Помост в пристройке к торговому павильону 9 глава

Я немного сдвинула языком кожаный шар, затыкавший мой рот. Нечего было и думать избавиться от надоевшего кляпа, надёжно зафиксированного на месте ремешком, проходившим между моими зубами и застёгнутым на затылке пряжкой. Из всех звуков мне было доступно только неразборчивое мычание. Я надавила на шарик языком, попыталась пошевелить его губами и зубами. Совершенно бесполезно даже начинать пытаться избавиться от него самостоятельно. Простой, надёжный и эффективный аксессуар, который отлично справляется с поставленной задачей, для которой он и разработан. Через кожу рабского капюшона я чувствовала металлический настил кузова, на который я опустила голову.

Опять мне пришёл на ум тот случай с женщиной, выкрикивавшей оскорбления и колотившей по борту фургона. Я боялась её. Наверное, у меня и других подобных мне женщин, будет много причин, чтобы бояться таких как она. Почему-то мне не верилось, что она была, как мне хотелось бы надеяться, неким исключением из правил. В таком случае, кто сможет защитить меня от гнева таких женщин, как она? Только мужчины, конечно. Таким образом, независимо от её намерений, она ещё надёжнее больше бросала меня во власть моих владельцев - мужчин.

Да, мне не стыдно было признаться самой себе, что я боялась её, и таких как она. Какой пронзительный и неприятный был у неё голос! Конечно, я не знала, говорила ли эта женщина таким голосом всегда, или только в тот раз, когда была перевозбуждена. Возможно, она даже была такой же непривлекательной, как и её голос. Я же была весьма соблазнительна, если верить Тэйбару. Это заставляло меня бояться её, и её вида, ещё больше. Уверена, что они могли начать негодовать и даже ненавидеть меня, просто за то, что я была так соблазнительна для мужчин. А что я могла поделать, если я, совершенно очевидно, относилась к тому типу женщин, миниатюрной, со стройными ногами и высокой упругой грудью, который мужчины этого мира, находят столь привлекательным для себя. В данном случае, моя привлекательность, могла обратиться против меня. Конечно, в этом нет ничего необычного. Например, если кто-то не силён, логично было предположить, что он будет склонен осуждать чужую силу, или утверждать, что она не важна. В действительности, точно также кто-то мог бы, в достаточно гротескной манере, негодовать на то, что есть в других, и отсутствует у него. В результате, рано или поздно, он начнёт ненавидеть тех, кто красивее или привлекательнее его. На Земле тех, кто придерживался таких эксцентричных и парадоксальных взглядов, если, конечно, они не обладали большим политическим весом, можно было просто проигнорировать или остерегаться. Однако, я не на Земле, и боюсь, что я, такая красивая и привлекательная, могу оказаться в зависимости от их милосердия. Весь ужас этой ситуации был в том, и я понимала, что оказалась одной из жертв этого, что именно самых красивых и соблазнительных, с наибольшим усердием будут разыскивать и преследовать для помещения в беспомощную неволю. Они сами и их красота были своего рода призом. Вот я и стала именно таким призом. Тэйбар сообщил мне, что ему платили за то, чтобы он находил и поставлял «первоклассных женщин». Таким образом, по крайней мере, с точки зрения мужских вкусов этого мира, я являлась такой «первоклассной женщины». Если мне не изменяет память, он использовал для меня ещё и такие эпитеты, как «маленькая чаровница» и «смазливая шлюха». Вероятно, он хотел такими выражениями оскорбить и унизить меня, поставить меня на место, как самку. При этом, он сам признался, что чувствовал ко мне неподдельный сексуальный интерес, и тем не менее, он не счел целесообразным оставить меня себе. Кстати, Ульрик, пребывая в хорошем настроении, заверил меня, и я думаю искренне, в моей привлекательности, и даже был настолько добр ко мне, что, несколько скептически, усомнился в разумности решения Тэйбара относительно данного вопроса. Во всяком случае, сам Ульрик, посчитал меня достаточно симпатичной, чтобы носить ошейник Тэйбара. Несколько раз один из надсмотрщиков в том доме раздражённо проверял надёжность железного пояса, надетого на меня, а затем, придя к выводу, что пояс ему не по зубам, зло отталкивал меня, и набрасывался на какую-нибудь из других девушек, не имевших такой защиты, для удовлетворения его звериных потребностей.

Снаружи послышались голоса, но для нас ничего не изменилось. Мы должны были ждать.

Я действительно боялась женщин, таких как та, что била палкой по фургону. У меня не было даже клочка ткани, чтобы прикрыть своё тело перед ней. Я была бы полностью открыта для её палки или хворостины. А ведь даже наши личные инструкторши, были босыми и носил лишь короткие туники.

Боюсь, что такой женщине, как я, даже если и будет позволено одеться, то только в такую одежду, которая будет иметь отличительный фасон. Фасон, разработанный специально для нас, фасон, который будет выделять и отличать нас, который не оставил бы сомнений относительно нашего положения и статуса. И вообще, я подозревала, что наша одежда, если она будет нам позволена, будет предельно короткой, предлагающей наши прелести для удовольствий мужчин. Примерно такой, как была надета на преподавательниц в доме.

Мы ждали. Десять заклеймённых девушек в ошейниках, с заткнутыми ртами, раздетые догола, с капюшонами на головах, скованные за шеи цепью, в клетке, ждали того, что от них никак не зависело.

Возможно, та женщина, что била палкой по фургону, в действительности не столь уж и отличалась от нас, вдруг пришло мне в голову. Может быть, всё дело в том, что мужчины просто в своё время не взяли её в свои руки, не заклеймили и не заперли на её горле ошейник, а теперь она, на подсознательном уровне, испытывала к нам своеобразную ревность и страстно хотела быть похожей на нас, на женщин, которых мужчины совершенно очевидно находили интересными. Как знать, возможно, где-то внутри неё даже пряталась настоящая женщина, где-то внутри неё, жила рабыня, жаждавшая служить у ног своих владельцев. Мужчины иногда ведут себя, как дураки, подумала я, придавая слишком много значения, по крайней мере, вначале, внешности. Но разве это так обязательно быть красивой, чтобы быть любимым, рабским сокровищем.

Впрочем, независимо от того, что именно в этом было правдой, я пока отнюдь не стремилась заводить знакомство с такими женщинами. Если только после того, как они будут раздеты, закованы в цепи, и будут испуганно стоя на коленях, демонстрируя заклеймённые бёдра и ошейники на их шеях, трястись, ожидая плети мужчин!

Но крайней мере на данный момент, независимо от того, что могло бы быть в этих вопросах фундаментальной истиной в последней инстанции, мы были слишком сильно отличающимся от них видом женщин. Социальная пропасть разделила нас, и эта социальная пропасть могла быть преодолена только с помощью клейма и ошейника.

Ожидание затягивалось.

Интересно, почему на нас надели рабские колпаки и заткнули наши рты кляпами? Сомневаюсь, что это смогло бы скрыть нашу красоту от случайных мужских взглядов. Уверена, что такие мужчины, как они врятли отказались бы похвастаться красотой своих «безделушек» нанизанных на «ожерелье работорговца». Кроме того, что мы были раздеты, нас ещё и держали в закрытой брезентом клетке. Можно предположить, что одна из причин использования рабских колпаков, скорее всего была в том, чтобы напомнить нам, что мы были рабынями, с которыми мужчины могли сделать всё что захотели. Подозреваю, что другой причиной, могло быть их желание держать нас в «неведение рабыни», такое условие зачастую считалось подходящим для женщин, оказавшихся в неволе. Во всяком случае, ни одна из нас не знала, ни того, где мы находимся сейчас, ни того, где мы были до этого, ни того, куда нас везут. Мы даже не знали ни названия дома, где нас обучали, ни имени его владельца. В этом смысле мы даже не знали, кому именно мы принадлежали. Гореанские девушки как-то попытались прочитать, что было написано на ошейниках друг у дружки, но, очевидно, эти надписи были сделаны с использованием символов, непонятных даже им. Мне это показалось странным. Кстати, меня учили говорить на гореанском, но не читать на нём. Насколько я знала, ни я, ни любая другая из земных девушек в моей группе, несмотря на интенсивность и частоту наших уроков, не получил даже минимальных сведений о чтении гореанского письма. Нас даже алфавиту не научили. Мы были совершенно неграмотными. У меня было стойкое подозрение, что именно в таком состоянии нас собирались держать и далее. Однако, степень «неведения рабыни», в которой нас держали в данный момент, например, когда мы даже не знали имени своего владельца, казалась мне чрезвычайной, если не абсурдной. По-моему, это, скорее всего, было связано не столько с нежеланием информировать нас, сколько со своего рода мерами безопасности. Что, если не это, могло объяснить кляпы, в данный момент бывшие, я подозреваю, не столько способом мужчин, сообщить нам, что мы для них объект, которому может быть заткнут рот, точно так же, как и то, что он может быть ослеплён, посажен на цепь, связан или избит, просто ради их удовольствия, сколько бывшие препятствием нам говорить друг с дружкой. Думаю, это в первую очередь касалось гореанских девушек, которые могли, обмениваясь информацией или предположениями между собой, или, что более вероятно, осмелившись обратиться прохожим около фургона, заигрывая и флиртуя с ними, возможно, могли из полученных крох информации сложить цельную картину.

Я поёрзала, сменив позу и попытавшись устроиться немного поудобнее. Металлический настил был совсем плохой постелью для моего плеча и бедра. Самое время пожалеть, о том старом одеяле, что осталось в моей конуре вместе с миской для воды. Как хорошо оно сглаживало дискомфорт от цементного пола конуры.

Лежать на боку стало невыносимо, затекла и болела склонённая на сторону шея, и я перевернулась на спину, прижавшись к полу лопатками. Запястья пришлось подтянуть вверх, уложив их, скованные браслетами, в пространстве под поясницей.

Мы ждали уже довольно долго. Но ничего не менялось.

Та женщина, что так напугала меня, всё не шла из моей головы. Конечно, на данный момент, мы принадлежали к совершенно отличающимся видам женщин.

Интересно, в чём же причина такой длительной задержки, спрашивала я себя? Что такого могло там случиться, что фургон задержали на такое длительное время?

В конце концов, мы не были пассажирами этого фургона, которые могли бы поинтересоваться о причине задержки, возможно, даже проявив раздражение, или потребовав объяснений столь долгого ожидания. Мы были всего лишь перевозимыми с места на место животными, мы были грузом этого фургона.

Теперь затекли руки, и я снова перекатилась на бок.

Я снова, немного пошевелила руками в тех прекрасных, но строгих стальных браслетах, что соединенные тонкой, но крепкой цепью, надёжно удерживали мои запястья за спиной. Как хорошо они ограничили мою свободу! А ещё одна цепь соединяла мою шею с шеями других девушек, заключённых в этой клетке. Нас всех здесь заперли, если конечно меня не обманул слух. Судя по металлическому настилу подо мной, по толстым железным прутьям решётки, что я почувствовала затылком, а также по звукам тяжёлого удара, с которыми закрылась двери, и скрежету засова эта клетка была довольно прочной. Подозреваю, что она отлично удержала бы и мужчин, не то что нас, слабых женщин.

Я задёргалась изо всех сил, в попытке сесть. Не сразу, но у меня это получилось. Мое плечо болело, бедро саднило, шея затекла. Я устроилась в углу, прижавшись спиной к прутьям решётки.

Насколько мне было известно, перевозимые рабыни, вообще-то, должны с нетерпением ожидать свои путы и цепи в конце пути. Обычной практикой в ситуациях, когда необходимо транспортировать рабынь на небольшое расстояние, была простая караванная цепь, обычно сковывавшая невольниц за шеи, но иногда, по тем или иным причинам, работорговец, перегоняя своих красоток, мог сформировать караван запястий или лодыжек. Если же рабынь надо переправить на большее расстояние, и в месте назначения они должны выглядеть свежими и красивыми, их перевозят, либо установленной на фургоне в клетке, в которой девушки обычно относительно свободны, либо используется специально сконструированный рабский фургон, внутри которого раздетые женщины ножными кандалами прикованы к опускаемому центральному брусу, во время движения запертому на своём месте. Таким образом, то внимание, которым наслаждались мы, как то: заткнутый рот, капюшон, общая цепь на шеях, руки в наручниках за спиной, да ещё и запертая и укрытая брезентом клетке было совершенно не типично. Это очень походило на некие особые меры безопасности, но даже если и так, то их серьёзность и уровень показались мне необычными. С другой стороны, это могло быть сделано, просто в связи с тем, что мы все были новообращёнными рабынями, а с таковыми, часто обращаются с большей, чем обычно, резкостью. Это помогает им быстрее понять, что они – действительно уже рабыни. Позже, когда девушка хорошо обучится, и её служба становятся совершенной, к ней могут начать относиться мягче, и даже с нежностью, примерно так, как на Земле относятся к любимой собаке. Безусловно, если она позволит себе расслабиться, проявить малейшую частицу небрежности, на неё будет немедленно повторно наложена изначальная строгая дисциплина или даже что-нибудь похуже.

Судя по моим ощущениям, фургон простоял уже, как минимум час, а возможно и два.

Теперь я думала о Тэйбаре. Он, и подобные ему мужчины, непередаваемо словами, восхищали меня. Раньше, я даже представить себе не могла, что такие мужчины где-то существуют. Я только грезила о них в своих фантазиях. Перед такими мужчинами я, рафинированная, образованная, высокоинтеллектуальная женщина Земли, чувствовала себя ничтожеством. Я внезапно поняла, что на самом деле, могла быть не больше, чем собакой у их ног.

Я прижалась спиной к прутьям решётки.

Что довольно интересно я не чувствовала себя недовольной. Возможно, я желала, чтобы мужчины, среди которых я жила были бы слабы, но хотела ли я на самом деле жить среди слабых мужчин? Конечно, нет! Я хотела жить среди самых могущественных мужчин, самых властных, самых великолепных, самых свирепых, самых великих мужчин. Как можно хотеть мужчин, которые были бы похожи на меня? Нет, только не это! Я хотела мужчин, которые были бы похожи на мужчин, таких мужчин, в руках которых, я восхищенная, любящая, вскрикивающая, могла бы почувствовать себя ошеломлённой и покорённой. Я хотела мужчин в руках, которых я могла найти себя и быть собой.

Да, я хотела таких мужчин, и отдавала себе отчёт, что в моём сердце я принадлежала им. Я хотела принадлежать мужчине, который был бы значительней меня, несравнимо более значимым, чем я, таким, кому я, согласно законам природы, должна повиноваться, на кого я должна смотреть снизу вверх, и меня не должно было бы заботить, что делаю я это стоя на коленях чёрных от пыли, обнажённая и с ошейником на моей шее, и что смотрела бы я на него ради его удовольствия. Я желала, со слезами на глазах, чтобы Тэйбар держал меня, свою «современную женщину», в качестве домашнего животного, своей любимой суки. О, как хорошо я старалась бы служить ему! Как рада была бы стать для него той единственной вещью, которой я могла бы быть для таких мужчин, каким был он, всего лишь низкой рабыней. Я подносила бы ему его сандалии в моих зубах. Я умоляла бы позволить чистить его ноги своим языком. Единственное к чему я стремилась бы, это доказать ему, что «современная женщина» исчезла, а на её месте теперь осталась его сука, его законная собственность, его женщина, женщиной всеми доступными способами, беспомощная, любящая и не требующая его любви.

Я снова легла на пол.

В памяти опять всплыл случай с ударившей по борту фургона женщиной. Какой боящейся она меня сделала! Какой отличной от нас она казалась, от всех десяти женщин скованных цепью в этой клетке. Уверена, она была свободна. Она должна быть свободной, чтобы позволить себе так кричать и вести себя подобным образом. Как мне кажется, нет, и не могло быть никакого иного возможного объяснения. От этой мысли я задрожала. В таком случае, даже если она была глупа и уродлива, всё равно она была на целые миры выше нас. Она была бы бесценна. С другой стороны наша цена, как бы мы не были непередаваемо желанны и красивы, была конечна, это просто функция колебаний спроса и предложения на рынке, и того сколько мужчины были бы готовы за нас заплатить. Мы были собственностью, в отличие от той женщины. И это, как мне казалось, было самым существенным различием между нами. Нас могли купить и продать. Насколько я понимаю, ей это не грозило, если, конечно, мужчины не посчитали бы целесообразным понизить её статус до положения неволи, и уже тогда, конечно, она уже ничем бы не отличалась от нас, и наше соперничество было бы сведено до того же самого общего знаменателя, до соревнования простых женщин.

Я лежала на металлическом полу фургона, новообращенная, закованная в цепи рабыня, и пыталась низом моего живота понять, что такое, действительно, быть собственностью. Конечно, я понимала, что это означает, что я могу стать собственностью любого, мужчины или женщины, у кого было достаточно средств на то, чтобы купить меня. Правда, у меня не было больших сомнений, что далеко не все мужчины на этой планете могли быть той же породы, что и Тэйбар и Ульрик, или надсмотрщики в том доме, где я проходила обучение. У меня не было сомнений, что здесь могли быть мужчины, пусть не такие как на Земле, но капризные, мелочные и слабые. Мужчины один вид и запах которых, мог вызвать у меня защитную реакцию, мужчины одно появление которых, не говоря уже о прикосновении, могло быть для меня просто тошнотворным, мужчины, к которым я могла бы почувствовать лишь отвращение непередаваемое словами. Мужчины, непристойные, болезненные, омерзительные, толстые и вонючие. Такие мужчины, в присутствии которых я могла бы найти себя потерявшей всякое значение, от которых меня могло вырвать от гадливости и ужаса. Но, несмотря на всё это, я всё равно буду им принадлежать, точно так же как и любая другая, и я буду обязана, как рабыня, сердечно и без возражений отдать себя в их руки и подносить к их губам свои, покорно и страстно, подчиняться им полностью, и так же полностью отдаваться и капитулировать перед их натиском, и ничем не сдерживая себя доставлять им удовольствие полное и глубокое. Это были всего лишь приложения к моему правовому статусу, результат того, кем я была. Я не могла изменить этого. Они просто были частью того, что означало быть тем, кем я была - рабыней. Мы не выбираем наших владельцев, и им совершенно всё равно, понравятся ли они нам и до какой степени. Мы должны стремиться быть совершенством всеми возможными путями для любого из них. Это - часть того, что означает быть рабыней. И мне остаётся только одно, примириться со своей неволей, со своим теперешним правовым статусом. Это – неотъемлемая часть неволи. Это то, что рабыня должна принять. Без этого никакого истинного рабства просто не может быть. И, по крайней мере теоретически, на словах, я приняла это условие, признавая за собой его обязанности в процессе моего обучения. Что интересно, сама не знаю почему, но принятие этого, показалось мне освобождающим меня фактором. Оно сделало мою неволю намного реальнее, и что не менее, интересно, по-своему заставило её казаться намного ценнее для меня.

Однако, я полагаю, нельзя понять, каково это быть собственностью на самом деле, пока тебя не продали, и ты не оказалась во владении хозяина. Несомненно, «современная женщина» Тэйбара, его, как он полагал высокомерная самонадеянная землянка, презираемая им пленница, скоро начнёт понимать каково это. Представляю, как приятно ему будет, вспоминая обо мне время от времени, думать о том, что он со мной сделал и к какой судьбе он меня приговорил. Я честно пыталась ненавидеть его, но не могла. Скорее мне хотелось зацеловать его ноги. Но, не исключено, что он даже не помнил обо мне, что он просто уже забыл моём существовании! Возможно, теперь я была одинока, полностью одинока в этом мире, доставленная им сюда за определённую цену, чтобы затем, заработав для него положенное вознаграждение, быть отвергнутой, выброшенной на рынок, и плывя по воле коммерческих волн и ветров, бесследно кануть житейском море, исчезнуть из его жизни, исчезнуть навсегда, без того, кто мог бы посочувствовать или позаботится обо мне, оказавшись во власти колебаний спроса, предложения и цены, полностью зависимой от удачи, желаний и интереса мужчин, что могли бы взять меня, просто заплатив несколько монет. Но мне никогда не забыть Тэйбара. Я буду вспоминать о нём, всегда, всякий раз, когда я буду со стоном сладострастия выпадать из своего сна.

Внезапно я испуганно дёрнула руками, но наручники жёстко остановили мой порыв. Я могла принадлежать любому! Любому, кто сможет заплатить за меня! Конечно, это было неправильным для женщины прожившей всю жизнь на Земле! Как могло произойти так, что теперь я являлась всего лишь низкой рабыней? Я была землянкой! Как могло произойти так, что я теперь находясь на этой планете, превратилась во всего лишь домашнее животное, которое по воле хозяев раздели, надели ошейник и посадили на цепь? Неужели это, действительно, происходит со мной, неужели эта девушка, сидящая в клетке с цепью на шее, на самом деле я? Я, что, сошла с ума? Может быть я просто сплю и вижу дурной сон? Тогда почему я не могу проснуться и закричать? Ах да, у меня во рту кляп! Я напряглась, попытавшись вытолкнуть языком кожаный шар, жёстко, зато эффективно затыкавший мой рот. Я попыталась работать губами и зубами. Я чувствовала форму и размер кляпа, но избавиться от него мне было не по силам. Я немного повертела головой, отчего цепь, свисавшая с моей шеи, шевельнусь между грудей, звякнула и напомнила о себе. Она была на мне. Я до боли потянула запястья, попытавшись вытащить их из браслетов наручников, ограничивавших мою свободу. Бесполезно. Я, ни на йоту не смогла, ни ослабить их безжалостные кольца, ни растянуть звенья цепи их соединявшей.

Я поёрзала, лёжа боком на металлическом настиле кузова. Плечо и бедро болели, и думаю, покраснели. Прямо скажем, металл днища фургона, был слишком жёсткой и неудобной постелью для наших нежных тел. Можно было предположить, что, скорее всего, это было железо. Пластины, на ощупь, были около дюйма толщиной.

Нет, я не спала. Это была именно я, именно здесь, в этом месте, теперь уже точно рабыня. Однако, с другой стороны, я была довольна этим. Интересно, откуда Тэйбар, и другие здешние мужчины узнали, что в душе я была рабыней? Впрочем, не думаю, что для них составляло большого труда, определить то, кем я была. Хотя это и пугало меня, но я и сама знала, что мне надлежало быть в неволе.

Наше ожидание затягивалось и становилось уже просто мучительным. Впрочем, как мне показалось, наше удобство мало кого здесь волновало, по крайней мере, не больше, чем удобство ящиков, коробок, или любого другого товара.

Рядом со мной послышался тихий стон, с той стороны, где лежала Глория. Можно было не сомневаться, что ей тоже досаждала твердость настила. Девушка поменяла свою позу, о чём мне сообщил лёгкий рывок цепи на моей шее. Следом за Глорией находилась Кларисса, до этого жившая в Уилмингтоне, штат Делавэр. Ей даже повезло несколько раз получать конфеты от надсмотрщиков. В ней больше не осталось даже следов непокорности. Она, также как и я, уже признала себя рабыней. Первые семь девушек на цепи, как я уже упоминала, были уроженками Гора. Кларисса не была девственницей, или, если и была ей на Земле, то оставалась таковой очень недолгое время после попадания в дом. Мне приходилось наблюдать, как Клариссу вместе с двумя девушками-гореанками довольно регулярно забирали надсмотрщики для использования их для своего удовольствия. С интересом и некоторым удивлением я отметила, что, хотя они и были представительницами очень разных миров, но они совершенно одинаково страдая при первом их интимном использовании, точно так же совершенно аналогично, при последующих, сначала подчинялись и принимали своё новое положение, а вскоре и упивались им, и наконец, стоя на коленях и облизывая своих владельцев, безмолвно молили их об изнасиловании. Безмолвно, потому что человеческая речь им была запрещена в соответствии с «законом о кляпе», и всё, что им было позволено, это жалобное хныканье, стоны, и хватание мужчин за конечности. Я склонна была предположить, что поставленные в определенные одинаковые условия, все мы вели себя совершенно одинаково. В конце концов, все мы были женщинами. Именно это было важно. Я не думаю, что в действительности, даже с точки зрения мужчин, есть что-либо, что позволило бы предпочесть гореанку или землянку, предполагая, что обе достаточно хорошо изучили свои ошейники. Здесь, скорее, вопрос не происхождения, а в личных качествах каждой отдельно взятой женщины. Всех нас объединяло то, что все мы были женщинами.

Похоже, они бросили нас здесь ждать, словно мы были какими-то животными, лошадьми, свиньями или собаками! Впрочем, моё начавшее было пониматься раздражение, быстро погасло, стоило мне вспомнить, что мы были всего лишь прикованными цепью рабынями, собственно, наш статус равнялся статусу домашних животных. Всё, что нам оставалось делать, это покорно ждать.

При тех мерах безопасности, что к нам применили, им нечего было опасаться, что мы можем сбежать. Кроме того, куда можно было бы бежать в таком мире? И даже если предположить, что найдётся такое место, мы все были в ошейниках, на бедре у каждой было выжжено клеймо. Я даже не рассматривала возможность побега, мне это было неинтересно. Нам всем достаточно доходчиво объяснили, какие наказания ожидают нас за подобное нарушение. Одна мысль о том, что меня могут выпороть, перерезать сухожилия, или попросту отрезать ноги, а то и скормить слинам, напрочь отбивала желание даже думать о побеге. Здесь мужчины не собирались терпеть попытки побега своих животных. Никакой толерантности. Здесь, таким женщинам, как я, нечего было рассчитывать на возможность побега. Здесь это было просто невозможно с практической точки зрения. Лучшее на что мы могли бы рассчитывать, это рискнув своим здоровьем и даже самой жизнью, сбежав из цепей одного владельца, оказаться в цепях другого, причём не факт, что лучшего. Более того, в этом случае, нам было бы обеспечено положение «пойманной рабыни», которое почти наверняка было бы сопряжено с гораздо более суровым обращением и содержанием, в конечном итоге, могущем для нас закончится тем, что поймавший нас мужчина, просто ради развлечения, возвратит нас нашему первоначальному владельцу.

От внезапно пришедшей мне в голову мысли, я приподнялась в полусидячее положение. Потом снова легла на пол, на этот раз на спину, подтянув свои дрожащие запястья, разместив их в ложбинке под поясницей, и согнув ноги в коленях.

Как у любой другой собственности у нас была цена! Внезапно я поняла нечто, здорово напугавшее меня. Я рассмотрела себя с точки зрения таких соображений, попытавшись разобраться именно в таких жёстких мерах безопасности применённых к нам. Я уже поняла, что это нельзя было рассматривать просто, как содержание нас в данном пространстве согласно, скажем, традиционным правилам, или сведение к нулю вероятности побега или даже ради лишения нас надежды на это, как будто мы нуждались так уж нуждались в этом. Не было это похоже и на напоминание о том, что мы были рабынями, или на наказание нас. Конечно, причина могла быть в том, что мужчины просто сочли для себя приятным понаблюдать за нами, оказавшимися в таком беспомощном состоянии. Но теперь я рассматривала другую причину, ставшую для меня столь очевидной, стоило только задуматься о ней. Ведь мы были собственностью! Мы были ценностями, такими же как, деньги, собаки или лошади. В действительности, некоторые мужчины, мы могли бы даже рассматривать нас как сокровища. Нас, так же как и любое другое животное или товар, могли просто украсть! Мы могли стать объектом воровства! Таким образом, имело смысл, если ни по какой другой причине, иногда, в определённых ситуациях держать нас запертыми на замок. Для меня уже не было секретом, что здесь было довольно обычным делом запирать рабынь на ночь. В доме мы проводили ночи в запертых конурах и клетках. Также, я слышала, что для красивых рабынь было весьма обычно ночью быть прикованной цепью к рабскому кольцу в ногах постели их господина. Обычно рабынь приковывают там за левую лодыжку или за шею.

Факт моего понимания, что я теперь являлась объектом воровства, конечно, напугал меня, но, также, я вынуждена была признать, что как и многое другое, это было частью того, что стало моим теперешним правовым статусом, простым следствием того, кем я теперь была. В памяти всплыло и воспоминание о том, что в доме нам рассказывали об уважении законом «права захвата». Первоначально я полагала, что эти права относились только к захвату свободных женщин, однако позже я поняла, что их следует рассматривать гораздо шире, в том числе и применительно к захвату собственности вообще, включая, конечно, и рабынь. Честно говоря, до тех пор, пока я не оказалась вне дома, я как-то не задумывалась о таких вещах, по крайней мере, в их реальном или практическом смысле. Я попытался припомнить то, что давалось мне на занятиях. Моя кража, или захват, как предпочитают говорить здесь, присуждала права на меня. В этом случае, я принадлежала любому, в чьё фактическое владение я попала, даже если это было результатом моего похищения, и должна была в полной мере ему служить. Предыдущий владелец, само собой, имеет право попытаться вернуть свою собственность, которая ещё в течение одной недели технически остается за ним. Однако, если бы мне удалось сбежать от вора, после того как он объявил о своём праве держать меня, или например, удерживал меня в течение хотя бы одной ночи, меня могли, полностью в соответствии с гореанским законодательством, посчитать беглой, уже от него, рабыней, даже при том, что технически я ему пока не принадлежала, и наказать соответственно. Всё точно так же, как и в случае с домашним животным, которому никто не позволил бы сбросить поводок со своей шеи, или сбежать от столба, к которому его привязал хозяин. Деньги, товар и собственность должны сохранять свою ценность и покупательную способность, независимо от того, в чьих руках они находятся. Такая резкость, конечно, не касается свободных людей, и в частности свободных женщин. Наоборот, свободная женщина наделена правом сделать всё от неё возможное, чтобы сбежать от своего похитителя, и без какого-либо наказания, даже после её первой ночи в его цепях, если она всё ещё пожелает сделать это. Само собой, после официального порабощения, в отношении неё начинают действовать все те же самые традиции, законы и методы, что и для любой другой рабыни, смысл которых заключается в том, чтобы всегда держать рабыню в строгой неволе, и поощрять активность по отношению к ней со стороны мужчин. После того, как рабыня пробыла во владении похитителя в течение одной недели, она считается его собственностью по закону. Безусловно, прежний хозяин, также может попытаться вернуть женщину назад посредствам всё той же кражи. Это своего рода популярный вид спорта среди гореанской молодёжи, попытать «удачи цепи». Здесь вообще захват женщин, и не столь важно свободных или порабощённых, рассматривается как спорт или развлечение. Стоит отметить, что во время войны женщин этого мира, и рабынь, и свободных, наряду с серебром и золотом, рассматривают как завидный трофей.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: