 |
IV. Господин Тибо возражает против возвращения Жака
|
|
|
|
В сумраке лестницы Антуан столкнулся с секретарем отца, г-ном Шалем; тот крысой крался вдоль стены и, завидев Антуана, замер с растерянным видом.
- А, это вы?
Он перенял от своего патрона пристрастие к риторическим вопросам.
- Плохие новости, - зашептал он. - Университетская клика выставила кандидатом декана филологического факультета, - пятнадцать голосов потеряно, самое меньшее; а с голосами юристов это составит двадцать пять. Каково! Вот что значит - не везет. Патрон вам все объяснит. - От робости он вечно покашливал и, считая, что у него хронический катар, целыми днями сосал пастилки. - Я побежал; маменька, должно быть, уже беспокоится, - сказал он, видя, что Антуан не отвечает.
Он вынул часы, поднес их к уху, потом поглядел на стрелки, поднял воротник и исчез.
Вот уже семь лет, как этот человечек в очках ежедневно работал у г-на Тибо, но Антуан знал его не больше, чем в первый день. Говорил он мало, тихим голосом и высказывал лишь прописные истины, громоздя друг на друга синонимы. Проявлял пунктуальность, был одержим множеством мелких привычек. Жил с матерью, к которой относился с трогательной заботливостью. Его имя было Жюль, но из уважения к своей собственной персоне г-н Тибо величал своего секретаря "господин Шаль". Антуан и Жак прозвали его "Пастилкой" и "Скукотой".
Антуан прямо прошел в кабинет отца, который, прежде чем отправиться спать, приводил у себя на столе в порядок бумаги.
- А, это ты? Плохие новости!
- Да, - перебил его Антуан. - Мне господин Шаль уже рассказал.
Господин Тибо коротким рывком выпростал подбородок из-под воротничка; он не любил, когда то, о чем он собирался сообщить, оказывалось уже известным. Антуану, однако, было сейчас не до того; он думал о предстоящем разговоре, и его заранее охватывал страх. Но он вовремя взял себя в руки и сразу перешел в наступление:
|
|
|
- У меня тоже очень плохие новости: Жаку нельзя больше оставаться в Круи. - Он перевел дух и договорил залпом: - Я прямо оттуда. Видел его. Говорил с мим. Обнаружились весьма прискорбные вещи. И я пришел с тобой об этом поговорить. Его необходимо забрать оттуда как можно скорее.
Оскар Тибо остолбенел. Его изумление выдал лишь голос:
- Ты?.. В Круи? Когда? Зачем? И меня не предупредил? Рехнулся ты, что ли? Объясни, в чем дело.
Хотя на душе у Антуана немного полегчало после того, как первое препятствие осталось как будто бы позади, все же он чувствовал себя скверно и не в силах был снова заговорить. Наступило зловещее молчание. Г-н Тибо открыл глаза; потом они медленно, как бы помимо его воли, опять закрылись. Тогда он сел за стол и положил на него кулаки.
- Объяснись, мой милый, - сказал он. И спросил, торжественно отбивая кулаком каждый слог: - Ты говоришь, что был в Круи? Когда?
- Сегодня.
- Каким образом? С кем?
- Один.
- И тебя... впустили?
- Естественно.
- И тебе... разрешили свидание с братом?
- Я провел с ним весь день. С глазу на глаз.
У Антуана была вызывающая манера подчеркивать концы фраз, что еще больше распаляло гнев г-на Тибо, но вместе с тем призывало к осмотрительности.
- Ты уже не ребенок, - заявил он, словно только что определил по голосу возраст Антуана. - Ты должен понимать всю неуместность подобного шага, да еще без моего ведома. У тебя имелись какие-то особые причины отправиться в Круи, ничего мне не сказав? Твой брат написал тебе, тебя позвал?
- Нет. Меня вдруг охватили сомнения.
- Сомнения? В чем же?
- Да во всем... В режиме... В том, каковы последствия режима, которому Жак подвергается вот уже девять месяцев.
- Право, милый, ты... ты меня удивляешь!
Он медлил, выбирая умеренные выражения, но крепко сжатые толстые кулаки и резко выбрасываемый вперед подбородок выдавали его подлинные чувства.
|
|
|
- Это... недоверие по отношению к отцу...
- Каждый может ошибиться. И вот доказательства!
- Доказательства?
- Послушай, отец, не надо сердиться. Я думаю, мы с тобой оба желаем Жаку добра. Когда ты узнаешь, в каком плачевном состоянии я его нашел, ты сам первым сочтешь, что Жаку необходимо как можно скорее покинуть исправительную колонию.
- Ну уж нет!
Антуан постарался пропустить иронию г-на Тибо мимо ушей.
- Да, отец.
- А я тебе говорю - нет!
- Отец, когда ты узнаешь...
- Уж не принимаешь ли ты меня за дурака? Думаешь, мне нужны твои сообщения, чтобы узнать, что делается в Круи, где я вот уже десять лет провожу ежемесячные генеральные ревизии и получаю полный отчет? И где не принимается никаких решений без предварительного обсуждения на заседании совета, которым я руковожу? Так, что ли?
- Отец, то, что я там увидел...
- Довольно об этом. Твой брат мог наплести тебе бог знает что, благо ты так доверчив! Но со мной этот номер не пройдет.
- Жак ни на что не жаловался.
Господин Тибо явно был озадачен.
- Тогда в чем же дело? - проговорил он.
- Именно это-то и серьезнее всего: он говорит, будто ему так спокойно и хорошо, даже утверждает, что ему там нравится!
Услышав, что г-н Тибо удовлетворенно хмыкнул, Антуан добавил оскорбительным тоном:
- Бедный мальчуган сохранил такие прелестные воспоминания о семейной жизни, что предпочитает жить в тюрьме.
Стрела не достигла цели.
- Вот и прекрасно, мы с тобой, стало быть, во всем согласны. Чего тебе еще надо?
Антуан уже отнюдь не был уверен, что сможет добиться своего; поэтому он не стал пересказывать отцу все, что обнаружилось из признаний Жака; он решил изложить только основные свои претензии, а об остальном умолчать.
- Должен сказать тебе правду, отец, - начал он, останавливая на г-не Тибо внимательный взгляд. - Я подозревал, что обнаружу недоедание, плохое обращение, карцеры. Да, да, погоди. К счастью, эти страхи лишены основания. Но я увидел, что положение Жака во сто крат хуже - в нравственном отношении. Тебя обманывают, когда говорят, что одиночество сказывается на нем благотворно. Лекарство гораздо опаснее самой болезни. Его дни проходят в гибельной праздности. Об учителе не будем говорить; главное то, что Жак ничего не делает, его уже начинает затруднять малейшее умственное усилие. Продолжать этот опыт, поверь мне, - значит ставить крест на его будущем. Он впал в состояние такого безразличия, он так ослабел, что если оставить его в этом оцепенении еще на несколько месяцев, здоровье его будет подорвано навсегда.
|
|
|
Антуан не спускал глаз с отца; казалось, он всей тяжестью своего взгляда давит на это вялое лицо, стараясь выжать из него хоть каплю сочувствия. Подобранный, настороженный, г-н Тибо хранил тяжкую неподвижность; он напоминал тех толстокожих животных, чья мощь не видна, когда они отдыхают; да он и вообще походил на слона - те же большие плоские уши, те же хитрые искорки в глазках. Речь Антуана его успокоила. Уже несколько раз в колонии едва не вспыхнул скандал, нескольких надзирателей пришлось уволить без объявления причины, и в первую минуту г-н Тибо испугался, что разоблачения Антуана окажутся как раз этого свойства; он перевел дух.
- И ты думаешь, что сообщил мне что-нибудь новое? - спросил он добродушно - Все, что ты говоришь, делает честь твоей доброте, мой милый, но позволь тебе сказать совершенно чистосердечно, что все эти меры воспитательного воздействия слишком сложны и что знания в этой области приходят к человеку не за один день и не за два. Поверь моему опыту и опыту специалистов. Ты говоришь - слабость, оцепенение. И слава богу! Ты ведь знаешь, каков был твой брат; ты что же думаешь, можно справиться с этим злобным характером, предварительно его не смирив? Постепенно ослабляя порочного ребенка, мы тем самым ослабляем его дурные наклонности, и уж только тогда можно добиться цели, - этому учит нас практика. Скажи, разве твой брат не переменился? Приступов злобы нет и в помине, он дисциплинирован, вежлив с окружающими. Ты и сам говоришь, что он полюбил порядок, полюбил размеренность своего нового существования. Как же не гордиться подобным результатом, достигнутым меньше чем за год!
|
|
|
Он пощипывал пухлыми пальцами кончик бородки; завершив тираду, он искоса взглянул на сына. Звучный голос, величественные манеры - все это придавало видимость силы каждому его слову, и Антуан так привык поддаваться гипнозу отцовских речей, что в глубине души почти уже сдался. Но тут г-на Тибо подвела гордыня - он допустил ошибку:
- Впрочем, с какой это стати, спрашивается, я даю себе труд оправдывать целесообразность решения, о пересмотре которого нет и не может быть речи? Я делаю то, что считаю нужным, и ни перед кем, кроме собственной совести, отчитываться не намерен. Запомни это хорошенько, мой милый.
Антуан взвился:
- Тебе не удастся заткнуть мне рот, отец. Повторяю, Жак не должен оставаться в Круи.
Господин Тибо опять язвительно усмехнулся. Антуану стоило большого труда сохранять самообладание.
- Нет, отец, оставлять его там было бы преступлением. В нем живет мужество, которое надо спасти. Позволь мне сказать, отец, - ты часто заблуждался относительно его характера: он тебя раздражает, и ты не видишь его...
- Чего я не вижу? Мы начали жить спокойно, только когда он уехал. Разве не так? Вот исправится, тогда и посмотрим, можно ли ему вернуться. А пока...
Его кулак поднялся, словно для того, чтобы всей своей тяжестью рухнуть вниз; но г-н Тибо разжал пальцы и мягко положил ладонь на стол. Его гнев еще вызревал. Но гнев Антуана уже разразился:
- Жак не останется в Круи, я тебе ручаюсь, отец!
- Ого-го, - с издевкой протянул г-н Тибо. - А не забываешь ли ты, мой милый, что не ты здесь хозяин?
- Нет, этого я не забываю. Поэтому я спрашиваю тебя: что ты намерен делать?
- Я? - помедлив, буркнул г-н Тибо; он холодно улыбнулся и на мгновение поднял веки. - Тут и сомнений быть не может: отчитать самым строгим образом господина Фема за то, что он тебя впустил без моего разрешения, и навсегда запретить тебе доступ в колонию.
Антуан скрестил руки:
- Значит, вот какова цена всех твоих брошюр и докладов! Всех твоих красивых слов! С трибуны конгрессов - одно, а когда в опасности рассудок человека, даже рассудок родного сына, - все тут же забывается, лишь бы не было осложнений, лишь бы жить в покое, а там хоть трава не расти?
- Негодяй! - закричал г-н Тибо. Он вскочил из-за стола. - О, это должно было случиться! Я давно это подозревал. Некоторые твои слова за столом, твои книги, твои газеты... Равнодушие к церковным обрядам... Одно влечет за собой другое; пренебрежение основами религии, за нею нравственная анархия, и в конце концов бунт!
Антуан пожал плечами.
- Не стоит усложнять. Речь идет о малыше, дело не терпит. Обещай мне, отец, что Жак...
- Я запрещаю отныне упоминать при мне его имя! Теперь тебе наконец ясно?
|
|
|
Они смерили друг друга взглядом.
- Это твое последнее слово?
- Убирайся вон!
- Ну, отец, ты меня еще не знаешь, - пробормотал Антуан с вызывающим смехом. - Клянусь тебе, что Жак вырвется с этой каторги! И ничто, ничто меня не остановит!
Сжав зубы, тучный человек с неожиданной яростью двинулся на сына.
- Убирайся вон!
Антуан распахнул дверь. На пороге он обернулся и глухо проговорил:
- Ничто! Даже если мне самому придется поднять новую кампанию в моих газетах!
|
|
|
