 |
Воспользуйся ей, или отвернись от нее.
|
|
|
|
От автора
После того как "Чайка по имени Джонотан Ливингстон" вышла в свет, меня
не раз спрашивали: "Ричард, что ты собираешься писать дальше? После
"Джонотана", что?"
Я отвечал тогда, что дальше мне вовсе нет необходимости писать, ни
единого слова, и что мои книги уже сказали все, что я хотел бы ими сказать.
В свое время мне пришлось и поголодать, и продать свою машину, и все такое
прочее, поэтому было довольно занятно, что уже не надо сидеть до полуночи за
работой.
Однако, почти каждое лето я отправлялся на своем почтенном биплане в
плаванье над изумрудными морями лугов на Среднем Западе Америки, катал
пассажиров и снова начал чувствовать прежнее напряжение - осталось еще
кое-что, чего я сказать не успел.
Мне вовсе не нравится писать книги. Если я только могу повернуться к
какой-нибудь идее спиной, оставить ее там, во мраке, за порогом, то я даже
не возьму в руки перо.
Но время от времени передняя стена вдруг с грохотом разваливается,
осыпая все вокруг водопадом стеклянных брызг и кирпичной крошки, и кто-то,
перешагнув через этот мусор, хватает меня за глотку и нежно говорит: "Я не
отпущу тебя пока ты не выразишь меня словами и не запишешь их на бумагу".
Именно так я и познакомился с "Иллюзиями".
Даже там, на Среднем Западе, когда я, бывало, лежал на спине и учился
разгонять облака, эта история постоянно вертелась у меня в голове... а что,
если вдруг здесь появился бы некто, кто действительно был бы мастером этого
дела, кто мог бы рассказать мне, как устроен мой мир и как управлять им? А
что, если бы я вдруг встретил так далеко ушедшего по пути... что, если новый
Сидхарта или Иисус появился бы в нашем времени, обладая властью над
|
|
|
иллюзиями этого мира, потому что он знает реальность, стоящую позади них? А
что, если бы я мог встретиться с ним, если бы он летал на биплане и
приземлился бы на том же лугу, что и я? Что бы он сказал, каким бы он был?
Возможно он не был бы похож на мессию, появившегося на испачканных
машинным маслом и пятнами от травы страницах моего бортового журнала,
возможно, он не сказал бы ничего из сказанного в этой книге. Однако, мой
мессия говорил: мы притягиваем в нашу жизнь то, о чем думаем, и, если все
это так, то есть какая-то причина тому, что этот момент наступил в моей
жизни,. и в вашей тоже. Вероятно, нет ничего случайного в том, что вы сейчас
держите эту книгу; вероятно, в этих приключениях есть что-то, ради чего вы
встретили эту книгу. Я думаю именно так. И я думаю, что мой мессия восседает
где-нибудь в другом измерении, вовсе не фантастическом, видит нас с вами и
довольно смеется от того, что все происходит точно так, как мы это заранее
спланировали.
Ричард Бах
I
I. И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата
Индиана, и вырос он среди таинственных холмов к востоку от Форт-Уэйна.
2. Мессия знакомился с этим миром в обычной школе штата Индиана, а
потом, когда вырос, стал автомехаником.
3. Но у Мессии были и другие знания, и получил он их в других краях, в
других школах, в других жизнях, которые он прожил. Он помнил их, и эта
память сделала его мудрым и сильным, и другие видели его силу и приходили к
нему за советом.
4. Мессия верил, что он способен помочь самому себе и всему
человечеству, и было ему по вере его, и другие видели его могущество и
приходили к нему, чтобы он избавил их от их бед и бесчисленных болезней.
5. Мессия верил, что каждому следует считать себя сыном Бога, и было по
вере его, и мастерские и гаражи, где он работал переполнялись теми, кто
|
|
|
искал его учения и его прикосновения, а улицы поблизости - теми, кто жаждал
лишь того, чтобы на них случайно пала его тень и переменила их жизни.
6. И было так, что из-за этих толп владельцы мастерских просили Мессию,
чтобы он оставил свою работу и шел своей дорогой, ибо он всегда был так
плотно окружен толпой, что ни ему ни другим механикам просто негде было
заниматься ремонтом автомобилей.
7. И пошел он в открытое поле, и люди, пошедшие за ним стали называть
его Мессией и чудотворцем; и было им по вере их.
8. И если случалась буря, пока он говорил, ни единой капли не падало на
головы слушавших его; и посреди грома и молний, бушующих на небесах,
стоявший дальше всех от него слышал его слова так же ясно и четко, как и
стоявший ближе всех к нему. А говорил он с ними всегда на языке притч.
9. И сказал он им: "В каждом из нас скрыта наша готовность принять
здоровье или болезнь, богатство или бедность, свободу или рабство. И только
мы сами, и никто другой, можем управлять этой великой силой".
10. Тут заговорил некий мельник, и сказал он: "Легко говорить тебе,
Мессия, ибо нам свыше никто не указывает путь истинный, как тебе, а тебе не
приходится зарабатывать на хлеб в поте лица твоего, как нам. В этом мире,
чтобы жить - человек должен работать".
11. И сказал ему Мессия в ответ: "Когда-то на дне одной большой
хрустальной реки стояла деревня, и жили в ней некие существа".
12. "Река безмолвно текла над ними всеми - молодыми и старыми, богатыми
и бедными, хорошими и плохими, текла своей дорогой и знала лишь о своем
собственном хрустальном "Я".
13. И все эти существа, каждый по своему, цеплялись за камни и тонкие
стебли, росших на дне реки растений, ибо умение цепляться было у них основой
жизни, а сопротивляться течению реки они учились с самого рождения.
14. Но одно существо наконец сказало: "Я устал цепляться. И хоть я не
вижу этого своими глазами, я верю, что течение знает, куда оно направляется.
Сейчас я отпущу камень, и пусть оно унесет меня с собой. Иначе, я умру от
скуки".
15. Другие существа засмеялись и сказали: "Дурак! Только отпусти свой
|
|
|
камень, и твое обожаемое течение так тебя перекувырнет да шмякнет о камни,
что от этого ты быстрее помрешь, чем от скуки!"
16. Но он не послушался их и, набрав побольше воздуха, разжал руки, и в
тот же миг течение перекувырнуло его и ударило о камни".
17. "Однако, существо все же не стало ни за что цепляться, и тогда
поток поднял его высоко надо дном, и о камни его больше не било.
18. А существа, жившие ниже по реке, для которых он был незнакомцем,
закричали: "Глядите, чудо! Он такой же как мы, однако он летит! Смотрите,
Мессия пришел, чтобы спасти нас!"
19. И тогда тот, которого несло течение, сказал: "Я такой же Мессия,
как и вы. Река с радостью освободит нас и поднимет вверх, если мы только
осмелимся отцепиться от камней. Наше истинное предназначение заключается в
этом странствии, в этом отважном путешествии".
20. Но они лишь громче закричали: "Спаситель!", все также цепляясь за
камни, а когда они снова взглянули наверх, его уже не было, и они остались
одни и начали слагать легенды о Спасителе".
21. И случилось так, когда он увидел, что с каждым днем толпа
собирается все больше, все теснее окружает его и становится все неистовее,
когда он увидел, что они требуют, чтобы он лечил их без отдыха и постоянно
тешил их чудесами, чтобы он учился за них и жил вместо них их жизнями, то в
тот день он в одиночестве пошел на пустынную вершину горы, и там он сотворил
молитву.
22. И молвил он в своем сердце, Беспредельный Сверкающий Абсолют, если
будет на то воля твоя, пусть минет меня чаша сия, позволь мне отказаться от
этой невыполнимой задачи. Я не могу жить жизнью даже одного другого
человека, однако десятки тысяч молят меня о жизни. Я сожалею, что позволил
всему этому случиться. И если будет на то воля твоя, позволь мне вернуться к
моим моторам и моим инструментам, и позволь мне жить как все".
23. И там, на вершине горы, голос сказал ему, и голос тот был ни
мужским ни женским, ни громким ни тихим, и голос тот был безгранично добрым.
И голос сказал ему: "Да исполнится воля не моя, но твоя. Ибо для тебя твоя
|
|
|
воля - это моя воля. Иди своим путем, подобно всем остальным, и будь
счастлив на земле".
24. И услыхав это, Мессия обрадовался и, поблагодарив, спустился с
горы, напевая незатейливую песенку. А когда толпа окружила его, моля его
лечить за нее и учить за нее, и пичкать ее постоянно его пониманием и
забавлять ее его чудесами, он, глядя на них, улыбнулся и сказал: "Я ухожу".
25. На мгновение толпа от удивления оцепенела.
26. И сказал он им: "Если человек сказал Богу, что больше всего он
желает помочь миру, полному страданий, и неважно какой ценой, и Бог ответил
и сказал ему, Что он должен сделать, следует ли ему поступить, как ему было
сказано?"
27. "Конечно, Учитель!" - закричала толпа. "Ему должно быть приятно
испытать даже адские муки, если его об этом попросит Господь!"
28. "И неважно, каковы эти муки и насколько сложна задача?"
29. "Честь быть повешенным, слава быть распятым и сожженным, если о том
попросил Господь," - сказали они.
30. "А что вы сделаете", - сказал Мессия толпе, - "если Господь
обратится прямо к вам и скажет: Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ В ЭТОМ
МИРЕ ДО КОНЦА ТВОЕЙ ЖИЗНИ. Что вы тогда сделаете?"
31. И толпа стояла в молчании, ни единого голоса, ни единого звука не
было слышно на склонах горы и во всей долине, где они стояли.
32. И Мессия сказал в наступившей тишине: "На пути нашего счастья, да
будет так, чтобы нашли мы учение, ради которого выбрали мы именно эту жизнь.
Вот что открылось мне сегодня, и решаю я оставить вас, чтобы шли вы своей
дорогой, как сами того пожелаете".
33. А он пошел своей дорогой, сквозь толпы, и покинул их, и вернулся в
привычный мир людей и машин.
Была уже середина лета, когда я встретил Дональда Шимоду. За четыре
года полетов я еще ни разу не видел ни одного пилота, занимающегося тем же,
что и я - кочующего с ветром из города в город, чтобы катать пассажиров на
стареньком биплане по три доллара за десять минут в воздухе.
Но однажды, пролетая чуть севернее городка Феррис, что в штате
Иллинойс, я глянул вниз из моего "Флита", и увидел, что посреди
желто-изумрудного поля стоял старый "Трэвэл Эйр 4000", сиявший золотой и
белой краской.
У меня вольная жизнь, но бывает одиноко, иногда. Я смотрел на биплан
там внизу, и после нескольких секунд раздумий решил, что ничего плохого не
случится, если и я там ненадолго приземлюсь. Ручку газа на холостые обороты,
руль высоты до отказа вниз, и "Флит" вместе со мной в широком развороте
|
|
|
заскользил к земле. Свист ветра в стяжках между крыльями, я люблю этот
нежный звук, неторопливое "пок-пок" старого мотора, лениво вращающего
пропеллер. Летные очки подняты на лоб, чтобы лучше видеть землю при посадке.
Кукурузное поле подобно зеленым джунглям шелестело все ближе, промелькнула
изгородь, а затем впереди насколько хватало глаз лишь свежескошенное сено.
Руль высоты и поворота на выход из снижения, аккуратное плавное выравнивание
над землей, шорох соломы, подминаемой колесами, затем привычный звук удара,
и вот они уже грохочут по твердой земле; все медленнее и медленнее, потом
опять рев мотора - надо поближе подрулить к другому самолету, и остановка.
Убрать газ, выключить зажигание, "клак-клак" - тихо докручивает пропеллер
последние обороты и замирает в полнейшем безмолвии июльского дня.
Пилот "Трэвэл Эйр" сидел на траве, привалившись спиной к левому колесу
своего самолета, и смотрел на меня. С полминуты я тоже смотрел на него
пытаясь разгадать тайну его спокойствия. Я бы не смог быть таким
невозмутимым, и просто так сидеть и смотреть, как чей-то самолет
приземляется на том же поле и останавливается в десяти метрах от меня. Я
кивнул, почему-то сразу почувствовав к нему какую-то симпатию.
"Мне показалось, что вы одиноки", - сказал я.
"Да и вы тоже".
"Не хотел бы беспокоить вас. Если я тут лишний, я полечу своей
дорогой".
"Нет. Я ждал тебя".
Тут я улыбнулся. "Прости, что задержался".
"Пустяки".
Я стянул летный шлем, вылез из кабины и спрыгнул на землю. Хорошо
размяться после того, как проведешь пару часиков в кабине моего "Флита".
"Ты не против сэндвича с сыром и ветчиной?" - спросил он. "С сыром,
ветчиной, а может еще и с муравьем". Ни рукопожатий, ни каких там церемоний
знакомства.
На вид он не был слишком уж крепок. Длинные волосы, чернее чем резина
на колесе, к которому он привалился спиной. Глаза темные, как у ястреба,
такие глаза мне нравятся только у моих друзей, иначе я чувствую себя
неуютно. Он напоминал мастера карате, собирающегося продемонстрировать свое
бесшумное и неистовое искусство.
Я взял протянутый мне сэндвич и чашку воды из термоса.
"Кстати, кто ты?" - спросил я. "За годы, что я тут катаю фермеров, я
еще ни разу не встречал другого такого же как и я бродягу".
"Я, пожалуй, вряд ли способен на что-нибудь еще", - сказал он, и в
голосе его не было сожаления. "Был механиком, сварщиком, разбирал трактора;
если я остаюсь в одном месте надолго, у меня начинаются неприятности.
Поэтому я отремонтировал самолет и теперь тоже занялся этим бизнесом -
летать по стране и катать фермеров".
"Слушай, а какие модели тракторов ты разбирал, а?" - я сам еще с
детства с ума схожу от дизельных тракторов.
"Д-8" и "Д-9". Но это было недолго, в Огайо".
"Д-9"! Те, что размером с дом! С двойным редуктором на первой передаче,
а они правда могут сдвинуть гору?"
"Чтобы двигать горы есть способы и получше", - сказал он с улыбкой,
которая длилась лишь мгновенье.
Я оперся спиной о нижнее крыло его самолета и целую минуту рассматривал
его. Игра света... на него было трудно смотреть вблизи. Как будто вокруг его
головы мерцал свет, какое-то смутное серебристое сияние.
"Что-то не так?" - спросил он.
"А какие неприятности у тебя начинаются?"
"Да так, ерунда. Просто сейчас мне нравится скитаться, также как и
тебе".
Я взял свой сэндвич и обошел вокруг его самолета. Он был выпуска 1928
или 1929 года, но на нем не было ни единой царапины. Заводы не выпускают
таких новеньких самолетов как этот, стоявший в поле, среди скошенной травы.
На его боках было по меньшей мере двадцать слоев лака, втертого рукой, а
краска отражала солнце, словно на фюзеляж было туго натянуто зеркало. "Дон"
- выписано золотыми готическими буквами чуть ниже его кабины, а на
регистрационной карточке, укрепленной на летном планшете "Д.В.Шимода".
Приборы были совершенно новыми, настоящие летные приборы того самого 1928
года. Искусно вырезанные из дуба ручка управления и руль высоты, регулятор
качества и количества топливной смеси, а слева - ручка установки опережения
зажигания. Теперь уже не встретишь ручки опережения зажигания даже на самых
лучших отреставрированных старых самолетах. Нигде ни царапинки, на материале
обтяжки фюзеляжа ни одной заплаты, ни одного масляного подтека на двигателе.
На полу кабины ни единой соломинки, как будто самолет и не летал вовсе, а
просто взял и материализовался тут же прямо на месте, провалившись в дырку
размером в полстолетия. Я почувствовал неприятный холодок между лопаток. "И
долго ты уже катаешь фермеров?" - спросил я его, глядя на самолет.
"Около месяца, вот уже пять недель".
Он обманывал. За пять недель полетов над полями, как ни крути, но твой
самолет будет весь в пыли и масле, и наверняка в кабине на полу окажется
хоть одна соломинка. Но эта машина... На ветровом щитке нет следов от масла,
на кромках крыльев и хвоста нет пятен от травы, а на пропеллере - разбитой
мошкары. Такого просто не может быть с самолетом, летающим летом в
Иллинойсе. Я внимательно изучал "Трэвэл Эйр" еще с пять минут, а затем
вернулся и уселся в солому под крылом, лицом к пилоту. Я не испытывал
страха, мне по-прежнему нравился этот парень, но что-то тут было не так.
"Почему ты говоришь мне неправду?"
"Я сказал тебе правду, Ричард", - ответил он. На моем самолете тоже
написано имя владельца.
"Приятель, можно ли возить пассажиров целый месяц и совсем не запылить,
или не запачкать маслом свой самолет? Не наложить хоть одну заплатку на
материал? Не засыпать пол соломой?"
В ответ он спокойно улыбнулся. "Есть вещи, которых ты не знаешь".
В этот момент он показался мне пришельцем с далекой планеты. Я поверил
ему, но никак не мог найти объяснение тому, каким образом его сияющий
аэроплан оказался на этом кукурузном поле.
"Это верно. Но наступит день, когда я их узнаю. И тогда, Дональд, ты
можешь забрать мой самолет, потому что для того, чтобы летать, он мне уже не
понадобится".
Он посмотрел на меня с интересом и поднял свои смоляные брови. "Да ну?
Расскажи".
Я обрадовался. Мою теорию готовы выслушать!
"Люди долго не могли летать, сдается мне, потому что они были уверены,
что это невозможно, и именно поэтому они не знали первого простого принципа
аэродинамики. Мне хочется верить, что есть и другой принцип: нам не нужны
самолеты чтобы летать,... или проходить сквозь стены, или побывать на других
планетах. Мы можем научиться тому, как это делать без машин. Если мы
захотим".
Он слегка улыбнулся и серьезно кивнул. "И ты думаешь, что сможешь
узнать то, о чем мечтаешь, катая пассажиров над кукурузными полями, по три
доллара за полет?"
"Единственное знание, которое важно для меня, это то, что я получил
сам, занимаясь тем, чем я сам хотел. Но если бы, хоть это и невозможно, на
планете нашелся бы вдруг человек, который мог бы меня научить большему из
того, что я хотел бы узнать, чем этому учат меня сейчас мой аэроплан и само
небо, то я в тот же миг отправился бы, чтобы отыскать его. Или ее".
Темные глаза пристально смотрели на меня.
"А тебе не кажется, что у тебя есть ведущий, если ты действительно
хочешь обо всем этом узнать?"
"Да, меня ведут. А разве не ведут каждого из нас? Я всегда чувствовал,
что за мной вроде бы кто-то наблюдает".
"И ты думаешь, что тебя приведут к учителю, который может помочь тебе".
"Да, если только этим учителем вдруг не окажусь я сам".
"Может быть, так оно все и происходит", - сказал он.
По дороге, поднимая за собой тучи пыли, к нам приближался современный
новенький пикап. Он остановился у кромки поля. Из него вышел старик и
девочка лет десяти. Пыль по-прежнему висела в воздухе, до того кругом было
тихо.
"Катаете пассажиров?" - спросил старик.
Это поле нашел Дональд Шимода, поэтому я промолчал.
"Да, сэр", - ответил он с улыбкой. "Хотите прокатиться?"
"А если бы вдруг и захотел, вы там, небось, начнете в воздухе всякие
выкрутасы вытворять?" - в его глазах мерцал хитрый огонек, а вдруг мы его и
вправду примем за деревенского простака.
"Коли пожелаете, непременно, а так - ни к чему нам это".
"И обойдется это, похоже, в целое состояние".
"Три доллара наличными, сэр, за девять-десять минут в воздухе. Это
выходит по тридцать три с третью цента за минуту. И стоит того, так мне
потом почти все говорили, кто рискнул".
У меня было странное чувство постороннего, когда я сидел и слушал, как
этот парень рекламировал полет. Мне нравилось, что он говорил без лишнего
нажима. Я так привык к тому, как я сам зазываю пассажиров ("Ребята,
гарантирую, что наверху на десять градусов прохладнее. Подниметесь туда, где
летают только птички и ангелы! И все это лишь за три доллара. Лишь шесть
полтинников"), что позабыл о том, что это можно делать и иначе.
В жизни летчика-скитальца таится некое напряжение. Я привык к нему, но
от этого оно не исчезло: если пассажиров нет, то и есть нечего. А теперь,
когда я сидел в стороне и мой обед от исхода беседы не зависел, я мог хоть
разок расслабиться и понаблюдать.
Девочка стояла в стороне и тоже наблюдала. Светлые волосы, карие глаза,
серьезное лицо. Она была здесь только из-за деда. Она не хотела лететь.
Гораздо чаще все бывает наоборот, сгорающие от нетерпения дети и
опасливые взрослые, но профессиональная необходимость здорово развивает
способность чувствовать такие вещи, и я точно знал, что эта девочка не
полетела бы с нами, прожди мы ее хоть все лето.
"Кто из вас, джентльмены?" - спросил старик.
Шимода налил себе чашку воды.
"С вами полетит Ричард. У меня пока еще обед, разве что захотите
подождать".
"Нет, сэр, я готов лететь. А мы можем пролететь над моей фермой?"
"Конечно", - сказал я. "Лишь укажите направление, в котором вам
хотелось бы отправиться, сэр". Я выбросил из передней кабины моего "Флита"
спальный мешок, ящик с инструментом и кастрюли, помог фермеру усесться на
сиденье пассажира и застегнул ремень безопасности. Затем я сел в заднюю
кабину и застегнул свой ремень.
"Дон, крутани, пожалуйста, пропеллер".
"Давай". Он взял свою чашку с водой и подошел к винту. "Как надо?"
"Не спеши. Крути медленно. Он сам пойдет прямо из ладони".
Каждый раз, когда кто-нибудь крутит винт "Флита", получается слишком
резко, и по загадочным причинам двигатель не заводится. Но этот парень
крутил винт абсолютно так как надо, будто занимался этим всю жизнь. Пружинка
стартера щелкнула, в цилиндре проскочила искра, и старый мотор завелся тут
же. Дон вернулся к своему самолету, сел и заговорил с девочкой.
Взревев всеми своими лошадиными силами, мой "Флит" взметнул в воздух
кучу сена и поднялся в небо, плавно набирая высоту: 30 метров (если
двигатель откажет сейчас, мы приземлимся в кукурузе), 150 метров (а если
сейчас, то мы можем вернуться и приземлиться на этом же свежескошенном
поле... сейчас - чуть западнее есть подходящее пастбище), 240 метров -
перехожу в горизонтальный полет на юго-восток, куда пальцем показывал старый
фермер.
Через три минуты после взлета мы приблизились к ферме и сделали над ней
круг. Под нами лежала усадьба, амбары цвета тлеющих углей, и дом, словно
выточенный из слоновой кости, стоял посреди зеленого моря, задний дворик,
где был их огород: там росли салат, помидоры и сладкая кукуруза.
Старик, сидевший в передней кабине, неотрывно смотрел сквозь проволоки,
скрепляющие крылья моего биплана, на ферму, над которой мы кружили.
На крыльцо вышла женщина, одетая в синее платье с белым фартуком, и
помахала нам рукой. Старик помахал в ответ. потом они еще долго будут
вспоминать, что несмотря на такую высоту видели они друг друга просто
прекрасно.
Наконец, он повернулся ко мне и кивнул, говоря, что "уже хватит,
спасибо, мы можем возвращаться". Я сделал большой круг над городом Феррис,
чтобы жители узнали, что и их могут покатать на самолете, а затем стал по
спирали спускаться к нашему полю, чтобы показать им, где все это происходит.
Как только я коснулся земли, сделав крутой вираж над кукурузой, самолет
Дональда поднялся в воздух и сразу же повернулся к ферме, над которой я
только что побывал.
Однажды я участвовал в аттракционе, где летало пять самолетов, и на
мгновенье ко мне вернулось то самое чувство напряженной работы, которое
испытываешь, когда один самолет с пассажирами взмывает ввысь в тот момент,
когда другой садится. Мы коснулись земли с небольшим толчком и, тихо шурша
шинами, покатились к дальнему концу скошенного поля, вдоль которого
проходила дорога.
Я выключил двигатель и помог старику, отстегнувшему свой ремень
безопасности, спуститься на землю. Он достал бумажник из кармана куртки и,
качая головой, отсчитал положенную сумму.
"Отличная поездка, сынок".
"Так точно, сэр. Мы предлагаем лишь первосортный товар".
"Твой друг, вот уж кто умеет предложить свой товар".
"Почему же?"
"Готов поспорить, что ему удалось бы продать снег эскимосам".
"С чего вы взяли?"
"Да все из-за девчонки. Надо же! Моя внучка, Сара, летит на самолете!"
Он смотрел на кружащий над фермой биплан, который казался нам серебристой
мошкой. Он говорил так, как говорил бы хладнокровный человек, заметив, что
на засохшей березе во дворе вдруг расцвели цветы и появились налитые румяные
яблоки.
"С самого рождения она терпеть не может высоты. Пускается в крик.
Боится до ужаса. Сара скорее засунет руку в осинник, чем полезет на дерево.
Не поднимется на чердак, даже если бы во дворе уже плескался Великий Потоп.
Она творит чудеса с машинами, ладит с животными, но высоту совершенно не
выносит. И вот тебе на - летит по воздуху".
Потом он заново просмаковал этот полет, припомнил и другие; он говорил,
что раньше, много лет тому назад, через Гейлсберг и Монмоут частенько
пролетали парни на таких же бипланах как у нас, и каких только штук они не
выделывали.
Я смотрел, как к нам издалека приближается аэроплан, становится все
больше и больше, опускается по спирали вниз, ложась на крыло намного круче,
чем я мог бы позволить себе, катая девочку, которая боится высоты, скользит
над кукурузой, пролетает над оградой и садится в поле сразу на три точки -
что меня просто поразило. Должно быть Дональд Шимода много полетал на своем
"Трэвэл Эйр", если он умеет его так сажать.
Самолет по инерции катился по полю и остановился точно около нас,
пропеллер напоследок пропел "кланк-кланк" и замер. Я внимательно посмотрел
на него. Ни единой мошки не разбилось о пропеллер, а в нем метра два с
половиной.
Я поспешил на помощь, расстегнул девочке ремень безопасности, открыл
маленькую дверку передней кабины и показал ей, куда надо наступать, чтобы не
продавить матерчатое крыло.
"Ну, тебе понравилось?" - спросил я.
Она как будто и не слышала меня.
"Дед, я совсем не боялась. Мне не было ни капельки страшно, честно! Наш
дом был совсем как игрушечный, и мама мне махала рукой, а Дон сказал, что
мне было страшно потому, что когда-то я упала с высоты и умерла, но теперь
мне уже больше не надо бояться! Дед, я стану летчицей! У меня будет самолет,
я сама буду его чинить, летать куда захочу, катать пассажиров! Ведь можно,
правда? Правда, здорово?"
Глядя на старика, Шимода улыбнулся и пожал плечами.
"Сара, это он тебе сказал, что ты будешь летчицей?"
"Нет, но я обязательно буду. Я уже и сейчас здорово разбираюсь в
моторах, ты же знаешь!"
"Ну ладно, об этом ты поговоришь со своей матерью. Нам пора домой".
Они поблагодарили нас, и один зашагал, а другая вприпрыжку пустилась к
пикапу, они оба изменились после того, что произошло в поле и в небе.
Подъехали две машины, затем еще одна, а позже, к полудню у нас
собралась целая толпа желающих поглазеть на Феррис с высоты. Мы сделали по
двенадцать или тринадцать вылетов, стараясь провести их побыстрее, а затем я
сгонял на заправку в городе, чтобы привезти бензина для моего "Флита". Затем
еще несколько пассажиров, и еще, вот уже вечер, но мы летали без перерыва до
самого захода солнца.
Во всей этой спешке я забыл спросить о Саре и о том, что ей сказал Дон,
придумал ли он эту историю о смерти, или думал, что так оно и было. Но время
от времени, пока усаживались новые пассажиры, я внимательно осматривал его
самолет. На нем по-прежнему не было ни царапинки, нигде ни пятнышка от
масла, и он явно умудрялся в полете уворачиваться от мошкары, остатки
которой мне приходилось стирать с моего лобового стекла каждый час.
Когда мы прекратили полеты, небо уже стало фиолетовым. А к тому
времени, когда я разжег свою жестяную печку, уложив на сухие кукурузные
стебли брикеты древесного угля, совсем стемнело, и сполохи огня отражались в
наших самолетах, стоявших поблизости, выхватывая из мрака окружавшую нас
золотистую солому.
Я заглянул в коробку с припасами. "На выбор: суп, рагу или макароны в
томатном соусе," - предложил я. "А может хочешь груши или персики? Разогреть
персики?"
"Все равно", - сказал он мягко. "Что угодно или совсем ничего".
"Ты что, не проголодался? Денек выдался жаркий!"
"Да выбор уж не больно заманчив. Давай, разве что на худой конец,
рагу".
Я открыл банку с рагу моим перочинным ножом - это один из тех
знаменитых швейцарских ножей, которые во время войны выдавали военным
летчикам, в нем куча лезвий и я им очень гордился - проделал то же самое с
банкой макарон, а потом поставил их на печку.
Мои карманы были набиты деньгами... наступал один из самых приятных
моментов. Я вытащил бумажки и сосчитал, не особо стараясь их расправлять.
Всего набралось 147 долларов, и я начал считать в уме, что дается мне с
великим трудом.
"Это будет... это будет... так, четыре и два в уме... сегодня было
сорок девять полетов! Дон, я и "Флит" заработали больше сотни! А ты должно
быть огреб больше двух, ты ведь все больше подвое катал?"
"Все больше..." - повторил он.
"Кстати, о том учителе, которого ты ищешь..." - начал он.
"Я не ищу никакого-такого учителя", - перебил я. "Я считаю денежки. мне
этого хватит на целую неделю, хоть и дождь зарядит, мне не страшно".
Он посмотрел на меня и улыбнулся. "Когда ты вдоволь накупаешься в своих
деньгах, - сказал он, - не забудь передать мне мое рагу".
Необозримая толпа людей, закручиваясь водоворотом, бурлила вокруг
одного человека, стоящего в самом ее центре. Вдруг люди превратились в
океан, готовый поглотить этого человека, но вместо того, чтобы утонуть, он,
насвистывая, пошел прямо по этому океану и исчез. Вместо океанской глади
вдруг появилось свежескошенное поле. Аэроплан "Трэвэл Эйр 4000", сияющий
белой и золотой краской, приземлился на этой траве, из кабины вылез пилот и
повесил на бок самолета объявление, написанное на материале: "Катаю
пассажиров. Совершите прогулку в небо всего за 3 доллара".
Когда я пробудился от этого сна, было уже три часа. Я помнил его во
всех деталях и почему-то от этого был счастлив. Я открыл глаза и увидел
стоявший рядом с моим "Флитом" большой биплан "Трэвэл Эйр", омытый лунным
светом. Шимода сидел на спальном мешке, привалившись спиной к левому колесу
своего самолета в той же позе, что и во время нашей первой встречи. Не то,
чтобы я мог его ясно видеть, просто я знал, что он был там.
"Ну как, Ричард", - тихо сказал он в темноте. "Теперь тебе понятно, что
же происходит?"
"Когда это "теперь"? Что происходит?" - спросил я спросонок. Я
по-прежнему все помнил, и решил не удивляться, что он не спал.
"Твой сон. Парень, толпы и самолет", - объяснил он терпеливо. "Ты
интересовался моим прошлым, теперь ты знаешь вполне достаточно. Об этом
писали в газетах: Дональд Шимода, тот самый, которого начинали называть
Механик-Месия, Американский Аватар, который в один прекрасный момент исчез
на глазах у двадцати пяти тысяч очевидцев".
Я вспомнил, что читал эту историю - попалась мне на глаза, потому что
занимала первую страницу местной газетки какого-то городка в штате Огайо.
"Дональд Шимода?"
"К вашим услугам", - сказал он. "Теперь ты знаешь, и не ломай больше
себе голову на эту тему. Спи давай".
Но прежде чем заснуть я еще долго думал об этом.
"И тебе можно... я не думал... если у тебя такое предназначенье - быть
Мессией, так ты, вроде, должен спасти мир, или нет? Я не знал, что Мессия
может вот так все бросить и уйти". Я сидел верхом на обтекателе моего
биплана и вслух размышлял о своем новом друге. "Дон, брось мне, пожалуйста,
ключ на семнадцать".
Он покопался в ящике с инструментом, нашел его и кинул мне. Как и все
другие инструменты тем утром, брошенный ключ замедлил свой полет, а потом и
вовсе остановился сантиметрах в тридцати от меня, лениво переворачиваясь в
воздухе. Однако в тот момент, когда я коснулся его, он снова обрел свой
немалый вес обычного хромованадиевого гаечного ключа. Положим, не совсем
обычного. С тех пор, как дешевый ключ сломался у меня в руке, я покупаю себе
только самый лучший инструмент, и этот, кстати, был знаменитый "Снэп-Он",
который, как знает каждый механик, вовсе нельзя назвать "обычным гаечным
ключом". Судя по цене, он явно был сделан из золота, но его просто приятно
держать в руке, и ты можешь быть уверен, что уж он-то не сломается, что бы
ты с ним ни делал.
"Конечно, ты можешь уйти! Бросить все что хочешь, если ты передумал это
делать. Ты можешь перестать дышать, если захочешь". Ради собственного
удовольствия он отправил в полет отвертку. "Поэтому я перестал быть Мессией,
и если тебе кажется, что я защищаюсь, так может быть это от того, что я
действительно все еще защищаюсь. Но уж лучше так, чем остаться и
возненавидеть все это. Хороший мессия не испытывает чувства ненависти, и он
свободен идти любым путем, каким пожелает. Это, конечно же, относится и к
каждому. Мы все сыны Божьи, или дети Абсолюта, или идеи Разума или как ты
там еще захотел бы это назвать".
Я подтягивал гайки крепления цилиндров двигателя. Мой движок Б-5 всем
хорош, но эти гайки примерно через каждые сто часов полета хотят
открутиться, поэтому лучше немного упредить их ретивость. Первая же гайка,
естественно, провернулась на четверть оборота, и я с удовольствием похвалил
себя за то, что мудро решил проверить их с утра прежде чем снова начну
катать пассажиров.
"Ну хорошо, Дон, но знаешь, мне казалось, что Мессианство должно чем-то
отличаться от другой работы. Вдруг бы Иисус снова пошел строгать доски,
чтобы заработать себе на кусок хлеба? Может быть это только звучит так
странно".
Он обдумал мои слова, стараясь понять, что я этим хочу сказать. "Я не
понимаю, что ты этим хочешь сказать. Как раз странно именно то, что он
вообще не бросил все, когда они впервые начали называть его Спасителем.
Вместо этого, в ответ на эти дурные вести, он попытался объяснить им все
логически: "Прекрасно, Я - сын Божий, но мы все его дети; Я - Спаситель, но
и вы все тоже. Чудеса, которые я творю, может делать каждый из вас!" Каждый
человек в здравом уме понимает это".
Наверху на обтекателе было жарко, но мне вовсе не казалось, что я
занимаюсь каким-то тяжким трудом. Чем больше я хочу что-нибудь сделать, тем
меньше я зову это тяжким трудом. Мысль о том, что благодаря моим стараньям
цилиндры не улетят с двигателя, доставляет мне большое удовольствие.
"Ну скажи, что тебе нужен еще один ключ", - подсказал он.
"Ключ мне не нужен. И я, представь себе, настолько продвинут духовно,
что считаю все эти твои штучки, Шимода, всего лишь фокусами для простаков,
на которые способен лю
|
|
|
