Связь идеологических и практических императивов

Все террористические группы избирают такие мишени, которые могут оказаться полезными с их точки зрения, и применяют тактику, созвучную их основным политическим целям. Несмотря на то что террористы левого толка, подобно немецкой Фракции Красной армии и итальянским Красным бригадам, выборочно похищали и убивали людей, виновных, по их мнению, в экономической эксплуатации или политических репрессиях, с целью приобретения известности и осуществления марксистско-ленинской революции, террористы, ведомые религиозным императивом, осуществляют более масштабные акты насилия, направленные против широкой категории мишеней, включающих не только заклятых врагов, но и всех, кто не разделяет их религиозные воззрения. Действия этнонационалистических/сепаратистских групп определяются моделью, находящейся где-то между двумя первыми. С одной стороны, насильственные акции, проводимые такими группами, как Организация освобождения Палестины, Ирландская республиканская армия и баскская сепаратистская организация ЭТА, оказывались куда более разрушительными и губительными, чем террористические кампании других групп левого толка. Но, с другой стороны, насилие, творимое ими, по большей части было ограничено определенным «набором мишеней», который составляют члены «той или иной соперничающей или доминирующей этнонациональной группы». Возможно, наименее последовательной категорией террористических групп (если речь идет о повторяемости терактов и влиянии на общественность и мнение правительства) является целый ряд новых нацистов, «политических панк-рокеров» с расистскими взглядами и прочих крайне правых элементов, появившихся в последние годы в некоторых европейских странах. Но даже их отдельные и несогласованные, кажущиеся бессмысленными акты насилия, подогреваемые в равной степени как пивом и бравадой, так и политической программой, не вполне случайны или беспорядочны. В самом деле, у всех этих категорий смысл заключается не во внутренних различиях, а в том, что выбор тактики и мишеней определяется в соответствии с их идеологией и механизмами легитимизации и оправдания. И, возможно, самое главное различие заключается в их отношениях с «целевой аудиторией», на которую направлены акты насилия.

Главным тактическим и этическим императивом, к примеру, для террористов левого толка является намеренное планирование актов насилия так, чтобы достичь умов «аудитории». В интервью 1978 года немецкий левый террорист Михаэль Бомми Бауман осудил захват пассажирского авиалайнера компании «Люфтганза», произведенный годом ранее террористами, требовавшими освобождения из-под стражи заключенных членов Фракции Красной армии, назвав его «безумием».

И добавив, ЧТО «нельзя ставить свою жизнь выше жизней детей или туристов с Майорки и сказать: "Моя жизнь ценнее!" Это элитарная чепуха, граничащая с фашизмом». Для Баумана намеренное вовлечение в террористическую операцию невинных граждан являлось не только непродуктивным, но в корне неправильным. Непродуктивным это было в том смысле, что порочило дело террористов левого толка как истинно «революционного авангарда» — используя насилие для привлечения внимания к себе и своим требованиям, а также для того, чтобы рассказать общественности о том, что они считали несправедливым в демократическом капиталистическом государстве. Это было неправильно уже потому, что невинные граждане не должны становиться жертвами терактов, направленных против государственного режима, какими бы благородными ни были намерения террористов.

По этой же причине террористы левого толка всегда ограниченно примененяли насилие. Их крестовый поход за социальной справедливостью обычно был направлен против правительственных и коммерческих институтов либо против отдельных лиц, которые, по их мнению, олицетворяли капиталистическую эксплуатацию труда и социальные репрессии. Поэтому такие террористы всегда действовали осторожно, чтобы не отвратить от себя потенциальных сторонников или возможную аудиторию. В соответствии с этой установкой, насилие, творимое группами левого толка, всегда высокодифференцированно, избирательно и ограниченно. Отдельные лица, вроде состоятельных предпринимателей, таких, как Ганс Мартин Шлейер (похищенный и позже убитый Фракцией Красной армии в 1977 году), или горячих сторонников парламентаризма, таких, как Альдо Моро (также похищенный и убитый Красными бригадами), являясь средоточием идеологической враждебности террористов, были тщательно отобраны в качестве мишеней из-за присущей им «символической» значимости. «Вы знаете, что мы похищали не человека по имени Моро, а скорее его значение», — пояснил Марио Моретти, лидер римской колонны Красных бригад, который и спланировал всю операцию. Для Моретти Моро прежде всего являлся символом власти: бывший премьер-министр и лидер правящей Христианской демократической партии, политический заправила и автор будущего исторического соглашения с Итальянской коммунистической партией, которое в корне изменит политический ландшафт страны и еще больше обособит Красные бригады. В глазах террористов он был «верховным держателем власти в Италии» за последние 20 лет, человеком, которого Моретти назвал «демиургом буржуазной власти». Похитив столь влиятельного лидера, человека, олицетворявшего власть, Красные бригады хотели оживить организации левого толка Италии и таким образом решительно изменить политическую ситуацию в свою пользу.

Даже тогда, когда применяется менее избирательная тактика, такая, как случайным образом расположенные бомбы, насилие также носит символический характер. То есть при том, что ущерб и разрушения реальны, главной целью террористов является не уничтожение собственности или материальных ценностей, но драматизация ситуации или привлечение внимания к политическим требованиям. Процесс принятия решений в левой террористической группе, возможно, наиболее наглядно отражен в описании планирования теракта, устроенного в 1969 году группой, известной под названием «Тупарамос Западного Берлина»[100](предшественник «Движения 2 июня» и первоначальной Фракции Красной армии), сделанном Бауманом. Он и его сподвижники планировали организовать операцию, которая одновременно привлечет внимание к ним и их требованиям, донесет до общественности жалобы палестинского народа и продемонстрирует солидарность террористов левого толка Западного Берлина с борьбой палестинцев. «Мы сочли, что такое событие никто не сможет проигнорировать. Оно будет у всех на устах, и все новости будут только об этом, — вспоминает Бауман. — И мы нашли верный способ — взорвать Центр еврейской общины, да еще в годовщину "Ночи битых стекол"[101]времен Третьего рейха. Хотя бомба и не взорвалась, рассказ об этом облетел весь мир». Нанеся удар в этот конкретный день и направив его на конкретную мишень, тем самым подчеркнув глубокое и очевидное символическое значение, группа хотела провести параллель между притеснением палестинцев Израилем и гонениями на евреев, устроенными нацистами.

Использование террористами левого толка «вооруженной пропаганды» (то есть актов насилия с ясным символическим содержанием) являлось важным элементом в их оперативных расчетах. Это был также главный способ, посредством которого эти организации «воспитывали» массы, считая себя «революционным авангардом». Первое официальное «стратегическое решение» Красных бригад, к примеру, делало акцент именно на этот момент. «Вопрос не в том, чтобы организовать вооруженное сопротивление внутри классового движения, — утверждал документ 1975 года, — но в защите интересов вооруженного сопротивления и политического осознания его исторической необходимости внутри классового движения». Упрощенное объяснение этой стратегии было позже предложено Патрицио Пеци, лидером туринской колонны: «Каким бы безумным ни казался этот план, но в двух словах его можно описать так: первая фаза — вооруженная пропаганда... вторая фаза — то же самое, только с вооруженной поддержкой, третья фаза — гражданская война и победа. По сути мы были зародышем, скелетом будущего, <...> правящим классом завтрашнего дня в коммунистическом обществе». Фракция Красной армии провела схожие параллели в толковании взаимоотношений между террористическим авангардом и «народом». «Первоначальная концепция организации предполагала наличие взаимодействия между городскими партизанами и работой на базе, — пояснял документ, озаглавленный «О концепции городского партизанского движения». — Нам хотелось, чтобы каждый из нас работал в своем районе и на фабриках, в социалистических группах, которые уже существуют, влиял на ход обсуждения, набирался опыта и учился. Это оказалось невозможным... Некоторые люди утверждают, что возможности агитации и пропаганды и объединения еще не исчерпаны, и лишь тогда, когда это случится, мы поставим вопрос о применении оружия. Мы заявляем: невозможно будет получить какую-либо выгоду от политических действий, до тех пор пока вооруженное сопротивление не станет четко выраженной целью политизации».

Такой подход не слишком отличен от того, что практикуют этнонациональные/сепаратистские группы. Эти террористические движения также считают себя если не революционным авангардом в классическом понимании марксизма-ленинизма, то по крайней мере передовыми частями движения, использующими насилие для «воспитания» членов своей национальной или этнической группы, давая им представление о неравенстве, навязанном им правящими силами, и необходимости общинного сопротивления и бунта. Как прямо заявил в интервью баскский националист: «ЭТА стоит в авангарде нашей революции». Таким образом, ЭТА, как и все этнонациональные/сепаратистские группы, использует демонстративно символические акты насилия для приобретения известности и поддержки своих действий, подчеркивая беспомощность правительства в противостоянии их националистическим выступлениям и тем самым унижая и склоняя правительство к принятию требования группы — национальной независимости басков. Однако целевой аудиторией является не только местное население, но зачастую и мировое сообщество. Террористы осознают необходимость жестко контролировать и фокусировать свои операции, так чтобы обеспечить длительную поддержку со стороны местной «аудитории» и получить симпатии мирового сообщества. По сути, это означает, что их насилие всегда будет восприниматься как целенаправленное и намеренное, непрерывное и вездесущее. Сам Джерри Адаме высказал именно такую точку зрения в статье, написанной им в 1976 году в ознаменование 60-летней годовщины Пасхального восстания, 1916 года[102]. «Правильно это или нет, но я являюсь волонтером Ирландской республиканской армии, — пояснил Адаме, — и мой образ действий — это способ добиться такого положения дел, при котором народ моей страны будет процветать... Курс, который я избрал, подразумевает применение физической силы, но лишь ради достижения того порядка, который сделает жизнь моего народа лучше, и только в этом случае мой образ действий может быть оправдан в глазах всего мира».

Как подчеркнул Дэвид Маккитрик, опытный корреспондент, работавший в Северной Ирландии, «в своих усилиях создать политический аппарат в обеих частях Ирландии шинфейнеры всегда старались представить насилие, творимое Ирландской республиканской армией, как постоянное и тщательно организованное применение силы».

Успешным этнонациональным/сепаратистским террористическим организациям удается определить эффективный уровень насилия, который будет одновременно «терпимым» для местного населения, допустимым в глазах международного сообщества и достаточно дозированным, чтобы не спровоцировать жесткие ответные меры со стороны правительства. Ирландская республиканская армия продемонстрировала грамотную синхронизацию тактики и стратегии. С середины 1980-х годов, по словам Патрика Бишопа и Эймона Малли, военное командование организации ясно осознавало, что «республиканская стратегия требовала некоторого уровня насилия — достаточного для нарушения частной и общественной жизни Севера и обеспечения правильного применения военной силы». Зачастую это приводило к выбору в качестве жертв для атаки служащих сил безопасности (обычных полицейских и солдат) вместо заклятых врагов этой террористической группы из соперничающего сообщества. Это характерно и для Северной Ирландии, где менее 20% жертв Ирландской республиканской армии с 1969 по 1993 год были гражданскими лицами, исповедовавшими протестантизм, и для Испании, где более 60% погибших от действий баскской ЭТА — сотрудники испанских сил безопасности.

Безусловно, «предатели», информаторы и прочие коллаборационисты среди собственных сторонников также становятся мишенями террористов. Но в таком случае террористическая группа должна действовать осторожно, дабы достичь равновесия между благотворными, пусть даже единичными, «уроками», которые должны эффективно запугивать и принуждать к сотрудничеству членов своего сообщества, и более частыми, жестокими действиями, вызывающими отчуждение народа, побуждающими его к сотрудничеству с властями и таким образом оборачивающимися неудачей. Кроме того, высокопоставленные государственные чиновники и командиры сил безопасности также подвергаются нападению, когда политические условия становятся подходящими и представляется такая возможность. Однако принимая во внимание сочетание неопределенных — и, возможно, нежелательных — последствий политического и силового характера, трудностей с получением доступа к столь важным персонам и значительные усилия, требующиеся для подобных операций, их зачастую заменяют более продуктивными, правда куда менее зрелищными, операциями, которые к тому же соответствуют представлениям террористов о том, что можно считать допустимыми и приемлемыми мишенями, какими бы гнусными ни казались эти теракты всей мировой общественности.

Террористическая кампания подобна акуле в воде: она должна двигаться вперед, неважно с какой скоростью, чтобы не погибнуть. Следовательно, когда более «привычные» мишени не дают террористической кампании потребного импульса или когда другие, возможно, никак не связанные с террористами события своей значимостью затмевают террористов и их борьбу в глазах общественности, это вынуждает террористов прибегнуть к более жестоким и драматическим акциям, чтобы снова вернуть внимание к себе. Однако было бы ошибкой считать эти акты насилия случайными или бессмысленными, будь то взрыв в местах большого скопления народа или захват пассажирских авиалайнеров. К примеру, как было рассказано в главе 3, после неудачи палестинцев в проведении террористической кампании против Израиля на оккупированном Западном берегу и в секторе Газа после Шестидневной войны 1967 года Народный фронт освобождения Палестины стал захватывать пассажирские самолеты международных авиакомпаний. Целью этих операций было не беспричинное убийство невинных граждан (в отличие от многих последующих терактов в сфере гражданской авиации), но использование пассажиров в качестве пешек в погоне за известностью и получением признания от соответствующих правительств. Вот как пояснила ситуацию одна из наиболее известных террористок Лейла Халед: «Слушайте, у меня приказ захватить самолет, а не взорвать его... Я думаю о людях. Если бы я хотела просто взорвать самолет, меня бы ничто от этого не удержало».

Даже когда действия террористов не являются столь продуманными или разборчивыми и когда их целью является убийство мирных граждан, мишень все равно считается «оправданной», так как олицетворяет конкретного врага террористов. И хотя теракты имеют количественные различия в смертности или материальном ущербе, они качественно идентичны друг другу в том, что мишенью избирается конкретный «враг». Рассматриваемая позиция зачастую принимается сторонниками террористов и временами находит понимание даже у международного сообщества. Известность, полученная палестинцами после резни, устроенной во время мюнхенских Олимпийских игр в 1972 году, наиболее явное тому подтверждение. Горькое послание, оставленное командой террористов, затронуло нужные струны сочувствия: «Мы не убийцы и не бандиты, — гласило письмо. — Мы — гонимый народ, не имеющий ни земли, ни родины. <...> Мы не выступаем против людей, но почему наше место на земле должно принадлежать оккупантам, <...> почему весь мир наслаждается жизнью, когда мы страдаем, и почему вы глухи к нашим мольбам?» По словам члена Народного фронта освобождения Палестины Бассама Абу Шарифа, «чтобы насилие начало приносить свои плоды и привело нас к нашей цели, оно не должно применяться без надлежащей политической базы и замысла». Тогда как логика подобного высказывания является в известной степени искусственной, тем не менее существует ясное понимание того, что насилие имеет свои пределы и что если его правильно применять, то оно может с лихвой окупиться. Другими словами, уровень насилия должен быть ограничен теми рамками, которые приемлет «целевая аудитория» террористов.

Однако террористическая деятельность, как и сражения в обычной войне, трудно поддается ограничениям и контролю, когда ей уже положено начало, и зачастую она приводит к трагедиям среди гражданских лиц, непреднамеренно оказавшихся замешанными в конфликте. Один хорошо известный пример — взрывы, устроенные в городе Эннискилен, Северная Ирландия, в ноябре 1987 года, явившиеся причиной гибели 11 человек, присутствовавших на памятной церемонии, и ранения еще 63-х. Ирландская республиканская армия немедленно охарактеризовала этот инцидент как несчастный случай, ставший результатом «катастрофических последствий» операции против британских вооруженных сил, прошедшей неудачно. В этой связи высказывалось мнение, что была совершена некая прискорбная ошибка, хотя и завуалированная оправданиями. Эймон Коллинз, бывший террорист из Ирландской республиканской армии, описал реакцию этой организации на очередной неудачный теракт, который также случайно привел к гибели невинных граждан несколько лет спустя:

«Ирландская республиканская армия, невзирая на публичное безразличие к порицаниям в адрес своих действий со стороны церкви и членов католической общины, пыталась действовать так, чтобы избежать сильного неодобрения внутри националистического блока; бойцам было известно, что они действуют внутри сложной системы неформальных ограничений, менее влиятельными из-за того, что о них все умалчивают».

Баскская ЭТА мало чем отличается в этом отношении: попеременно то угрожая, то сожалея о своих действиях в официальных сообщениях, ее члены стремятся избавить себя от ответственности за творимое насилие и одновременно получить похвалу за самоанализ и самокритику. «Мы берем на себя ответственность за неудавшийся теракт против сотрудника испанской полиции, — говорится в одном из них, — когда под кузовом его автомобиля было закреплено взрывное устройство. Мы глубоко сожалеем о непреднамеренных травмах, полученных его соседом <...> и желаем ему скорого выздоровления».

Действия террористов правого толка всегда считались наименее дифференцированным и самым бессмысленным типом современного политического насилия. Они получили такую репутацию по большей части из-за кажущегося бессмысленным «уличного насилия» и незамысловатых операций, жертвами которых в последние годы становились иммигранты, беженцы, иностранные рабочие и прочие иностранные граждане, приезжающие в европейские страны, в особенности в Восточную Германию и другие страны бывшего социалистического блока, а также из-за непродолжительной серии взрывов, потрясшей Западную Европу в начале 1980-х. Если действия террористов правого толка порой кажутся бессистемными и спонтанными, их цели вряд ли можно назвать неясными. По сути, их очевидной целью является уничтожение либерально-демократического строя, чтобы расчистить путь для возрождающегося национал-социалистического (нацистского) или фашистского движения. Но в какой мере это является всего лишь оправданием для собственного удовольствия, получаемого от потасовок и взрывов, самолюбования и выставления напоказ нацистских регалий 1940-х годов, трудно сказать, учитывая тот факт, что большинство групп правого толка не выдвигают каких-либо политических программ или требований реформ, предпочитая прятаться за неясными лозунгами крайнего национализма, необходимости расовой чистоты и укрепления власти правительства. В итоге тем, кого рефлексивно критикуют за его слабые стороны, является демократическое государство — преимущественно за политику либерального соцобеспечения и терпимость в отношении различных мнений — наряду с разрешением работать в стране темнокожим иммигрантам и ситуацией, когда влиятельные должности занимают евреи и представители других национальных меньшинств. Террористы правого толка считают, что выживание нации зависит от изгнания этих элементов из ее среды обитания; лишь став однородным в отношении политики, расовой принадлежности и культуры, государство может возродить былую мощь и снова начать работать на благо своих истинных граждан, а не на пестрое сборище чужаков и паразитов, лишающих нацию ее силы и величия.

Следует отметить, что, тогда как европейские группы имеют между собой много общего (расизм, антисемитизм, ксенофобия и ненависть по отношению к либеральному правительству), с американскими экстремистами они в корне различаются в механизмах легитимизации и оправдания. В то время как большинство американских террористических групп можно отнести к категории религиозных — а не только к группам правого толка — из-за ключевой роли, которую играют в оправдании и обосновании творимого ими насилия литургия, божественный промысел и церковные санкции, основы европейских групп правого толка можно назвать откровенно светскими, не имеющими ни теологических императивов, ни значительного влияния духовных лиц. Неясно очерченные аморфные контуры политической философии ультраправых сил в современной Европе можно выразить в припеве популярной песни британской музыкальной расистской группы под названием «Белый шум»[103]: «Две пинты пива и упаковка чипсов. Цветные, вон! Белая сила!» или в популярной песне, сочиненной Готфридом Кюсселем, фюрером австрийской неонацистской организации[104]: «Видишь его нос? Ты знаешь, что это за нос? Не знаешь? Он уродливый и кривой? Тогда ударь его в лицо. Ведь он еврей, проклятый еврей, кровосос на теле европейской расы». В сравнении с этой идеологией безумные и бредовые милленаристские учения американских белых патриотов-христиан кажутся глубокими теологическими научными трудами.

Возможно, именно по этой причине европейский терроризм правого толка редко выходит за рамки уличных потасовок или «коктейлей Молотова», кинутых в лагерь беженцев или общежитие работников-иностранцев (хотя, конечно, подобные незрелые акты насилия имеют то же трагическое свойство причинять увечья и нести смерть, что и более сложные террористические операции). Тем не менее было бы ошибкой считать насилие, творимое террористами правого толка, исключительно беспорядочным и нерациональным. Правда, было несколько происшествий, когда неонацисты пытались реализовать более амбициозные операции, которые потрясли всю Европу. К примеру, в августе 1980 года мощный взрыв на переполненном железнодорожном вокзале в городе Болонья, Италия, в разгар летних отпусков унес жизни 84 человек (и еще 180 получили ранения), причем на тот момент он оказался вторым, по числу погибших, терактом в мире. Первым оставался организованный «Иргуном» теракт в отеле «Царь Давид», унесший единовременно жизни 91 человека. Когда месяц спустя за ним последовал второй взрыв, произошедший на популярном мюнхенском фестивале Октоберфест[105], который привел к гибели 14 и ранению еще 215 человек, появились опасения нового натиска террористов, более губительного и беспорядочного, чем атаки любой европейской террористической организации левого толка или этнонациональной/сепаратистской группы на континенте. Однако этим опасениям не суждено было сбыться. Наоборот, модель действий правых террористов в Европе оставалась по большей части неизменной с 1970-х: это были единичные теракты, хотя и направленные на конкретные типы мишеней — в основном лагеря беженцев и места проживания иностранных рабочих, дома анархистов и комитеты политических партий, арабских и африканских иммигрантов на улицах, а также собственность или предприятия, принадлежащие евреям.

Какими бы незрелыми, относительно незамысловатыми и интеллектуально обделенными ни казались представители этой категории терроризма, все же, как и прочие формы терроризма, насилие, творимое правыми террористами, не базируется на некоей патологической склонности к убийству и потасовкам, но, скорее, на хорошо продуманной политике запугивания общественности, дабы та поддержала требования или действия террористов. Правые террористы считают себя если и не революционным авангардом, то по крайней мере катализатором событий, которые неминуемо приведут к авторитарной форме правления государством. Таким образом, как и прочие террористические движения, они также приспосабливают насилие для привлечения потенциальных сторонников — будь то такие же националисты-экстремисты, непримиримые расисты или ксенофобы, реакционные консерваторы или воинствующие антикоммунисты — и, за исключением ряда заметных, но изолированных крупных акций, стремятся сдерживать насилие в рамках, приемлемых для правительства, так чтобы не вызвать масштабных контрмер против самих террористов.

Более того, феномен, сознательного заимствования приемов террористами друг у друга, о котором было рассказано в главе 2, заметен и у некоторых немецких террористических групп правого толка. Это предполагает стремление к более планомерному и последовательному насилию, чем до этого, повышая возможность возникновения более серьезной угрозы в будущем. Еще в 1981 году Манфред Редер[106], бывший некоторое время главным неонацистом Германии, предложил подражать тактикам и системе выбора мишеней, практикуемых левыми террористами, в надежде обеспечить движение более четкой и достижимой целью. Однако на правых воздействует и иной фактор: зависть к вниманию, статусу и тактическим победам левых террористов из таких групп, как Фракция Красной армии, наряду с осознанием того, что беспорядочные теракты не приведут к осуществлению замыслов неонацистов. «Фракция Красной армии привнесла терроризм в современную Европу, — вспоминал позже Инго Хассельбах, один из преемников Редера, — и хотя наши идеологии были противоположны, мы уважали их за фанатичность и сноровку». Хассельбах предлагал своему Kameradschaft (нацистскому «братству»), прежде чем разочарование заставило его порвать с движением, которое он ранее поддерживал с большим энтузиазмом, провести жесткую дифференцированную террористическую кампанию, такую, как проводила Фракция Красной армии. Как и основатели группы Баадер — Майнхоф двадцать лет назад, Хассельбах также считал, что неонацистская берлинская организация «Национальная альтернатива» не смогла достичь своих политических целей, так как пыталась действовать как законная политическая партия. В соответствии с этим наблюдением он хотел создать из группы террористическую организацию по модели Фракции Красной армии и разработал замысел, предусматривающий убийство видных деятелей еврейской национальности, а также коммунистов и ведущих политиков. «Мы желали возвести неонацистский терроризм на уровень, присущий радикально настроенным левым террористам, — позже объяснил Хассельбах, — ударив по мишеням, которые будут иметь большую важность и являться менее доступными, мишеням, уничтожение которых нанесет серьезный ущерб демократической Германии, внедряя во всеобщее сознание наше расистское послание. Были, к примеру, разговоры об убийстве Грегора Гизи[107], главы реформированной Коммунистической партии — Партии демократического социализма; к тому же он являлся наиболее видным деятелем еврейской национальности в ФРГ. Он был не только видным политиком, но и политическим представителем бывшей системы ГДР. Мы также рассматривали вариант убийства Игнаца Бубиса[108], нового главы еврейского сообщества, а также некоторых политиков из Бонна, включая министра внутренних дел и самого канцлера Коля».

Как и прочие террористические организации, более сложно организованные группы правого толка также выбирают мишени, уничтожение которых поспособствует продвижению их дела. Совершаемые ими теракты являются такими же просчитанными, как и теракты левых террористических организаций, которым первые пытаются подражать. Известность и внимание также являются для них целями первостепенной важности; но в то же время они признают, что лишь тогда, когда степень насилия хорошо просчитана и по крайней мере хоть в каком-то смысле (хотя и индивидуальном) поддается регулированию, они смогут достичь желаемого эффекта и своих политических целей. Как сказал один из террористов Ирландской республиканской армии: «Мы же не убиваем людей просто потому, что хотим убивать». Однако с религиозными террористическими движениями, о которых говорилось в главе 4, дело обстоит иначе. Для них насилие также играет роль инструмента для достижения своих целей, но в отличие от обычных террористических групп насилие рассматривается ими и как конечная цель — божественный долг, исполняемый по каким-либо сакральным требованиям или императивам. Опрос ливанских шиитских террористов в 1990 году, к примеру, выявил, что никто из опрошенных не был заинтересован во влиянии на настоящих или мнимых сторонников или общественное мнение: их единственной целью было служение Богу посредством исполнения возложенной на них божественной миссии. Следовательно, для религиозных террористов существует куда меньше ограничений, сдерживающих творимое ими насилие, а категория мишеней/врагов является куда более широкой. Лидер египетской террористической ячейки, к примеру, не выказал никакого сожаления, когда ему сообщили о том, что в ходе теракта, целью которого должны были стать израильские евреи, приехавшие в страну, погибли девять немецких туристов. Его прямой ответ был следующим: «Неверные все равны». И в самом деле, как тогда объяснить безумные планы американских белых патриотов-христиан? Или беспричинные и неоднократные попытки секты «Аум» применить химические боевые отравляющие вещества в густонаселенных городских районах? Или чудовищные намерения террористов, замысливших подрыв мечети Омара на Храмовой горе в Израиле? Готовность религиозных террористов совершать столь масштабные акты насилия является прямым следствием того факта, что в отличие от обычных террористов они не ищут поддержки со стороны «целевой» аудитории или властей, а лишь одобрения своего божества или религиозных деятелей и, следовательно, не имеют необходимости регулировать или контролировать творимое ими насилие.