 |
Несколько нанограммов вина: обонятельные галлюцинации
|
|
|
|
Человек очень редко обладает способностью воображать запахи – в большинстве случаев люди не могут этого делать, даже если умеют живо воображать зрительные или слуховые образы. Способность воображать запахи – редкий дар, о котором в 2011 году написал мне Гордон К.:
«Ощущение запаха воображаемых предметов стало частью моей жизни давно, оно появилось с тех пор, как я себя помню… Если, например, я несколько минут думаю о покойной матери, то у меня возникает ощущение, что я чувствую запах пудры, которой она пользовалась. Если я в письме пишу о сирени или о каком-то другом конкретном цветке, то мои обонятельные центры тотчас воспроизводят его аромат. Я не хочу сказать, что одно только написание слова «розы» вызывает ощущение запаха роз, нет, мне надо вспомнить какой-то конкретный эпизод из жизни, связанный с розами, для того чтобы ощутить их тонкий аромат. В ранней юности я считал эту свою способность абсолютно нормальной и только позже открыл, что это чудесный дар моего мозга».
Многие из нас испытывают большие трудности в воображении запахов даже при сильном внушении. Поэтому нам, как правило, очень трудно понять, какими являются ощущаемые нами запахи: реальными или мнимыми. Однажды я посетил дом, где вырос и где моя семья прожила шестьдесят лет. В 1990 году дом был продан Британской ассоциации психотерапевтов, и комната, которая раньше была столовой, превратилась в большой кабинет. Войдя в эту комнату в 1995 году, я сразу ощутил запах кошерного красного вина, которое всегда стояло в большом деревянном буфете рядом с обеденным столом. Это вино пили во время кидуша[16]в шаббат. Вообразил ли я себе этот запах, напоминавший мне об атмосфере любви, царившей в нашем доме на протяжении шестидесяти лет, или несколько нанограммов вина сохранились в помещении, несмотря на все покраски и ремонты? Запахи отличаются невероятной устойчивостью, и я не могу сказать, чем было вызвано мое ощущение: обостренным восприятием, галлюцинацией, воспоминанием или всем этим, вместе взятым.
|
|
|
У моего отца смолоду было очень чувствительное обоняние, и, подобно всем врачам его поколения, он пользовался им, осматривая своих больных. Он мог по запаху отличить мочу диабетика от мочи здорового человека, а гнилостный запах абсцесса легкого он распознавал с порога комнаты больного. После перенесенного гайморита отец утратил былую остроту обоняния и не мог больше использовать свой нос как диагностический инструмент. По счастью, он не потерял обоняние полностью и не приобрел аносмию[17], которая поражает до пяти процентов населения и причиняет больным массу проблем. Люди с аносмией не чувствуют запаха газа, табачного дыма и протухшей еды. Они постоянно испытывают тревогу, так как не знают, исходит ли от них какой-нибудь неприятный запах. Эти люди равным образом не могут наслаждаться и приятными запахами мира, недоступно им и восприятие вкусовых оттенков пищи, ибо это восприятие во многом обусловлено обонянием[18].
Об одном больном, страдавшем аносмией, я писал в книге «Человек, который принял жену за шляпу». Тот больной потерял обоняние после черепно-мозговой травмы. (Длинный обонятельный путь проходит по основанию черепа и поэтому страдает даже при минимальных травмах черепа.) Тот человек никогда не придавал особого значения запахам, но, утратив обоняние, вдруг понял, что его жизнь стала намного беднее. Ему не хватало запахов людей, книг, города, весны. Вопреки всему, он надеялся, что обоняние когда-нибудь восстановится и вернет ему полноту жизни. И действительно, через несколько месяцев после травмы он, к своему удивлению и восторгу, вдруг утром ощутил аромат свежезаваренного кофе. Он попробовал покурить трубку, к которой не прикасался несколько месяцев, и ощутил аромат любимого табака. Взволнованный больной отправился к своему неврологу, но после тщательного обследования невролог сказал больному, что у него нет даже намека на восстановление обоняния. Но тем не менее больной ощущал какие-то запахи, и мне думается, что его способность воображать запахи, по крайней мере в ситуациях, пробуждающих воспоминания и порождающих ассоциации, усилилась в результате аносмии, как усиливается способность к зрительному воображению у людей, страдающих слепотой.
|
|
|
Повышенная чувствительность сенсорных систем, лишенных информации от органов чувств – зрительных, обонятельных или слуховых стимулов, – это не чистое благословение. Подобная чувствительность может привести к галлюцинациям, зрительным, обонятельным и слуховым – фантопсии, фантосмии или фантакузии, – если воспользоваться этими старыми, но весьма полезными терминами. Точно так же как у 10–20 процентов потерявших зрение людей возникает синдром Шарля Бонне, у людей, потерявших обоняние, в таком же проценте случаев развивается обонятельный эквивалент этого синдрома. Иногда эти фантомные ощущения возникают при синуситах или травмах головы, но порой они сочетаются с мигренью, эпилепсией, паркинсонизмом, посттравматическими стрессовыми расстройствами и другими заболеваниями[19].
При синдроме Шарля Бонне, если у больного сохраняются остатки зрения, также возможно наличие разнообразных нарушений зрительного восприятия. Так, у больных, не полностью утративших обоняние, может наблюдаться искажение запахов, чаще всего восприятие приятного запаха как неприятного (это состояние в медицине называют паросмией или дизосмией).
У канадки Мэри Б. дизосмия развилась через два месяца после хирургической операции, выполненной под общим наркозом. Восемь лет спустя она прислала мне подробный отчет о своих переживаниях, озаглавленный как «Фантом моего мозга». Мэри писала:
«Все произошло очень быстро. В сентябре 1999 года я чувствовала себя великолепно. Летом мне удалили матку, но в начале осени я уже снова занималась пилатесом и танцами и чувствовала себя прекрасно. Четыре месяца спустя энергии не убавилось, но я оказалась жертвой невидимого расстройства, о котором, кажется, никто ничего не знает и для которого я даже не могу подобрать название.
|
|
|
Сначала изменения были постепенными. В сентябре помидоры и апельсины стали отдавать железом и гнильцой, а деревенский сыр стал пахнуть как скисшее молоко. Я перепробовала несколько сортов, но все они оказались подпорченными. В течение октября салат-латук начал пахнуть скипидаром, а шпинат, яблоки, морковь и цветная капуста стали казаться мне гнилыми. Рыба и мясо, особенно курятина, стали пахнуть так, словно их специально неделю продержали на батарее центрального отопления. Мой муж не чувствовал никаких посторонних запахов. Я решила, что у меня какая-то пищевая аллергия…
Вскоре мне стало казаться, что от ресторанных кухонь несет страшной тухлятиной. Хлеб вонял гноем, а шоколад – машинным маслом. Единственное, что я могла еще есть, – это копченый лосось. Я начала есть его три раза в неделю. Однажды, в начале декабря, мы обедали с друзьями в ресторане. Я очень тщательно делала заказ, и в общем все было хорошо, но минеральная вода пахла известкой. Правда, друзья пили воду с видимым удовольствием, и я подумала, что в ресторане просто плохо вымыли мой стакан.
Со следующей недели ситуация с запахами стала еще хуже. От проезжавших по дороге машин воняло так, что я с трудом заставляла себя выходить на улицу. До пилатеса я добиралась окольными путями, а в балетную школу стала ходить по пешеходной дорожке. Запах вина вызывал у меня отвращение, так же как и запах любых духов. Запах утреннего кофе Яна не нравился мне никогда, но в один прекрасный день он стал просто невыносимым. Мне казалось, что эта вонь пропитала весь дом и висит в нем сутками. Яну пришлось с тех пор пить кофе только на работе».
Миссис Б. вела подробный дневник, надеясь найти если не объяснение, то хотя бы какую-то систему в своем расстройстве, но не смогла найти ничего. «В этой болезни нет ни смысла, ни порядка, – писала она. – Как может лимон пахнуть хорошо, а апельсин плохо? Почему я спокойно нюхаю чеснок, но перестала выносить запах лука?»
|
|
|
При полной потере обоняния мы не встречаем у больных извращений обоняния или изменения привычных запахов. У таких больных мы наблюдаем обонятельные галлюцинации. Они тоже могут быть весьма разнообразными, и их подчас трудно определить и описать. Вот, например, что написала мне по этому поводу Хизер Э.:
«Эти галлюцинации невозможно описать каким-то одним запахом (за исключением одного вечера, когда мне все время чудился запах маринованных огурцов с укропом). Скорее эти галлюцинации можно описать как смесь запахов (металлический запах шариковых дезодорантов, сладковато-кислый – пирожных или запах расплавленной пластмассы у мусорной свалки). Какое-то время я даже получала удовольствие, стараясь подобрать название всем этим адским смесям. Поначалу я ощущала «за один присест» только один запах – по нескольку раз в день. Потом гамма расширилась, я стала одновременно чувствовать несколько запахов. Иногда в эту гамму однократно вклинивался какой-нибудь новый запах, но потом он бесследно и навсегда исчезал. Сила восприятия бывает разная. Иногда запах ощущается очень резко, как удар по носу, а потом это ощущение быстро пропадает. Иногда же слабый, едва ощутимый запах преследует меня сутками напролет».
Некоторые больные ощущают определенные запахи, причем иногда под влиянием ситуации или внушения. Лора Х., почти целиком утратившая обоняние после трепанации черепа, написала мне, что иногда ощущает всплеск знакомых запахов, которые, правда, немного отличаются от тех, которые она ощущала до наступления аносмии. Иногда же запахи были совсем иными:
«Однажды у нас на кухне после ремонта случилось короткое замыкание. Муж уверил меня, что все в порядке, но я очень боялась пожара… Среди ночи я проснулась и пошла на кухню удостовериться, что все хорошо, потому что почувствовала запах горящей проводки. Я осмотрела все закоулки кухни, холл, открыла шкафы, но ничего не горело. Потом я подумала, что запах шел от соседей или с улицы».
Лора разбудила мужа, но он ничего не почувствовал, хотя Лора продолжала явственно ощущать запах дыма. «Я была потрясена тем, с какой силой я могу воспринимать несуществующие запахи».
Других больных могут преследовать какие-нибудь постоянные запахи или такие причудливые их смеси, словно в них собраны все отвратительные запахи, существующие в мире. Бонни Блоджет в своей книге «Воспоминание о запахе» описывает галлюцинаторный обонятельный мир, в который она окунулась после перенесенного гайморита и использования мощных средств от заложенности носа. Бонни вела машину по какой-то федеральной трассе, когда впервые вдруг ощутила странный противный запах. Остановившись на заправке, Бонни первым делом осмотрела свои туфли. Они оказались чистыми. Потом она проверила вентилятор – не попала ли в него мертвая птица? Запах преследовал ее, то усиливаясь, то ослабевая, но не исчезал полностью. Бонни исследовала десятки возможных внешних его источников и постепенно пришла к выводу, что этот источник находится у нее в голове – в неврологическом, а не в психиатрическом смысле. По описаниям Бонни, преследовавший ее запах – это «жуткая смесь запахов кала, рвоты, горелого мяса и тухлых яиц, не говоря уже о дыме, органических растворителях, моче и плесени. Кажется, мой мозг превзошел сам себя». (Галлюцинации, содержанием которых являются отвратительные запахи, называют какосмией.)
|
|
|
Поскольку люди способны обнаруживать и идентифицировать около десяти тысяч разных запахов, то число возможных галлюцинаторных ощущений может быть намного большим, ибо в слизистой оболочке носа заложены более пятисот различных обонятельных рецепторов и их стимуляция (или стимуляция их представительств в головном мозге) может породить триллионы возможных сочетаний. Ощущаемые в результате паросмии или фантосмии запахи действительно подчас невозможно описать, так как они отличаются от любого известного по реальному опыту запаха и не пробуждают никаких реальных воспоминаний. Таким образом, причудливость и необычность запаха может быть первым и главным признаком его галлюцинаторного происхождения, ибо мозг, если его освободить от пут реальности, может породить любой звук, образ или запах из своего богатого репертуара и составлять из них самые сложные или «невозможные» сочетания.
Слуховые галлюцинации
В 1973 году в журнале «Сайенс» была опубликована статья, которая произвела настоящий фурор. Называлась статья: «Как чувствует себя здоровый человек в психиатрической лечебнице». В ней описывалось, как здоровые во всех отношениях люди, не имевшие в анамнезе никаких психических расстройств, ради эксперимента обратились к врачам с жалобами на то, что им слышатся голоса. Они рассказывали врачам, что по большей части не могут разобрать, что говорят эти голоса, но иногда различают такие слова как «пустота», «пустотелый» или «стук». Если не считать этой жалобы, люди вели себя абсолютно адекватно, могли вспомнить свою фактическую биографию и перечислить произошедшие в их жизни реальные события. Тем не менее всем им был поставлен диагноз «шизофрения» (за исключением одного «пациента», который «отделался» «маниакально-депрессивным психозом»). Все эти «больные» были госпитализированы на срок до двух месяцев. Всем была назначена антипсихотическая лекарственная терапия. (Правда, эти люди не глотали предписанные им таблетки.) После поступления в госпиталь эти «больные» продолжали вести себя совершенно нормально, говорили персоналу, что их «голоса» исчезли и что они прекрасно себя чувствуют. Они даже вели дневник своего опыта, не скрывая этого от персонала (в отношении одного из этих псевдобольных в записях дежурных медсестер было сказано, что «пациент ведет дневник своего поведения»). Тем не менее ни один из самозванцев не был разоблачен психиатрами[20]. Результат этого эксперимента, спланированного стэнфордским психологом Дэвидом Розенханом (который и сам был одним из псевдобольных), показывает, среди прочего, что единственный симптом – «голоса» – может оказаться достаточным для безапелляционного установления диагноза «шизофрения» даже при отсутствии других симптомов и отклонений в поведении. Психиатры, как и все общество, оказались подвержены всеобщему заблуждению относительно того, что «голоса» – это всегда признак безумия, что они появляются только в контексте тяжелых психических расстройств.
Кстати, это мнение утвердилось сравнительно недавно, что становится ясно после прочтения ранних работ по исследованию шизофрении. В 70-е годы появились мощные антипсихотические лекарства и транквилизаторы, вытеснившие все прочие методы лечения. А тщательный опрос больного уступил место сличению его жалоб с критериями справочника по умственным расстройствам, что ускоряет и облегчает установление диагноза.
Эйген Блейлер, руководивший огромной психиатрической больницей «Бургхёльцли» в Цюрихе с 1898 по 1927 год, сочувственно и заботливо относился к сотням шизофреников, находившихся на его попечении. Он хорошо понимал, что их «голоса», какими бы странными и нелепыми ни казались, были тесно связаны с ментальным статусом и бредовыми идеями пациентов. Голоса, писал Блейлер, «воплощают все их устремления и страхи… все их извращенные отношения с окружающим миром… и прежде всего… с его патологическими или враждебными силами», коими эти пациенты одержимы. Он очень живо описал все это в вышедшей в 1911 году великой монографии «Раннее слабоумие, или Шизофрения»:
«Голоса не только что-то говорят пациенту, они словно пропускают через него электрический ток; бьют больного, парализуют, лишают способности мыслить. Очень часто эти голоса воплощаются в конкретных людей или какими-то иными, подчас весьма причудливыми, способами. Например, один больной считал, что его голоса «сидят» над каждым из его ушей. Один голос немного больше второго, но оба они не больше грецкого ореха, а выглядят как большой безобразный рот.
Основным содержанием «голосов» являются, как правило, угрозы и проклятия. День и ночь эти угрозы и проклятия доносятся отовсюду – со стен, сверху и снизу, издалека и изблизи. Например, когда больной начинает есть, он слышит: «Ты украл каждый глоток…» Если же больной что-то роняет, то может услышать: «Чтобы эта штука отрубила тебе ногу!»
Иногда голоса говорят противоречащие друг другу вещи. Часто они могут быть враждебны пациенту, а потом меняют свое отношение на противоположное. При этом два разных мнения могут высказываться голосами, принадлежащими разным людям. Например, голос дочери может сказать: «Его сожгут живьем», – а голос матери возразить: «Нет, его не сожгут». Больной часто слышит не только голоса обвинителей, но и голоса защитников и покровителей.
Часто голоса звучат в определенной части тела. Например, полип в носу может стать местом, откуда больному слышится голос. Если у пациента есть какая-нибудь болезнь кишечника, то голос может звучать из живота. Если больной страдает половыми расстройствами, то голос может звучать из полового члена или мочевого пузыря. Подчас из носа могут раздаваться непристойности… Больная с реальной или воображаемой беременностью может слышать голоса разговаривающих в ее чреве детей…
Иногда начинают говорить неодушевленные предметы. Может заговорить лимонад; пациент может услышать, как стакан молока явственно произносит его имя. Подчас начинает говорить и мебель».
Далее Блейлер пишет: «Почти все госпитализированные в лечебницу шизофреники слышат голоса», но тут же оговаривается, что обратное неверно, что, несмотря на то что почти все шизофреники слышат голоса, одни только слуховые галлюцинации не являются непременным диагностическим признаком шизофрении. Но в общественном сознании галлюцинаторные голоса почти всегда являются синонимом шизофрении, и это большая ошибка, ибо большинство людей, слышащих «голоса», не страдают шизофренией.
Многие люди сообщают о своих голосах. При этом они особо подчеркивают, что эти голоса обращаются не к ним. Например, Нэнси К. писала мне:
«У меня регулярно бывают галлюцинации, во время которых я слышу чьи-то разговоры. Чаще всего это случается, когда я засыпаю. Мне кажется, что эти разговоры абсолютно реальны, их ведут реальные люди в тот самый момент, когда я их слышу. Но я никогда не могу понять, где именно происходит разговор. Я слышу, как ссорятся супруги, или что-то другое. Голоса мне незнакомы, я не могу по голосам узнать каких-то конкретных, известных мне людей. Иногда мне кажется, что я радиоприемник, настроенный на волну какого-то другого мира. (Правда, этот мир населен людьми, говорящими на американском английском.) Эти слуховые феномены я могу расценивать только как галлюцинации. Я никогда не участвую в этих беседах, ко мне никто не обращается. Я только слушатель».
Психиатры XIX века знали о существовании галлюцинаций у психически здоровых людей, и по мере развития неврологии специалисты стремились разобраться в их причинах. В 80-е годы XIX века в Англии было учреждено Общество психических исследований. Целью общества был сбор и исследование сообщений о призраках или галлюцинациях, особенно среди покинутых, одиноких и обездоленных людей. С обществом сотрудничали многие выдающиеся ученые – физики, физиологи и психологи (Уильям Джемс был активным членом американского отделения общества). Предметом их систематического исследования стали телепатия, ясновидение, общение с мертвыми и природа духовного мира.
По ходу этих исследований выяснилось, что галлюцинации нередко встречаются и среди психически здоровых людей. В «Международной статистике галлюцинаций, возникающих в бодрствующем состоянии сознания», вышедшей в 1894 году, были представлены сообщения о частоте и природе галлюцинаций, переживаемых здоровыми людьми в нормальной обстановке (исследователи со всей тщательностью исключали из рассмотрения сообщения людей, страдающих явными психическими или соматическими расстройствами). Семнадцати тысячам испытуемых был по почте задан один и тот же вопрос:
«Испытывали ли вы, находясь в состоянии абсолютного бодрствования, ясное ощущение того, что вы отчетливо видите какое-либо живое существо или неодушевленный предмет, что это существо или предмет касается вашего тела, или не слышали ли вы голоса, при том что вы ясно отдавали себе отчет в том, что это ощущение не вызвано какими-то реальными внешними причинами?»
Около 10 процентов корреспондентов ответили на этот вопрос утвердительно, а из них около трети писали о том, что слышат голоса. Как заметил в своей книге «Слышать голоса» Джон Уоткинс, галлюцинаторные голоса, «содержание которых было религиозным или сверхъестественным, представляли значимое, но все же меньшинство всех слуховых галлюцинаций, которые в подавляющем большинстве случаев имели вполне обыденное содержание».
Вероятно, самой распространенной слуховой галлюцинацией является ощущение, что человека зовут по имени – имя произносит либо знакомый, либо незнакомый голос. В книге «Психопатология повседневной жизни» З. Фрейд по этому поводу заметил:
«В то время, когда я жил один в чужом городе – я был тогда совсем молодым человеком, – я часто слышал, как близкие и любимые голоса вдруг отчетливо произносили мое имя. Потом я стал записывать моменты появления этих галлюцинаций и выяснять, что происходило в это время в моем родном доме. Там в эти моменты не происходило ничего примечательного»[21].
Голоса, которые иногда слышат больные шизофренией, бывают, как правило, обвиняющими, угрожающими, язвительными или надоедливыми. Напротив, голоса, которые слышат «здоровые» люди, бывают, как правило, ничем не примечательными, как об этом пишет Дэниел Смит в книге «Музы, безумцы и пророки: слуховые галлюцинации и границы психического здоровья». Отец и дед Смита слышали голоса, но реагировали на них совершенно по-разному. Отец начал слышать голоса в возрасте тринадцати лет:
«В этих голосах не было ничего примечательного, в них не было никакого тревожного содержания. Чаще всего это были простые команды. Например, голос мог приказать передвинуть стакан с одного края стола на другой или воспользоваться определенным турникетом в метро. Но подчинение голосам внутренней жизни сделало жизнь отца совершенно невыносимой».
Напротив, дед Смита не обращал на галлюцинации особого внимания и даже играл с ними. Он, например, описывал, как пытался использовать голоса, делая ставки на скачках. («Эта тактика не работала. Голоса говорили самые разные вещи: один утверждал, что выиграет эта лошадь, а второй утверждал, что выиграть может и другая».) Голоса были полезнее, когда дед играл с друзьями в карты. Ни дед, ни отец Смита не отличались особой верой в сверхъестественные вещи; не страдали они и какими-то явными психическими заболеваниями. Они просто слышали ничем не примечательные голоса, связанные только с их повседневной жизнью – как, впрочем, миллионы других людей.
Отец и дед Смита редко рассказывали о своих голосах. Они слушали их втайне, в тишине, вероятно чувствуя, что если начнут о них рассказывать, то могут прослыть сумасшедшими или по меньшей мере не вполне «нормальными». Тем не менее проведенные за последние годы исследования подтверждают, что слышать голоса – это не такая уж редкость и что большинство таких «слышащих» вовсе не шизофреники, каковыми не были и отец и дед Смита[22].
Одним из важных моментов является отношение людей к своим голосам. Некоторых эти голоса мучают, как, например, отца Смита, некоторые же воспринимают их спокойно и относятся к ним с юмором, как, например, дед того же Смита. За этим личным отношением к слышимым голосам стоит отношение общественное, которое может быть диаметрально противоположным в разное время в разных культурах.
Слуховые галлюцинации характерны для всех культур. Во все времена и во всех странах люди слышали голоса и часто придавали им огромное значение – боги в древнегреческих мифах часто говорят со смертными, как и единый Бог в религиях монотеистических. В этом отношении голоса считались более важными, ибо голосом можно дать объяснение или отдать недвусмысленный приказ, что невозможно сделать с помощью одних лишь зрительных образов.
Вплоть до XVIII века голоса – так же как и видения – приписывали сверхъестественным силам: богам или демонам, ангелам или джиннам. Нет сомнения в том, что иногда эти голоса и видения появлялись у людей, страдавших психозами или истерией, но в большинстве случаев люди не видели в голосах ничего патологического. Если голоса были безвредными и глубоко личными, они считались просто неким свойством, присущим данному человеку.
Приблизительно с середины XVIII века философы и ученые эпохи Просвещения стали придерживаться светской философии; слуховые и зрительные галлюцинации начали рассматривать как физиологические проявления избыточной активности определенных участков головного мозга.
Но удержалась и романтическая идея о «вдохновенности» голосов и зрительных образов. Особую популярность эта идея нашла среди деятелей искусства. Художников и писателей, которые смотрели на себя как на толкователей, секретарей, пишущих под диктовку Голоса, и иногда им, как Рильке, приходилось годами ждать, когда зазвучит Голос[23].
Все человеческое бытие пронизано разговорами человека с самим собой; великий русский психолог Лев Выготский полагал, что «внутренняя речь» является непременной предпосылкой любой осознанной деятельности. «Например, я большую часть дня разговариваю сам с собой: ругаю («Идиот, куда ты на этот раз дел свои очки?»), поощряю («Ты можешь это сделать!»), жалуюсь («Почему чужая машина стоит на моем месте?») и, реже, поздравляю себя с успехом («Ты сумел это сделать!»). Эти голоса звучат не извне. Я никогда не спутаю их с голосом, например, Бога.
Но когда я однажды оказался в большой опасности, пытаясь спуститься с горы с сильно травмированной ногой, я услышал внутренний голос, не похожий на мое обычное внутреннее бормотание. Тогда мне стоило неимоверных усилий переправиться через широкий ручей с туго перевязанным вывихнутым коленом. Я нерешительно остановился перед препятствием, просто оцепенел, поняв, что не смогу преодолеть эту водную преграду. Я испытал страшную слабость, мне явилась соблазнительная мысль: а что если отдохнуть? Поспать немного, набраться сил. Но тут у меня в ушах прозвучал властный, командный, не допускавший возражений голос: «Ты не имеешь права останавливаться – ни здесь, ни в другом месте! Ты должен идти. Встань, подбери подходящий темп и иди». Этот добрый голос, голос Жизни, укрепил мою решимость, придал мне сил. Я перестал дрожать и, не колеблясь, продолжил путь».
Джо Симпсон, совершавший восхождение в Андах, сорвался с обледеневшего выступа и упал в расщелину, сломав при этом ногу. Он начал бороться за жизнь, о чем написал в книге «Касаясь пустоты». Именно услышанный голос помог ему тогда преодолеть все трудности и выбраться из бедственного положения:
«Вокруг был только снег и тишина. Над головой бездна безжизненного синего неба. Остался наедине с этим снегом и небом, перед единственным выбором – выкарабкаться отсюда во что бы то ни стало. Против меня не действовали никакие темные силы. Голос, звучавший в моей голове, сказал, что я сделаю это. Голос пробился сквозь овладевшее мною смятение. Он звучал отчетливо, холодно и решительно.
Сознание мое расщепилось на две половины, которые играли между собой в орла и решку. Но голос был ясным, четким и руководящим. Голос был всегда прав, я прислушивался к нему и следовал его приказам, подчинялся решениям. Вторая половина сознания пребывала в настоящей панике – мне мерещились страшные картины; безумная надежда сменялась полным отчаянием. Я грезил наяву, но слушал только голос. Мне надо было выбраться на ледник… Голос твердо и отчетливо говорил мне, что и как делать, и я подчинялся ему, в то время как в другой половине расколотого сознания мелькали, сменяя друг друга, безумные абстрактные идеи. Голос и предельное внимание гнали меня вперед, когда нестерпимый блеск ледника погружал в состояние дремы. До захода солнца оставалось три с половиной часа. Я упрямо продвигался вперед, но вскоре до меня дошло, что я делаю это медленно и страшно неуклюже. Меня нисколько не смутило, что я ползу как улитка. Голос вел меня, и я знал, что могу на него положиться».
Такие голоса люди слышат довольно часто, когда оказываются в ситуации, угрожающей смертельной опасностью. Фрейд в своей книге «Об афазии» пишет о двух случаях, когда он слышал голоса:
«За всю мою жизнь я дважды оказывался в положениях, угрожавших моей жизни, причем оба раза осознание опасности наступало внезапно, словно какое-то озарение. Оба раза я чувствовал, что это конец. Внутренний голос лепетал что-то бессвязное, а я шевелил губами, издавая нечленораздельные звуки. Но ввиду крайней опасности я оба раза слышал голос извне, который громко выкрикивал мне в ухо отчетливые команды. Я не только слышал эти слова, я видел их написанными на листке бумаги, который висел передо мной в воздухе».
Угроза жизни может исходить и изнутри, и хотя мы не знаем, насколько часто голоса предотвращали попытки самоубийства, мне думается, что это происходило и происходит не так уж редко. Одна моя знакомая по имени Лиз после неудачного любовного романа чувствовала себя полностью раздавленной и угнетенной. Она была уже готова проглотить горсть снотворного и запить стаканом виски, когда вдруг услышала, как чей-то голос строго сказал ей: «Нет, ты не должна этого делать», – а потом добавил: «Помни, пройдет совсем немного времени, и ты уже не будешь чувствовать себя такой несчастной, как сейчас». Мужской голос прозвучал извне, и Лиз не знала, кому он принадлежал. Она тихо спросила: «Кто это сказал?» Ответа не было, но на стуле, стоявшем перед Лиз, вдруг появилась «зернистая» (как описала ее Лиз) фигура молодого человека, одетого в костюм XVIII века. Светящаяся фигура несколько секунд просидела на стуле, а затем исчезла, растворившись в воздухе. Лиз испытала чувство невероятного облегчения, ее охватила волна тихой радости. Лиз понимала, что голос скорее всего исходил из какой-то части ее собственного мозга, но тем не менее до сих пор игриво рассказывает о том молодом человеке как о своем ангеле-хранителе.
Для объяснения того, почему люди слышат голоса, было предложено много гипотез, причем в разных обстоятельствах могут быть разные причины. Вероятнее всего, что обвиняющие и угрожающие голоса, которые слышат страдающие психозами больные, по природе своей отличаются от голосов, которые иногда – в пустом доме – окликают человека по имени; и эти голоса в свою очередь отличаются от голосов, помогающих нам в минуты крайней опасности.
Слуховые галлюцинации могут быть обусловлены аномальной активацией первичной слуховой коры; это нарушение требует исследования не только у больных с психозами, но и среди психически здоровых людей. До сих пор большинство исследований в этой области проводилось именно на больных шизофренией.
Некоторые ученые предполагают, что слуховые галлюцинации возникают в результате утраты способности распознавать внутреннюю речевую продукцию как свою собственную. (Другой вариант: на фоне генерирования внутренней речи одновременно происходит активация областей слуховой коры, и то, что мы в норме воспринимаем как внутренний монолог, обретает «реальный» голос.)
Возможно, что в мозге существует физиологический барьер или механизм торможения, который в нормальном состоянии не дает нам воспринимать внутренний голос как голос извне. Может быть, у тех, кто постоянно слышит «голоса», этот барьер либо поврежден, либо недостаточно хорошо развит. Вероятно, этот вопрос можно переформулировать и спросить так: почему большинство из нас не слышат никаких голосов? В своей нашумевшей книге «Происхождение сознания связано с разрушением двухкамерного мышления», вышедшей в 1976 году, Джулиан Джейнс утверждал, что сравнительно недавно (по историческим меркам) все люди слышали голоса. Эти голоса рождались в правом полушарии, но левое полушарие распознавало их как голоса внешние. Люди, слышавшие эти голоса, принимали их за «глас Божий». Приблизительно за тысячу лет до нашей эры, по мере развития современного сознания, голоса были интериоризированы[24], и теперь мы распознаем их как наш «внутренний голос»[25].
Есть ученые, которые считают, что слуховые галлюцинации могут возникать вследствие повышенного внимания к мыслительному потоку, который сопровождает поток вербального мышления. Ясно, что «слышать голоса» и «слуховые галлюцинации» – это термины, за которыми скрываются разные по своему происхождению феномены.
Слуховые галлюцинации во многих случаях бывают содержательными – человек слышит голос, который говорит что-то осмысленное, пусть даже подчас тривиальное и напыщенное, однако в подавляющем большинстве случаев содержанием слуховых галлюцинаций оказываются странные нечленораздельные звуки. Вероятно, самой частой слуховой галлюцинацией является феномен, который практически всегда диагностируют как «шум в ушах». Этот практически непрекращающийся звук – жужжание или звон – возникает при потере слуха и подчас становится просто невыносимым для больного.
Восприятие шумов – жужжания, бормотания, щебетания, стука, скрежета, звона, приглушенных неразборчивых голосов – часто связывают с расстройствами слуха; эти звуки усиливаются на фоне таких состояний как бред, деменция, отравление или психологический стресс. У врачей, например, во время напряженных дежурств, когда не удается выкроить ни одной минуты на сон, могут возникать разнообразные галлюцинации любой модальности. Один молодой невролог писал мне, что однажды, после тяжелого тридцатичасового дежурства, ему стали слышаться звуки кардиомониторов и тревожные сигналы аппаратов искусственной вентиляции легких. По возвращении домой он в течение нескольких часов постоянно «слышал» телефонные звонки[26].
Одновременно с голосами и другими воображаемыми шумами люди часто слышат музыкальные фразы или даже целые песни, но многие в своих галлюцинациях «слышат» только музыку или отдельные музыкальные фразы. Музыкальные галлюцинации могут возникать после инсультов, при опухолях мозга, аневризмах мозговых артерий, а также при тяжелых инфекционных заболеваниях, дегенеративных заболеваниях центральной нервной системы и при токсических или метаболических расстройствах. Такие галлюцинации обычно проходят после улучшения общего состояния больного[27].
Выявить причину музыкальной галлюцинации трудно, но у пожилых и старых больных, с которыми мне по большей части приходится иметь дело, музыкальные галлюцинации возникают практически всегда при ослаблении слуха или при полной глухоте. При этом галлюцинации сохраняются после подбора слухового аппарата или после установки кохлеарного импланта[28]. Слух возвращается, но галлюцинации не исчезают. Вот что написала мне по этому поводу Диана Г.:
«Сколько я себя помню, меня всегда преследовал шум в ушах. Это был звук высокой тональности, донимавший меня семь дней в неделю по двадцать четыре часа в сутки. Звук точь-в-точь напоминал стрекот цикад у нас на Лонг-Айленде. В последний год у меня появились, кроме того, музыкальные галлюцинации. Я все время слышу Бинга Кросби, поющего в сопровождении оркестра «Белое Рождество». Песня повторяется снова и снова. Сначала я думала, что слышу пение по радио. Потом я исключила все внешние источники – музыка звучала у меня в голове, и я не могла по собственному желанию ни выключить ее, ни убавить громкость. Но потом, приобретя некоторый навык, я научилась менять слова и темп и даже переключаться на другую музыку. С тех пор я слышу музыку практически ежедневно, чаще по вечерам и подчас так громко, что она мешает мне общаться с реальными людьми. Я всегда слышу только знакомые мелодии –
|
|
|
