Никейское царство Ласкарей. Трапезунтское царство в XIII В. Сельджукские султаны и нашествие монголов 8 глава

В то же время успехи эпиротов и итальянцев на Запа­де тревожили Палеолога. Там у него стоял брат Иоанн с войском, и ему предписано было выступить против эпир-ского деспота. В помощь ему и для отражения болгар на случай их вторжения во Фракию был послан известный полководец того времени кесарь Алексей Стратигопул с турецким конным отрядом меньше тысячи. Алексей Стра­тигопул получил инструкцию подойти, по пути, к Констан­тинополю и расспросить о положении дел в столице под­городных жителей, упомянутых выше «вольных людей». И он узнал, что по инициативе нового представителя Вене­ции, Градениго, венецианцы и рыцари императора Балду-ина отправились на кораблях в Черное море для завоева­ния города Дафнусия. Кесарь недолго колебался; его убе­дили, что столицу легко взять внезапным нападением. Приступ был назначен на ночь 25 июля 1261 г. у ворот Пиги (ныне Балуклы). Пятьдесят храбрецов под руководст­вом Кутрыцака, одного из подгородных греков, должны были пробраться через старинный водосток, сбросить со стены без шума латинских сторожей и открыть ворота для турок Стратигопула; последний должен был ожидать вбли­зи, когда раздастся на стенах славословие царям. План удался: сонные франки, сторожившие ворота, были пере­биты до единого, у ворот разобрали камни, которыми они были завалены изнутри, и засовы были сбиты. Подгород­ный поп со стены возгласил царское славословие сначала дрожащим голосом, подхватили другие, и конница Стра­тигопула двинулась в спящий город через открытые воро­та. На рассвете начался грабеж; турки от него не могли удержаться, но опытный Стратигопул не пускал их далеко, в середину громадного города до наступления дня и рас­порядился поджечь город. Чуть было не отступили обрат­но, боясь наступления латинян.

Опять ободрили местные греки, которые и вели отряд Стратигопула. Зная, что их ожидает в случае неудачи, эти местные греки напали на латинян и погнали их внутрь города до Золотого Рога. Тогда и турки начали грабить безбоязнен­но, они ломали магазины и брали товары. Среди латинян господствовала паника. Император Балдуин недолго помы­шлял о сопротивлении. Выйдя из Влахернского дворца, а по другим известиям — из Пантократорского монастыря (ны­не Зейрек-джами), бросив свои регалии — корону и меч, он поспешил сесть на венецианский корабль; последний не­медленно отплыл на остров Евбею, бывший в латинских ру­ках. Примеру Балдуина последовали латиняне, вернувшиеся из Дафнусия поспешно, но слишком поздно: на стенах Кон­стантинополя стояли греки. Мало того, они увидели в огне венецианский квартал по Золотому Рогу и бросились спа­сать свои семейства, свои сокровища, чтобы покинуть гре­ческую столицу, бывшую в их руках 57 лет.

Сам царь Палеолог, находившийся в Лидии, лишь че­рез несколько дней узнал об изгнании латинян из Кон­стантинополя. Влиятельная сестра его Евлогия первая по­лучила об этом донесение. Ночью она разбудила Михаила, повторяя: «Царь, ты взял Константинополь! Христос даро­вал его тебе!» Михаил не сразу понял, в чем дело. Не сразу поверил и двор, но через день было получено и официаль­ное донесение. Царь держал речь перед сановниками, ра­дуясь предстоящему изгнанию всех латинян из греческих земель. Вскоре царь с супругою Феодорою и с 2-летним сыном Андроником собрался в древнюю возвращенную столицу; на Успение был назначен торжественный въезд по особому церемониалу. Перед Золотыми воротами ше­ствие остановилось; митрополит Кизикский, за отсутстви­ем патриарха, прочел с высоты городских стен составлен­ный Акрополитом акафист из 13 молитв; после каждой мо­литвы царь со всем двором падал ниц и возглашал сто раз «Господи, помилуй». Въезд был подобен крестному ходу; перед царем несли чудотворную икону Одигитрии; служи­ли перед Студиевым монастырем, молились в Софии, и за­тем Михаил Палеолог въехал в Большой дворец. Немедля он послал за Арсением Авторианом и убедил его вернуться на патриарший престол, обещав обогатить новыми вкладами св. Софию, ограбленную латинянами, и, вероятно, во­зобновил обещания, данные до вступления на престол, о соблюдении прав патриарха и Церкви. Вслед за тем патри­арх Арсений вторично помазал Михаила на царство при торжественной обстановке в св. Софии. Новая династия упрочилась. О сыне Ласкаря не было помина. Старый ца­редворец Акрополит хотел было в торжественной речи просить царя короновать и его 2-летнего сына Андроника; но Палеолог поостерегся от этого шага. Кесарю Стратигопулу были оказаны неслыханные почести. Его имя должно было поминаться в церквах вместе с царским в течение це­лого года.

Таков был вкратце ход событий. Возвращение Кон­стантинополя произошло при случайных обстоятельст­вах, но случайным оно не было. Оно могло случиться и ра­нее, при Феодоре II; но последний Ласкарь не спешил с этим так, как Палеолог. Ласкарю был дорог Нимфей и ни-кейский режим; Палеологу нужен был Константинополь и реставрация старого византийского двора в старой столи­це, чтобы упрочить свой престол. Не только материальные силы, собранные Ласкарями, сделали неизбежным пере­ход Константинополя в греческие руки, но главным обра­зом крушение примирительной политики Генриха Фландрского, органически связанное с объединением гре­ков в двух национальных центрах, эпирском и никейском, вокруг Ангелов, Комнинов и Ласкарей, из коих первые ско­ро уступили первенство вторым. Так как латиняне состав­ляли немногочисленный правящий и купеческий класс и в сельском населении имели не опору, но враждебный эле­мент, направляемый православной Церковью и развив­шейся национальною идеею, то падение латинских госу­дарств, одного за другим, было лишь вопросом времени. Акрополит понял это верно, назвав латинское завоевание болезнью.

Последствия перехода Константинополя в греческие руки были скоро учтены и греками, и Западной Европой. Прежде всего для Палеолога это была блестящая удача. Он был возведен на трон теми политическими элементами, которые наиболее были заинтересованы в реставрации империи Комнинов и Ангелов: высшим духовенством, книжными людьми, знатью и наемными войсками. Им был нужен старый двор и древняя мировая столица.

Народ в Малой Азии, население не только Никеи и Нимфея, но всей Вифинии и Фригии мыслило иначе. Ухо­дила близкая к народу власть, простой, родной двор, де­ливший с народом радости и горе со времен первого Лас­каря, патриархально-хозяйственный режим Ватаци и его сына, когда всякий приходил с жалобою к царским воро­там, когда у самого царя можно было найти управу против сильных людей; уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разо­рявшая население поборами, сложной финансовой систе­мой и присланным издали алчным чиновничеством, на­оборот, покрывавшая государственные расходы из бога­той казны крупнейшего в стране хозяина.

Теперь Палеолог открыто вступил на старый путь Ком­нинов и Ангелов. Не только возвращена была столица, но восстанавливался старый строй, потребности и расходы обветшавшей, отжившей свой век мировой державы. Пале­олог, представитель служилой аристократии, связанной одинаково и с Западом и с Востоком греческого мира, сво­ими способностями и энергией, а также и коварством от­теснивший, загубивший наследника никейских царей, был носителем иных начал, да и сам был в ином положении, чем Феодор II Ласкарь. Ему приходилось раздавать казну, и сам он не жалел достояния Ласкарей. Реставрация гречес­кого Константинополя была ему необходима, чтобы укре­пить свой трон. Этим самым он был втянут в вопросы ми­ровой политики, в борьбу с Западом на иных условиях, чем Ласкари, имевшие неуязвимую базу у себя в Малой Азии. Перед ними заискивали, на Палеолога будут нападать. Фео­дор II не считался с папой, а Палеолог будет искать у него спасения. Армия и флот потребуют усиленных расходов, а казна Ласкарей была на исходе. Занятие Константинополя вызовет новые тяготы: нужно возобновлять столицу, двор­цы, храмы, укрепления, дома. Иные будут расходы на пыш­ность двора. Ватаци имел все у себя, жил помещиком, умер в палатке в своем саду; а в Константинополе все будет при­возное, покупное, роскошное по прежнему уставу и укладу. В Нимфее сановниками были местные богатые магнаты либо царские слуги-домочадцы, а в Константинополе при­дется оплачивать старые громадные штаты хищного чи­новничества, которому нужно восстанавливать дома, жить дорогой столичной жизнью. Никея и Нимфей, цветущие рынки и гавани по побережью, заглохнут, а сам Константи­нополь что давал населению, провинциям? Что связано с ним, кроме недоброй памяти? Не он ли высасывал, особен­но при Комнинах и Ангелах, все соки из провинции? Не праведный суд, но хищных чиновников и самоуправных властелей обещает он провинциалу. Уйдет власть, падет торговля, и вновь нахлынут турки. Все это неизбежно и не­поправимо. Греческая жизнь заглохнет в Малой Азии. По­следний Ласкарь мог взять Константинополь, но не спе­шил. Вероятно, он понимал последствия.

Упомянутый судья Сеннакерим, хотя возвращенный к власти партией Палеолога, отозвался о перенесении сто­лицы в Константинополь как о народном бедствии. Мне­ние это должно было разделять население малоазиатских провинций. Но с этим голосом при дворе не считались. В нем слышалась партия никейской династии, Ласкарей. Михаил отклонил предложение Акрополита о коронова­нии Андроника. Но под уговорами сестры Евлогии он ре­шился на ужасное дело. Отрок Иоанн Ласкарь жил во двор­це в Магнисии. Туда прибыли палачи, и никто не защитил сына царя Феодора. Ему подняли веки и махали перед зрачками раскаленным железом, пока не угасло зрение. Несчастного мальчика отвезли в крепость Никитиаты у Дакивнихи (недалеко от Никомидии) и поместили под стро­гий надзор. Весть о преступлении Палеолога разнеслась по всей Вифинии; народ волновался и готовил восстание. А в столице было ликование. Все склонилось на пер­вых порах перед Палеологом. Его называли новым Константином. Ему досталось шутя то, что не удалось Ватаци и Феодору II. Кончилось никейское изгнание.

«Константинополь, этот акрополь вселенной, цар­ственная столица ромэев, бывшая под латинянами, сде­лалась, по Божию соизволению, снова под ромэями, — это дал им Бог через нас. Те, кто брались за это дело прежде нас, хотя брались за него не без благородной доблести и имея в своем распоряжении не неопытное в военном ис­кусстве войско, приходили к мысли, что они стреляют в небо и берутся за дело невозможное».

Так хвалится сам Палеолог в своем уставе монастырю Димитрия.

«Вот великий град Константина, — пишет он же в другом уставе, — как царица, облачился в древний и пре­красный наряд, и новый град Иерусалим скажет по псал­му: полны площади ее и перекрестки, переулки и улицы, но не полуварварским народом с его нестройной речью, но вполне авсонским (греческим) и в точности владеющим чистым эллинским языком. Святыни и обители украше­ны сонмами монахов и монахинь, благочинно проходящих монашеское поприще, священство радуется божествен­ным храмам... В преславном, во имя Премудрости Божьей славном храме восседает патриарх не иноземный и под­ложный, но родной и единоплеменный, знающий своих и пастве знакомый».

И столица нового Константина требовала расходов, громадных, истощивших казну «стрелявших в небо» Лас­карей. Созвано было население в запустевшую столицу и заселены примыкавшие к морю кварталы; внутри и вне го­родских стен были отведены участки для пашен и огоро­дов чиновникам и служащим, особенно монастырям были уделены «многотучные» куски; не были забыты «вольные» подгородные жители, столь помогшие возвращению сто­лицы. Тысячи прибывших из провинции были зачислены в царский флот, на который Палеолог не жалел денег. Церкви со св. Софией во главе, с их сонмами черного и бе­лого духовенства, дворцы, присутственные места нужно было привести в прежнее благолепие. Возведена была но- вая стена, окружившая квартал Акрополя, ремонтирова­лись с суши и с моря укрепления громадного города, стены и башни. Боялись внезапного нападения латинян. Знати и чиновничеству нужно было отстроить их разоренные до­ма, и не Палеологу было отказывать в субсидиях на это из казны. И сам он строил во славу своего рода, которым он привык гордиться, во славу новой династии. Под Орфанотрофием Комнинов, на месте древнего храма и богадель­ни Евгения, Михаилом был возобновлен с большей роско­шью разрушенный латинянами родовой храм Палеологов во имя их фамильного патрона, солунского великомуче­ника Димитрия; при нем Михаил основал монастырь, оде­лил его щедро имениями и доходами, переселил в него братию малоазиатского монастыря Келливарского. По имени нового царского «монастыря Палеологов» весь мыс Акрополя стал называться и у греков и у латинян «углом св. Димитрия». Его развалины виднелись еще в XVI и, может быть, в XVII в. в саду нового султанского дворца. Михаил же возобновил отстроенный его дедом монастырь Михаила Архангела на Авксентьевой горе вблизи столицы. Уставы обоих монастырей дошли до нас.

Блеск, окруживший «Нового Константина», был отра­жением великого национального торжества. Ликовали не только придворные и служилые люди, но и патриоты, по­клонники древней славы; и они вряд ли соображали, во что обойдется реставрация реальным интересам народа. Их радость имела основания. Из долголетней борьбы с при­шлыми насильниками греческая нация вышла не раздав­ленной, но сплоченной. Под руководством православной Церкви население от Салоник до Магнисии и Атталии со­знавало себя единым телом; выросло сознание националь­ности, эллинская идея не только книжная, но и народная; и самая Церковь, вынесшая на своих плечах борьбу, стала еще более дорогой, родной, греческой. Часть книжных лю­дей могла еще трактовать об унии с точек зрения отвле­ченного догмата; политики, как увидим, могли еще скрепя сердце желать мира с курией, но простой народ был утра­чен для «латинской веры» навсегда. Торжествовала Церковь и православное просвещение, в тяжелой борьбе оно выучилось ценить врага; западное богословие начинают изучать серьезно; появляются переводы, заимствования из западной схоластической литературы. Эллинская идея, на­шедшая себе такой красноречивый и искренний отклик в творениях Феодора II Ласкаря, должна была повести к оживлению, к возрождению литературной и художествен­ной деятельности при Палеологах.

Не замедлили надвинуться и черные тучи. Радость ро­доначальника новой династии была омрачена. Расправа с сыном царя Феодора угрожала неприятными последстви­ями со стороны патриарха и простого народа. Руки Палеолога были связаны внутри и соучастниками и врагами; ему приходилось действовать крайне осторожно. Еще опаснее стало международное положение. Отношения с Европой обострились больше, чем при Ангелах и Комнинах. За па­дением Латинской империи на Золотом Роге ожидалась утрата последних обломков латинской Романии, «Новой Франции». Гибло дело всей Европы. Французский трубадур Рютбеф выразил это мнение в своей «Жалобной песне о Константинополе»:

 

Никто не глуп настолько, чтоб не видеть:

Когда утрачен будет наш Константинополь,

То предстоит и княжеству Морее

Подвергнуться столь сильному удару,

Который поразит святую нашу Церковь,

Что тело не просуществует долго,

Раз у него разбита голова.

 

Ближе других были затронуты интересы папской ку­рии и венецианцев. Римскому первосвященнику было яс­но, что греческий Восток ускользает у него из рук. И вели­чие времен Иннокентия III, и примирительная диплома­тия пап Иннокентия IV и Александра окончились крахом. Старый враг сбросил с себя оковы и, ничем не поступаясь, вырвал свою столицу, свой церковный и духовный центр, из рук латинян. Император Балдуин и Венецианский пат­риарх Джустиниани очутились на положении изгнанииков, носителей громких титулов in partibus infidelium. Папа Урбан IV не мог примириться с таким положением вещей. Первоначально он был уверен, что удастся силою ото­брать у греков Константинополь, и в этом смысле он писал французскому духовенству. За папой же при благоприят­ных условиях могла встать Европа на защиту и восстанов­ление «Новой Франции».

Не менее существенно задеты были интересы Вене­ции. Ведь по Нимфейскому договору генуэзцы выговори­ли изгнание венецианских купцов из всех владений гре­ческого императора, а это было равносильно и утрате черноморских рынков. Между тем до сих пор граждане города св. Марка были хозяевами в Константинополе и Фракии, в Мраморном и отчасти в Черном морях, на Ле­ванте до самой Акры. Им угрожало крушение всей коло­ниальной их империи в водах Леванта и, может быть, ут­рата Крита, Евбеи в первую очередь и других островов, а также факторий в укрепленных гаванях Пелопонниса. Правда, Палеолог, оценивая значение венецианской тор­говли, условий договора с генуэзцами не исполнил и ве­нецианцев из Константинополя не изгнал, так как при взятии столицы обошелся без генуэзских галер. Тем не ме­нее политический и коммерческий урон Венеции был ко­лоссальный. О первенствующем положении не могло быть более речи. Торговля в те времена опиралась на по­литику еще более, нежели в наш век. Византийский квар­тал по Золотому Рогу с церквами и магазинами был со­жжен и отдан генуэзцам. Они разрушили дворец всемогу­щего венецианского подеста Романии и даже камни его, вероятно, с надписями и гербами отвезли в Геную в каче­стве трофеев. Черноморская торговля — вывоз хлеба, кож и восточных товаров, шедших через Крым и Трапезунт, — должна была перейти в руки генуэзцев.

Первым шагом только что вступившего на престол па­пы Урбана IV было потребовать от Генуи отказа от союза с греками. Так как генуэзские послы в этом не присягнули, Урбан отлучил от Церкви все их правительство, а на насе­ление наложил интердикт, закрыл церкви.

Немедленно папа становится душою лиги против Палеолога. Но единственной крупной силой в Италии тогда был Манфред Гогенштауфен, король Сицилии, а его-то папа не хотел. Из застарелой вражды к Гогенштауфену папа даже от­казался от его помощи против греческого императора. К па­пе обратился изгнанник Баддуин от имени Манфреда, про­сившего благословения на завоевание и Константинополя и Иерусалима. Папа отказался примириться с Манфредом, хотя Венеция поддерживала всячески линию Балдуина.

Правительство Венеции не замедлило перейти от слов к делу. Дож обещал даром корабли всем венецианцам, ко­торые захотят отправиться на войну против Палеолога. Папа с своей стороны благословил новый крестовый по­ход. Папа и Венеция хлопотали за Балдуина перед фран­цузским и кастильским королями. Урбан грозил Генуе, что оповестит об ее измене католичеству всех западных госу­дарей и для генуэзских судов будут закрыты гавани Евро­пы. Но для генуэзцев союз с Палеологом был выгоднее, и они отправили по его просьбе вторую эскадру из 32 галер в воды Леванта. Если большие силы сицилийского коро­левства не были использованы по вине папы, то борьба на­чалась на море пиратскою войною между венецианцами и, с другой стороны, генуэзцами и греками. Венецианский флот под начальством Дольфино нашел генуэзские и гре­ческие корабли в гавани Салоник, но не решился напасть. Между тем проезд через проливы оказался закрытым для Венеции. Три венецианских корабля, возвращавшиеся из Черного моря с грузом, были захвачены генуэзцами 'В от­крытом море, пленный экипаж был отдан Палеологу, кото­рый приказал их изувечить (1262). Это означало откры­тый разрыв с Венецией, переход греков в наступление. Па­леолог торопился занять позиции, выбить латинян из Архипелага. Наксос, Парос, Кеос, Каристос были взяты гре­ко-генуэзским флотом, и готовилась экспедиция в Пело-поннис для оккупации городов, уступленных Вилльгардуэ-ном за освобождение из плена.

Палеологу нужен был успех во внешней политике. Сам он переживал на своем троне трудные минуты. Сказались последствия злодейского ослепления Иоанна Ласкаря. Ро­пот стал громким в самой столице. Исчезла ласковая обхо­дительность царя, преступление повлекло за собою тира­нию. Посыпались кары на смевших жалеть Иоанна. Знат­ному юноше Оловолу отрезали нос и губы, и несчастный ушел в монастырь. Иных обходили почестями, иных по­стигала опала в жестокой форме. Не без основания по­явился террор. В соседней Вифинии, колыбели Никейского царства, разыгрались кровавые события. На погранич­ной полосе рядом с сельджуками, на рубеже («акрах»), или «хребте» (н[ыне] Кара-Даг), жило воинственное крестьян­ство, своего рода казачество, полунезависимое в своих лесных ущельях, привыкшее одинаково к оружию и к сохе. Оно поднялось против Палеолога в защиту наследника любимых царей. Среди них под именем Иоанна Ласкаря явился слепой самозванец; крестьяне признали его и по­клялись положить за него свою жизнь. Гнев и страх охвати­ли Палеолога, он знал важность Вифинского рубежа, знал население по прежней своей службе. Он боялся за всю страну. Немедленно он снарядил большое войско против восставших, и многие отправились добровольно, желая за­служить расположение царя. Вифинцы считали себя не бунтовщиками, но защитниками законного царя. Они за­сели в своих теснинах и засеках, откуда пускали стрелы, и «нагишом», т. е. без панцирей, вооруженные подчас дуби­нами вместо мечей, бросались на войска Палеолога. По­следние не могли нападать компактными массами, прихо­дилось жечь леса и подвигаться шаг за шагом. Крестьяне укрыли семьи в недоступных местах, огородили их рогат­ками и телегами. Нападавшие несли громадные потери, и дело затягивалось. Решено было действовать переговора­ми; крестьянам обещали щедроты и подарки от царя; им указали место заключения подлинного Иоанна Ласкаря. Крестьян удалось разделить на два лагеря: благоразумных и непокорных. Видя безнадежность восстания, крестьяне отпустили самозванца к туркам. С непокорными началась жестокая расправа, на села были наложены разорительные штрафы. Искоренили бы всех «Трикоккиотов и жителей хребта», если бы не опасались оставить весь рубеж («ак­ры») безлюдным и беззащитным против турецких набегов, а он защищал всю страну.

Заговорил и патриарх Арсений, сильный духом. Он не только был возмущен ослеплением сына Феодора II, пору­ченного умирающим отцом патриаршему попечению, но он чувствовал себя обманутым. Царь не сдержал слова, данного главе Церкви. Арсений созвал синод, и, хотя архи­ереи молчали, он отлучил царя от Церкви. Палеолог смол­чал и подчинился каре, желая выиграть время и рассчиты­вая на успехи во внешней политике.

Политика эта была энергичная, бдительная, беспокой­ная и в то же время двойственная с начала до самого кон­ца. С одной стороны, Палеолог торопился закончить фак­тическое изгнание латинян из Романии, прежде всего стать твердою ногою в Пелопоннисе и на Евбее.

Это было его определенной, постоянной целью, борь­ба за которую обеспечивала за ним сочувствие нации и ук­репляла его трон. С другой стороны, с самого возвращения Константинополя и до смерти он боялся католической Ев­ропы, нового крестового похода. В зависимости от полу­чаемых им известий о политическом положении боязнь Палеолога возрастала и ослабевала, и в его глазах главным, даже единственным средством предупредить новое наше­ствие латинян было примирение с римской курией, быв­шей душою и руководительницею крестовых походов, по­кровительницей, в частности, латинского княжества в Мо-рее. Формой примирения являлась церковная уния, признание главенства папы и привилегий латинских церквей на Востоке.

Такой путь был тем более возможен, что как курия со времен папы Иннокентия IV, так и весь католический Запад разочаровались в жизненности идеи Латинской империи в Константинополе, поняли, что государство Балдуина пало от внутренней немощи, неспособности ужиться с гречес­ким населением, устали давать Балдуину помощь и подач­ки. Новый поход на Восток, даже под флагом восстановле­ния Балдуина или его сына Филиппа на константинопольском престоле, мог преследовать лишь цели колониальной, завоевательной политики крупнейших в Италии госу­дарств, а это отнюдь не входило в планы римской курии.

Палеолог привык к трудным положениям, их лично не боялся и обладал большою выдержкою. Он то отпускал, то натягивал вожжи своей политики в сторону унии. Но реаль­ную постоянную свою цель — изгнание латинян из Рома-нии — он преследовал с тем большей энергией, чем положе­ние было труднее, и средств он не щадил. Таков ключ к глав­ной линии его сложной политики по отношению к Западу. Аналогичным был его образ действий по отношению к ве­нецианцам и генуэзцам; он их то манил к себе, то отталки­вал, постоянно ссорил, но фактически мало с ними стеснял­ся, так как в Константинополе он был все-таки хозяином.

По условию, [оговоренному] с отпущенным из плена князем Виллыардуэном Ахейским, Палеолог получил За­падную Морею и снаряжал морскую экспедицию в Монем-васию, «Малвазию» западных писателей, притом поспеш­но, опасаясь венецианцев и западной помощи Балдуину. Хотя генуэзских и греческих кораблей в водах Леванта бы­ло больше, чем венецианских, но венецианцы разбили ге­нуэзцев в морской битве (при Сетте Поцци, в Архипелаге, 1263 г.) благодаря лучшей тактике в бою; но не все генуэз­ские галеры приняли участие в сражении. Силы генуэзцев на Леванте не были сломлены; они захватили 4 венециан­ских корабля и получили подкрепления, так что у Палеолога оказалось до 60 генуэзских галер — громадный по то­му времени флот. Тем не менее между Палеологом и гену­эзцами произошла, размолвка. Он отпустил их флот домой. Не неуспешное сражение, не отсутствие денег у Палеолога были тому причиной, но различие политических целей (2). Палеолог желал генуэзской помощи не против венециан­цев, но против Вилльгардуэна. Последний находился под особым покровительством папы, а с курией генуэзцы опа­сались продолжать открытый конфликт, хотя Вилльгарду-эн вошел в союз с венецианцами. По возвращении на ро­дину те генуэзские капитаны, которые перевозили гречес­кую экспедицию в Монемвасию против Вилльгардуэна, были преданы суду. Генуя была накануне примирения с па­пой, нуждавшимся в генуэзском флоте для перевозки войск Карла Анжуйского в Италию против Манфреда Гогенштауфена. В Генуе назревали иные планы, поворот в сторону курии; политическое положение в Италии застав­ляло республику, слабую на суше, держаться осторожно; последняя борьба с Манфредом Гогенштауфеном при уча­стии крупных французских сил могла оказаться опасной для республики, где существовала партия гибеллинов; при­том Карл Анжуйский был опасным соседом Генуи. Еще продолжалась борьба с Венецией, требовавшая напряже­ния всех сил. В 1264 г. генуэзский флот захватил ежегод­ный караван венецианских купцов, отправлявшийся на Восток, и на целый год венецианская торговля с Левантом была парализована. При таких условиях Генуя не могла в угоду Палеологу воевать с Вилльгардуэном Ахейским и вконец рассориться с папой.

Пути Генуи и Палеолога разошлись. Греческий импера­тор об этом не жалел. Он уже тяготился союзом с Генуей, предпочитая примирение с Венецией как сильнейшей мор­ской державой, законодательницей морской торговли (мор­ской кодекс «Consulatus maris», составленный в Константи­нополе в 1255 г.); дружба с Венецией была ценной, она обез­вредила бы союз Венеции с Вилльгардуэном, за которым стоял папа; вражда с Венецией была всегда опасной, если вспомнить обстоятельства четвертого крестового похода.

Кроме уклонения Генуи от участия в экспедиции про­тив латинской Морей одно непредвиденное событие дало Палеологу желанный повод к разрыву с Генуей. Этим фак­том была измена Греческой империи самого подеста гену­эзской колонии в Константинополе при обстоятельствах несколько темных и загадочных. Генуэзцам в Константи­нополе не было причин жаловаться на Палеолога. Правда, он не изгнал из города всех венецианцев и пизанцев, но из них остался низший класс, ремесленники, полезные гре­кам люди; а видные венецианские купцы выехали вслед за разрушением венецианского квартала, впрочем непол­ным. Претензии генуэзцев, требовавших исключительных прав на основании Нимфейского договора, стали для гре­ков стеснительными. Их квартал у ворот Евгения (н[ыне] Сиркеджи, у вокзала железной дороги) оказался на терри­тории, нужной для новых укреплений Акрополя. В 12б4 г. подеста генуэзцев в Константинополе был Гильельмо Гверчи из фамилии, принадлежавшей к партии гибеллинов, сторонников Манфреда Гогенштауфена. По-видимому, за свой страх Гверчи вошел в тайные сношения с агентами Манфреда и составил план предать город латинянам. План этот был настолько неосуществим и рискован для Генуи, что можно было бы заподозрить в Гверчи лицо, подкуп­ленное Шлеологом, чтобы разделаться с генуэзцами. Во всяком случае, Гверчи в присутствии императора и генуэз­ских нотаблей план свой раскрыл и от Палеолога не пост­радал. Лишь составлен был акт об измене Гверчи, и он был отослан в Геную, где поведение Гверчи возмутило даже его родных, потребовавших получить скованного изменника для личной расправы. Палеолог же поспешил изгнать всех генуэзцев из Константинополя в Ираклию (древн. Перинф, возле Родосто) на Мраморном море. Это был тяж­кий удар генуэзской торговле. Одновременно Палеолог приказал изгнать и венецианцев с пизанцами, но это по­следнее приказание, кажется, не было выполнено. Два по­сольства отправились из Генуи к Палеологу ходатайство­вать о сохранении генуэзского квартала или хотя о разре­шении генуэзским купцам поселиться вне городских стен. Впервые была высказана мысль об основании генуэзской Галаты. Палеолог, однако, был неумолим, ему теперь нужна была Венеция по соображениям международной полити­ки. Союз с Венецией расстроил бы лигу, образовавшуюся под эгидой папы из венецианцев, латинских баронов Гре­ции во главе с Гильомом Вилльгардуэном и князем афин­ским. Палеолог сам открыл переговоры с Венецией, снача­ла через пленного венецианца, затем приезжало два вене­цианских посольства, и второе из них, полномочное, заключило с Палеологом союзный договор. Михаил обя­зался изгнать генуэзцев из всей своей империи и не заклю­чать с ними соглашения без ведома Венеции. Старое привилегированное положение венецианцев было восстанов­лено. С своей стороны республика св. Марка обязалась за­щищать греческого царя от врагов с Запада (1265).

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: