое значение - его частный производный случай (при этом оценка этого случае в аспекте правильности мало уместна). Подлежит исследованию степень семантического расстояния между терминологическими значениями и исходными значениями. Здесь возможны разные ее проявления на шкале тождества - различия и содержания - формы (мы полагаем, что в некоторых новоупотреблениях их смысловое тождество с исходными значениями имеет лишь генетический смысл, который представлен в производном термине как его внутренняя форма. О шкале “правильно-неправильно” см. следующее примечание.

[7] Ср.: “Самый выдающийся специалист в области ветеринарии нее переживает научного понятия “конь” и не развивает в сознании всех его существенных черт, что, без сомнения, делает, читая студентам лекции по соответствующему разделу животноводства” [Шафф, 1963, с.277]. О том, что подобного рода разнофункциональные смыслы подлежат самостоятельному изучению вне шкалы “правильно/неправильно”, см. нашу работу [Голев, 1973]. Заметим, опираясь на нее, что обыденные значения не интересуют сейчас ни теоретическую семасиологию, ни лексикографию: последняя лишь предписывает “правильные” значения, которые, как правило, черпает из сфер специального знания, тогда как обыденные представления и дефиниции рассматриваются в ней как искажения “правильных” значений.

[8] Так в тексте. Нужно полагать, должно быть SOLLEN

[9] Мы ставим здесь задачи комментировать жестокий стиль тоталитарной юриспруденции, в котором отчетливо проступает зависимость юридической стороны дела от идеолого-политической, что и обусловливает манипулирование языком в рамках этой зависимости. Она и определяет речевое поведение прокурора.

[10] Ср. практический выход такого баланса: “К представителям языковой службы и Федерального ведомства юстиции (в Швейцарии – Н. Г.) предъявляются особые требования. Оба должны быть опытными работниками в своей области, но при этом лингвист должен иметь определенные юридические знания и понимать правовые вопросы, а юрист – обладать хорошим чувством языка” [Язык закона, 1990, с. 38]. Тезис нуждается в комментарии в связи с оппозицией “знания права – чувство языка”. Думается, что юрист должен помимо чувства языка обладать и определенными теоретическими представлениями о роли, устройстве и функционировании естественного языка.

[11] Далее мы покажем необходимость учета специфики юридического и филологического текстов, см. наш анализ данных подходов в статье “Герой капиталистического труда” - оскорбительно ли это звание?” в настоящем сборнике.

[12] К примеру, бесконечная смысловая валентность слова, предполагающая объективную необходимость его изменений, выхода за пределы нормы и субъективную возможность творческого использования слова не может быть беспредельной и произвольной (=безответственной для субъекта творчества, который, ссылаясь на нее, мог бы как угодно манипулировать языком), но и попытка жесткой регламентации и ограничений свободы языкового творчества создала бы ситуации нелигитимности такой регламентации живого древа языка, растущего по своим законам. Мера - вот главный принцип юрислингвистики в этом вопросе!

[13] Любопытную иллюстрацию этому тезису находим в заметке “Вопросы языкознания”, помещенной в газете “Маркер-Express” (1998, №43): “Президент США приказал все документы федерального значения излагать нормальным человеческим языком, избегая официальных штампов... “Это сэкономит государству время и деньги - объяснил президент. - Теперь все смогут понять, чего хочет правительство и что оно предлагает”. (ср. также [Юридические понятия, 1986, с. ]). Жаль, что иллюстрировать этот важнейший юрислингвистический аспект сейчас приходится “заокеанскими постановлениями”, хотя, нужно заметить, во многих постановлениях первых лет советской власти этот аспект нередко актуализировался и проводился в жизнь [Язык закона, 1990, с.19].

[14] Например, имеет ли право называть себя либерально-демократической партия, ни в программе, ни в практических действиях кот

⇐ Предыдущая1234

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: