Влюбленность и посвящение

Вернемся к институту брака и исследуем его основное архетипическое ядро. Полагают, что корни этого института лежат в естественной влюбленности в человека противоположного пола. Не будем это оспаривать, но хотелось бы поместить слово «естественная» в кавычки и отметить, что нас интересует тесная связь между влюбленностью и посвящением.

Чтобы прояснить нашу позицию, обратимся к различию между влюбленностью и любовью, предложенному Франческо Альберони2(F. Alberoni. Movimento e instituzione. Bologna, II Mulino, 1977. ). За стартовую точку Альберони берет различия между самовозникающим и институциональным состоянием. Точнее, влюбленность можно рассматривать как мотивирующую силу больше бессознательного происхождения, а любовь, как функцию неформального института, созданного из неписаных правил и соглашений между партнерами3 (F. Alberoni. Innamoramento e amore. Milan, Garzanti, 1979. ). Таким образом, Альберони попытался классифицировать архетипическую динамику.

Стремление трансцендировать влюбленность и перейти к любви соответствует стремлению к посвящению, к разработанным ритуалам и формулам, предназначенным для освящения и структурирования процесса возрождения. Влюбленность и посвящение — процессы столь переменчивые, что приносят муки и радости одновременно. Они жаждут стабилизироваться до институтов, но не желают редукции до них. Любое холистическое явление не приемлет редукционизма, и то же относится к процессам «смерти и возрождения» и влюбленности, которые бессознательно следуют модели посвящения.

Самый спорный текст на тему любви, несомненно, написан Денисом де Ружмонтом4 (D. de Rougemont. Love and the Western World. New York: Pantheon Books, 1956. ). Он считает, что любовь, существующая в нашей культуре в виде «страстной любви», является культурной особенностью Запада, продуктом эволюции христианства, особенно ереси катаров. Многие критиковали этот тезис, как недостаточно документально подтвержденный, другие считали, что автор зашел слишком далеко в своих выводах. В любом случае, пока Будда и Конфуций вдохновляли человека на спокойное и безмятежное отстранение, Христос связал любовь с темой (которую мы уже обсуждали) обновления через процесс «смерти и возрождения» и с темой жертвоприношения. В отличие от основателей азиатских религий Христос предлагает полное погружение в любовь и страсть. Любовь стала в нашей культуре болезненным необратимым опытом трансформации, что подтверждается постоянным приравниванием любви и смерти, как, например, в легенде о Тристане и Изольде.

В любви можно увидеть типично Западный феномен — возвращение вытесненного, ответ со стороны бессознательного на наш вездесущий рационализм и позитивизм (влюбленность исходит не от эго, а в действительности противостоит эго). Нет ничего принципиально нового в том, что здесь обсуждается. Подобные выводы уже делались в отношении других иррациональных явлений, таких как влечение к смерти или негативный героизм. Страстная любовь является следствием христианской идеи (страдания) и узурпированных христианством явлений, относящихся к примитивному или языческому миру (а именно, посвящения).

Часто говорят, что когда кто-то вещает о любви, он на самом деле ссылается на что-то неопределенное. Продолжая наши поиски, мы окажемся в любопытном положении, потому что нам придется обратиться к категориям, которые используют не ученые, а поэты. Рильке в трактате о любви Марии Магдалены к Иисусу5(R-M. Rilke. Die Lieber der Magdalena, in Die drei Liebenden, Frankfurt: Insel, 1979. ) говорит, что ее утрата, как и утрата любого объекта любви вообще, является обязательным условием для полной реализации духовного и страстного опыта любви между двумя индивидуумами. Такая линия рассуждений напоминает нам о связи между любовью и смертью, которая также является специфической формой утраты. Рильке полагает, что конечная цель — не соединение с объектом любви, поскольку утрата предопределена, а любовь играет роль архетипического нуминозного инструмента для достижения нового состояния, наделенного новым смыслом. Любовь связана с жертвоприношением и посвящением. Состояние влюбленности не столько приносит единение с любимым человеком, сколько ощущение обновления у того, кто любит. В различных лирических стихах герой, влюбившись, видит весь мир новыми глазами, чувствует себя снова ребенком, или наоборот, впервые по-настоящему взрослым. Его самосознание меняется и пробуждается. Таким образом, влюбленность является попыткой возрождения. Она порождает новые образы, символические переживания и ощущение обновления, которое Данте описал в своем произведении «Новая жизнь» (Vita Nuova). Но есть и другие менее существенные детали, которые, все же, не стоит игнорировать. Влюбленность часто сопровождается симптомами одержимости, полусознательным обязательным повторением определенных действий или мыслей, в которых можно видеть и патологический элемент и глубокую фрустрированную потребность в ритуалах. Влюбленность — состояние не только творческое, но и тревожно обсессивное, и за этой одержимостью кроется «религиозная» потребность в правилах, в безопасности, в защите от слишком ненадежного содержания института любви. Например, влюбленный страдает от навязчивого желания постоянно оживлять определенные воспоминания или искать следы любимого человека на улице, где они однажды гуляли. Одна фраза или имя может крутиться в его уме как припев. Любовь — это что-то такое большое и величественное, что бесконечно рвется наружу. Она всегда ищет чего-то, что сможет сдержать или вместить ее, но никогда не находит.

Без сомнения, любовь так заряжена энергией, что может уравновесить односторонность нашей культуры. Она могла бы помочь удовлетворить потребность в посвящении, или, в более широком смысле, потребность в иррациональном, волшебном и эмоциональном. Но для этого она недостаточно институционализирована в культурные формы.

Влюбленность, как искусство и любой творческий акт, является бессознательным феноменом. Но как и в искусстве здесь требуется сила воли и сила эго, чтобы трансформировать фантазии в реальные события, несущие обновления. Влюбленность, таким образом, становится необратимой (вспомним категории, которые мы использовали, говоря об обновлении при посвящении), а объект любви становится по-настоящему священным и незаменимым. Как и искусство, любовь вынуждена быть творческой и оригинальной, потому что в рациональном обществе, окружающим нас, нет языка, готового и способного выразить ее.

В сущности, у любого человека есть творческие фантазии, но лишь немногие могут из этих фантазий создать художественные произведения. И подобным же образом влюбляется каждый, но далеко не все достигают той стадии любви, когда фантазии об обновлении сталкиваются с реальностью и сопротивляются ей, несмотря на отсутствие заранее установленных правил. Влюбленный вынужден постепенно прекратить пребывать в состоянии, когда он захвачен чем-то, находящимся за пределами его эго, или трансцендентной бессознательной силой. Любовь должна быть инкорпорирована в эго. Но обычно человек пассивно переживет состояния вдохновения и остывания, пока, наконец, любовь не проходит, подобно наркоману, пережившему новый экстатический опыт и затем ожидающему, когда эффект препарата закончится. По этой причине с незапамятных времен влюбленность сравнивают с действием ядов или волшебных чар. Опьянение и влюбленность имеют общую архетипическую матрицу, потенциально они оба связаны с посвящением.