Можно ли стоять не по-русски?

Эта книга написана для тех, кто сейчас только учится. Значит, через 25 лет, когда наступит новый век, им будет около 40 лет. Если они изберут своим жизненным поприщем науку, то именно они и будут в начале века ее главной движущей силой.

Рассказывая о науке, надо говорить не только о ее вчерашнем дне, но в первую очередь о сегодняшнем и завтрашнем. Прошлое тоже дело почтенное, но не оно определяет главные линии и основные задачи развития науки.

Итак, о лингвистике.

Живи мы с вами в прошлом, XIX веке, достаточно было бы написать «лингвистика — наука о языке». И этим все было бы сказано. Наука XIX века четко разделялась на отдельные «клеточки», в зависимости от изучаемых ею объектов. Сколько разных объектов — столько разных наук. Физика была наукой о физических объектах, о физических формах движения. Физиология — наука о строении и функционировании человеческого организма. Психология — наука о «душе», наука о человеческой психике. Точно так же и лингвистика была наукой о языке.

В XX веке изменился сам принцип классификации наук. Появилось несчетное количество пограничных областей, смежных дисциплин под «двойными» названиями вроде физической химии, астробиологии, инженерной психологии. Это случилось не потому, что появилось больше объектов для изучения (конечно, в общем-то их стало больше, но не это определяет изменения, о которых здесь говорится). Дело в том, что на смену одной науке, охватывающей целиком один вид объектов, пришло несколько наук, рассматривающих один и тот же объект с различных точек зрения. Науки стали как бы перекрывать и дополнять друг друга. Если раньше жизнь и поведение животных изучались зоологией, то теперь появились зоопсихология, зоосемиотика, экология, этология, зоогеография и множество других научных направлений, а то и сложившихся наук. Если раньше язык, речь, языковая способность человека изучались лингвистикой (языкознанием), то теперь появились социолингвистика, этнолингвистика, психолингвистика, нейролингвистика, биолингвистика. Да и сама «старая» лингвистика стала иной, но об этом ниже.

Заметьте себе, это процесс общий для самых разных наук и при этом совершенно объективный: все названные «лингвистики» с разными «приставками» появились совсем не потому, что кто-то сел и выдумал новую науку. Так не бывает. Если появилось и укрепилось новое научное направление, значит, для этого были объективные и субъективные причины.

Объективные — т. е. возникли какие-то проблемы и в самой науке (теоретические), и, что особенно важно, вне ее (практические), которые «по-старому» не решаются.

Субъективные — т. е. сами ученые осознали, что надо работать «по-новому», что «старая» наука в чем-то уже не годится.

Казалось бы, не так трудно это осознать. А на самом деле в науке, в том числе и в лингвистике, нередко разыгрываются подлинные драмы. Конечно, лучшие из ученых старого поколения всегда чувствуют веяние времени и способны до самых последних дней идти вперед, вслед за новыми задачами и новыми идеями. Таким был недавно скончавшийся профессор Московского университета Петр Саввич Кузнецов. Воспитанный на «традиционной» лингвистике, он все время удивлял своих коллег странным, с их точки зрения, направлением своих интересов. Петр Саввич оказался первым нашим профессиональным лингвистом, который занялся африканскими языками, так сказать, «дедушкой советской африканистики». Он был первым нашим лингвистом, серьезно отнесшимся к машинному переводу и понявшим его не только прикладную, но и теоретическую значимость для самой лингвистики. А в последних своих работах он всерьез занялся проблемами происхождения человеческой речи. Он не следовал за модой: он ее создавал. Но так, к сожалению, бывает не всегда.

Но оставим субъективные причины в стороне и займемся объективными.

Начнем с самой лингвистической науки. Как и любая наука, она развивается по определенным законам. И, видимо, можно сделать известные выводы о тенденциях ее дальнейшего движения, если попытаться выяснить, есть ли такие закономерности развития, которые были бы общи для всех наук.

Такие закономерности, безусловно, есть. О них (применительно к своей науке — физиологии) прекрасно написал в своей книге известный советский физиолог Н. А. Бернштейн. Ученый пришел к следующему выводу. Сначала любая наука проходит стадию эмпирического собирания фактов. В это время она еще не наука в точном смысле слова, а «становится наукой… в тот момент, когда она оказывается в состоянии применить к каждому явлению своей области два определяющих вопроса: 1) как происходит явление и 2) почему оно происходит».

Наша нынешняя лингвистика уже достаточно хорошо знает, «как происходит явление». Она разработала сложную и изощренную систему понятий и методов описания разных языков и описания процессов исторического развития языков. И в этом отказать ей никак нельзя.

Скажем больше: она, как это и описывает Н. А. Бернштейн, перешла уже от качественной характеристики явлений к их количественной характеристике. Лет пятнадцать назад наделало много шуму появление у нас так называемой математической лингвистики. Наиболее рьяные ее сторонники, главным образом из числа профессиональных математиков (а не лингвистов), тут же заявили о том, что «качественная» лингвистика вообще не имеет права на существование. Подобного рода «уничтожающие» заявления вообще редко соответствуют реальному положению вещей, а здесь это был просто призыв из одного тупика в другой.

Поэтому какой бы изощренной описательная лингвистика ни была, но на второй вопрос, о котором пишет Н. А. Бернштейн, она ответить не в состоянии: вопрос «почему?».

Это совершенно понятно. Ведь как человек говорит, зависит не только от того, о чем он говорит. А наша лингвистика может оперировать как следует только с этой стороны вопроса, да и то далеко не полностью. Здесь необходимы новые подходы, необходима совместная работа представителей разных специальностей. Ведь речь человека управляется не только собственно языковыми, а и психологическими факторами, и психолингвистическими (т. е. касающимися внутренней организации высказывания), и социально-психологическими (т. е. относящимися к различным употреблениям языка в человеческом обществе), и социологическими, и этнографическими, и антропологическими, и другими.

Сейчас в лингвистике как раз такой период, когда мы уже дали явлениям языка (речи) исчерпывающую описательную характеристику и перешли к «постановке всех суждений об этих явлениях на почву строгой причинности и… формулированию законов протекания в зависимости от этих явлений» (Н. А. Бернштейн). На наших глазах создается новая лингвистика — лингвистика, которая будет располагать достаточными возможностями, чтобы ответить и на вопрос «почему?». Но для этого она должна многому научиться у смежных с ней наук: логики и психологии, физиологии высшей нервной деятельности и антропологии, социологии и этнографии…

Социолингвистику, психолингвистику, этнолингвистику часто называют науками. Едва ли это науки. Пройдет какое-то, не очень долгое, если судить по нынешним темпам научного развития, время, и лингвистика снова «примет в себя», интегрирует все эти «науки». Один из молодых американских лингвистов, вернее, этнолингвистов, — Делл Хаймс — в рецензии, опубликованной еще в 1965 г., писал, что дело идет к созданию «общей теории места языка в социальной жизни», «эволюционной теории языка», которая включит в себя и лингвистику, и психолингвистику, и социолингвистику.

Он считает, что такая наука будет создана в начале XXI века. Думаю, что с ним можно согласиться.

Итак, что касается внутренних тенденций эволюции лингвистики, у нас есть основания думать, что она коренным образом изменится. Чтобы заниматься языком, к началу XXI века нужно будет знать многое и многое из того, чему сейчас не учат на филологических факультетах.

Учтите это и постарайтесь не оказаться в положении лингвистов нашего поколения, которым пришлось, так сказать, в пожарном порядке овладевать такими несвойственными «традиционному» лингвисту вещами, как математика, психология, социология.

Но хватит о внутренних тенденциях — поговорим теперь о внешнем «давлении» на лингвистику со стороны практики.

Если посмотреть, как обстояло дело в лингвистике за последние полвека, то можно легко увидеть, что таких практических задач, которые стояли бы перед лингвистикой, вынуждая ее к дальнейшему развитию, было крайне мало. Разве что обучение иностранному языку, которое часто именовалось прикладной лингвистикой. Как ни странно, но здесь лингвистика сыграла в какой-то мере даже отрицательную роль. Она породила так называемый переводно-грамматический метод: языку учили, как географии или истории, — не учили общаться на этом языке, а заставляли учить правила. Это случилось, кстати, именно потому, что лингвистика не знала, почему мы говорим, а только как мы говорим. А чтобы научить человека говорить, нужно знать ответ и на вопрос «почему?»

В 50-х годах XX века появились еще две мощные области, в которых языкознание нашло практическое применение. Одна из них, конечно, машинный перевод. Он пережил свой взлет, когда кое-кому казалось, что пройдет два-три, от силы десять лет — и мы сможем с одного конца машины заложить томик «Войны и мира», а из другого вынуть готовый английский перевод чуть ли не в сброшюрованном и переплетенном виде. Потом взлет сменился чем-то вроде упадка. Упадка, впрочем, не было: просто стало ясно, что никаких легких и быстрых успехов здесь добиться не удастся (серьезным специалистам это было ясно с самого начала!).

Другая область менее известна и значительно более ответственна. Это — афазиология. Афазией называют такое состояние человека, когда из-за ранения, опухоли или другого повреждения мозга он оказывается не в состоянии говорить и понимать речь. Чтобы восстановить у него способность говорить, надо хорошо знать, как человек говорит. Поэтому врачи-афазиологи стали серьезно заниматься лингвистикой.

В дальнейшем, в 60-70-е годы XX века, возникло еще множество задач, для решения которых потребовалась лингвистика. Все их даже нет возможности перечислить. Поэтому мы остановимся только на некоторых.

Как-то ко мне пришел за советом молодой лингвист из одной латиноамериканской страны, получивший образование в московском Университете дружбы народов. Он интересовался, куда можно обратиться, чтобы в его страну приехал советский ученый, занимающийся вопросами так называемого языкового строительства, и помог местным специалистам. Оказывается, в его стране, где наряду с испанским есть множество местных индейских языков, эти языки описаны плохо, почти не преподаются в школе, нет учебников и словарей на них и т. д. Нужно все это создать, нужно дать возможность маленьким индейцам научиться читать и писать на их родном языке. Все это — дело лингвиста, а точнее — социолингвиста.

Вот диспетчер большого аэропорта. Его дело — выслушать рапорты пилотов о том, что они подошли к аэродрому и находятся на такой-то высоте в таком-то секторе, и отдать им соответствующие распоряжения насчет посадки. Многословие здесь неуместно. Вся необходимая информация должна быть вложена в краткую, но очень емкую фразу, которая «пробилась» бы через любые радиопомехи. Какой должна быть эта фраза? Ответить на этот вопрос — дело лингвиста или, скорее, психолингвиста.

Вот следователь, которому надо найти преступника по обрывочной магнитофонной записи телефонного разговора. Сам он этого сделать не сможет. Ему поможет лингвист.

Какие же практические области, нуждающиеся в участии и совете лингвиста, будут интенсивно развиваться в ближайшие 30 лет?

Первая мысль — о космосе. Связь с экипажем космического корабля. Расшифровка возможных сигналов из других цивилизаций.

Революция в области информации. А значит, информационно-поисковые языки. Автоматическое реферирование. Машинный перевод научных текстов.

Развитие национальных культур народов Азии, Африки, Америки, Океании. А значит, создание новых письменностей, литературных языков, общественно-политической и научно-технической терминологии, написание грамматик, учебников и словарей, разработка методов обучения иностранным языкам. (Попробуйте растолковать папуасу из племени асмат, в языке которого «пристать к берегу на каноэ, чтобы лечь на нем спать» выражается в одном-единственном слове с множеством суффиксов, как вьетнамец обходится в своем языке одними только корнями!)

Кстати, если вы хотите заниматься иностранными языками, но не решили какими, могу подсказать, специалисты по каким именно языкам будут особенно нужны в ближайшие 30 лет. Во-первых, по языкам Африки, особенно тем, на которых говорят в нынешних экономически малоразвитых странах. Смело учите языки банда и багирми, азанде и сонга, макуа и коса. Во-вторых, по языкам индейцев Америки — тупи и кечуа, аймара и гуарани, тукано и гуакуру. И в-третьих, по языкам народов Океании, начиная с Новой Гвинеи, где языков около 500, причем подавляющее большинство их практически не исследовано. Сейчас народы, говорящие на этих языках, участвуют очень мало или совсем не участвуют в политических, торговых, культурных связях с другими народами, их национальная культура развивается слабо и в относительной изоляции. Но близится время, когда они уверенным шагом выйдут на мировую арену. А сейчас, в 70-х годах XX столетия, у нас в Советском Союзе всего-навсего четыре специалиста по языкам Южной Америки и два — по языкам Новой Гвинеи.

Но самое главное, чем лингвисту придется заниматься к 2000 г., относится к изучению самого человека. И даже не столько к его изучению, сколько к его развитию — развитию его умений, навыков, способностей. Как легче и надежнее всего научить первоклассника грамоте и письму? Как развить у старшеклассника чутье языка и стиля, эстетический вкус в области литературы, позволяющий отличить настоящий бриллиант от поддельного? Я уже однажды писал обо всем этом — в книжке «Языкознание и психология». И позволю себе процитировать в заключение несколько абзацев из этой книжки.

«Кому мы нужны?

Этот горький вопрос мне не раз приходилось слышать от лингвистов самых разных возрастов и интересов.

Он не случаен. В наш век спутников и атомных электростанций, антарктических зимовок и большой химии наша специальность кажется какой-то лишней, мало нужной, пятым колесом в телеге современной науки.

Но наука — это не только знание Человека об окружающем его мире. Это и знание Человека о самом себе.

Он борется, изобретает, строит. Он стирает с лица Земли все формы угнетения. Он обеспечивает себе постоянный кусок хлеба. Он узнает все больше и больше о мире, в котором живет, чтобы суметь использовать для своего блага — блага человечества — все, что лежало миллиарды лет в тайниках Природы, дожидаясь его прихода.

И естественно, что для этой цели больше нужны химия и физика, геология и биология, астрономия и математика. Поэтому наш век — век точных наук.

Но наступит такой момент, когда Человек переведет дух, оботрет руки, прокопченные дымом, снимет перепачканную землей, мазутом и кровью спецовку и устало скажет: «Ну, кажется, с первоочередными делами кончено».

И тогда наступит расцвет тех наук, которые по старинке называют гуманитарными. Только, к сожалению, этимологию этого слова никто не вспоминает. Поэтому переведем его на русский язык: человеческие науки.

Расцвет этот наступит не потому, что Человеку нечего будет делать и он от скуки начнет заниматься языкознанием или логикой. Просто ему надо досконально знать, что он такое и на что он способен.

Уже пришла пора закладывать основы той будущей науки о Человеке, которая поможет ему стать Человеком во всех смыслах этого слова. Мы, наше поколение — ученики и подмастерья этой науки. Мы подносим детали, налаживаем станки, набрасываем чертежи. Работать в ней будут те, кто сейчас сидит за школьной партой».

[1]Произносится «бхраатар». Все приводимые далее слова, кроме греческого, означают «брат», а греческое слово — «родственник», член фратрии.

[2]Это тоже древнегерманский язык.

[3]Здесь, собственно, не ом, а носовое о, обозначаемое «юсом большим».

[4]Еще один древнегерманский язык, который был распространен в северной части современной Германии. Буква w обозначает здесь не русское в, а звук типа английского w.

[5]Кроме, конечно, заведомо принадлежащих к другим семьям — азербайджанского, осетинского и др.

[6]Кроме того, признаками языков этого типа считается отсутствие фонетических изменений при «приклеивании» аффиксов и закрепленность за каждым аффиксом только одного грамматического значения.

[7]В этих языках, кроме того, при присоединении «внешних флексий» происходят разного рода фонетические изменения, причем присоединяемые аффиксы выражают сразу несколько грамматических значений: — ам — дательный падеж множественного числа мужского рода второго склонения.

[8]Кроме того, согласно «строгой агглютинации» должно было бы быть «ат-лы»: Л→Т благодаря так называемой ассимиляции

[9]Интересно, что между опубликованием первого и второго высказываний прошло три года.

[10]Это особенно важно для поэзии. «Китайские поэты мне говорили, что стихи нельзя слушать, их нужно читать — иероглиф рождает образ», — писал И. Г. Эренбург.

[11]Почему именно пожилые? Несколько десятилетий назад и в Корее и во Вьетнаме нельзя было считаться образованным человеком, не зная китайских иероглифов. Сейчас во Вьетнаме повсеместно введена письменность на латинской основе, а в Корее окончательно перешли на национальное письмо онмун, поэтому молодежь, как правило, уже не знает иероглифов. Что касается Японии, то там в письменности, так сказать, сосуществуют китайские иероглифы (читаемые, конечно, совершенно иначе — по-японски) и национальная японская слоговая азбука кана: обычно корень слова пишется иероглифом, а все остальные части слова и служебные слова — каной.

[12]Это народ неизвестного происхождения, живущий в Юго-Западной Африке и говорящий на одном из готтентотских диалектов.

[13]Почему мы не взяли в качестве примера римские цифры? Потому что в римской системе записи применяется и вычитание. То же самое число 1936 записывается здесь как MCMXXXVI, т. е. 1000 + (1000 -100) + 10 + 10 + 10 + 5 + 1.

[14]Направление письма чередуется в зависимости от четности строки, т. е. первая строка пишется справа налево, вторая — слева направо, третья — снова справа налево и т. д.

[15]В новом издании эту главу следовало бы или исключить совсем, или переписать заново. Но я решил пойти по третьему пути — воспроизвести ее без изменений (только с небольшими сокращениями). Ведь мой прогноз оказался близок к действительности. Разве что я, как большинство футурологов, несколько поторопился… — Авт.