Предпосылки теоретического осмысления молодежи

 

Замечания Герберта Спенсера. Один из основоположников позити­визма английский философ и социолог Герберт Спенсер (1820-1903) при­давал значение возрастной дифференциации в очень узком диапазоне трактовок. В частности, он выделил в своих «Основаниях социологии» раздел «Положение детей», в котором до некоторой степени затрагивает­ся и положение молодежи. Здесь отчетливо проявляется свойственный раннему позитивизму эволюционистский подход, который, с одной сто­роны, связывает особенности положения ребенка в обществе с типом об­щества (военным или индустриальным), а, с другой, показывает происхо­дящие изменения как постепенно накапливаемые. По Спенсеру, дети «при очень воинственном типе» общества занимают «крайне подчи­ненное положение, причем положение девочек бывает еще ниже, чем положение мальчиков; но пропорционально тому, как тип становится не воинственным, не только права детей начинают более признаваться, но также права мальчиков и девочек уравниваются»[1]. Чем же руковод­ствуются взрослые индивиды в своих отношениях к детям? Этот вопрос рассмотрен Спенсером только в связи с первобытным обществом и как прямое продолжение того, что обнаруживается среди животных.

Спенсер писал: «Положение ребенка первобытного человека сходно с поло­жением детеныша животного, например медвежонка... Среди людей отношение взрослых индивидов к детям начинает принимать высшие формы под влиянием следующих желаний: во-первых, иметь помощника для сражения с врагами; во-вторых, приготовить мстителя за полученные обиды; наконец, в-третьих, оста­вить после себя человека, который позаботился бы о нашем благоденствии по­сле смерти. Все эти мотивы усиливают права детей мужского пола, но не женско­го. А это еще раз указывает на связь воинственности мужчин и низкого положе­ния женщин»[2].

Надо отдать должное постановке английским социологом в центр наблюдения тендерного аспекта (позже многими игнорировав­шегося) и формулированию вывода в категориях прав ребенка (тематика, ставшая актуальной только в конце XX века), но все же приходится констатировать, что от постановки проблем молодежи ав­тор крайне далек.

Это обстоятельство связано с концептуальной стороной позити­визма. Представление об обществе по аналогии с организмом (органицизм), утвержденное именно Спенсером, опирается на функ­циональную и структурную дифференциацию организма (сле­довательно, и общества). Для этой теоретической конструкции возрас­тное различие индивидов, если только за ним не стоит особое, заметно отделяемое по функциям положение (дети, а также «старшие потомки мужского пола как квазижрецы»), не имеет значения.

Во фрагменте, написанном Спенсером в 1890 г. для заключительной части его грандиозной «синтетической философии» — «Оснований науки о нравственности», он вновь обратился к тематике прав детей, подчерки­вая, что «права детей имеют совсем иной характер, чем права взрослых»[3].

Это различие текстуально оттенено тем, что дальше примени­тельно к детям используется термин «законные требования» вместо термина «права». Что же стоит за этим термино­логическим разделением? Спенсер проводит границу, исходя из того, что для ребенка характерна «неспособность к самоподдержанию». От­сюда если для взрослого его права вытекают из свободы деятельности, то «законные требования» детей есть требования в отношении продук­тов этой деятельности взрослых.

Правда, Спенсер делает уточнение: «Но так как для сохранения вида необхо­димо, чтобы молодые индивиды достаточно упражняли свои способности, то законные требования детей распространяются не только на продукты деятель­ности, но и на участие в деятельности, поскольку это необходимо для развития их способностей»⁴. В рамках социологического позитивизма это одно из первых обращений к вопросу о субъектной роли молодого человека. Впрочем, автор здесь осторожен,добавляя к сказанному, что «во-первых, самостоятельная дея­тельность детей была бы вредна для них самих; во-вторых, повиновение воле родителей есть самое лучшее вознаграждение за оказываемую ими поддержку»[4].

 

Общий вывод Спенсера состоит в том, что законность отноше­ний, основанная на праве родителей руководить деятельностью детей (т. е. то, что мы назвали бы патерналистской системой отношений), ис­черпывается с того момента, когда повзрослевший индивид «делается способным к самоподдержанию»[5].

Вывод: в системе взглядов Спенсера детство без посредующих звеньев сменяется взрослостью, что означает переход к свободной дея­тельности, обеспечивающей самоподдержание.

Этот переход не рассматривается как скачок в новое состояние ни на индивидуальном, ни на социально-историческом уровне. Отмечая, что даже старшие сыновья у римлян были совершенно бесправны, Спенсер предлагает сравнить нынешнее (его времени) положение детей «у наиболее цивилизованных народов»[6] с явным намеком на прогресс общества, и нельзя не видеть, что для него способом установления но­вых отношений остается социальная эволюция, где рост ведет к диф­ференциации и последующей интеграции социальных организмов, их функций и свойств.

Молодежь в теории марксизма. Базовые положения марксизма, выступившего в качестве теоретической альтернативы позитивистской социологии уже на начальном этапе ее становления, создавали благо­приятные предпосылки для обращения к молодежной проблематике.

В чем эти предпосылки? Думается, в утверждении о социальной революции как способе преодоления антагонистических противоречий способа производства, в понимании дискретного характера историческо­го развития. Диалектико-материалистическое понимание истории осно­вывается на логике скачкообразного перехода потенциала общественных перемен в качественно новые состояния общества. Активность участия молодежи в такого рода процессах очевидна особенно в периоды соци­альных катастроф, смены политического строя, и объяснительная сила марксизма в трактовке молодежных проблем питалась выводами из непо­средственных наблюдений основоположников марксизма Карла Маркса (1818-1883) и Фридриха Энгельса (1820-1895) над участием молодежи в ре­волюционных событиях в Европе.

Исходным и важнейшим методологическим положением анализа молодежи, введенным и обоснованным К. Марксом и Ф. Энгельсом, стал классовый подход к этой социальной группе, что свидетельствует об их по­следовательности в вопросах теоретической социологии и одновременно тесной связи с реальными социальными процессами своего времени, чего не наблюдалось ни у Конта, ни особенно у Спенсера, ни у многих других представителей позитивистской социологии. Проведя классовое разгра­ничение молодежной среды, Маркс и Энгельс впервые реально оценили революционный потенциал различных по классовому положению отря­дов молодежи и показали необоснованность представления молодежи как недифференцированной социальной общности[7].

Этот подход в наше время подвергается критике нередко теми, кто в недалеком прошлом устанавливал правила его применения. Важ­нейшими итогами критики стали снятие налета сакральности с класси­ческих текстов марксизма и постановка их в контекст исторической эпохи, когда они создавались. Стали очевидны и недостатки классово­го подхода к молодежи — живого и убедительного у основоположни­ков марксизма, но не представляющего в действительности закончен­ной теоретической конструкции. Но даже с учетом того, что марксист­ская апологетика упростила и домыслила положения Маркса и Энгель­са относительно молодежи, идею классового подхода к ней нет необ­ходимости отбрасывать. Напротив, она — хотя бы и с преувеличением роли отдельных обстоятельств жизни молодых людей — дает надеж­ные исследовательские ориентиры, которые могут выступить в не­сколько ином, чем ранее, контексте.

Существенные положения, которые вносил классовый подход в теорию молодежи. Это существенное состоит в следующем:

1. Утверждалось понимание молодежи в неразрывной связи с общественно-экономическими формациями (а не с абстрактным обществом): молодежь становится частью производительных сил и включа­ется в присущие им производственными отношениями. Этим отверга­ется понимание молодежи лишь как «резерва» общества.

2. Возникло основание для рассмотрения положения различных групп молодежи в обществе на базе центрального принципа исторического материализма о первичности общественного бытия по отноше­нию к общественному сознанию.

3.Молодежь рассматривалась не изолированной, замкнутой в себе общностью, а носителем процесса смены поколений, который в социально-экономическом отношении выступает как воспроизводство и видоизменение социально-классовой структуры, присущей данному обществу.

4.Появилось обоснованное понимание роли молодежи в социальной практике. Роль молодежи в революционном преобразовании общества, как утверждали Маркс и Энгельс, определяется не социаль­но-психологическими чертами молодости, а классовыми интересами.
При этом подчеркивалось, что классовые позиции различных групп молодежи находятся в стадии становления, неустойчивы, непрочны по отношению к внешним воздействиям.

Следует заметить, что классовый подход к молодежи сочетался у Маркса и Энгельса с пониманием того, что молодежь как социальная группа обладает рядом специфических черт, особенностей, лежащих за пределами классовых характеристик. К ним относятся некоторые со­циально-психологические черты, представленные, с одной стороны, юношеским энтузиазмом, энергией молодости, а с другой — тем, что у молодежи нет твердых принципов, прочных убеждений[8].

 

Неопытность молодежи, как показал К. Маркс в работе «Классовая борь­ба во Франции с 1848 по 1850 г.», становится объектом политической мани­пуляции: путем обмана французская буржуазия, используя деклассированную молодежь, сумела «противопоставить одну часть пролетариев другой»[9].

 

Согласно теории марксизма, молодежи присуще диалектическое противоречие ее классовых и возрастных свойств. Возрастная характе­ристика молодежи в снятом виде содержит классовый аспект (недостаток социального опыта). В своей совокупности социальные и возрастные свойства молодежи определяют ее своеобразие как реаль­ного фактора в политической борьбе.

Тема участия молодежи в политической борьбе была исключи­тельно актуальна в середине прошлого века. Для понимания обстоя­тельств, в которых формулировался марксистский взгляд по этому во­просу, интереснейший материал представляет полемика основополож­ников марксизма с идеологом анархизма Михаилом Александровичем Бакуниным (1814-1876), одной из основных установок которого была ставка на склонность молодежи к разрушению общественных устоев, ею еще не освоенных. Наиболее развернутую критику позиций Баку­нина по этим вопросам содержат работы Маркса и Энгельса «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабо­чих» и Энгельса «Бакунисты за работой»[10].

Особое внимание здесь уделено «нечаевскому делу», которое легло в осно­ву сюжета романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Бакунин видел в С. Г. Нечае­ве достойного представителя молодежи, лишь позже осознав, как он заблуж­дался. В письме к Нечаеву Бакунин признавался: «... до самой встречи с Вами настоящая русская революционная молодежь оставалась для меня tегга inсоgnitа»[11].

 

Если и справедливо говорить, что тематика субъектной роли мо­лодежи восходит к анархистским социологическим концепциям, то в реалистическом ключе ее разработка фактически начинается с мар­ксизма. В ряде теорий молодежи, возникших на гребне «студенческих бунтов» 60-х годов, влияние этой стороны марксисткой теории несо­мненно. Что же касается собственно марксизма, то в его рамках наи­большее значение социальной субъектности молодежи придавалось в концепции социальных перемен Владимира Ильича Ленина (1870-1924).

Вопросы субъектности молодежи у В. И. Ленина. В своей фунда­ментальной работе «Развитие капитализма в России» (1899) Ленин по­казал, что суть сверхэксплуатации подростков и молодежи с утвержде­нием империализма не только не изменилась, но, более того, стала еще очевиднее. Однако при этом процесс развития производства дает и прогрессивный социальный эффект для этих групп: крупная машинная индустрия толкает вперед их развитие, повышает их самостоятель­ность[12]. Таким образом, социально-экономический фактор рассматри­вается как первостепенный по значимости в процессе изменения места молодежи в общественной жизни, а также и появления в ряде стран Европы первых социалистических союзов молодежи на рубеже XIX и XX веков. По существу, с появлением этих союзов возникает молодеж­ное движение как относительно самостоятельное социальное явление, поскольку на более ранних стадиях капиталистического развития уча­стие молодежи в революционной борьбе организационно не выделя­лось из общепролетарского движения, а в непролетарской среде для его формирования не было социальных предпосылок.

Центральным пунктом ленинской концепции молодежного дви­жения (еще раз подчеркнем — пролетарского молодежного движения, что вытекает из направленности общесоциологической теории Лени­на), стало обоснование необходимости создания организационно само­стоятельных союзов молодежи.

Ленинское понимание самостоятельности союзов молодежи (у Ленина говорится и об организационной, и о «полной» самостоятельности таких сою­зов; позже в марксистско-ленинской литературе тезис о «полной» самостоя­тельности умалчивался, отрицался или трактовался как совпадающий с орга­низационной самостоятельностью) предполагало их тесную связь с передо­вой партией рабочего класса, партийного руководства их деятельностью. Требование такой самостоятельности выводилось не как политическая конъюнктура, а как следствие того, что «без полной самостоятельности мо­лодежь не сможет ни выработать из себя хороших социалистов ни подгото­виться к тому, чтобы вести социализм вперед» [13]. Тот же аргумент выступает а трактовке межпоколенческих взаимоотношений, опять-таки интересующих Ленина только в аспекте связи поколений революционных борцов: «Нередко бывает, что представители поколения пожилых и старых не умеют подойти, как следует, к молодежи, которая по необходимости вынуждена приближаться к социализму иначе, не тем путем, не в той форме, не в той обстановке, как ее отцы»[14]. Если выйти за пределы политической ориентации автора, то его обобщение представляется исключительно важным для осознания общесоциальных причин субъектных различий поколений (точнее— определенных поколенческих групп) даже при сходстве, генетическом родстве их целевых установок и систем ценностей.

Анализ нового содержания молодежного движения в первые го­ды после победы социалистической революции в России привел Лени­на к ряду теоретических положений в области трактовки социальной субъектности молодежи, которые предопределили на некоторое время основные черты проводившейся в СССР, а затем и в других социали­стических странах молодежной политики[15].

По Ленину, молодежь в новых условиях сохраняет свои черты как соци­альной группы, дифференциация которой отражает социально-классовое де­ление общества. Передовая молодежь (т. е. та, которая и по своему классо­вому происхождению, и по классовому сознанию отвечает целевым установ­кам победивших социальных сил) своей классовой задачей имеет освоение общечеловеческих культурных ценностей, знаний, умений; ее обучение долж­но быть соединено с производительным трудом «вместе с рабочими и кре­стьянами»; ей должны поручаться ответственные участки социалистического строительства. Такие задачи стоят не только перед Российским коммунисти­ческим союзом молодежи, возникшим в конкретных обстоятельствах после­революционной России, но и перед союзами молодежи «в социалистической республике вообще».

 

Свойственное Ленину диалектическое мышление, предполагаю­щее, среди прочего, парадоксальность утверждений и их сочетаний, предопределило многомерность в его трактовке молодежной проблематики. В последующей апологетической литературе это создало не­малые трудности. В конечном счете, тематика партийного руководства союзом молодежи, а затем и всей молодежью стала основной, пред­ставления же Ленина об автономности и активности молодежи в соци­альных процессах чаще всего оставались за рамками теоретических и эмпирических исследований молодежи.

И все же для социологии молодежи как отрасли социологическо­го знания в первоисточниках марксизма, а позже марксизма-ленинизма есть не более чем предпосылки, достроенные в качестве марксистской теории молодежи значительно позже. Приобретения системности в этом достроенном здании оказались результатом как продвижения вперед в осмыслении феномена молодежи в современном обществе, так и отказа от глубины и многомерности тех набросков теории, которые были тщательно собраны из трудов Маркса, Энгельса, Ленина, напи­санных в разных исторических условиях, посвященных разным темам и связанных с разными задачами текущего момента. В действительности же марксистско-ленинские позиции оказались наилучшим образом теоретически освоены не в апологетической литературе, а в ряде поя­вившихся в последней трети XX века теорий марксистской направлен­ности, авторы которых достаточно свободно трактовали (в сравнении с ортодоксами) постулаты марксизма, марксизма-ленинизма, но не считались ревизионистами.

3. Становление специальных теорий молодежи (1920-1940-е годы ХХ века)

К становлению специальных теорий молодежи. Исследования, кото­рые могут рассматриваться пионерными для социологии молодежи, по­являются в начале XX века и не имеют прямой связи ни с позитивистским, ни с марксистским направлениями социологии, открывавшими историю этой науки. Социологическая составляющая была еще слабо дифферен­цирована и занимала подчиненное положение в этих исследованиях, по преимуществу являвшихся антропологическими и психологическими.

Для такой ориентации исследований имелись веские основания. Прежде всего, следует отметить, что легко вычленяемые сегодня по со­циокультурным признакам молодежные сообщества в гораздо мень­шей степени дифференцировались еще полтора-два столетия назад и даже на рубеже XIX и XX веков. Разумеется, неформальные компании холостых молодых людей и формы их бытования (мальчишники, де­вичники, например) были обычным явлением. Но институциональные формы редко фиксировали особое, отдельное положение молодых, здесь не проявлялось групповой специфики молодежи.

 

Например, в российской армии начала XIX века срок службы составлял 25 лет, молодой рекрут фактически сразу оказывался в разновозрастном кол­лективе. Во многих случаях даже в системе образования возрастной признак не был достаточно значимым. Обучение в классах с разновозрастным соста­вом предшествовало более поздней модели обязательного образования, ко­гда классы все в большей мере стали строиться на основе возрастных когорт. И. С. Кон приводит выразительный пример из истории образования во Франции: в иезуитском коллеже в Шалоне в 1618 г. в 3-ем классе учились ли­ца от 9 до 25 лет, в 5-ом классе — от 9 до 18 лет, и ни одна возрастная группа не составляла пятой части класса[16].

 

К началу XX века более однородными по возрастному составу становятся гимназии, университеты, здесь уже проводятся первые эм­пирические исследования, в том числе с применением социологических методов (например, самопереписи студентов вузов Санкт-Петербурга, Казани, Варшавы в 1912 г. и др.), но численность студенчества и его доля в составе соответствующих возрастных групп молодежи еще слишком ничтожны, чтобы выйти на простор собственно социологиче­ского осмысления молодежи.

Другое важное обстоятельство, обусловившее активность антро­пологов и психологов в построении первых теорий молодежи, лежит в рамках возможностей и достижений самих этих наук на ранней стадии их развития. Эмпирическая антропология, получившая мощный им­пульс к развитию в начале века, не могла оставить без внимания факты знакового выделения молодежи в примитивных обществах. В ряде ис­следований было зафиксированы символические формы отделения мо­лодежи от детей и затем обрядового прекращения молодости: перехода в состояние взрослости после инициации.

Действительно, во многих племенах практикуются подобные со­циально-нормативные действия.

 

В племени ифугао (Филиппины), например, переход из младшей группы в старшую происходит в 4-5 лет. С этого времени девочки носят юбки, маль­чики — набедренные повязки, дети переходят жить из дома родителей в дом молодежи (мужской или женский агаманг), где также живут подростки, юноши, неженатые мужчины. Юноши и мужчины не остаются ночевать в мужском агаманге, а идут в женский к любовницам[17].

 

Переход в статус взрослого в традиционных обществах обычно сопровождается обрядом инициации, нередко предусматривающим болезненные знаковые действия с телом и тяжелые испытания тела и духа посвящаемых.

 

В африканском племени наудебу правила инициации предусматривают на­несение порезов на лице, а также на плечах, где они достигают 30 см. Канад­ское племя татайна требует от 15-летних юношей исполнение инициационного обряда: их дважды посылают в лес на пять дней, первый раз — без права есть и пить, второй — с разрешением только пить и только через костяную трубочку. После инициации успешно прошедшие испытания приобретают новое положение в племени (положение полноправного члена племени — мужчины, женщины). В некоторых случаях новое положение также закрепля­ется в знаковых формах (например, вступает в силу запрет пить молоко)[18].

 

Очевидно, что в исследовании первобытных народов проявлялась тяга к самопознанию человека, принадлежащего к цивилизованному ми­ру. Не удивительно, что обряды инициации изучались и описывались для лучшего прояснения механизмов социализации в современном обществе.

Следствием наблюдений за символическими действиями в их древней, первозданной форме становилось и осмысление молодежи как специального объекта исследования.

Влияние руссоизма. Эта линия антропологических исследований была предопределена позицией выдающегося французского философа и социального мыслителя Жан-Жака Руссо (1712-1778), получившей широкое признание в качестве методологической основы при изучении проблем человека и со­хранившейся в заметных следах просвещенческой идеологии и в ряде новейших работ по социологии молодежи.

Основоположник социологического структурализма Клод Леви-Строс (род. 1908) в статье «Руссо— отец антропологии» отмечал: «Руссо открыл нам (поистине это удивительное откровение, несмотря на то, что благодаря современной психологии и антропологии оно стало более привычным) суще­ствование другого лица («он»), которое думает внутри меня и приводит меня сначала к сомнению, что это именно «я», которое мыслит... Мысль Руссо развивается по двум принципам: принципу отождествления себя с другим, и даже с наиболее далеким «другим», включая и представителей животного мира, и принципу отказа от всего того, что может это «я» сделать «достойным»... Таким образом, «я» и «другой», освобожденные от антаго­низма, который одна лишь философия пыталась поощрять, возвращают себе единство»[19].

 

Представление о «далеком другом» (человек в традиционном обществе) как объяснительном инструменте для «я» (современника, но­сителя цивилизации) содержало импульс для последующего развития социологического знания о молодежи.

От Руссо идут истоки и психологически ориентированных теорий молодежи, впервые оформившихся в систематическом виде в начале XX века. Огромное влияние на становление этих теорий оказали идеи романа Руссо «Эмиль, или О воспитании», где проведено разделение возрастных этапов на основании характеристик психического развития индивида и задач воспитания. По Руссо, до достижения взрослости человек проходит пять этапов становления: от рождения до конца первого года; от 2 до 12 лет; от 12 до 15 лет; от 15 до 20 лет; от 20 до 25 лет.

 

Период юности Эмиля (а значит — любого молодого человека) начинается с 15 лет. Это второе рождение человека: «Мы рождаемся, так сказать, два раза: раз — чтобы существовать, другой — чтобы жить; раз — как предста­вители рода, другой — как представители пола»[20]. Руссо характеризует нача­ло юности как «момент кризиса», который «хотя довольно краток, но имеет продолжительное влияние». Юноша в этот период — «это лев в лихорадоч­ном возбуждении, он не признает руководителя и не хочет уже быть управ­ляемым»[21]. Но природосообразным воспитанием вполне можно добиться ус­пешного развития воспитанника и его послушания. Искусство наставника со­стоит в том, чтобы вовремя обнаружить кризис перехода к взрослости: «Когда по признакам... вы предугадаете критический момент, тотчас же ос­тавьте навсегда прежний тон по отношению к нему <воспитаннику — Авт.>. Он еще ваш ученик, он уже не воспитанник ваш. Это — ваш друг, это муж­чина; обращайтесь отныне с ним, как с мужчиной»[22].

Финальная стадия юности — «возраст счастья», время любви, путешест­вий, женитьбы. Достигнувший 25-летнего возраста Эмиль говорит: «Наставник мой! поздравьте вашего питомца: он надеется иметь скоро честь быть отцом!»[23] — и таков конец романа Руссо.

Целый ряд положений, разработанных Руссо в «Эмиле», вошел в психологию молодежи XX века, и прежде всего, представление о кризис­ном характере периода юности. Для социологии же молодежи руссоист­ские идеи выступали как своего рода антитезисы, поскольку вся философско-педагогическая конструкция романа строится на том, что социальная среда должна быть в период юности максимально ограничена.

Воспитание по Руссо — это воспитание домашнее. Он, разумеется, знает о «мальчуганах, которых воспитывают в коллежах, и о девочках, получающих воспитание в монастырях», но отказывается рассматривать их в своей книге, поскольку у них «дурные нравы» и они «всегда останутся неисправимыми»[24].

Собственно, Руссо не интересуют юношеские сообщества, его не интересует молодежь. Само слово «молодежь» встречается крайне ред­ко[25] и вполне может быть заменено словами «молодые люди», «юно­ши», частые у автора «Эмиля». Не социальные группы, а индивида рассматривает французский просветитель, не молодежь, а юность со­ставляет зерно его концепции, оказавшей столь заметное влияние на становление первых теорий молодежи.

123	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: