 |
Владимир Степанович Возовиков 19 глава
|
|
|
|
Тупик посмеивался, слушая воинов, а сам достал травку. Стебелек лишь чуть привял, но аромат даже усилился, и явились Ваське то поляна среди сосен, вся в ромашках, то пойменный луг в пестрых цветах на берегу Москвы, где он любил в одиночестве попасти своего рыжего скакуна, то вдруг, словно из забытого сна, появлялась молодая синеглазая женщина с мягкими неуловимыми чертами, с певучим голосом и ласковыми руками, которые пахли мятой и ладаном. Васька знал - это мать, которой он почти не помнил; умерла она от моровой язвы, когда ему не было и пяти лет…
На другое утро отряд вышел к Дону недалеко от его слияния с Непрядвой. Под крутогором над поймой реки среди осокорей пряталась безлюдная деревушка в два-три двора, лишь девчонка-подросток неподалеку пасла на елани гусей. Заметив всадников, подхватилась бежать в деревню, но Тупик окликнул ее ласковым голосом, и девчонка остановилась, закусила палец, глядя исподлобья.
- Что за деревня, касатка?
- Татинка, - отозвалась робко.
- В деревне есть кто?
- Дедушка, только очень старый. Да еще маленькие.
- Где же большие?
- Да в поле на зорьке уехали. Может, пополудни будут.
- Все у вас ладно? О татарах не слыхать?
- Как не слыхать, боярин? Анамнясь в Ивановку наведывались, что за Доном, верстах в пяти отсель. Да бог миловал, - по-взрослому вздохнула девчонка. - Никого не тронули. Говорят, расспрашивали про войско московское. Да еще потом корова пропала на хуторе Сабурове. Может, татары угнали, может, волки… А вы рязанские?
- Рязанские, касатка, рязанские. Спасибо тебе.
Тупик тронул коня, направляясь вверх по реке. Скоро заметили перекат, послали вперед разведчика. Конь с удовольствием вошел в золотистую воду, темные тени рыб метнулись от берега в глубину. Воины пристально следили за другим берегом, на котором маячили строения села впятеро крупнее Татинки. Это было Рождествено Монастырщина, стоящее над самым устьем Непрядвы.
|
|
|
- Чудно, - заметил Васька. - Татары побывали, а села живы. Не передумал ли Мамай воевать? Или с рязанским князем заигрывает?
- Здесь не рязанские села, совсем вольные казаки живут, - ответил Семен. - А татарин, он и тихий не прост. Шелк стелет - тож оглядывайся. Лишь под самым противоположным берегом конь разведчика всплыл, но тут же достал дно и скоро вышел на берег. Воин поднялся на взгорок, подал знак: все в порядке.
- Надо заметить этот брод, - сказал Тупик.
Рождествено Монастырщину минули стороной. Разведчикам теперь не следовало привлекать к себе лишнего внимания: земли Москвы остались далеко, и отряд вел скрытый поиск.
Справа, по гряде холмов вдоль Непрядвы, синели под ясным утренним небом перелески, слева, за длинной возвышенностью, покрытой густой темно-зеленой дубравой, текла речка Смолка, впереди простиралось широкое, чуть всхолмленное поле. Лишь местами над горизонтом синими неровными зубцами вставали леса - там, в тенистых оврагах, заросших дубняком, струились прозрачные и прохладные притоки Непрядвы. Местами заросли степной полыни, донника и колючего татарника доставали до конских грив, но высокое дикотравье поминутно сменяли редкие кочкарники, обширные поляны белой ромашки, розоватого клевера, жесткой луговой тимофеевки, нежной купальницы и какой-то ярко-изумрудной травки, гладкой и упругой, как атлас. Дурманящий настой меда и мяты стоял в воздухе, у всадников кружились головы, и даже вечно сердитый Копыто улыбался в рыжую бороду. То ли от солнечного воздуха, то ли от снадобий войскового лекаря рана на щеке его затянулась, он снял повязку, подставлял солнцу и ветерку свежий сабельный рубец - лучшее украшение воина. В траве тут и там журчали ключи, взблескивали оконца кристальной воды, казавшиеся осколками летнего неба, и на всем поле царили птицы. Пронзительно и тревожно плакали чибисы, грудастые турухтаны, пугая коней, взлетали из-под самых копыт, тревожно чмокая, стремительно срывались с кочек серые барашки-бекасы, лениво поднимались на крыло охристые молчаны-дупеля и тут же роняли в траву тяжелые разжиревшие тела, большие изящные серпоклювы бродили по полянкам, гордо вышагивали красноножки-щеголи и крупные улиты-веретенники, а где-то вдали металлическими голосами пересвистывались малые кулички-поручейники.
|
|
|
- Гляди ты, - удивился Шурка. - Поле-то куличиное, весь их народец речной да луговой тут собрался.
- Ты што, бабка-отгадка, - усмехнулся Копыто. - Оно и зовется Куликовым полем.
- Чудное место, - вздохнул молодой сакмагон. - Тут бы травушку косить, хороводы водить да за девками по лугам бегать.
- Все бы вам с Шуркой девки да русалки, - фыркнул Семен. - На этом поле ульев бы понаставить в колодах. То-то сбор был бы!
- Не, дядя Семен, девки слаще меда, - ухмыльнулся Шурка. - Ты попробуй когда-нибудь, а? Поди, забыл со своей Евдохой…
- Тьфу, бес! Василь Андреич, ты меня впредь с ним в один отряд не ставь - вот как отколочу охальника.
Но Тупик не слышал беззлобной перебранки товарищей, думая о своем. Объехав гряду Зеленой Дубравы и овражек, из которого выбегала Смолка, всадники повернули прямо на полдень. Еще шире открылось им Куликово поле, белея вдали ковылями, лишь посреди его, верстах в двух, угрюмо сутулился голый холм.
- Горбатое поле-то, - заметил Шурка.
- Она вся, земля-матушка, вся горбатая тут, - ответил Тупик. - Отсель до самого моря - степи, а по ним холмы да курганы, и, почитай, в каждом кости человеческие тлеют. Уж сколь тыщ лет, поди, тут разные народы проходят, и все друг на друга - с мечом. Вот и огорбатела земля. Будет ли конец?..
Воины молчали, вслушиваясь в голоса птиц и шелест травы под ногами коней. Серый ястреб-перепелятник, вырвавшись из купы вербника, внезапно набросился на большого веретенника, кулик отчаянно закричал, взвился пух, и пока хищник добивал жертву, его самого атаковали злые чибисы. В воздухе поднялся страшный гвалт и шум крыльев. Чибисы бесстрашно налетали на серого врага, и перепелятник, оставив добычу, бросился к спасительному вербнику, увертываясь от ударов жестких крыльев и острых, как маленькие копья, клювов, нырнул в самую гущу листвы, затаился. Чибисы, чуя врага, настойчиво вились над кустами, а тем временем болотный коршун накрыл своими черными крыльями кочку, где лежал убитый кулик, и принялся терзать добычу. Когда всадники отъехали и голоса растревоженных птиц притихли, Копыто вдруг сказал:
|
|
|
- Придет тому конец, Василей Ондреич. Русь-то наша - костью в горле всем проходящим воителям. Прежде печенеги да половцы обожглись, а ныне Орда обжигается. Мамай вон уж сколь лет зубы точит, да все не выкусит. Всю степь ныне поднял.
- То-то и беда. Орде, почитай, конца не видать, а что там за нею?.. И с заката тоже вон ползет разное зверье.
- Ниче, Василей Ондреич! Побьем и тех, как с этими сладим.
- С тобой, Копыто, ей-бо, не страшно и на пятьсот лет вперед смотреть, - засмеялся Тупик. - Ну-ка, подумай, чем тогда биться будут! Пушки в кремле видал? Так это, Ваня, лишь начало.
- Ништо, Василей! Главное - мы б хорошо начали, а сыны наши не хуже продолжат.
- Сыны… - Васькино сердце незнакомо дрогнуло. - Счастлив ты, Ваня, у тебя их трое. А у меня будут ли?..
Беда случилась на другой день вечером. Отряд приближался к условленному месту на берегу Сосны, где его поджидали воины из крепкой сторожи Климента Полянина, когда в холмистой лесостепи дозорный столкнулся с тремя ордынцами. Те бросились догонять его, размахивая арканами, Тупик устремился со всеми сакмагонами навстречу. Новый "язык" был бы теперь кстати. Увидев русских, враги испуганно поворотили коней, началось преследование в быстро наступающих сумерках. За конскими хвостами стлались прибитые травы, темными облаками мелькали древесные кущи, ветер гремел в ушах, испуганно вскрикивая, из-под копыт уносились вечерние птицы, иные падали в траву, сбитые железными грудями лошадей. Добры степные кони, но таких, какие носили сакмагонов, и в Орде не было. Тренированные для многочасовых гонок, эти рыжие звери в пылу преследования входили в такой азарт, что ими не надо было управлять; они, как волки в погоне за дичью, видели только цель, устремляясь к ней самым выгодным путем, бесстрашно перелетая овраги и ямы, кусты и ручьи, бросаясь с обрывов в глубокие реки и каким-то своим звериным чутьем угадывая место, куда надо прыгнуть.
|
|
|
Через полчаса Копыто, скакавший первым, настиг приотставшего врага, ловким ударом вышиб из седла. Тот вскочил на ноги, продолжая сопротивляться, но Копыто в помощниках не нуждался. Тупик пронесся мимо за другими противниками, забыв, что в этом уже нет нужды. Иван что-то остерегающе крикнул, но Васька не слышал ничего, кроме ветрового свиста и грохота копыт. Конь его все увереннее настигал вражеских всадников, оставалось с десяток лошадиных корпусов до них, когда оба вдруг осадили коней и оборотились. Тупик ударил ближнего, копье прошло сквозь противника со всей его защитой, второй извернулся, напал сбоку, Васька отразил мечом его сильный удар, грудью своего могучего жеребца сшиб с ног приземистую лошадь, враг покатился в траву - то-то будет Полянину двойной "язык"! - и Васька готовился прыгнуть с седла, как вдруг конь его осел, со стоном повалился на бок. Еще не соскочив на землю, Тупик увидел стрелу, пробившую голову жеребца под самым ухом. Он даже вскрикнул, словно стрела поразила его самого. Враги накинулись сразу со всех сторон. Он бил мечом, локтями, головой, пока была возможность, и в этой ожесточенной драке успел заметить, как с десяток конных помчалось навстречу его товарищам. Сбитого с ног, изрядно помятого, Ваську грубо спеленали волосяными веревками, бросили поперек седла, прикрутили и помчались в степь. Он не видел, чем закончилась схватка его сакмагонов с ордынским отрядом, одно лишь понял: надеяться на помощь больше нечего.
Всю ночь, не останавливаясь, враги погоняли лошадей. К утру вдали засветились сторожевые костры Орды.
VIII
В ту ночь умиротворившейся было душе Мамая не пришлось забыться надолго: хан Ахмат явился, прорвавшись сквозь пестро-зеленые кольца охранной завесы. Костлявый и длиннорукий, он подполз к ложу, оскалил тонкие клыки и вдруг вскочил на грудь спящего, стал маленьким лохматым ивлисом с длинным собачьим лицом, какие подкрадываются ночами к заснувшим в степи путникам и пьют их кровь. "Спишь, мой верный темник, насытился зрелищами убийств, упился кровью рабов, хорошо тебе, сытому и умиротворенному! Я же не сплю, голоден я, словно волк в зимнюю ночь, слышишь - то не ветер степной, то воет бесприютная душа моя, бродя у костров твоей неподкупной стражи. Иссохшее тело мое здесь, душа - там, нет ей покоя, нет сна в холодном могильном склепе, и будет гнать ее голод по ночной степи, пока жив ты, мой верный темник, пока не умрешь и не встретятся наши души в черной степи, чтобы одна навсегда, на веки вечные пожрала другую… Пока жив ты, голоден я. Дай мне хоть каплю той крови, от которой раздувается каждый убийца, дай - тебе ведь полезно, иначе ты лопнешь однажды, опившись кровавым вином. Дай мне шею твою, дай, не дерись и не зови свою Улу - она не чует духов. Дай, мой верный темник, - не то укушу твою дочь зубами твоей охранной змеи!.."
|
|
|
Тянется, близится к горлу жадная вурдалачья морда, страшная тяжесть давит на грудь, уж холодок острых клыков касается шеи; Мамай с хриплым криком отрывается от постели, но кричит пронзительно, в смертном ужасе не он - кричит кто-то другой, катаясь по ковру у его ложа. Мамай рванул меч из ножен в изголовье, отскочил к стенке шатра, стражники ворвались внутрь с пылающим факелом, замерли, не смея сделать шага. Задрав копьевидную голову под самый потолок шатра, грозно раскачивалось над ложем Мамая зеленоватое чудовище, тонкий шипящий свист ледяными иголками впивался в души телохранителей. А на ковре, шагах в четырех от постели, корчился маленький человек с синюшным лицом. Казалось, в него вошла какая-то дьявольская сила, она выгибала его тело, буграми вздувала и скручивала в узлы его мускулы, выворачивала кости, голова отгибалась назад, откинутая рука била по ковру, словно пыталась достать валяющийся поодаль узкий персидский кинжал. Мамай вдруг шагнул к нему, отбросил кинжал ногой, наступил на грудь.
- Кто ты? - заорал, наклонясь и с наслаждением мести замечая на низком лбу карлика две свернувшиеся капельки крови. - Кто послал тебя? Говори!..
Нукеров колотила лихорадка. Оба, как вернейшие псы, ходили вокруг шатра, боясь даже моргнуть, а в шатре все же оказался этот карлик, подосланный убийца, нарвавшийся-таки на последнего, самого бдительного стража.
- Кто послал тебя? Кто? Говори, я спасу тебя, у меня есть средство, только у меня. Слышишь!..
Бьющееся тело карлика притихло, синева на лице сменялась бледностью, сквозь хриплый стон прорвались слова:
- Больно мне… Дай… Как больно!.. Тохтамыш…
Карлик вдруг вытянулся под ногой Мамая, оскалился и затих. Хотя имя было произнесено, это мало устроило Мамая. Тохтамыш далеко, а его лазутчики могли быть рядом. Убийцу лучше бы спасти и все выведать, но Мамай слишком долго медлил со спасением.
- Повелитель! - воскликнул нукер. - Клянемся тебе…
- Молчите! - оборвал Мамай, зная, что стражники начнут оправдываться, однако нукер не остановился:
- Я видел этого человека, повелитель. Он - новый шут хана Темучина, говорят, он из секты черных колдунов и умеет отводить глаза. Хан купил его за большие деньги.
- Что ты еще знаешь?
- Это все, повелитель, все, что я знаю.
- Вы сохраните свои собачьи головы, если станете молчать. Уберите эту падаль… Ула, прочь, Ула…
Повинуясь жесту Мамая, змея пригнулась, скользнула с постели, ушла в свое жилище.
- Не бойтесь, берите его.
Мамай вдруг выпрямился. Снаружи донесся злой рев, вскрикнула женщина, лязгнули мечи. Вот оно!.. Враги не только подослали убийцу, они ворвались в лагерь и напали на стражу.
- Мы умрем за тебя, повелитель! - вскричали воины, обнажая мечи.
Он выскочил вслед за ними навстречу топоту множества людей, поднятых криками и звоном стали.
Вся жизнь воина Хасана была подвигом дерзости, но за внешним вызовом его всегда скрывались расчет и великолепное знание своих возможностей. Припадая в ночной юрте к ногам царевны, Хасан впервые потерял голову, как способен потерять ее двадцатипятилетний отчаянный человек, оказавшийся перед чем-то, до смерти желанным и недосягаемым. Он охранял Наилю со дня ее приезда, и впервые познанная им сила влечения уничтожила в его сознании стену, которая отделяет дочь владыки Орды от простого начальника воинского десятка. Может быть, это случилось еще и потому, что Хасан был не просто сыном мелкого мурзы и пленной русской княжны, он был владетельным русским князем.
Сам Хасан это помнил всегда, хотя в глазах окружающих ему удавалось оставаться отчаянным десятником нукеров, у которого за душой лишь борзый конь, воинское снаряжение да даренная Мамаем сабля. И как бы ни восхищалась им царевна на празднике сильных, как бы восхищение ее ни поднимало Хасана в собственных глазах, Мамай, в сущности, был прав: пока она еще любовалась им, как любуются красивым конем и охотничьим соколом. Даже маленькая ревность ее к подруге была еще ревностью хозяйки, у которой хотят отнять дорогую забаву. Правда, речи Хасана что-то задели в ее душе, особенно резкие слова о том, что искусство воина Хасана было не самым жестоким на поле ристалищ - то был намек на избиение рабов, потрясшее и Наилю, в нем таился вызов самому повелителю, - однако шестнадцатилетняя девушка даже при самом остром уме и царском воспитании не может быть слишком проницательной… Возможно, где-то в ином месте, в полном уединении, она позволила бы ему излить сердце у ног, однако, проснувшись среди ночи и увидев возле постели воина, она вскрикнула. Хасан, приведенный в чувство ее слабым криком, спешил удалиться, но рабыня решила, что госпожа разгневалась, и, спасая свою голову, забыла о подаренной жемчужине, громко закричала. Этот крик и услышал Темир-бек, обходивший со стражей посты вблизи юрты царевны. Знак высшей власти давал ему право быть там, где пожелает. Взревев, как раненый бык, темник ворвался в юрту, у входа столкнулся с Хасаном, сгреб его железными лапами и вытолкнул наружу. Рабыня еще что-то кричала, всполошились служанки в соседних юртах, целый мир рушился для Хасана, однако даже в такую минуту этот гордый воин остался верным себе.
- Осторожно, Темир! - крикнул сдавленным голосом. - Ты еще не хан, чтобы хватать руками воинов сменной гвардии.
- Взять его! - прорычал темник, выкинув руку со зловеще сверкнувшим знаком Полной Луны.
Нукеры Темир-бека кинулись к десятнику и отпрянули перед полукружьем дамасской стали, сверкнувшей в свете факелов.
- Взять! - еще яростнее заорал Темир-бек.
Нукеры послушно бросились на Хасана, хищно лязгнули мечи, брызнули искры, заметались человеческие тени, кто-то с рассеченным лицом рухнул ничком без звука, кто-то, тонко завыв, покатился в темноту с перерубленной рукой, остальные отскочили. У кого-то нашелся аркан, тонкая петля метнулась из темноты, хлестнула по плечам Хасана и в тот же миг распалась от короткого взмаха клинка. Нукеры хорошо знали, с кем имеют дело, они нападали теперь лишь для виду, тогда сам Темир-бек бросился на врага. Поединок, не состоявшийся на поле кровавого празднества, начался в полночь у юрты Мамаевой дочери. Воины, чуть отступив, подняли факелы выше, в трепетном свете горящей смолы лица их казались масками, и хотя двое их товарищей только что были ранены Хасаном, по этим лицам невозможно было судить, кому они желают смерти. Ведь тот, кто защищает свою жизнь и честь даже от верховной власти, достоин уважения и славы.
- Грязный шакал, я укажу тебе твое место! - рычал темник, нанося удары, способные развалить буйвола; Хасан отражал их, словно играя, он даже не двигался с места, стоя спиной к юрте.
- Уйди, Темир! Я не хочу твоей смерти, но меч мой жаден!
- Черная собака! Ты грозишь мне?..
Хасан принял яростный выпад на скошенный клинок и, поймав лезвие в ловушку эфеса, едва не вышиб меч из руки темника.
- Кто же из нас грязный шакал и черная собака? - кинул с усмешкой десятник.
Темник бешено кинулся на него, он явно потерял равновесие, этот грознейший воин Орды, как вдруг из темноты раздалось:
- Бросьте мечи!
Поединщики разом опустили оружие.
- Бросьте мечи, - повторил Мамай, вступая в освещенный круг.
Хасан первым бросил оружие и склонился.
- Ордынцы совсем обезумели. Начальник тумена и десятник рубятся, как смертельные враги, а нукеры смотрят на то, словно на потеху. Вы что, решили продолжить поединок, вопреки моему запрету? Или вы перепились на службе? Вы знаете, что грозит вам в любом случае? Особенно тебе, темник? Говори!
- Этот дерзкий, - глухо ответил Темир-бек, - посмел войти в юрту царевны. Когда же я приказал схватить его, он обнажил меч и ранил двух твоих воинов.
Мамай зыркнул на десятника:
- Что ты искал в юрте моей дочери? Разве ты не знаешь, что вход в нее всякому мужчине, кроме отца, запрещен под страхом позорной смерти?
Хасан молчал. Тогда Мамай подошел к юрте, где лишь с его появлением затихли пугливые голоса и всхлипы, приоткрыл полог.
- Царевна, он вошел к тебе самовольно?
- Да, повелитель.
Это был приговор.
- Так вот, значит, цена твоей клятвы, нукер? Так вот на что ты обратил подаренный мною меч? Ты помнишь надпись на нем? Этим мечом тебя четвертуют.
- Повелитель, - десятник не отводил взгляда от суженных тигриных глаз Мамая. - Сегодня этот меч послужил делу чести твоей дочери. Разве мог допустить я, ее страж, чтобы кто-то плохо подумал о ней?
Мамай пристально оглядел воина, помолчав, снова обратил вопрос в юрту:
- Наиля, этот нукер оскорбил тебя?
- Отец! Разве можно назвать оскорблением чрезмерную преданность слуги, которому почудилась опасность, когда я вскрикнула во сне? Он дерзнул переступить мой порог ради моего покоя.
Мамай, казалось, смутился, но Мамай помнил свой вечерний разговор с дочерью, и он не знал, чему верить.
- Однако ты перестарался, Темир-бек… И все же воин, поднявший руку на своего начальника, заслужил смерть. Почему ты не выполнил приказ темника, Хасан?
- Он мне ничего не приказывал. Он приказал другим взять меня. Я же подчиняюсь тебе и моим начальникам.
- Волчонок! - крикнул Мамай. - Как ты смеешь думать, будто повелитель Орды вручает знак Полной Луны кому попало?
- Я подчиняюсь людям, которых ставлю выше себя, повелитель. Но не титулам их, не золоту, которое они таскают на одежде и под полой чаще всего не по достоинствам.
- Да ты не волчонок, ты большой волк. Я тебя раскусил еще на празднике. Счастье твое - ты стал одним из первых богатуров, и я погожу сносить тебе голову. Может, она еще одумается. Отведите его в яму, пусть сидит там без пищи, пока не скажу.
- Отец! - раздалось из юрты. - Пощади этого храброго воина, он виноват лишь в том, что слишком предан своему повелителю.
- Ведите же его!
Хасан, поворачиваясь, обжег темника ненавидящим взглядом, громко, чтобы слышали в юрте, сказал:
- Благодарю тебя, великая царевна! Я умру с твоим именем.
Мамай, высказав Темир-беку упреки за неосторожный ночной шум, до самого утра обсуждал с ним планы отстранения от войска наиболее опасных ханов, выявления тайных врагов, которые снова напомнили о себе. В ту ночь Мамай впервые предупредил Темир-бека о сторожевой змее, на что темник мрачно пошутил:
- Верь, повелитель, я не менее надежен, чем твоя Ула.
- Поэтому ты не должен забывать о ней никогда, входя в мой спальный шатер даже со знаком Полной Луны.
Утром Мамаю принесли сразу две добрые вести. От Русского моря пришла наемная пехота генуэзцев. Сильный отряд передового тумена, высланный вверх по Дону, заманил в засаду конную разведку москвитян, разгромил ее и взял в полон князя.
- Наконец-то! - воскликнул Мамай. - А то уж я стал думать - не ордынцы вы, но жалкие буртасы. Сколько врагов побито?
- Не знаю… много, - торопливо поправился вестник.
- Привезите мне их мечи, сам сочту.
Наян заторопился к своему темнику, ибо знал, что тому придется собирать трофейные мечи по всему тумену, потому что отряд привез лишь меч пленного русского.
Допрос князя был редким событием, и Мамай велел собрать около своего шатра приближенных. Васька Тупик, осунувшийся за ночь, лишенный воинской справы, в разорванной льняной сорочке, в узких шароварах и высоких сапогах казался еще выше и стройнее, чем всегда. Голова его была непокрыта, на щеке - красный рубец, а плечи держал прямо, и холодные глаза смотрели поверх голов сидящих.
- Говорят, ты князь? - спросил Мамай, когда Тупика поставили перед ним. - Как зовут тебя?
- Что тебе в имени моем? - по-татарски ответил Тупик, потирая затекшие руки, которые ему развязали. - Мое имя знает государь мой, того с меня довольно.
- Разве ты не ведаешь, князь, что государь твой Димитрий мне служит? И стоишь ты перед главным своим государем, даже головы не клоня. Чего же ты заслуживаешь, князь? - рука Мамая, выскользнув из длинного рукава, медленно кралась по подлокотнику трона.
- Мне то неведомо, служит ли тебе Димитрий Иванович, - усмехнулся Тупик. - Коли служит, с ним говори сам.
Рука Мамая сжалась в кулак. Хан Алтын громко воскликнул:
- Повелитель! Ты видишь - московиты все одинаковы. Довольно слов, пора говорить мечами!
Тупик повел глазами на пестро одетого хана.
- Ты, мурза, видно, русских мечей не слыхивал - то-то орешь, как петух на насесте. Государя свово, опять же, перебиваешь, неуч, - он те слова пока не давал. Перед бабами, што ль, раскудахтался? Еще шпорами позвени - они это любят, - и вдруг подмигнул повеселевшим глазом молодым женщинам, сидящим на ковре вокруг Мамаевой дочери.
Алтын задохнулся, застыл с раскрытым ртом. Тишину нарушил смех в задних рядах свиты, усилился, перешел в хохот, даже Мамай усмехнулся - так быстро этот русский князь раскусил Алтына. Ненавистники ордынского озорника отводили душу, по свите летали грубые шутки - сейчас можно было не опасаться гнева Мамаева любимца, ибо весь он падет на московита.
Наиля не отрывала глаз от лица пленника. Князь остается князем даже в неволе. В жилах этого золотоволосого юноши текла благородная кровь древних воителей, водивших могучие дружины в половецкие степи, за Дунай и на самый Царьград, когда мир еще не слыхал о "Потрясателе вселенной" - Чингисхане, чьей кровью в своих жилах гордились многие из Мамаева окружения. Ограбляя Русь, уничтожая князей непокорных, ордынские властители дорожили теми князьями, которые шли к ним на службу. Таким оказывали почести, их одаривали ярлыками, отдавали им в жены ханских дочерей, стремясь покрепче привязать к Орде. Ханы отлично знали: покорность князя - это покорность целого княжества. Больше всего боялись в Орде единства русских князей и поэтому всячески стравливали их, нередко даже вручая ярлыки на одно княжение двум разным государям. Казнили ханы или миловали русских князей - они во всех случаях считались с ними.
Наиля прежде мало видела русов, но о Руси, живя в отцовском дворце, слышала часто. Девочек на Востоке рано готовят к мысли, что их главное назначение - поскорее стать женой, и отец прежде, бывало, лаская Наилю, не раз говорил ей полушутяполусерьезно, что непременно выдаст ее за русского князя. Потому что хочет, чтобы была она единственной женой своего мужа, и еще потому, что надо укреплять власть Орды в вассальных землях. И у маленькой Наили вместе с татарскими, персианскими, хорезмийскими и арабскими няньками всегда были русские няньки. В жилах девушки текла буйная кровь степнячки, способная толкнуть ее на неожиданный шаг, но как будто и другая кровь текла в них, нашептывая ей удивительные видения. Ей часто снились зеленые шумы и зеленые воды, совсем непохожие на шумы степных трав и воды степных рек; причудливые терема громоздились до неба; неясные лица склонялись над нею, и мелодичная речь уносила ее далеко-далеко, словно музыка флейты. Отец давно уж не заикался о светловолосом князе, который станет ее мужем, и русские няньки давно не жили в ее юрте, а теперь все вокруг только и толковали о большом походе на Русь, однако причудливые видения отрочества не оставляли девушку.
Когда принимали русского посла, заняв в свите отца пустующее место его первой жены, Наиля с тайным интересом приглядывалась к Тетюшкову. Он понравился ей смелостью, рассудительной уверенностью в себе, но в нем чувствовался человек глубоко расчетливый и жестокий - такие люди отпугивали Наилю, в Орде их было много. Теперь же перед нею стоял отчаянный до безрассудства, стройный, как тополь, золотоволосый князь, который мог оказаться одним из тех, за кого в прежние годы ее собирался выдать отец. Почему у него такие синие глаза - словно вода в Хвалынском море? Ведь на Руси нет морей… И до чего же похож он на того бесстрашного нукера Хасана, который в своем обожании царевны Наили дошел до безумия и так жестоко поплатился! Если бы знал кто-нибудь, как тронул ее именно этот безумный поступок воина! Глупая рабыня, зачем она утаила, что нукер Хасан отдал жемчужину в целое состояние только за то, чтобы ночью тайно поцеловать башмачок спящей Наили!.. Пожалуй, она позволила бы ему это и без жемчуга, тогда не случилось бы несчастья, которого Наиля совсем не хотела. Если отец любит ее по-прежнему, она непременно спасет Хасана. Но Хасан - простой воин, а этот князь - человек, близкий ей по своему положению. По роду он даже выше, - ведь отец ее, хотя и правитель Орды, не носит ханского титула… И, может быть, князь ехал в Орду гостем, а его пленение - ошибка? Ведь войны еще нет…
Тупик почувствовал пристальный взгляд девушки, снова посмотрел на нее, и дрогнули в испуге длинные ресницы царевны, словно ее в чем-то уличили, две темные миндалины упали куда-то за цветистый ковер. "Чего она?.." Тупику даже жарко стало.
- Сядь, Алтын, и вложи меч в ножны - здесь не турнир, - Мамай свел брови, прекращая смех гостей. - Чего посматриваешь, князь? Может, невесту выбираешь? Так мы не прочь и оженить тебя, если заслужишь.
Тупик улыбнулся.
- Кабы ты с миром пришел к нам, царь, можно б и о свадебке потолковать. Да ведь не на сватанье ты собрался.
- С чем ты шел в Орду?
- С мечом.
- Где же твой меч? - у Мамая дернулась щека.
- То свому государю отвечу. Однако не думай, царь, что я легко обронил его, - не удержался Васька от похвальбы. - Один сотник твой далековато, а то сказал бы тебе, каков меч в моей руке.
- Авдул? - рука на колене Мамая сжалась. - Он жив?
- В Москве гостит. - Тупик усмехнулся, не без удовольствия уловив волнение ордынского владыки.
- Так! Те трусы, значит, солгали… Слушай, князь. Я не стану тебя пытать ни о чем, отпущу с миром, если дашь мне княжеское слово, что Авдул вернется ко мне живым. Мой сотник стоит русского князя. - Последние слова Мамай произнес с нажимом, для слушателей.
- Нет, царь, - тихо сказал Тупик. - Рано ты начал ставить своих сотников выше русских князей. Княжеского слова я не дам.
Раздались возгласы изумления. Васька почувствовал, как обжег, обдал его всего умоляющий взгляд юной, темноокой ханши. "Господи, чего это она?.. А глаза-то, как у богородицы. Бывают же такие!"
- …Так! - руки Мамая уползли в рукава халата, словно стало ему зябко. - Видно, мои воины крепко повытрясли разум твой, князь. Посидишь в яме - одумаешься. Уведите!
Уходя, Тупик смотрел в землю, но чувствовал взгляд на себе. Глаза-миндалины катились сквозь его душу и не укатывались. "Ведьма", - сказал себе и не поверил. И разозлился: пусть владыка Орды напускает на него любых басурманских ведьм с их чарами - Тупик будет стоять на своем. Нет у него княжеского слова, и вообще никакого слова врагу он не даст. Ему осталось одно - смерть, и примет он ее, как воин великого князя, смоет срам за пленение. А в голове билась сумасшедшая мысль: "Бежать! Бежать и выкрасть ее, эту юную татарскую ведьму с очами богородицы!" Но он не знал даже, кто она. Зато хорошо знал другое: в его положении бежать из Орды невозможно,
|
|
|
