 |
Из очерка Бехтерева В. «Вотяки, их история и современное состояние».
|
|
|
|
Мои исследования показали, что Бехтерев родился в Сарали Вятской Губернии и жил до 2 лет, с 2 до 4 лет жил в Унях, с 4 до 8 лет в Глазове, а это в то время был Глазовский Уезд, где жили Северные вотяки и он наблюдал их жизнь с детства и с 8 лет до окончания гимназии он жил в Вятке.
Из очерка Бехтерева В. «Вотяки, их история и современное состояние».
Ладо, Вожо, Кичивачи…
Сердечное слово три зимы греет.
Удмуртская пословица
…Мое раннее детство протекло в условиях сельской жизни наиболее глухих мест вятской губернии, например, в полурусском, полувотятском селе Унинском, Глазовского уезда, частью в небольшом, не менее, пожалуй, захолустном городе Глазове, частью в самом городе Вятке…
«Полувотятском» – по нынешнему: полуудмуртском. Вотяки – тогдашнее обозначение удмуртов, для русского уха нейтральное, нормальное, но оскорбительное для удмурта, как «хохол» для украинца, «жид» для еврея или «негр» для африканца. Возможно, Владимир Михайлович знал об этом, но, ориентируясь на адресат, в автобиографии употребил слово, пока еще привычное для русского читателя. «Вятка» и «вотяк» – тоже одного старинного корня…
Полурусским, полуудмуртским было и другое село, где будущий богатырь мозговедения появился на свет – Сорали, недалеко от Елабуги, захолустного городка, впоследствии печально известного: там ушла из жизни Марина Цветаева. Уютное небольшое сельцо располагалось в лесистой местности у небольшой речки. И сейчас оно осталось почти таким же, а название изменили в честь всемирно знаменитого земляка.
Семья жила в двухэтажном деревянном доме, но он однажды сгорел дотла, по счастью, без жертв. Переселились в кирпичный. Держали собак, лошадь, пару коров, домашнюю птицу. При доме был огород и большой сад, в нем два кедра сибирской породы, в которых весной и летом гнездились пернатые.
|
|
|
Места эти ныне относятся к территории Татарстана. Татарский след и в прежнем названии – от «сераль», дворец – некий князь Золотой Орды здесь когда-то расположился. Но татары, как и русские, пришли сюда не на пустое место. Издревле, с новокаменного века, когда России еще и в помине не было, жили в этих местах предки нынешних удмуртов – одна из ветвей большого племени, обитавшего на евразийских просторах. Под напором других человеческих потоков племя это распалось на множество народов, рассеянных по Европе и Азии. Венгры, финны, эстонцы, карелы, марийцы, мордвины, коми, ханты, манси, води, ливы, еще многие… Об общем корне этих людей, таких разных теперь, свидетельствуют их языки, очень друг к другу близкие (финно-угорскими или угрофинскими их называют), мифы и сказки, особенности кухни, обычаи, нравы, характеры…
«В летнее время вотяки не живут в своих избах, а переселяются в чум (куали): это холодное строение без потолка, пол в нем заменяет земля; по стенам нары и лавки. По середине чума всегда курится костер; над ним на деревянном крючке подвешен котелок… Свет проникает в чум через дверь и особое отверстие в крыше над костром, которое вместе с тем служит и для пропуска дыма. В этом чуме, особенно во время сильного ветра, дым так сгущается, что в нем можно просто задохнуться. Между тем, вотская семья спокойно располагается вокруг костра, как будто дым доставляет ей наслаждение. Чум для вотяка-язычника служит также и священным местом: в нем приносятся домашние жертвы и совершаются моления, поэтому вотяк-язычник из боязни осквернения неохотно пускает в свой чум русского».
(Из этнографического очерка В. М. Бехтерева «Вотяки. Их история и современное состояние». Вестник Европы. № 8. СПб., 1880).
|
|
|
…Под открытым небом, на поленнице возле чума, напевая что-то потихоньку, играла с тряпичной куклой огненно-рыжая, с очень белым личиком, скуластенькая, чуть раскосая голубоглазая девочка лет семи-восьми, в затейливо вышитой рубашке до пят. Старшие ушли в поле, а ее оставили присматривать за костром. Давно уж ровесник Володя ее заприметил – рядом жили, на разных сторонах одной-единственной сельской улочки. Понравилась, познакомиться хотелось, да все робел – и вот, наконец, решился.
Подошел и спросил на ее языке (уже знал кое-какие слова и фразы):
– Нимыд кызьы? – Тебя как зовут?
– Нимы-нимыш, пыды-падыш. – Что-то типа: зовут зовуткой, а кличут уткой.
Не понял отговорку, переспросил:
– Мар? – Что?
– Мар-куар, куака кар, кардэ лушкай, котьмар кар. – Что-что, воронье гнездо, украл я гнездо, делай хоть что.
Не понял и эту пустоговорку. Решил сам представиться:
– Меня звать Володя. По-взрослому Владимир.
– Лывдымыр… Вылодья… Влыадо… Ладо…
– Ну, пускай Ладо. (Он вспомнит эту музыкальную вариацию своего имени на закате лет – так и будет себя называть в письмах к возлюбленной, которая ко времени, о котором сейчас речь, еще не успела родиться)… А как тебя зовут?
Ладо-Володя знал, что сородичи девочки по-русски понимают и говорить могут, хоть и неправильно и немного смешно. Некоторые даже в православную церковь молиться ходят. И девочка тоже должна была по-русски понимать и говорить хоть чуть-чуть, ведь кругом столько русских. На ее языке начал разговор, чтобы понравиться, а вышел конфуз.
– Мой нельзя звать. Твоя гостя, песня не пел, вожо приды. Гостя песня петь, моя песня петь, вожо пугала. Твоя песня петь, моя петь, вожо уйды-уйды.
Тут же вспомнил: поют они, то и дело поют эти люди. Работают – поют, отдыхают – поют, лошадь запрягают – поют, на лошадь садятся – поют, с лошади слезают, распрягают – поют. В дом входят – поют одно, выходят – поют другое. Гостей встречают – поют, гость тоже должен, входя в дом, что-то спеть... «Вотяк импровизирует свою песню из окружающего его мира. Если он видит зайца, то поет: бежит заяц, заяц убежал; если переезжает через ручей, то поет: ручеек течет, ой ручеек бежит. Если же не видит перед глазами достойного предмета, то воспевает прошлое: где он был, что делал, куда идет теперь…» (Из того же очерка).
|
|
|
– А почему нельзя узнать, как тебя зовут? Вожо – кто это?
Девочка объяснила на полу-русском, полу-своем: это такие маленькие, с поларшина, лохматенькие, вертлявенькие, с хвостиками и рожками, разноцветные, больше черненьких, но и беленькие бывают, эти самые злые, а желтые и голубые самые добрые. Если домашние, то ничего, своих знают, привыкли. В бане живут, за печкой, под полом, на сеновале прячутся. В воде, в речке их много, речные – самые озорные, хитрые и опасные, караулят купальщиков. У всякого человека свои вожо, целая куча, одни помогают, другие пакостят, ножки подставляют, могут и бревном по голове угостить. Если чужой в дом идет, за ним вожо его гурьбой, нельзя чужих вожо впускать в дом – такое могут устроить, мало не покажется. Чужим вожо имя свое нельзя открывать: имя – дверь в дом, где душа живет, повредить и украсть душу могут…
– Понял: нечистиков, окаяшек боишься, отогнать песней хочешь. Это для вас молитва, так?.. А потом бог ваш разрешит тебе со мной познакомиться?.. Ладно, спою «Боже, царя храни»…
Спел, как умел, срывающимся дискантом, не очень-то в тон.
– Теперь ты давай.
Она спела свое что-то, непонятное, но красивое, как ее волосы и глаза:
– Ой дой дио, ай дай дьо, элэвы дио, ой дай дой…
А потом улыбнулась застенчиво, приоткрыв нежную неровность только что смененных зубов, и сказала тихо:
– Монэ Кичивачи шуо. – Меня Ласточкой зовут.
Не знал Ладо, что кичивачи означает «ласточка» (удмурты тех времен еще частенько носили древние тотемные имена птиц и зверей), но почему-то сразу, без перевода понял. Может быть, потому, что слово очень уж выразительное, поэтичное, звукописное – кичивачи! – щебечущий посвист легкой летуньи, непостижимые зигзаги ее крылатости…
Но интересно! – Володя узнал потом, что слово вожо, общее для всех мелких земных духов, всех этих демонят, чертенят, бесенят, водянчиков, домовят и прочая, – служит удмуртам еще и одним из многих обозначений все той же ласточки. У этой птички небесной в их языке с добрый десяток разных названий…
|
|
|
