 |
Маленький человек Парсюков
|
|
|
|
У великих людей и мечты великие. Перевернуть Землю, реорганизовать Рабкрин, развернуть северные реки. Ну, на то они и великие люди! А Парсюков был человек маленький, и мечта у него была маленькая: Парсюков мечтал стать старшим бухгалтером в конструкторском бюро. Всего‑то.
Для достижения своей цели Парсюков прилежно работал в том же конструкторском бюро, но младшим бухгалтером. Работу свою он не любил, звезд с неба не хватал, особыми талантами не блистал, лепил ошибку на ошибке, и потому никаких перспектив карьерного роста не имел. Но мечта – она на то и мечта, чтобы быть недостижимой.
Когда наступало время отпусков, Парсюков ходил в походы по пустыням, покорял Эверест, пару раз опускался в неисследованные пещеры, нашел клад. В свободное время он мастерил действующие модели пароходов, космических ракет, вечных двигателей и старинных автомобилей. Постиг несколько тайных истин Дао, Бао, Чао и Какао, совершал астральные путешествия по иным мирам, научился летать – правда, совсем невысоко. Анонимно участвовал в шахматном турнире и трижды выиграл у гроссмейстера, занял первое место на городском конкурсе политической песни, выиграл в лотерею автомобиль. Летал в командировку в Южную Америку, потерпел крушение над Амазонкой, стал вождем племени, взял в жены двадцать самых красивых индианок, ввел всеобщее образование и бесплатное лечение, научил людей строить дома из камня, организовал конструкторское бюро, но дослужиться в нем до старшего бухгалтера не успел – пришла поисковая экспедиция, и его спасли.
Парсюков открыл свой бизнес, преуспел, разбогател, стал ворочать миллиардами, купил Эйфелеву башню и Бруклинский мост, построил особняк во Флоренции, скупил картины великих мастеров, подарил всё детскому дому.
|
|
|
Во время туристической поездки по Ближнему Востоку лично поймал Саддама Хуссейна и Бин Ладена; одного сдал американцам, а другого уговорил перепрятаться еще раз, получше.
Парсюкова похищали инопланетяне, он спас древнюю галактическую империю от другой древней галактической империи, стал отцом принцессы, убил четырнадцать главных боссов голыми руками и вернулся назад во времени и пространстве – туда, где ждала его несбыточная мечта, где было его место – его рабочее место.
Парсюков очень хотел стать старшим бухгалтером конструкторского бюро.
* * *
– Мир Вам!
Старик, сидящий у развилки дорог, поднял голову, всмотрелся в лица подошедших и кивнул в ответ:
– И вам мир.
– Вы ведь местный?
– Разумеется. А в чем дело?
– Мы ищем одного человека, – сказал тот из странников, что выше ростом.
– Нам сказали, что он ошивается где‑то здесь, – добавил второй, с худым, пронзительным лицом.
– Ну, я тут знаю почти всех, – осторожно ответил старик. – А кого именно вы ищете?
– Его зовут Иуда.
– Распространенное имя.
– Он примерно вот такого роста, ему около сорока лет, – уточнил высокий.
– И на щеке приметное пятно, – худой указал на свою щеку, – вот тут.
– Угу, – старик кивнул, запустил пальцы себе в бороду и стал неторопливо ее оглаживать. – А зачем он вам нужен?
– Чтобы повесить его как собаку! – мрачно заявил высокий.
– Вот как? И что же натворил этот Иуда?
– Он предал… одного человека, – с легкой запинкой ответил высокий.
– Вот как?
– Да. За тридцать серебреников, – уточнил худой.
– Тридцать серебренников… – старик мечтательно прикрыл глаза. – Как это замечательно звучит: «се‑ре‑брен‑ни‑ков»! Какое звонкое, красивое слово! Как давно я не слышал ничего подобного…
Путники переглянулись и одинаково скривились.
|
|
|
– Да, я слышал где‑то такое имя, – продолжал старик. – Припоминаю, как же. Оно у меня так и ассоциировалось со звоном серебра. Но память моя стара, воспоминания ускользают… Я так давно не слышал благородного серебряного звона…
Высокий брезгливо извлек из пояса серебряную монету и бросил в ладонь старика, словно ненароком выставленную вперед.
– На. Может, это освежит твою память?
Старик судорожно сжал монетку в горсти, прижал к уху, потряс и поднял на высокого взгляд, полный удивления и обиды.
– Не звенит…
– Дай ему еще, – коротко распорядился худой.
Высокий выругался и вытряс в протянутую ладонь еще несколько монет.
– На, звени. И вспоминай!
Старик долго тряс сложенными лодочкой ладонями, с наслаждением вслушиваясь в приглушенный перезвон монет и чему‑то улыбаясь.
– Там, – наконец ответил он и указал пальцем вдоль одной из дорог. – Второй дом по левой стороне. Он сменил имя, перекрасил волосы и начал новую жизнь. Теперь его зовут Захария, а не Иуда. Но это он, можете не сомневаться.
– Пойдем, – худой потянул высокого за рукав.
– Пусть вернет деньги.
– Оставь. Иуда вполне заслужил быть проданным за серебро. Я до этих денег и не дотронусь теперь! Деньги за Иуду, тьфу!
Спутники наскоро попрощались со стариком и торопливо зашагали в указанном направлении.
Как только они скрылись из виду, старик резво вскочил и побежал в другую сторону, на ходу сдирая с себя бороду, от которой невыносимо чесалась кожа.
Сегодня был удачный день. Еще восемь серебренников. Итого уже почти пятьсот! Еще две‑три недели, и можно будет спокойно плыть в Византию. А там начать новую жизнь, под новым именем…
* * *
«Золушка! Вынеси мусор!»
Золушка в ужасе вскакивает на кровати. Уф, нет… Какое счастье, это всего лишь сон.
Дворцовая опочивальня тонет в полумраке, рядом тихо похрапывает прекрасный принц. Муж. А она – замужняя дама. Принцесса. И не обязана больше перебирать просо и сажать розовые кусты. Наконец‑то, свободна. Вырвалась. Какое же это счастье, не видеть одутловатой рожи своей мачехи и её придурковатых дочек, не зависеть больше от их идиотских капризов…
– Золушка!
Ох, нет, это не сон!
Золушка скатывается с кровати, сует ноги в хрустальные башмачки и бежит на требовательный зов.
|
|
|
– Войди, дитя моё.
– Да, Ваше Величество.
– Можешь называть меня просто матушкой.
– Да, матушка.
Королева. Свекровь. Смотрит, как на таракана.
– Передай мне вон ту папку, детка. Да, ту. Спасибо. И постой тут рядом.
Нет, даже не как на таракана. Тараканы всё‑таки водятся во дворце, хотя этот факт и замалчивается. А такой взгляд могла бы заслужить разве что плесень, которой тут не место.
– Вчера я имела долгую интересную беседу с твоей матерью, – скучающим голосом произносит королева и рассеянно теребит завязки на папке. – Да, нечего сказать, учудил мой сыночек.
Золушка молчит. Она и сама всё понимает. Конечно, для родителей принца его выбор оказался тяжким ударом. Кто она такая – без роду, без племени, без образования. Только и есть в ней, что ножки маленькие.
– Ну что ж, – с хорошо отмеренной долей сожаления вздыхает королева. – Сделанного не поправишь, добро пожаловать в семью. Постарайся быть примерной женой моему сыну. А мне – послушной дочерью.
Папка в руках королевы раскрывается, скользит вбок, ворох бумаг проливается из нее на пол, выплескивается под ноги Золушке.
– Ах, какая досада, – королева сочувственно щелкает языком. – Девочка моя, будь добра, собери это. И рассортируй. Деловые письма отдельно, переписку с иноземными послами – отдельно. А потом, когда закончишь, напиши им всем ответ. И сделай копии для архива. А для меня, будь другом, составь краткий обзор. Ну и для короля тоже, само собой. – Королева смотрит на Золушку с холодной мстительной улыбкой. – И постарайся управиться до завтрака.
* * *
Некий юноша со взором горящим, взыскуя мудрости, путешествовал по разным землям. И однажды набрел на крошечный городок, жители которого рассказали, что неподалеку, на горе, живет святой отшельник – сущий кладезь всяческой премудрости. Настолько, что можно многому научиться, даже просто глядя на него и его действия, а уж если он рот откроет… Словом, юноша решил во что бы то ни стало найти эту гору и этого отшельника.
|
|
|
Один из жителей дал ему подробные инструкции: за городом дорога раздваивается, и идти надо от развилки направо. Потому что именно там живет мудрец. А левый путь ведет на гору, где живут одни пастухи, темные невежественные люди.
Юноша в точности выполнил наставления и пошел по правой дороге. Вскоре он поднялся на гору, где жил святой отшельник. Там он увидел небольшую покосившуюся хижину, а в ней – благообразного старика. Тогда юноша устроился в отдалении, поставил палатку и стал наблюдать за жизнью святого. Каждое его деяние действительно казалось наполненным глубочайшим смыслом. Хотя некоторые и трудно было понять. Иногда по несколько часов проводил юноша в раздумьях, силясь найти причины того или иного поступка. Зачем святой переставил чашку с одного края стола на другой? Почему остановился на середине шага и вернулся в дом? Что за странные жесты он произвел над хлебом, прежде чем есть? Постепенно глубинный смысл внешне обыденных вещей доходил до юноши, и он открывал для себя новые грани мудрости.
Однако прошла неделя, и у юноши кончились припасы. Он снова спустился в город, закупить новых, и случайно повстречался с тем самым человеком, который объяснял ему дорогу. «Говоришь, ты нашел святого отшельника? – спросил этот человек. – Значит, всё закончилось хорошо, ну и хвала небесам. А то я волновался – ведь я по рассеянности послал тебя не в ту сторону! Конечно, идти надо по левой дороге, а не по правой. Надеюсь, ты на меня уже не сердишься?»
Не помня себя от стыда и досады, юноша побежал по левой дороге. Как он мог так ошибиться и целую неделю набираться мудрости у обычного старого идиота?!
Каково же было его удивление, когда дорога привела всё к той же хижине!
В этом краю была только одна гора.
И две дороги, ведущие к ней.
* * *
Федор Карлович поправил галстук и придирчиво оглядел себя в зеркале. Порядок.
Федор Карлович положил в карман расческу и ключи, взял со стола пакет с бутербродами и подошел к окну.
Федор Карлович распахнул окно, глубоко вдохнул свежий воздух, встал на подоконник и шагнул наружу.
Встречный ветер ударил ему в лицо, растрепал прическу. Федор Карлович поморщился.
– Вам помочь? – спросил жилец с 15 этажа, когда Федор Карлович пролетал мимо.
– А чем Вы можете мне помочь? – удивился Федор Карлович.
– Я могу протянуть Вам руку.
– Во мне 92 килограмма, – сказал Федор Карлович. – Вы меня не удержите. Еще и сами, чего доброго, упадете.
– Об этом я не подумал, – сказал жилец с 15 этажа. – А Вам точно ничего от меня не нужно?
– Нет, ничего. Но все равно спасибо за дружеское участие.
|
|
|
– Да ну, что вы, какие пустяки. Зачем еще нужны соседи?
Двумя этажами ниже бабушка кормила внучку манной кашей.
– Ой, бабушка, смотри, Карлсон полетел! – засмеялась внучка, тыча пальчиком в окно.
– Это не Карлсон, это Федор Карлович с 16 этажа, – сказала бабушка. – Ешь, не отвлекайся.
– Слушайся бабушку, – подмигнул девочке Федор Карлович и полетел дальше.
– Вы вниз? – спросили на уровне 9 этажа.
– Да, – ответил Федор Карлович.
– Тогда передайте это, пожалуйста, на седьмой этаж, чтобы мне по лестнице не мотаться.
– Хорошо, я постараюсь.
– Спасибо.
На седьмом этаже окно было заперто. Федор Карлович постучал, потом еще раз постучал, потом просто забросил сверток в форточку. Он торопился.
На шестом этаже радостная девушка сунула ему в руки розу.
– Это Вам! Я сегодня всех‑всех люблю! У меня такая радость, такая радость!..
– Я очень рад за Вас, – сказал Федор Карлович. – А что случилось?
– А это секрет, – заговорщицки улыбнулась девушка и поцеловала Федора Карловича в щеку. – Счастливого Вам пути!
– И Вам всего хорошего.
На пятом этаже по подоконнику прыгали голодные воробьи, к ним подкрадывался голодный кот. Федор Карлович развернул бутерброды, один съел сам, а другой располовинил – колбасу отдал коту, хлеб – воробьям. Воробьи радостно зачирикали, кот заурчал, да и у самого Федора Карловича на душе стало теплее.
На втором этаже жил старый товарищ, истопник Валера.
– Летишь?
– Лечу.
– Это правильно. Это хорошо. Я бы тоже хотел как ты, вниз головой об асфальт. Но ведь второй этаж, хрен тут разобьешься. Тебе‑то хорошо, на шестнадцатом…
Федор Карлович порылся в кармане и протянул Валере ключи.
– А ты заходи, гостем будешь.
– Спасибо, Федя. Как‑нибудь зайду. А ты лети, лети.
– Да я лечу. Уже немного совсем осталось.
– За тебя, Федя! – Валера протянул Федору Карловичу стакан. – За твою светлую память. Пусть асфальт будет тебе пухом.
– Аминь, – сказал Федор Карлович.
Выпили не чокаясь, и Федор Карлович вернул стакан.
– До свидания, Федя. До скорой встречи.
– Бывай, Валера.
В самом низу Федора Карловича ждала Мать Сыра‑Земля.
– Федя, – сказала Мать‑Земля. – Возвращайся, тебе пора обедать.
– Но, мама, – заныл Федор Карлович, – я же только что…
– Федя! – нахмурилась Мать‑Земля. – Не спорь со старшими! Я кому сказала, немедленно домой!
Федор Карлович вздохнул и повернул назад.
– Твое здоровье! – отсалютовал стаканом истопник Валера. – Ключи‑то возьми, а то как же ты?..
– Я через окно.
– Ну, все равно возьми.
На шестом этаже Федор Карлович протянул розу плачущей девушке. Девушка утешилась и заулыбалась.
На седьмом этаже Федор Карлович поймал вылетевший из форточки пакет и передал его на девятый этаж.
На тринадцатом этаже бабушка укладывала спать внучку. Федор Карлович спел ей колыбельную.
Жилец с 15 этажа стоял и курил у открытого окна.
– Что, не спится? – спросил он у Федора Карловича.
– Не спится, – сказал Федор Карлович. – У вас не найдется снотворного?
– У меня осталось еще 54 таблетки. Этого хватит?
– Да, вполне. Спасибо большое.
– Не за что. Зачем еще нужны соседи?
Дома Федор Карлович поел, разделся, выпил одну за другой все 54 таблетки, завел будильник и лег в постель.
Завтра начиналась трудовая неделя.
* * *
Напротив моего окна, на краю крыши, стоит человек с дудочкой. Он не собирается прыгать вниз, просто ему нравится стоять на краю. И играть иногда на дудочке.
Но он никогда не играет просто так. Сначала всегда высматривает что‑то внизу. Иногда по часу, иногда дольше. А бывает, что каждую минуту что‑нибудь играет. Красиво играет, заслушаешься. Я и слушаю.
Вот прошла внизу соседка, А. Ф. Человек на крыше сразу насторожился, и его можно понять. А. Ф. – неприятная особа. Когда она во дворе, почти всегда находится повод сыграть на дудочке. Вот и сейчас, стоило ей выйти – сразу начинает орать на детей, чтобы прекратили качаться на качелях, у нее голова кружится.
Человек на крыше серьезно кивает и подносит дудочку к губам.
Мир раскалывается.
Я слушаю торжественную и грозную мелодию дудочки. Человек стоит на самом краю крыши, широко расставив ноги. С полусложенными крыльями он похож на надгробное изваяние. Закрыл глаза и играет. А внизу раскалывается мир.
На две реальности. В одной из них рушатся башни, падают звезды, людей заживо пожирает небесный огонь. Их крики странным образом вплетаются в мелодию дудочки, не заглушая ее. Так и должно быть. В той реальности я тоже сгораю, чего уж там. Даже отсюда слышно, как я там ору. А как корчусь, мне смотреть не хочется. Неприятно. Я вообще не смотрю, я глаза закрыл. Слушать – это пожалуйста.
Но мелодия смолкает быстро. Вероятностные миры расходятся, и сюда уже не доносятся звуки Армагеддона.
В той реальности, которая осталась здесь, соседка не кричит на детей. Сплюнула на клумбу, и всё.
Человек на краю крыши убрал дудочку, сложил крылья и терпеливо ждет, когда в нашем мире зло снова перевесит. Ему недолго ждать. Мир балансирует на краю, шаткое равновесие мира может пошатнуть всё, что угодно – даже классическая раздавленная бабочка. Не просто так раздавленная, конечно, а со злобы. Ну да у нас во дворе такое происходит постоянно.
У нас во дворе вообще много чего происходит. Вот девочка с первого этажа наливает молока дворовому котенку. Молодец, девочка, спасибо.
Я засовываю руку в карман и достаю губную гармошку. Человек на краю крыши замечает мое движение и одобрительно кивает. Я начинаю играть. Мир расслаивается.
Я не музыкант. Мне просто нравится играть на гармошке, сидя на краю подоконника.
* * *
Одна немаленькая деревня имела немаленькое стадо овец. И, как водится, к стаду был приставлен пастух – а на роль пастуха выбрали самого голосистого из деревенских парней, чтобы, случись что, издалека слышно было. И вот, пасет он первый день этих овец, и вдруг волк! Ну, пастух сразу в крик, прибежали деревенские, спугнули волка, пастуха похвалили, и обратно разошлись. Проходит час – опять волк пришел! Пастух вопит, прибегают деревенские, волк убегает, все расходятся. Прошел еще час – опять пастух вопит, опять деревенские бегут – да, точно, никакого обману, волк на месте, прогоняют его и идут по своим делам. Еще час – снова вопли; ну тут уж деревенские не выдержали, прибежали, пастуха измордовали и убрали от греха подальше в армию – пущай там орет, сколько влезет. А к овцам приставили глухонемого дурачка, да еще и глаза ему платком завязали, чтобы не увидел ненароком чего не следует.
И с тех пор в деревне тишь да благодать. Овцы, конечно, пропадают, но зато и поводов для беспокойства стало гораздо меньше.
* * *
Мама и папа пришли в магазин, выбирать ребеночка.
– Нам, пожалуйста, мальчика.
– Нет, нам, пожалуйста, девочку. Рыженькую.
– А я говорю, мальчика.
– Ну, говори, говори. Девушка, нам девочку заверните, пожалуйста.
– Нет, мальчика! Чтобы был на меня похож.
– Вот тогда точно лучше девочку. Девушка, будьте любезны…
– Нет, мальчика!
– Зря спорите, – говорит продавщица. – Девочек сегодня все равно уже нет, кончились. Вчера надо было заходить.
– Ага, получила? Говорил я тебе вчера, давай пойдем. А ты всё «завтра, завтра, у меня голова болит»!
– Замолчи, а то она у меня опять заболит. А мальчики у вас какие?
– Да любые. И со скидками. Если берете двух, третьего получите бесплатно.
– Ммм… мы подумаем.
– Скажите, а что, мальчиков перестали покупать?
– Да нет, что вы! С руками отрывают. Просто государственный заказ на мальчиков. Война же скоро.
* * *
Я открыл это кафе случайно. Маленькое кафе на улице Яффо, недалеко от автобусной остановки. В нем скверное обслуживание и невкусный кофе. Но я все равно прихожу туда почти каждый месяц и пью это жуткое пойло. Иначе не получится. Не знаю, почему, но кофе надо заказать обязательно. И выпить хотя бы пол чашки.
Через некоторое время в кафе заходит еще один посетитель. Он всегда одет не по сезону, но шикарно. От него хорошо пахнет. Он хорошо пострижен. Он высок, строен и широкоплеч. Он гладко выбрит. Хотя усы бы ему, пожалуй, подошли. Мне же они идут.
– Здравствуй, – говорит этот посетитель и протягивает руку.
– Я постараюсь, – серьезно отвечаю я и отвечаю на рукопожатие. Рука у посетителя сильная и ухоженная.
Он садится за мой столик и заказывает кофе – не потому, что это необходимо, а из солидарности. И надо же хоть что‑то заказать! А всё остальное здесь готовят еще хуже.
Мы пьем кофе и беседуем. Очень откровенно. У нас нет секретов друг от друга. Так и должно быть.
Он мне рассказывает о своей работе, о поездках в разные страны, о комических случаях за границей. Показывает фотографии третьей жены и детей от первой.
– У тебя хорошая жена, – говорю я. – И симпатичные дети.
– У тебя тоже, – говорит он.
Жены у нас разные. Это только мы сами похожи. Ему бы еще налепить усы, как у меня – и были бы просто на одно лицо.
Я читаю ему свои сказки, он слушает, распахнув глаза. Потом долго и многословно хвалит. Я скромно отнекиваюсь, но мне на самом деле приятно. Он это знает; потому, вероятно, и хвалит.
– Мне бы так, – вздыхает он.
– Брось, у тебя тоже есть свои достоинства. И гораздо больше, чем у меня.
– Сам знаешь, что это неправда, – возражает он. – И давай не будем меряться пикселями.
– А почему бы и нет? Давай померяемся!
– Ну давай, – улыбается он. Странно выглядит моя улыбка без усов.
– Ты прыгаешь с парашютом.
– Подумаешь… Зато ты пишешь сказки.
– Невелика премудрость. Зато ты был на острове Пасхи.
– Ну и что? А ты знаком с замечательными людьми.
– Так уж получилось. Зато ты можешь отжаться пятьдесят раз.
– Дурацкое дело нехитрое. А ты зато настоящий ювелир.
Мы говорим долго, перечисляя все свои мечты, которые – увы! – реализовал другой.
– Ты счастливый человек, – вздыхает мой собеседник. – Ты сам не знаешь, насколько ты счастливый.
– На себя посмотри, – огрызаюсь я.
– Да я и смотрю…
Мы говорим еще некоторое время, о всяких житейских мелочах, о детях, о работе. Потом прощаемся. Я всегда выхожу первым. А он расплачивается. Так мы договорились уже давно.
Я ему завидую. И в этом нет ничего предосудительного, он тоже мне завидует. Один человек не может иметь всё. Чтобы воплотить все мечты одного человека, нужны как минимум двое.
* * *
– Я хочу отдать это яблоко Вам, – Парис галантно поклонился Афродите. – Потому что, если Елена Прекрасная действительно прекрасна хотя бы вполовину как вот Вы, мадам, – он кивнул Гере, – то это осчастливило бы меня не менее, чем Ваш, мадемуазель, поцелуй, – с этими словами он повернулся к Афине и покрылся румянцем смущения.
Богини озадаченно переглянулись.
– Выкрутился… – с досадой обронила Гера.
* * *
– Конечно, я сделаю тебе пару чудных стройных ножек, – сказала Колдунья. – Но сперва, дитя мое, ты должна отдать мне свой голос.
И бедная наивная Русалочка отдала свой голос за Морскую Колдунью. А та, конечно, никаких предвыборных обещаний и не думала выполнять.
* * *
– Что Вы думаете об этой трости, Ватсон?
– Холмс! Но как Вы узнали, что я рассматриваю трость?
– Элементарно, Ватсон. Видите ли, у человека на ушах есть такие специальные точки, которые улавливают тепло тела…
– Он видит ваше отражение в кофейнике, – вмешалась миссис Хадсон.
– Миссис Хадсон! – воскликнул Холмс. – Но как Вы догадались, что я смотрю на кофейник?!
– Элементарно, Холмс. Видите ли, у человека на ушах есть такие специальные точки…
– Дело в том, Ватсон, что этот джентльмен – мой родной брат Майкрофт Холмс, ха‑ха!
– А я и не знал, что у Вас есть брат, – удивился Ватсон.
– Я тоже не знал, – пожал плечами Холмс. – Я это вычислил.
* * *
Захватчики! Дорогие вы наши! Заходите, добро пожаловать в наш город! Ворота открыты, вы же так долго в них ломились. Это мы, невежи, забыли законы гостеприимства. Заходите, чувствуйте себя как дома.
Правда, угостить вас нечем, всех собак мы уже съели. Крысы вот есть, штуки четыре – но это детям. Тем, что еще остались. Зато воды много, пейте сколько хотите. Правда, все колодцы отравлены, но если два раза прокипятить и дать отстояться, то пить можно. Почти наверняка не помрешь. А живот – ну что живот… поболит и перестанет.
Конечно, для туризма сейчас не самый лучший сезон. Ну, что вам показать?.. Памятники архитектуры разрушены, статуи перелиты на ядра. Из старых зданий всего два‑три и сохранилось. Вон то, и еще это, и одно почти целое на другой стороне города. В нём у нас расположен холерный барак… кстати, у нас сейчас холера. Мы не хотели, так уж получилось. Зато кладбище почти не пострадало, даже разрослось. Хотите посмотреть на старые могилы? А на новые? У нас их много, спасибо.
Извините, что мы не смогли усыпать мостовую цветами перед вашим приходам. У нас и мостовой‑то уже нету, все камни давно использованы… То есть как, куда? А разве вы их не получили? Нам ведь для вас, дорогие вы наши, ничего жалко не было. Ни камней, ни смолы, ни олова… очень ценные, между прочим, вещи в осажденном городе! Жаль, кончились.
Заходите в любой дом, будьте гостями. Да, это всё наше имущество. Небогато живем, вы правы. Ну да война – дело хлопотное, больших денег стоит. Потратили всё, подчистую. Еще до вашего прихода. Всё равно не хватило… а то бы мы сами к вам в гости пришли. Как вот вы к нам.
Захватчики, родненькие! Да вы что, обиделись? Куда же вы?.. Даже водички не попили…
* * *
– Опять ты водишь? А я когда же?
– Ничего, я в последний разочек. А потом – твоя очередь.
Моисей ободряюще улыбнулся Исусу Навину. Заканчивался 39 год блужданий по пустыне.
* * *
Когда она уколола палец, ей было всего‑то 16 лет.
Сон – это отражение наших переживаний; за первые 32 года своего сна принцесса успела пересмотреть все сны по два‑три раза, и ей изрядно наскучило. Поэтому она начала ходить во сне. И спать с открытыми глазами. И еще разговаривать. Так бывает, лунатизм называется. За сто лет и не такому научишься.
И вот бродит принцесса по дворцу, а вокруг с таким же отрешенным выражением лица гуляют слуги и автоматически выполняют свои обязанности – стражники бдят (что значит военная дисциплина!), музыканты наигрывают что‑то психоделическое, повара, которые жить не могут без любимой работы, готовят еду, не приходя в сознание и т. д. Садовники аккуратно подстригают разросшийся шиповник и травят гусениц. Всё как раньше. Даже крестьяне по‑прежнему возят из деревень телеги с продуктами.
Потому что никто и не заметил, что королевство заколдовали. Сила привычки оказалась слишком сильна.
И живет теперь это сонное царство – вроде что‑то там шевелится, бродит, разговаривает – но как‑то во сне, отрешенно и бездумно. А прекрасные принцы проезжают мимо, или даже заезжают в гости – и не догадываются снять заклятие. Внешне‑то всё в полном ажуре…
* * *
– Смилуйся, государыня Рыбка! Старуха‑то! Хочет быть Владычицей Морскою!
– Ну наконец‑то! – прошептала Рыбка. – Свободна! Тысячу лет я этого ждала!
Всплеснула плавниками – и обернулась девицей‑красавицей.
– Ну вот, – сказала она, выходя из воды, – теперь пусть твоя старуха вместо меня морем владеет.
* * *
Старик стоит у Синего моря, протягивает руки навстречу волнам и кричит:
– Рыбка! Рыбка моя золотая, вернись!
Не возвращается.
– Рыбка! Я был дурак. А старуха моя – сволочь! Хотела стать дворянкой – получила дворянство. Да что там – царицей стала! И что? Теперь я при ней вроде принца‑консорта.
Старик хохотнул.
– Слуги перед ней на цыпочках ходят, а на меня и не глядит никто. Вчера она меня вообще послала… на конюшню. Принародно. Совсем рехнулась баба.
Нет никого в волнах, только белая пена накатывается на сапоги старика.
– Рыбочка! Я знаю, ты меня слышишь. Вернись, ну пожалуйста! Я же никогда у тебя ничего не просил, для себя. Сейчас всего‑то и прошу – вернись! Мне ничего больше не надо – только приплыви!
– Ваше величество?.. – предупредительный слуга деликатно тронул Старика за рукав и протянул теплый плащ.
– Что? А, да, спасибо. Конечно…
Ссутулившись, Старик побрел к карете. Нельзя заставлять королеву ждать.
Белая морская пена лизнула песок на том месте, где он только что стоял.
Русалочка не могла вернуться к Принцу. Никак. Даже если бы очень захотела.
|
|
|
