Раннехристианские писатели об идее об идее переселения душ 9 глава

Далее, нельзя не заметить, что этим рассуждением Ориген не христиан склоняет к гностицизму, но пробует защитить христианство от гностицизма.

Нетрудно также заметить, что по сравнению с валентиновской буйно-фантастической мифологией, Ориген чрезвычайно сдержан. «От настоящих гностиков его отделяет полное отсутствие фантазии и страсти к мифологизаторству и строгое ограничение откровения пределами, указанными церковью. Ориген и себя не считает орудием откровения, и никаких тайных преданий не признает. Но наука, к которой он привержен, для него такой же авторитет, как и Писание. Он не допускает мысли, что одну придется подчинить другому — а потому наука играет у него ту же роль, что у гностиков восточные религии. Система его оказалась в той же мере эллинизацией христианства, или точнее платонизацией его, в какой гностицизм был его ориентализией. А так как характерный для гностиков дуализм заметен и у Платона и еще более у новоплатоников, и египетский гносис строился в значительной мере на том же Платоне, то в нескольких важных пунктах Ориген разошелся с церковью и возобновил внутри нее гностицизм, хотя в очень ослабленном виде. Так материальный мир у Оригена, хотя и не зло, но и не самоцельное, прекрасное и предназначенное к еще более прекрасной вечности, Божие творение; он создан Богом вследствие падения духов и представляет собою — тюрьму не тюрьму, а так сказать благоустроенное исправительное заведение. Вечность видимого мира, вечность и воскресенье тел поэтому для Оригена трудно приемлемы; он не то, что совсем отрицает эти догматы, но видимо они ему неудобны, он стремится их аллегоризировать или обойти. Учение о зле как о недостатке или небытии, привело его к учению о том, что все духи должны покаяться и спастись рано или поздно (так как погибнуть, исчезнуть они по существу своему не могут) — что равносильно гностическому «кажущемуся» спасению, при котором ничто не исцеляется от внутренней порчи, ничто не возводится на высшую ступень бытия, а только дух избавляется от внешних уз овладевшей им материи и возвращается в мир, к которому вечно принадлежал»[299].

В числе отличий Оригена от гностиков стоит также заметить изменение статуса ангелов: у гностиков ангелы являются творцами материального мира; у Оригена Бог сам создает материю и тела, в которые облекает и самих ангелов; ангелам же достается только непосредственное управление теми частями мира, которые вверены их управлению. Причем судьба ангелов в следующем мире будет зависеть от того, насколько хорошо они справились со своей задачей в этой вселенной: «Каждый ангел будет судим в конце веков соотвественно тому, как он помогал и как он учил тех, которые были ему доверены» (Беседы на книгу Чисел 11,4)… Здесь опять же Ориген делает шаг от гностицизма в направлении к христианству с его идентичностью Бога, Творца, Судии и Промыслителя.

Если знать систему Оригена[mmmmmmm], то станет понятно, почему в ней отсутствует представление о "множественности рождений" в земном мире, хотя вполне явно предполагается, что у души еще до ее воплощения в нашем мире было какое-то существование и даже, пожалуй, предистория. Они стали разными еще в прежнем мире, и потому в наш мир души приходят также различными.

Наконец, именно потому, что Ориген допускает множество сменяющих друг друга миров и именно потому, что он полагает души странствующими через них, его представления о путях души резко отличаются от теософских.

Дело в том, что оригеновы миры существуют не параллельно, не одновременно друг с другом. “Ориген утверждает, — пишет Иероним, — что эти весьма многие миры, вопреки Эпикуру, не существуют одновременно и не сходны между собою, но по окончании одного мира получает начало другой”[300]. "Нет сомнения, что через некоторые промежутки времени материя вновь получает бытие, образуются тела, и устрояется разнообразие мира по причине различных расположений воли разумных тварей, которые после первоначального совершенного блаженства, до наступления конца всех вещей, мало-помалу ниспали на низшие ступени... Владыка же всего, Бог, в создании миров с каждым существом умеет поступать по достоинству... Таким образом, кто всех превзошел нечестием и совсем сравнялся с землею, тот в другом мире, который будет устроен впоследствии, будет дьяволом, началом противления Господу"[301].

Как видим, гипотеза Оригена не похожа на учение теософов. Роднит ее с ними лишь то, что и для Оригена "если одни души бывают в честь, другие не в честь, то это следствие предшествующих заслуг или преступлений их" (Иероним. Письмо 100. К Авиту)[302]. Но все же Ориген различает переселение души и воплощение: "учение о вхождении душ в тело не обязано перевоплощению" (Против Цельса V,29[nnnnnnn]; см. также Толкование на Евангелие от Иоанна VI,14). Душа не странствует от одного человеческого тела к другому, от Илии к Иоанну. Созданная однажды, она затем единожды воплощается в каждом из эонов: один раз в каждом из последующих миров, вновь и вновь создаваемых Логосом (у рериховцев новое воплощение может следовать немедленно за смертью предыдущего тела). Ориген не проповедует возможность возвращения на землю в новом теле. Да, каждая душа воплощается неоднократно — но в разных мирах[ooooooo]. В каждом мире каждая душа может воплотиться лишь однажды. «Кто здесь, по причинам, предшествующим этой жизни, сделался сосудом низким, тот, исправившись, в новом творении может быть сосудом почетным, освященным и благопотребным Владыке, готовым на всякое доброе дело» (О началах 3,1,21). «В новом творении» – говорит руфинов перевод; иеронимов подтверждает: «сосуд, который в этом мире был назначен для почетного употребления – в другом веке…».

Иероним пишет, что при толковании Еф. 1,4 ("Он избрал нас прежде создания мира, чтобы мы были святы") Ориген предполагает, что это предъизбрание Бог сделал по результатам предшествующей жизни души (Иероним. Апология против Руфина. 1,22). Однако, обратим внимание на то, как звучит тот апостольский стих, по поводу которого Ориген высказывает мысль о предыдущих жизнях: "прежде создания мира". Это значит, что с точки зрения Оригена заслуги, за которые ныне человек получает награду, уготованную ему еще прежде создания мира, также предшествовали созданию мира. Значит, получающие эту награду души вознаграждаются не за то, что они пережили в рамках нынешнего космического цикла, не за предыдущие воплощения в нашем мире, но получают то, что заслужили в прежней вселенной. Мы вновь видим, что в системе Оригена душа может лишь однажды придти в мир - в каждый из миров, но не может предпринять по несколько попыток в каждой из чередующихся Вселенных[ppppppp].

Более того, из текстов Оригена не видно, что душа может дважды побывать человеком, даже пройдя всю цепь миров. "Ориген никогда не говорил, что души делаются из ангелов, - пишет Иероним. - Через многие периоды души делаются не из ангелов, а из тех названий, в какие превратились бывшие прежде ангелы. Представь, что кто-нибудь, лишенный за свой проступок трибунского достоинства, чрез все должности придворной военной службы низведен до звания рядового - неужели из трибуна он прямо делается рядовым? Нет, но сначала примицерием, потом сенатором, двусотником, сотником, биархом, цирцитором, всадником, наконец, рядовым, и хотя бывший некогда трибуном оказывается рядовым, однако из трибуна он сделался не рядовым, а примицерием. Ориген учит, что разумные твари по лестнице Иакова нисходят мало по малу до низшей ступени, то есть до плоти и крови, и что не может быть, чтобы кто-нибудь от ста вдруг ниспал к единице, как только чрез все числа, как чрез ступени лестницы, он пройдет до последнего, и столько переменит тел, сколько переменит жилищ от неба до земли"[303].

Упоминание о "перемене тел" не надо торопиться прочитывать на языке современного вульгарного оккультизма. Для Иеронима и для Оригена понятие "тела" уясняется через его отличение от слова "плоть"[qqqqqqq]. Тела (пусть тонкие, огненные, воздушные) есть и у ангелов ("Только природе Бога, то есть Отца и Сына и Святого Духа свойственно существовать без материальной субстанции и без всякой примеси телесности" - О началах I,6,4). Тело есть там, где есть протяженность, сложность и делимость. Но только у человека есть плоть. Так что множество тел, сменяемых душой на пути ее ниспадения или восхождения - это не множество человеческих тел, смененных ею на земле. Это приключения, пережитые душой до ее воплощения в человеческом теле, то есть в период ее "предсуществования". С точки зрения Оригена все мы, жители земли, находимся в некотором "карантине". Прежние грехи, совершенные вне плоти, до нашего рождения на земле: «Создатель определяет каждому существу различную должность служения на основании того, что каждый ум или разумный дух, сообразно с движениями ума и душевными чувствами, приобрел себе большую или меньшую заслугу» (О началах. 2,9,7). Заметьте своеобразие выражений: вместо того, чтобы сказать «по грехам в своих прежних воплощениях», Ориген просто говорит «ум» и «дух». В его концепции умы могут грешить вне плоти и до плоти, то есть не будучи инкарнированными (воплощенными) в человеческие тела.

Значит, если Ориген пишет, что душа получает тело по своим прежним грехам - это нельзя понимать так, что некая женщина была изнасилована, потому что ее душа раньше была в теле того, кто изнасиловал другую женщину[rrrrrrr]. Его теория желает объяснить лишь то, почему мы попали в эту юдоль печали. Они поясняет, откуда у наших душ взялось материальное тело. Но именно потому, что сама эта теория рождается в попытке обосновать свободу выбора человека и непредопределенность его судьбы, она не собирается входить в детализацию и объяснять, почему одни люди в этой жизни живут удачливее других. От "диагностики кармы" Ориген очень далек[sssssss]: «я разумею только общий смысл, ибо искать частный смысл отдельных вещей свойственно неопытному, а указывать его свойственно безумному» (О началах. 2,9,4).

Иероним так резюмирует эту концепцию Оригена: "небо по сравнению с нынешним небом есть ад, и эта земля, на которой мы живем, по сравнению с небом может быть названа адом, и по сравнению с адом, который под нами, места, занимаемые нами, могут быть названы небом, так что то, что для одних ад, для других небо" (Письмо 100. К Авиту)[304]. Так что люди наказуются дурным воплощением не за прегрешения в нашем мире, но в прежнем теле; души приходят в наш мир или потому, что жили добродетельно в аду прежнего космоса[ttttttt], или потому, что в прежнем космосе жили дурно на небесах.

Вспомним, что с точки зрения теософов перевоплощения следуют одно за другим и именно в рамках земной истории. Е. Рерих уверяет, что Е. Блаватская уже в 90-х годах XIX века воплотилась в мальчика венгра[305]. Н. К. Рерих воплощался как Леонардо да Винчи[306]. Ориген был Апполонием Тианским[307]. Перикл — Пифагором[308], преп. Сергий Радонежский — Кришной[uuuuuuu]. Со временем теософы прямо откроют тайну, на которую пока лишь намекают: Елена Ивановна была Жанной д’Арк[309]. Эти воззрения рериховцев никак не дают им основания утверждать, будто их учение есть учение великого Оригена[310].

Но Ориген прямо противоречит теософским воззрениям, когда пишет, что “И в самом деле Илия, который был вознесен на небо, не вернулся под именем Иоанна после смены тела” (Толк. на Ин. VI, 11, 71 См. также Толк. на Иоанна, VI, 10, 64-66 и Толк. на Мф. XIII, 1). Это не насильственная правка, якобы вставленная христианскими редакторами в теософскую систему Оригена. Просто теология Оригена не есть теософия Блаватской. И в ней действительно вполне логично предположение, что человеческая душа не должна дважды быть "рядовым".

Ориген не пытается втиснуть в мир Библии очевидно ей чуждую и ненужную идею странствий человеческой души через множество человеческих тел. Но он считает для себя дозволительным выдвигать свои гипотезы о том, что могло быть до того момента, когда началась земная история человека, описываемая Библией.

Вот теперь мы можем дать ответ на то возражение, которое сформулировали в предыдущей главе: как совместить наш тезис о том, что церковная традиция всегда отрицала реинкарнацию, с тем, что Ориген, допускающий реинкарнацию, подчеркнуто верен церковной традиции.

Да, Ориген полностью принимает церковное учение о судьбе человека в мире: что душа создана Богом, что она не есть Бог по своей сущности; что она воплощается лишь один раз, что тело воскреснет и воссоединится с душой в конце мира. Здесь как раз все в церковном предании было ясно. Но Ориген вдруг выходит за пределы того, о чем вообще когда бы то ни было говорит Библия и церковное предание: он начинает говорить о «других мирах». Вот об этом действительно в предании нет ни слова – ибо эта гипотеза была совершенно несозвучна христианству, а потому даже не обсуждалась до Оригена. Ход мысли Оригена сродни утопизму. Мыслитель-утопист как бы говорит: да, я живу в своей стране, я принимаю все ее законы и традиции. Но вот если предположить, что где-то очень далеко была бы совсем другая страна, в ней законы могли бы быть такие… Такого рода мечтатель не становится диссидентом, не высказывает несогласие с текущей политикой властей. Он просто уходит в другой мир, переводит разговор в другую плоскость. Вот и Ориген соглашается со всем тем, что Церковь говорит о судьбе души в этом мире, но предполагает, что в иных мирах у тех же душ есть другие пути и души могут переходить из мира в мир…

Таким образом, Ориген и сам мог искренне не замечать какого бы то ни было конфликта между своей теорией и церковным преданием. В конце концов и столетие спустя после Оригена св. Григорий Богослов различал вопросы вероучения и философского поиска и полагал, что пофилософствовать на темы космологии неопасно: «Философствуй о мире или о мирах, о веществе, о душе, о разумных добрых и злых природах, о воскресении, суде, мздовоздаянии, Христовых страданиях. Касательно этого и успеть в своих исследованиях не бесполезно, и ошибиться[vvvvvvv] не опасно»[311]. Вот и Ориген решил пофилософствовать «о мирах»…

А с точки зрения миссионерской это могло даже казаться замечательной находкой: если размышения о далеких мирах помогают привести человека в реальную земную Церковь и понудить его согласиться с ее учением о том, как надо жить в этом мире по заповедям Христа – то почему бы и не заплатить такую цену? Так возникает система Оригена, уникальность которой в том, что в ней “связаны самый осторожный библеизм и тщательное сохранение символа веры с самой смелой религиозной философией”[312].

Собственно, дальнейшее развитие церковной мысли продолжило путь самого Оригена. Как Ориген от фантаистически-мифологического языка гностиков перешел к более строгому языку философии, так и Церковь от философизирующих аллегорий Оригена перешла к более трезвому, выверенному, прозаическому языку догматического богословия. Христианство настолько долго было для европейцев единственной знакомой им формой религии, что они стали считать, будто христианская догматика есть буйство фантазии, миф, ничего общего не имеющий с логической и строгой мыслью… Но в первые века христианства именно Церковь была маскимально трезва. Те религии, с которыми христианство боролось, и которые отвергало, предлагали такие мифы и суеверия, на фоне которых церковная ортодоксия представлялась просто-таки позитивизмом. Ведь христианство не говорило о приключениях звезд или интригах олимпийских богов. Оно говорило об истории одного средиземноморского народа и о жизни одного Человека…

О том, что и это тоже не нравилось язычникам в христианстве, говорит история возврата Юлиана Отступника к язычеству: его философское обучение у язычников “состояло не из одной только метафизики; они имели притязание дать средство общения с божеством, приблизиться к небу или привлечь его к себе, услыхать его голос во сне или в оракуле и узнать от него самого его природу и намерения. Вот чего не находил Юлиан в той же мере в религии христиан. Ее догматизм казался холодным людям, которые не могли обойтись без чар и откровений и экстаза. Часто ошибаются относительно причины его обращения: на нее смотрят как на возмущение здравого смысла против чрезмерного суеверия; это глубокое заблуждение; несомненно, что в учении, которому он последовал, было более суеверий и суеверных обрядов, чем в том, которое он оставил, и если он переменил веру, то не из ненависти к сверхестественному, а, напротив, потому, что не находил достаточно сверхестественного в христианстве”[313].

Как ни странно – в системе Оригена слишком много суеверий, которые Церковь отторгла (и верование в реальность магии, и верование в одушевленность планет и звезд). И, главное – попытка присоединить к Библейской истории то, о чем та совершенно сознательно молчит: дочеловеческую историю. Ориген неверно посчитал, что молчание - знак согласия. Молчание Библии о пре-космической истории есть не недомыслие, не ограниченность кругозора, а сознательный выбор. Ориген же посчитал, что эту лакуну он вправе заполнить по своему вкусу: мол, раз Церковь об этом молчит, то ей все равно, что тут предположить. И ошибся: молчание было не формой равнодушия, а формой выражения радикального неприятия – на уровне отказа даже спорить… Так что не философию, а именно мифологию Церковь в конце концов и не приняла в наследии Оригена.

Но поначалу действительно было трудно заметить расхождение между тем, о чем Ориген говорил, а Церковь - молчала.

Кроме того, расхождение между Оригеном и Церковью не могло быть замеченным и потому, что произрастает оно из различия в решении одной очень как будто бы частной проблемы. Собственно, вся система Оригена строится вокруг одного вопроса – ангелологии. И даже более того: он обсуждает вопрос о том, какова мера свободы ангелов. Церковное предание и Библия, во-первых, об ангелах говорят мало: Бог и человек для них гораздо важнее. Во-вторых, в церковном предании ясно свидетельствуется свобода ангелов. Церковь же разошлась с Оригеном по вопросу о том, какова мера свободы ангелов: свобода всегда присуща их действиям, или же «единократно». Могут ли ангелы, подобно человеку, постоянно менять свою нравственную ориентацию, обращаясь то к добру, то ко злу? Тут действительно – Церковь разошлась с Оригеном, а не Ориген с Церковью. Ко времени Оригена этот вопрос просто еще не ставился и не решался в церковной письменности. Оригена поэтому ничто не обязывало в этом вопросе быть верным сформулированному церковному преданию – ибо такового просто еще не было. Но Ориген своей гипотезой заставил Церковь продумать этот вопрос – и Церковь в итоге отошла от оригеновой гипотезы…

Для Оригена свобода покаяния сохраняется и у демона в его в падшем состоянии, равно как и свобода согрешить сохраняется у тех ангелов, что устояли в добре при падении Люцифера… Отсюда – динамизм оригеновой вселенной: духи переходят из мира в мир, иногда становясь и душами людей. Поскольку же у Оригена нет границы между ангелологией и антропологией (точнее, антропология у него есть часть ангелологии), то понятно, что бесконечные авантюры ангелов вбирают в себя и человеческие души.

Граница между миром духов и душ оказалась прозрачна: по крайней мере дважды она пересекается личными духами - когда в своем отпадении от Бога они охладевают и создают себе тела, и, когда, будучи отогреты Любовью Христовой, они спасаются и - после воскресения, после суда - слагают с себя уже всякую телесность, вновь становясь просто духами...

В противоположность этой текучей пневматологии Оригена автор текстов, связываемых с именем Дионисия Ареопагита, "предупреждает возможность фантастических построений" и дает учение о Небесной Иерархии, каждая ступень которой необходима, ясна, оправданна, и стабильна. Тем самым он "дает как бы замену и вместе опровержение нецерковного гнозиса Оригена с его идеей трансформации духовных существ"[314]. Кстати, сопоставление Ареопагитик с системой Оригена может быть использовано как один из доводов при датировке ареопагитического корпуса. Ведь если бы его автором и в самом деле был св. Дионисий, мученик I века, то Ориген вошел бы в вопиющее и сознательное противоречие с апостольским, церковным преданием. А с характером Оригена это все же не вяжется. Значит, Оригену эти тексты не были известны, а, значит логичнее предположить их появление в пятом веке, а не в первом...[wwwwwww]

Во всяком случае послеоригеновская традиция уже уяснила: «Бесам свойственно, падши, никогда не восставать»[315]. Были проведена и ясная грань между миром ангелов и миром людей: «Уподобление ангелам не есть превращение людей в ангелов, а есть совершенство бессмертия и славы»[316].

Причем граница эта проведена именно по вопросу о свободе и творчестве: "Бог соделал человека участником в творчестве"[317] - но "не ангельское дело творить"[318]; "Будучи творениями, ангелы не суть творцы"[319].

Лишь человек несет в себе образ Творца творцов. Способность же творить, менять мир и владычествовать над ним вменена человеку вместе с телесностью: природа ангелов проста и им нечем "руководить", но человек двусоставен, и душа должна владеть телом, а для этого как минимум она должна обладать способностью к властвованию. "Конечно, - поясняет св. Григорий Палама, - мыслительная и разумная природа ангелов также обладает умом, и она могла бы быть названа духом. Однако этот дух не является притом животворным, ибо он не получил от Бога созданное из земли тело, с которым он соединился бы так, чтобы обрести по отношению к нему и животворную и хранящую силу... Мыслительная и разумная природа души одна лишь и создана Богом в большей степени по образу Божию, чем бестелесные ангелы; и это оставалось бы неизменным..."[320].

Итак, "Ангел неспособен к раскаянию, потому что бестелесен"[321]. Поскольку способность к творчеству связана с телесностью, а раскаяние есть величайшее творчество - то вне тела раскаяние невозможно. Именно поэтому падший ангел не может покаяться. Именно поэтому его отпадение невозвратимо и вечно. Именно поэтому и для человека нет покаяния после выхода души из тела. Именно поэтому Христос говорит: "В чем застану - в том и сужу".

В результате оказалось, что именно телесность - причина того, что человек поставлен выше ангелов. "Мы одни из всех тварей, кроме умной и логической сущности, имеем еще и чувственное. Чувственное же, соединенное с логосом, создает многообразие наук и искусств и постижений, создает умение возделывать (культивировать) поля, строить дома и вообще создавть из несуществующего (хотя и не из полного ничего - ибо это может лишь Бог). И это все дано людям. Ничего подобного никогда не бывает у ангелов" - настаивает св. Григорий Палама[322]. И в самом деле "ангел" - это ведь вестник. От почтальона не ждут, чтобы он творчески переиначивал порученную ему телеграмму.

С. С. Хоружий замечает в этой связи: "человек, по учению Паламы, не столько "выше" или "ниже" ангелов, сколько "существенней" их: ему, а не им принадлежит активная, ключевая роль в исполнении всею тварью своего духовного назначения. Ибо не человек обожается через ангелов, но вся тварь обожается через человека[323].

Но пока это еще не было уяснено церковной традицией – Ориген считал себя вправе полагать, что люди – это падшие ангелы[xxxxxxx], а добрые ангелы -это бывшие хорошие люди[yyyyyyy].

Кстати сказать, и еще одна странность есть в Оригеновой ангелологии. Удивительно, что у Оригена падение всеобщее: никто из духов не устоял, кроме одной души Христа[zzzzzzz]. Ориген тем самым постулирует какую-то странную привлекательную неотразимость греха: даже из ангелов никто не может ему противостать… С другой стороны, непонятна в системе Оригена сама идея того, что пребывание в Боге и добре может наскучить: “Непрочность зла понятна. Но почему же д о лжно непременно быть также непрочным и добру и блаженству?”[324]. По Оригену получается, что добро слишком хрупко и неустойчиво, зато магнит зла непреодолим..

Но все же не будем забывать, что этот миф Ориген создал не для того, чтобы противопоставить его «скучному» церковному катехизису, а для того, чтобы противопоставить его еще более пышной мифологии – гностической.

 

г) ИСТОРИЯ ОРИГЕНОВЫХ КНИГ

Ориген использовал авторитетные имена и авторитетные идеи для того, чтобы сделать христианство более приемлемым для язычников. Но постепенно сам Ориген стал слишком заметной и авторитетной фигурой. И его авторитетом начали поддерживать свои умозрения разные течения религиозной мысли. Поскольку же "кентавр" по имени Ориген действительно выходил в междуполье, в пространство между христианством и язычеством, то свой интерес в его книгах искали и те, и другие. Поскольку же в те времена литераторы еще не знали понятия "авторские права", то каждая из партий считала себя вправе редактировать книги авторитетного автора в свою пользу.

То, что церковные переводчики книг Оригена (с греческого на латынь) меняли тексты Оригена, общеизвестно (и не скрывалось самими переводчикаами). Руфин, ученик Оригена и переводчик его трудов на латынь, совершавший свой труд в разгар споров об оригеновом наследии в начале V столетия, так писал о своих переводческих принципах: "считаю необходимым предупредить, что как мы сделали в предыдущих книгах, так наблюдали в этих, не переводить того, что оказывалось противоречащим другим его мнениям и нашей вере, такие места, как вставленные другими испорченные, я пропускал" (Предисловие Руфина к Третьей книге "О началах"). То же говорил о своих переводах Иероним: "я перевел его хорошее, а дурное или обрезал, или исправил, или опустил... латиняне, благодаря мне, имеют его доброе и не знают дурного" (Письмо 57. К Вигилянцию)[325].

Однако, неавторская правка книг Оригена началась еще при его жизни. С одной стороны, как верно позднее заметит Иероним, "так как большие книги, трактующие о предметах таинственных, с трудом могут выдержать сокращения знаками, особенно когда такие книги диктуются урывками и поспешно, то и в этих книгах все перемешано, так что во многих нет ни порядка, ни смысла" (Письмо 100. К Авиту)[326]. Ориген действительно не писал, а диктовал свои книги. Нельзя забывать, что то, что мы называем книгами Оригена - это всего лишь конспекты его лекций. Однако, помимо непреднамеренной, была и идеологическая правка его книг. Все люди, имевшие отношение к этим текстам, свидетельствуют, что они полны искажений и вставок. О них говорит и сам Ориген.

Так, в Письме к александрийским друзьям Ориген писал: "Если кто верит мне, который говорит пред лицом Самого Бога, тот пусть верит и в том, что говорю я о вымыслах и вставках, внесенных в письмо мое; а кто не верит, но хочет говорить о мне худо, тот будет лжесвидетелем пред Богом"[327]. Руфин подтверждает наличие этого письма: "Что сам он, еще живя во плоти, потерпел как от порчи своих книг и бесед, так и от подлога изданий, это ясно видно из его собственного письма, которое он пишет к некоторым из своих друзей в Александрию" (цит: Иероним. Апология против Руфина. 2,19). Текст письма, передаваемый Руфином, гласит: «Когда в Азии покончен был благоуспешно длинный спор с еретиками, который велся публично и был записываем писцами, один еретик, овлаевеши одним из экземпляров этой записи, внес в него, что хотел, выбросил из него, что знал, и изменил, что казалось ему нужным, а затем, носясь с ним везде, показывал его всем и выдавал все написанное в нем за мои подлинные слова. Когда уведомили меня об этом мои палестинские друзья, я послал им подлинный экземпляр прения, который лежал у меня с самого дня спора, забытый, не перечитанный и нигде неисправленный, который и убедил всех в чистоте моего учения. Когда я спросил того еретика, зачем он поступил так, он отвечал: для того, чтобы в одних местах украсить, а в других очистить речь твою; действительно хорошее очищение, ничуть по крайней мере не лучше того, каким Маркион и Апеллес очищали Евангелия!"[328].

В том варианте, в котором это письмо знакомо Иерониму, есть высказывание Оригена о его критиках: "они говорят, что отец злобы и погибели тех, которые будут извергнуты из царства Божия, может спастись, чего даже умалишенный не может сказать" (Иероним. Апология против Руфина. 2,19). Ориген же поясняет, что он лишь хотел сказать, что природа диавола блага и потому он пал не по принуждению своей природы, но по собственной свободной воле, а значит, если бы диавол покаялся – и он мог бы быть спасен. Ориген защищает вполне православную позицию – противопоставляя ее гностической вере в предопределение (эта вера была присуща валентинианам) и в непреодолимость границ, которые налагает разница природ на каждое разумное существо (с точки зрения гнстиков «духовные» («пневматики») будут спасены независимо от своих дел, равно как «плотяные» («илики») погибнут также независимо от своих заслуг). Ориген же, апологет свободы воли, поясняет, что не природа предопределяет исход, а выбор[aaaaaaaa]. Впрочем, нажим, который Ориген делает на этом предположении, все же слишком силен. Так, толкуя Ин. 4,46, в «царедворце», просящем Христа об исцелении своего сына, Ориген готов предположить… «князя мира сего». «Надо рассмотреть, не является ли царедворец образом сил, правящих веком сим, а сын его не есть ли образ тех, кто покорен этим силам… Если люди могут покаяться и перейти от неверия к вере, отважимся ли мы сказать то же самое о силах?» (Толкование на Иоанна 13,59)…

Иероним во время своего пребывания в Кесарии знакомился с библиотекой и архивом Оригена и лично видел подборку оригеновых писем – а потому мог убедиться в подлоге.

Об искажениях своих проповедей Ориген писал около 241 г. в письме римскому папе Фабиану. Наличие в его книгах суждений, с которыми сам Ориген не согласен, здесь он объясняет тем, что его меценат Амвросий обнародовал часть его черновиков, которые сам Ориген еще не доработал и не предназначал для опубликования[bbbbbbbb]. Об этом письме Оригена Фабиану упоминает и Евсевий ("Писал Ориген письма и Фабиану, епископу римскому и многим другим епископам о своей православности" - Церковная история VI,36,4).

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: