Глава 7.  От посвящения до потребительской идеологии

Глава 7.  От посвящения до потребительской идеологии

Потребительский мир

Наша цель в начале данного исследования заключалась в том, чтобы найти идеи и гипотезы, которые помогли бы понять современное явление наркомании. Этот поиск шел во многих направлениях. Пришло время соединить разные нити исследования и сделать выводы, чтобы не остаться на половине пути. Пожалуй, каждый согласится, что лучше всего подходить к проблеме потребления наркотиков без предубеждений. Учитывая отличительные особенности разных наркотиков, важно не делить их на «плохие» и «хорошие», а рассматривать отношение индивидуума к ним.

Такой подход поддерживается этимологическими и антропологическими аргументами. Не существует негативной коннотации в названиях отдельных наркотиков, она возникает лишь в отношении их неконтролируемого потребления. Наименее разрушительное потребление наркотиков происходит в определенных примитивных обществах, где оно является частью более широкого и сложного явления. Эта традиция имеет мало общего с тревогой и нетерпимостью, существующими в нашем обществе по отношению к потреблению наркотиков. «Примитивное» потребление наркотиков предваряется актами очищения и жертвоприношения, а также обучением. Оно сопровождается и защищается ритуалами, которые обеспечивают ему роль внутри более широкого контекста. При соблюдении этих условий прием наркотика скорее способствует развитию личности, чем ведет к регрессии.

Наиболее дегенеративные и разрушительные последствия потребления наркотиков наблюдаются именно в нашем обществе, где так не хватает смирения и почтения перед мудрыми мастерами и религиозно-мифологическими истинами. Современная манера потребления наркотиков отличается торопливостью, жадностью и озабоченностью. Несмотря на тенденцию наркоманов к объединению в группы, отсутствие общих руководителей и общих целей делают это уединенное занятие подобным мастурбации. Видения, вызванные наркотиками, не вписываются в окружающую культуру, и им не находится места даже внутри отдельной личности, поэтому они исчезают, как только чисто химическое воздействие определенного вещества заканчивается. Так формируется потребность принять его снова, и возникает риск увеличения частоты приемов. Наркоман не может наладить ритм потребления. Возможно, в начале он пытается сделать это, но, будучи одиноким, испытывая нехватку внешней поддержки и упорядоченности жизни, он упускает контроль и продолжает катиться вниз по инерции. Подобно опухоли, потребление наркотиков может возобновляться и расти медленно, стабильно и неискоренимо.

Учитывая эту превратную мотивацию, стоящую за потреблением наркотиков, попробуем теперь повторно рассмотреть то, что было сказано ранее о неограниченном распространении наркопотребления и его связи с недостатком ритуалов, устанавливающих ритм и форму для этого явления. Успех потребительской идеологии присущ нашей культуре не только из-за отсутствия ритуальных ритмов как таковых, а потому что ее псевдоритуалами пропитано все, особенно наши отношения с объектами. Эти псевдоритуалы направлены не на удовлетворение потребностей индивидуума, а на их усиление и порождение все новых потребностей.

Следовательно, приходится признать, что модель посвящения недостаточна для понимания наркомании в нашем обществе. Ее следует соединить с моделью потребительской идеологии, порожденной миром, в котором сакральное подменяется профанным, ритуал — навязчивостью, а архетип — стереотипом.

Мы уже писали, как происходит расщепление и потеря равновесия в маниакально-депрессивном паттерне, являющемся не только клиническим синдромом, но и архетипической моделью или универсальной человеческой предрасположенностью. С одной стороны, цивилизация впервые в истории попыталась целенаправленно устранить переживания смерти, траура, да и просто печали. С другой стороны, ее конечной целью, ее надеждой на будущее и замещением всех других трансцендентальных целей стало продолжение производства и потребления, причем их неограниченный рост. Таким образом, архетипический маниакально-депрессивного паттерн расщепляется, и второй полюс отрицается в пользу первого.

Образцовым членом общества стал теперь не человек, способный к вспышкам вдохновения и паузам рефлексии, а тот, кто сделал выбор в пользу маниакальности, производя и потребляя больше, чем ему необходимо. Гипотетический психиатр из какой-нибудь древней культуры (например, древней Греции, с ее культом умеренности и самоконтроля), познакомившись с нашим современным человеком, несомненно, нашел бы его выраженным дистимическим психопатом.

Мы не осознаем эту фиксацию на одном полюсе, потому что утратили ориентиры, и продолжаем жить с тем же ожиданием бесконечного прогресса. Эта поразительная односторонность проявляется многими тонкими, неосознаваемыми, вошедшими в привычку способами, так что она подобна метастазам психического рака. Но безграничное распространение стремления к жизни, хотя и отрицает смерть, может парадоксальным образом ее вызвать.

Метастазы психического рака поражают тем или иным образом наше архетипическое воображение. Можно, конечно, не признавать результаты тех исследований психологических причин рака, в которых утверждается, что подавление может способствовать развитию данного заболевания. Но даже если бы они оказались не правы, их точка зрения все равно соответствует архетипической фантазии, что неподконтрольным образом скопившиеся в бессознательном подавленные психические содержания могут зажечь процесс роста опухоли, символически с ними связанной. И даже если эту гипотезу не применять к актуальному материальному процессу, то, по меньшей мере, ее можно отнести к психическому процессу, вырастающему из архетипической фантазии о бесконечном прогрессе. Она также важна для нас в символическом смысле, как сказки и мифы для психотиков. Но не проявляется ли архетипическая фантазия о метастазах в какой-то степени у всех нас? Страшная тема онкологических заболеваний притягивает нас. Считается, что подобные страхи вызваны распространением угрозы этой смертельной болезни. Но помимо медицинской сути вопроса, есть что-то в самом мотиве опухоли-подобного роста, что гипнотизирует нас, страшит намеком на неизбежную судьбу, т. е. на архетипическую силу.

Почему же не существует подобного табу молчания на другие болезни, не менее серьезные, чем рак? «Ужасная болезнь», — обычно говорят про рак, а разве другие болезни, например, сердечные приступы приятны? К другим болезням и патологическим состояниям могут относиться очень серьезно, но у них нет той магической и «сверхъестественной» ауры, как у рака. При раке сила развития и прогресса (деление клеток опухоли) служит смерти, а не жизни.

Проблема метастазов является серьезной для современного человека как в медицинском, так и в психологическом смысле. Метастазы потребления и самого ритма жизни открываются в своих более секретных, бессознательно деструктивных формах в личности наркомана, попавшего в воронку все больших доз за все более короткие промежутки времени. Вероятно, вот почему, драма наркомании пробуждает в обществе чувство амбивалентности, аналогичное пугающей притягательности рака.

Постепенное самоубийство наркомана, который порывает с жизнью, не отрекаясь от нее, а жадно, судорожно «употребляя» ее, привлекает наше внимание, потому что такое поведение оказывается метафорой бесконтрольного потребительского отношения к жизни и смертельно конца, которому оно приводит.

Следует обратить внимание на то, что не только в акте приема наркотика, но и в ритме обращения к нему есть элемент компульсивности (принуждения). Временами создается впечатление, что индивидуум выполняет приказ или подчиняется какой-то трансцендентной силе. Термин «ритуал» не случайно применяется к наркоману, как и к обсессивному человеку или даже просто к тому, кто поглощен ежедневной рутиной. Как известно, существует очень тесная связь между обсессивным поведением и религиозным. Религию Фрейд в работе «Будущие одной иллюзии» назвал «универсальным человеческим неврозом навязчивого поведения». Но с юнгианской точки зрения, религия и одержимость (обсессивность) связаны через общую архетипическую матрицу. Следовательно, нельзя сказать, что причиной возникновения религии является компульсивный механизм, скорее оба эти явления возникают на одной и той же архетипической территории. За одержимостью (обсессивностью) может стоять такая же потребность «трансцендировать» какую-то опасную или ограниченную ситуацию. Однако, при одержимости происходит регресс до стереотипного поведения, и слишком рано прекращается поиск выхода. С этой точки зрения элемент навязчивости у обсессивно-компульсивных выражает не только простой невротический механизм, но и возможности некоторой скрытой силы.

Акт обращения к наркотикам порождается потребностью трансцендировать привычное состояние, и этот факт бессознательно связывает и объединяет наркоманию с религиозными поисками или, точнее, с поисками мистического экстаза. Установление компульсивного ритуала, барьера для трансценденции, связывает лицемерные конфессиональные практики (было бы неправильным называть их «религиозными») с постепенным превалированием регрессивной зависимости от фетиша (успокаивающего наркотического объекта) над поиском экстаза. Беспокойство, от которого страдают многие наркоманы часто проходит не в тот момент, когда вещество непосредственно принимается, а когда его только добыли, и индивидуум знает, что оно есть в наличии.

Бессознательная модель, лежащая в основе наркомании, имеет религиозный оттенок, но ее проявления на практике носят в основном регрессивный, а не прогрессивный характер. Самой подходящей параллелью из мифологии для этой модели является мотив «Потери Рая»1

(См. M. Jacoby. The Longing for Paradise, Myron Gubitz, Boston: Sigo Press, 1985. ). В Аламутской легенде мы уже видели образ старца, сообразительность которого заключалась в извращенной эксплуатации потребности в Рае посредством наркотиков. Появление этой регрессивной темы в противовес прогрессивной теме инициации показывает, что отношение человека к наркотикам выродилось, и есть психологический элемент, связывающий посвящение и потребительскую идеологию.

Поиск потерянного Рая означает желание трансцендировать текущее состояние жизни ради обретения чего-то сакрального, причем необязательно через решительное отречение от эго, а скорее путем восстановления здоровья и благополучия и придания последним сакральной ценности. Это искомое состояние благополучия, уже пережитое в безоблачном детстве, часто рисуется в фантазиях. Стоящая за этим поиском потребность аналогична мотивам потребительского поведения и обсессивного синдрома.

Мы становимся свидетелями того, как по мере вырождения модели посвящения в потребительскую, происходит переход от способов использования наркотиков, свойственных примитивным обществам, к современному, как инициация, связанная с наркотиками, превращается в наркозависимость. Среди различных отличительных особенностей отношения к наркотикам, доминирующих в момент первого знакомства с ними, прежде всего, заметны инициатические ожидания. Для тех, кто никогда раньше не пробовал наркотики, ожидания от этого эксперимента бессознательно совпадают с инициатическим ожиданием вступления в контакт с другим, более высоким и сакральным измерением. Это происходит, даже если индивидуум действует из банального любопытства. По мере повторения своих наркотических опытов, «профанация» своей прежней жизни становится ему все более ясной, и он вынужден еще сильнее подавлять свои архетипические ожидания. Повторение подменяет посвящение, и религиозные ожидания уступают место разрушительной одержимости.

И все же среди закономерного постепенного саморазрушения можно обнаружить бессознательные следы древних сакральных тем. В жертвенной установке наркомана можно распознать деформированные остатки древней и универсальной темы жертвоприношения. Жертва приносится ради чего-то священного («жертвовать» в английском языке «делать священным»), в более драматичных случаях жертвой был сам священник. Можно ли рассматривать медленное самоубийство наркомана, как деритуализованное и непродуктивное жертвоприношение? Это заставляет нас предположить, что существует отрицательное жертвоприношение, когда действует только деструктивная часть этого акта, и когда выполняет его отрицательный герой.