Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Географическая школа

Вопрос о роли географической среды в жизни общества в той или иной форме ставили почти все мыслители с момента зарождения учений о «ем. Социально-философская мысль эволюционировала от глобального сопоставления общества и природы к специальному изучению влияния разных факторов среды (климата, рельефа, природных богатств и т.д.) на отдельные социальные процессы и явления (рост населения, «производительные силы, политический строй и т.д.).

Размышления о значении географической среды для человеческого общества доходили до двух логических крайностей: механического географического детерминизма, утверждавшего, будто бы вся деятельность человека обусловлена исключительно его естественным окружением, и абсолютного культурного детерминизма, который, подчеркивая, что само восприятие среды и ее значение для человека определяет культура и потому объяснение человеческой деятельности должно быть только культурологическим, недооценивал тот факт, что культурные возможности людей все же различны в разных природных условиях. Доведенное до абсурда отрицание всякого влияния среды вело к своеобразному социокультурному солипсизму. Важно подчеркнуть, что географическое направление в общественной мысли отнюдь не совпадало с узким географическим детерминизмом, который был только частью этого направления. Уже в XIX в. начались попытки «системного» (как бы мы сказали теперь) выхода из затруднений, порожденных дихотомиями типа «человек ‑ природа» и «культура ‑ среда», путем рассмотрения человека, культуры и среды как целого, как единой характеристики географического региона. Для науки человек прочно стал частью природы, а не божественным исключением из нее.

Со второй половины XIX в. прообразом теории однонаправленной эволюции социальных структур в зависимости от географической среды стала дарвиновская теория естественного отбора, непомерно широко истолкованная. В этот период теории географического детерминизма достигли самого широкого признания и казались хорошо обоснованными с естественнонаучной точки зрения. Полезным результатом этого теоретизирования по образцу биологии было внимание к пространственному распределению населения и к экологии человека (в чем можно усмотреть зачатки современной социальной экологии).

В поле зрения социальной географии и географических течений в социологии попали такие естественные факторы, как климат, почвы, рельеф, распределение водных ресурсов и полезных

ископаемых, флора и фауна, геофизические и космические процессы, смена времен года и др. В числе основных социальных явлений, зависимых от названных факторов, рассматривались: а) размещение и плотность населения на земном шаре, его здоровье и плодовитость; б) физические и психические расовые различия в телосложении, темпераменте, формах морали, частоте случаев высшей одаренности и т.п.; в) виды занятий и хозяйственной деятельности, ее организация, ритмы и циклы, степень благосостояния населения; г) типы социально-политической организации, социальных институтов и брака; д) возможности культурных контактов и заимствований, темпы экономического и культурного развития; е) религия, мифология, искусство и литература ‑ словом, почти все проявления общественной жизни.

Становлению географической школы в социологии XIX в. способствовали как позитивистские история и философия [17], так и география. Кредо географического детерминизма, находящегося под обаянием методологии классического естествознания, надолго сформулировал французский философ-эклектик Виктор Кузен (1792-1867): «Дайте мне карту страны, ее очертания, климат, воды, ветры ‑ всю ее физическую географию; дайте мне ее естественные плоды, флору, зоологию, ‑ заявлял он, ‑ и я берусь наперед сказать, каков человек этой страны, какую роль эта страна будет играть в истории, и не случайно, а в силу необходимости, и не в одну эпоху, но во все эпохи» (цит. по: [43, р.12]). Натурализм и географический псевдодетерминизм проникали тогда во все отрасли общественных наук, даже в системы идеалистического толка. В религиоведении с середины XIX в. процветала солярно-метеорологическая теория (Макс Мюллер и др.), толковавшая мифы как аллегории астрономических и атмосферных явлений и к величественным естественным катастрофам возводившая истоки веры в богов. Эрнест Ренан рассуждал о «духе монотеизма» в пейзаже пустыни, а Ипполит Тэн в своей «Философии искусства» объяснял, например, различия между флорентийской и фламандской школами живописи различиями географических условий Италии и Нидерландов.

Английский историк-позитивист Генри Томас Бокль (1821-1862) в стремлении обосновать объективную закономерность исторического развития приводил многочисленные и на первый взгляд правдоподобные примеры того, как специфические ландшафт, климат, урожайность почвы, питание определили различия между народами в сознании, телосложении, накоплении богатства, затем в социальной организации и в конечном итоге в исторических судьбах [5]. Однако у Бокля находим оговорку, что на высших уровнях развития социальности умственные фак

торы постепенно приобретают перевес над физическими. Бокль повлиял на некоторые течения в экономической географии и социологии, представители которых утверждали, будто достаточно знать природные богатства, источники энергии, естественные пути сообщения, чтобы определить характер и объем производства того или другого общества, главные его экономические функции и т.д.

Подобные выводы о прямой и однозначной зависимости экономических, психических и социальных фактов от физической среды были возможны только при игнорировании ряда промежуточных цепей взаимосвязанных социальных факторов и функциональных отношений между этими факторами и средой, а также при скрытом или явном принятии в качестве общенаучного идеала физического монизма и механистического детерминизма с их представлениями о пассивном копировании внешнего мира психикой человека. Кроме того, здесь недооценивались результаты культурной диффузии и взаимовлияния, ибо воздействие среды часто изображалось так, будто данное общество всегда жило в абсолютной изоляции, как культурно независимая единица.

Роль физических факторов среды в развитии общества пытались раскрыть и географы, разделяя многие ошибки позитивистской историографии.

Выдающимся социогеографом был немецкий ученый Карл Риттер (1779-1859), наряду с Александром Гумбольдтом (1769-1859) считающийся основоположником современной географии. Руководящей для методологии Риттера была идея взаимодействия природы и культуры, взаимосвязанности всех элементов, формирующих исторически конкретную географическую область [64]. Земля ‑ единый «организм», делимый на внутренне связанные, целостные регионы. Для правильного определения границ этих регионов необходимо всестороннее описание ландшафта, климата, растительности (особенно культурной), животного мира, человека в его историческом взаимодействии с прежними элементами среды и др.

Мировоззренческой опорой для Риттера был, однако, не натурализм, а философский органицизм немецких романтиков с их верой в мировой порядок, объединяющий полярные отношения в высшем синтезе.

Значение Риттера для общественных наук обусловлено тем, что в его географии важнейшее место занимают человек и история. География, по мнению Риттера, должна объяснять, как человек влияет на обитаемое им пространство и как сам «воспитывается», трудясь в благоприятных или суровых условиях. Особый

интерес у него вызывали периоды наивысшего культурного расцвета каждой области, ибо, по его мнению, тогда достигалась и высшая степень гармонии между природой и культурой.

В работах Риттера органично слиты темы, которые позднее дифференцировались и стали предметами исследования разных областей географии и социологии. После него ясно обозначилась тенденция подразделять географию на две части: физическую географию и социальную, или антропогеографию, в которой в свою очередь в разное время и в разных странах выделялись экономическая, политическая, историческая, культурная и статистическая география.

В становлении антропогеографии, «в частности политической географии, видную роль сыграл Фридрих Ратцель (1844-1904), немецкий зоолог, журналист-путешественник, социолог, во второй половине своей жизни ‑ профессор географии Лейпцигского университета [25, 61, 62].

Предмет антропогеографии Ратцель определял в русле общей традиции XIX в. как изучение человеческого рода ‑ в той мере, в какой последний в своих жизненных проявлениях определяется географической средой. В соответствии с идеологией натурализма Ратцель, биолог по образованию, стремился объединить методы и понятия биологии, этнографии и географии. Антропогеография, считал он, должна быть частью общей биогеографии и пользоваться обычными экологическими и эволюционными понятиями при изучении политического и экономического развития.

Научное описание дифференциации культур в зависимости от свойств географической среды сочеталось у Ратцеля с биологизаторскими спекуляциями, особенно при объяснении пространственного расширения или уменьшения государств в его «Политической географии» (1897), и с типичной для географического детерминизма ошибочной тенденцией проводить прямые причинные связи между свойствами естественной среды и человеческой практикой, минуя посредствующие социальные звенья и механизмы.

Все последствия влияния среды он делил на статические (закрепляемые в основном в постоянных биопсихических свойствах индивидов) и динамические (изменяющиеся исторические результаты социально-политической организации). Тысячелетиями Длящееся непосредственное воздействие географических факторов, особенно климата и. пространственного расположения, ‑ причина соматических и психических различий между группами людей, проживающими на разных территориях. Горы и пространственная замкнутость, например, вырабатывают у населения

традиционализм, довольство малым, узкий.национализм, а равнины и море ‑ такие психические черты, как тоска по пространству, дух экспансии и смелых начинаний. Естественные границы (горы, море) будто бы способствуют появлению изолированных социальных групп со слаборазвитой политической властью, а равнины ‑ централизации и сильной власти для защиты от набегов кочевников, позднее переходящей в крупную социально и культурно интегрированную государственную организацию. Тем же законам подчиняется распространение языка и культуры. Государства функционируют как живые организмы, подверженные естественным процессам роста и упадка и в качестве таковых не могут быть удержаны в строгих границах. Ареал, пространство (Raum) и местоположение (Lage) ‑ необходимые факторы при возникновении государств. Выживание наций или культур связано с их способностью к экспансии и улучшению своего географического положения.

Отсюда только шаг до превращения биологических аналогий в политическую идеологию. Этот шаг откровенно сделала так называемая школа германской геополитики во главе с Карлом Хаусхофером (1869-1946) со своим «учением» о якобы географически детерминированных тенденциях политического развития и экспансии государств [46]. Из арсенала геополитики были почерпнуты печально известные аргументы о недостаточности «жизненного пространства» и неестественности политических границ Германии для оправдания фашистской агрессии [9]. Автор термина «геополитика» шведский социолог-государствовед Юхан Рудольф Челлен (1864-1922) также трактовал ее под влиянием Ратцеля как учение о государстве ‑ географическом организме [52], эклектически соединяя понятия географического детерминизма, социального дарвинизма, биолого-органических и расово-антропологических теорий.

Характернейшей чертой вульгарного географического детерминизма в объяснении исторических событий было широкое привлечение в качестве промежуточных факторов расхожих «психологических истин» здравого смысла. Этим особенно отличались многие политгеографы, которые по мере надобности использовали и вековые предрассудки, и «новейшие» расистские измышления о «духе народа», якобы формируемого географической средой. Трудно даже перечислить попытки установить через посредство, например, «духа народа», расы причинные связи между географическими условиями и архитектурой, живописью, литературой, музыкой, религией и т.д. Многие из таких работ отличались непониманием относительности детерминизма географических факторов.

Содержание политической географии, однако, не исчерпывалось только сомнительными псевдогеографическими объяснениями и предсказаниями политических событий, вольно или невольно прикрывающими определенные политические симпатии. Многие политгеографы дали обстоятельные исторические исследования образования, экспансии и распада различных «политических зон», их административных центров, границ, оборонительных линий. Не лишена смысла и постановка вопроса об оценке «политического потенциала», скрытого во взаимодействии политического сообщества и его среды. Зарубежная политическая география с успехом изучает влияние политической власти на физические и социальные аспекты ландшафта, формирование лингвистических и культурных объединений и т.д.

В начале XX в. большинство тем, а заодно и ошибок старого географического направления в общественных науках унаследовал американский энвиронментализм (от англ. environment ‑ среда). Относительно новым в нем было пристрастие к статистическим и другим «строгим» методам проверки популярных гипотез географического детерминизма. Родоначальница энвиронментализма Эллен Семпл, прямолинейный популяризатор Ратцеля, проводила идею «контроля» физического окружения над жизнедеятельностью человека на определенной территории [68].

Виднейшим представителем энвиронментализма был американский географ, геолог по образованию, Эллсуорт Хантингтон (1876-1947). Используя методы и данные (часто недостоверные) статистики, палеоботаники, климатологии, истории, демографии и других наук, он стремился обосновать существование тесных корреляций между изменениями («пульсациями») климата и прогрессом или упадком цивилизаций [48-50].

Основные опосредующие связи выглядели при этом так: 1) климат влияет на здоровье населения (для оценки этого влияния Хантингтон изучал совпадения месячных кривых смертности и температуры, опирался на современные ему экспериментальные исследования и т.д.); 2) климат влияет на физическую и умственную активность, производительность труда и, следовательно, вызывает колебания деловых и экономических переменных общества (основной эмпирической базой здесь были данные о параллелизме значений коэффициента смертности и циклов деловых спадов и оживлений); 3) поскольку цивилизация есть функция энергии и производительности нации, то полезные или негативные колебания климата детерминируют рост, упадок перемещения цивилизаций.

Хантингтон развивал также старые идеи о постепенном географическом передвижении цивилизаций из афро-азиатской ко

лыбели в более холодный и разнообразный климат Северо-Западной Европы. Теорию «северного дрейфа цивилизаций» в разных вариантах еще раньше защищали французы Клод Вайо [81], Пьер Мужоль [58], Эдмон Демолен и многие другие. Однако критерии разработки сравнительных карт и корреляций, которыми Хантингтон подкреплял эту теорию, были крайне субъективные и европоцентристские. В основу оценки цивилизаций по рангу совершенства он положил «активизм», повторив заодно старинные предрассудки (первоисточником которых были труды арабского историка XIV в. Ибн Халдуна), будто высшая культура и наиболее сложные формы социально-политической организации могли возникнуть только в умеренном, но не в субтропическом или полярном климате, так как изобилие даров природы в субтропиках якобы не требует больших затрат труда и ведет к инертности и лени людей юга, а борьба с голодом и холодом в полярном климате вырабатывает смирение и не оставляет сил на развитие культуры. В итоге закон перемещения очагов культуры к северу остался спекуляцией, основанной на одностороннем подборе фактов. Его не спасло и введение элементов технологического детерминизма, например у Вайо, который видел причину сдвига культуры к северу в развитии техники защиты человека от холода (обзор и критику теорий дрейфа см.: [71, р.182 a. follow.]).

«Вечные законы» Хантингтона и других энвиронменталистов не выдержали проверки строго установленными фактами, но многие ценные их наблюдения и даже некоторые гипотезы получили косвенную поддержку специалистов (биологов, климатологов, психиатров и др.) в более узком контексте. Так, провалились энвиронменталистские попытки связать деловые циклы в экономической жизни общества с периодами солнечной активности, но многими психологами и криминалистами подмечены сложные зависимости между ею, колебаниями атмосферного давления и прочими климатическими явлениями, с одной стороны, и физиологическими процессами, нервной возбудимостью, а через них и с некоторыми психологически-социальными процессами, с другой. Еще Адольф Кетле, а потом и Чезаре Ломброзо отмечали «сезонные» колебания частоты некоторых преступлений. В России влияние космических и планетарных процессов на социальную психологию изучала школа А.Л. Чижевского [33].

В современной американской социогеографии сохранилось стремление к строгому детерминизму я количественному подходу, но в более ограниченных моделях с высокой вероятностью предсказания. Проблематика энвиронментализма изучается не в прежнем глобальном плане, а более специально [72].

Отчасти как реакция на энвиронментализм в США с конца прошлого века развивалась «культурная география» [42], использующая антропологическую идею культуры (Альфред Кребер и др.) Она уделяла пристальное внимание деятельности человека, изменяющей его среду обитания. Земная поверхность рассматривалась ею как отпечаток образа жизни человека, его исторического прошлого, как материальный свидетель распространения данной культуры.

Такое акцентирование активной роли человека в его взаимодействии с природой особенно характерно для традиций французской социогеографии [6], начиная со школы Фредерика Ле Пле (1806-1882), одного из основоположников современной социальной экологии. Он выдвинул триединую формулу определяющих факторов человеческой жизни: место обитания, труд, семья.

Ведущими представителями школы Ле Пле были Анри де Турвиль (1843-1903) и Эдмон Демолен (1852-1907). При составлении известных в истории эмпирических социальных исследований семейных монографий[6] школа обязательно изучала физическую географию семьи или общества: почву, рельеф, климат, распределение воды и т.д. В главном труде Демолена «Великие пути народов» (1901), несвободном от обычных ошибок географического детерминизма, на обширном историческом материале прослеживаются основные связи между географическим положением и различными характеристиками социальной организации, формами труда, собственности и т.д. Так, согласно Демолену, проживание в степи определяло на раннем этапе исторического развития занятия пастушеством, отсутствие присвоения земли, поскольку для кочевника важнее иметь возможность свободно перемещаться по степи, чем быть собственником земли, и другие черты «социального типа». Турвиль, исследуя происхождение общества западного типа, указывал на Скандинавию с ее изолированными фиордами, как на «мировую лабораторию», где будто бы только и мог сформироваться частный, партикуляристский тип человека, семьи и общества [78, р.39].

Противником географического псевдодетерминизма был также французский «поссибилизм» (от фр. possibilite ‑ возможность). Представители этого направления считали, что одинаковой среды в действительности не существует ни для индивидов ‑ в силу разности их реакции на одни и те же природные условия и врожденных свойств, ни для культур разного уровня развития. Поссибилизм разрушал статическую концепцию среды как раз и

навсегда данной безотносительно к активному историческому субъекту. Историзм этого течения побуждал ставить вопрос всегда конкретно: среда для чего и для кого, какие возможности использует в ней данная культура.

Основателем французской школы социогеографии был географ и историк Поль Видаль де ла Блаш (1845-1918). Центром внимания в его исследованиях стала не предпосылка, будто данная среда определяет тот или иной образ жизни, а постепенные исторические изменения, которым подвергается среда в результате сменяющегося образа жизни. Ландшафт для Видаля ‑ не просто продукт естественной последовательности событий, а результат труда человека, создающего новые условия существования для грядущих поколений [82].

Работы Видаля оказали влияние на крупнейших французских историков XX в. ‑ Люсьена Февра (1878-1956) и Марка Блока (1886-1944).

Заслугой французской социогеографии было разоблачение реакционного псевдодетерминизма немецкой геополитики. Поссибилисты показали, что последняя нередко строила доказательства post factum (от исторического существования данного политико-социального явления к якобы ответственным за него географическим условиям) и вопреки фактам. Еще раньше с антигуманными выводами и расизмом некоторых течений антропогеографии боролись ученые-революционеры Элизе Реклю (1830-1905) и Лев Ильич Мечников (1838-1888), которые также примыкали к французской школе социогеографии [20, 26].

Основным способом критики упрощенного географического детерминизма всегда было раскрытие того, как в одинаковых географических условиях развиваются общества и культуры совершенно разного уровня и типа. Одна и та же среда предоставляет разные экономические возможности людям, знающим и не знающим, как использовать ее ресурсы. Ценность этих ресурсов зависит не столько от их природных свойств, сколько от характера экономики и общественных отношений. Даже, казалось бы, очевидные зависимости между географическими условиями и характером питания в просто организованных обществах, употребляющих много сырых продуктов, в действительности сложны, опосредованы и имеют лишь локальное значение. Добывание пищи ‑ процесс общественный, и социальные аспекты питания, обычаи, верования, эффективное или, наоборот, неумелое использование пищевых ресурсов играют первостепенную роль. Любой природный материал для человека не является просто «естественным благом», а расценивается в зависимости от уровня развития производительных сил и потребностей общества.

Слабой стороной поссибилизма по сравнению с американским энвиронментализмом (грубость принципов которого он справедливо критиковал) было пренебрежение количественной оценкой вероятностей, характеризующих связи определенных культурных или экономических возможностей с распределением географических факторов [76]. В этом смысле методы современной зарубежной социогеографии в ее прикладных и количественных отраслях ближе к энвиронментализму, чем к поссибилизму [30].

Во многом проблематика географического направления в общественных науках не исчерпана до сегодняшнего дня. Именно в наши дни, когда в невиданных размерах возросло воздействие человека на природу, все больше выявляются ее значение для человека и неразрывная связь с его деятельностью. Становится очевидным, что воздействие на окружающую среду может быть успешным лишь тогда, когда оно подчиняется ее законам и учитывает основные связи целого, иначе негативные последствия скажутся на самом человеке как части природы. Наблюдается преемственность между географическим направлением и современной «человеческой экологией», изучающей взаимосвязи человека и его окружающей среды (в широком смысле), в частности пространственные отношения людей и социальных организаций.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒