 |
Владимир Степанович Возовиков 29 глава
|
|
|
|
Димитрий построжел, снова оглядел поле, тогда еще свежее, полное живых красок и бойких птиц. "О другом думаю, Дмитрий Михалыч: ведь татары могут прорваться и через полк правой руки, и через большой". - "Что ж, засадный свое слово скажет, хотя бить придется в лоб. То хуже. Вот и надо постараться, чтоб там не прорвались". - "Будешь войско строить, позаботься, княже. - Помолчав, Димитрий Иванович заговорил не очень уверенно: - Смотрю и думаю: на этом поле усилить бы края войска - поставить за полками правой и левой руки по большой рати. Как навалятся татары, середина начнет прогибаться, а края устоят, и влезет Орда в большой мешок. Мы же двинем крылья вперед и затянем тот мешок - кончится Мамай разом". - "Думал я о том, государь. Прав ты - место позволяет. Силы не позволяют. У Мамая войска-то поболе нашего. Ускользнут татары из мешка аль порвут. Сильную татарскую конницу еще никому не довелось окружить, и нам не удастся". Понимал государь жестокую правду воеводы, и все же сердито насупился. "Придет время, и Орду окружим". - "Да, государь. Но еще не пришло. Вышибем их с Дона, погоним обратно - и за то спасибо скажет Русь. Великий груз мы подняли твоей мудростью и общей нашей силой, так давай же донесем его до места, осторожно и крепко ступая. Зарвемся - тяжко будет падать с таким-то грузом".
Теперь, когда огромная всегосударственная работа по собиранию силы завершилась "простой" расстановкой полков на поле битвы, когда военная тактика должна увенчать политическую стратегию государя, Димитрий Иванович не без тайной ревности замечал, что Боброк судит реальнее, действует вернее, видит острее. Что ж, с этим надо мириться: кто-то лучше видит целое государство, а кто-то - Куликово поле. Нет, он не хочет даже в мыслях обидеть верного любимого воеводу: ведь на Куликово поле выйдет вся Русь, и привел ее он, великий Московский князь Димитрий… Сказал возможно спокойнее: "Что ж, Дмитрий Михалыч, лучшего, чем ты замыслил, не вижу. И думаю я, - покосился на стоящих поодаль отроков, - главное - чтоб враги наши до последнего часа не сведали, в какой руке держим на них тайный топор. И чтоб сильнейшую руку нашу за слабую приняли". - "Так, государь". - "Вот ты о том и позаботься - тебе расставлять полки", - повторил Димитрий, и Боброк, выпрямись в седле, не отвел вспыхнувших, увлажненных глаз: "Слушаю, государь".
|
|
|
Расставляя полки, Боброк хотел бы собственными руками прощупать звенья боевого порядка, которые должны - обязаны! - устоять под самыми жестокими ударами противника, - так опытный воин проверяет оплечье, и зерцало, и шлем, зная, что на них падут самые крепкие удары в битве.
Как ни многочисленна рать, она состоит из людей и повторяет в себе человека. Есть у нее голова - воевода, есть туловище - большой полк, за десницу и шуйцу - полки правой и левой руки. У равномерно построенной рати сильнее окажется правый фланг, как у человека сильнее правая рука, - это знали еще полководцы глубокой древности. Античные стратиги, выстраивая к битвам свои фланги, ставили на правый фланг отборнейших воинов и в момент столкновения ратей стремились коротким и сокрушительным ударом правого фланга подавить и сокрушить противника. А правый фланг неизбежно сильней у того, кто собрал более многочисленное войско или сумел лучше подготовить его к сражению - ведь воинский дух, дисциплина и ратная выучка как бы удваивают, а то и утраивают число бойцов.
Русские воеводы на Куликовом поле верили в мужество и стойкость своих воинов. И они, конечно, предвидели, что Орда своим сильнейшим правым крылом наиболее жестоко обрушится на левое русское крыло. План сражения, блестяще задуманный Димитрием и Боброком с учетом реальных сил, своих и вражеских, с учетом реального места и тактики противника, которого они прекрасно изучили, весь подчинен цели - разгромить меньшей силой большую. Левый фланг русского войска становился решающим участком сражения, именно здесь воеводы стремились быть сильнее своего врага, и поэтому отказались от равномерного распределения сил по фронту. Но мощь русского левого фланга была скрыта от вражеских глаз, она создавалась двойным резервом и нарастала в глубину боевого порядка. Одновременно засадный полк (главный резерв) прикрывал тыл русской рати на случай, если бы враги решились на глубокий обход с форсированием Дона и Непрядвы. А чтобы вынудить Орду с самого начала битвы пойти на лобовые атаки, сковать ее мощную, подвижную конницу, не дать ей возможности охватить крылья построенной рати, их, как и тыл, прикрыли реками. Все это вместе - новое слово в искусстве войны, рожденное гением русских полководцев. Их военный опыт был велик и горек - шла та жестокая пора, когда Русь в течение двухсот лет выдержала сто шестьдесят внешних войн!
|
|
|
На правом фланге войска выстроился пятитысячный полк князя Андрея Полоцкого, усиленный боярскими дружинами из московских уделов. К конным тысячам вплотную примыкали ряды хорошо вооруженных пешцев. Левым флангом они упирались в большой полк и служили опорой для конницы полка, составившей его основную силу, - крылья войска должны быть особенно гибки, чтобы парировать сильные удары вражеских конных масс, ведь крылья - это руки рати. Даже опытные глаза воевод с трудом различали русские и литовские дружины: одинаковые шлемы и щиты, одинаковая одежда, славянские лица, вот только мечи у большинства русских кривые, а у литовцев чаще прямые, узким лучом. В Литву много оружия шло с запада, там лишь начинали убеждаться в превосходстве кривого меча, более прочного и легкого. Русы применяли сабли еще до Святослава, на себе их преимущество изведали в многочисленных битвах с Ордой. И хотя кривые мечи ковать значительно труднее, московские оружейники давно отказались от прямых.
|
|
|
- Что, Дмитрий Михалыч, нравятся тебе наши воины? - князь Андрей горделиво оглядывал конные и пешие шпалеры полка, протянувшегося на полверсты.
Боброк, щурясь на холодный блеск панцирей и кольчуг, вслушиваясь в конский храп и приглушенный говор воинов, без улыбки ответил:
- То в битве увидим.
- Увидишь, княже. Нет другого такого войска ни до нас, ни при нас, ни после нас…
Боброк промолчал. Он сам готов был в это поверить, но он знал лучше других, что и в Орде слабых воинов нет.
- Ты вот что, Андрей, - произнес наконец, - тыльные сотни держи еще правее. Как двинемся и выйдем к Нижнему Дубяку, чтоб между полком и опушкой побережного леса - никакой щели… Знаю, труднее будет поворачиваться, как начнем татар отбивать, но коли татары в эту щель свой клин вобьют - иные кровавые труды тебя ждут.
- Может, в лес поставить отряд?
- Ты был в том лесу? Еще нет? Загляни. Там черт копыто сломит. Поставь туда малый заслон пешцев, того довольно. Главное - не дать им прорваться краем леса. А коли и дальше пойдем на Орду, все равно не отрывайся от берега, помни: Дубяк - твой самый верный щит справа, не теряй его.
- Постараюсь, Дмитрий Михалыч, - Андрей улыбнулся, и в серых глубоких глазах его прошла мгновенная грусть, будто вспомнил князь о таком далеком, что казалось неправдоподобным, ибо лежало оно по другую сторону еще не начавшейся битвы. Но тут же иная забота отразилась на его загорелом лице.
- Пешцы в десять рядов - не жидковато ли, Дмитрий Михалыч? Для нашего-то полка?
- В большом тоже десять. Твоя главная сила - конница, ею молоти Орду. Будь у меня лишние пешцы, не пожалел бы для тебя, да нет, Андрей Ольгердыч.
- Раз нет, обойдемся, княже. - Полоцкий вздохнул и продолжал, словно утешая Боброка: - Все равно ведь бьются три первых ряда, так их у меня трижды сменить можно и еще один ряд в запасе останется. Выстоим.
- Иного нет… Оставь за себя воеводу, поедем помогать Вельяминову - в большом полку и забот поболе. Ратникам вели располагаться, где стоят, пусть отдыхают да готовятся. Мамай, видно, к вечеру пожалует. То-то ему подарочек: вместо его союзников на Непрядве - рать московская!
|
|
|
Большой полк еще весь находился в движении. Это была великая пешая рать Московской Руси, на которую в лихие годы ложилась главная тяжесть битв за отечество. Стояли здесь и опытные воины из детей боярских и слуг дворских, назначенные десятскими, стояли и бояре - начальники сотен и тысяч, но главную силу влили в полк народные ополченцы: смерды и холопы, люди городских посадов - кузнецы, медники, гончары, бондари, плотники, каменщики, огородники, кожевники, портные, кричники, скотобои, мелкие торговцы и купеческие сидельники, чернецы, скинувшие рясы и не скинувшие, ставшие в ряды войска с крестами в руках, всякий работный люд, чьим трудом кормилась, одевалась, строилась русская земля, - тридцать тысяч кормильцев ее и защитников. Большой полк почти сплошь составляли пешцы, лишь за флангами его стояло по нескольку сотен да в центре к началу битвы станет конная дружина великого князя. Здесь поднимется большое государское знамя, здесь взовьются сигнальные стяги главного воеводы, которые увидит вся русская рать.
Ближний фланг полка начал уже обретать стройность, десятки ратников становились один к одному, с приближением Боброка и Полоцкого в рядах затихала суетня, понижались голоса начальников. Боброк вдруг сдержал своего нетерпеливого скакуна, гнедого в темных яблоках, досадливо поморщился, сердито приказал немедля вызвать к себе боярина Вельяминова, который вертелся в середине полка на рослом буланом жеребце. Боярин скоро подъехал рысью, грузно покачиваясь в седле, упарившийся, красный, задерганный.
- Ты ровно ковшик меду крепкого хватил с утра, Тимофей Васильич, - недовольным голосом заметил Боброк.
- Помилуй бог, Дмитрий Михалыч! - обиженно загудел басом московский воевода. - Али рожу мою впервой зришь? Государь вон тож встретит - эдак подозрительно покосится, да и носом потянет. Виноват ли я, коли мне эдакий кабацкий лик достался?
Князь Андрей, заслонясь ладонью, беззвучно хохотал, Боброк даже и не улыбнулся.
- Не тебе б ныне жаловаться: с этаким-то обличьем самое дело ордынцев пугать. Однако позвал тебя не для шуток. Непорядок вижу.
- Откуда ж ему быть, порядку-то? Только ведь строиться начали. Ты, княже, через час-другой глянь.
- Не о том я, боярин. Эвон твои сотские и десятские, голубчики, как один, в первый ряд вылезли. Небось и в битве так же станут? Положат татары первый ряд одним ударом - кто войском командовать станет? Мы с тобой? Да нас на две сотни лишь хватит, едва мечи зазвенят.
- Што ж делать с имя? - воевода виновато улыбнулся. - Пример хотят подать. Грешно осаживать.
|
|
|
- А войско обезглавить в начале сечи не грешно? Умный ты мужик, Тимофей Васильич, а чему потакаешь? Сейчас же призови начальников тысяч, задай им баню можайскую да прикажи настрого: один десятский стоит в первом ряду, другой в последнем. О смене сами договорятся. Сотским и вовсе неча впереди торчать, их место - в середине строя. Коли уж припечет аль ряды дрогнут - тогда начальник впереди стань. И чтоб у каждого наместник был из добрых кметов.
- Слушаю, княже.
- Скажи: таков приказ князя Боброка, а кто не послушает - лишай должности… Да сам-то поменьше вертись середь войска, сотских не подменяй. Ты ж воевода большого полка, помощник мой, под тобой ныне князья ходят. Видишь где неладно - начальника призови, с него истребуй. Плох - гони в шею, ставь крепкого человека, какой под руками. Ныне учить некогда, к битве строимся.
- Да уж и так…
- "И так"… Знаю твою добрую душу. Андрей Ольгердыч, останься, помоги боярину да государя встреть, он вот-вот будет из лагеря. Да скажите владимирскому воеводе Тимофею Волуевичу, чтоб подобрал тысячу покрепче и на самое левое крыло полка ее поставил.
- А ты куда, Дмитрий Михалыч?
- В передовой полк. Вижу, не так, как надо бы, поставил его Оболенский.
Солнце выгнало последний туман из низин, вдали, перед фронтом строящейся рати, проглянули маленькие опустевшие хутора Дубики и Хворостянки, слева от них, на фоне угрюмоватого Красного Холма, под развитыми сигнальными стягами в боевом порядке стоял передовой полк, белея рубашками ратников, поблескивая сталью вооружения. На полпути к нему Боброк съехался с великим князем, тот оживленно спросил:
- Что скажешь, Волынец?
- Люди в бой рвутся, государь.
- То и добро. Кабы не рвались, и затевать похода не стоило. Хуже смерти иго опостылело. А Мамай-то уж на Гусином Броде, в пяти верстах - только что был вестник от Семена Мелика. Говорят, всю степь заполонил на закат от Дона.
Князья и дружинники тревожно смотрели в степную даль. Где-то там растянулись тонкой линией русские заставы. Там шли стычки конных разъездов, гремели погони и пели стрелы, падали в некошеную траву татарские и русские головы, но переход московской рати на правый берег Дона еще оставался тайной для повелителя Золотой Орды. Димитрий Иванович и Боброк не были в том уверены до конца, но по быстроте продвижения передовых туменов Орды догадывались, что Мамай спешит, надеясь первым выйти к Дону и переправиться именно здесь, вблизи Непрядвы.
К передовому полку приблизились с фланга, которым командовал Федор Белозерский, он сам встретил государя, поехал рядом с Боброком, косясь на гнедого в яблоках жеребца. Еще недавно Боброк обихаживал Белозерского, уговаривая продать или обменять редкостного вороного с белой гривой и белым хвостом, теперь же и не глянет, будто под князем Федором ратайная кляча. Эко возгордился Волынец! Но где достал он этого огнеглазого черта, гнедого да в темных яблоках? Не идет - парит над землей, да еще и пляшет! За одну масть табуна не жалко, а когда к масти этакая стать и силища, коню цены нет. Везуч Волынец - и тут ведь переплюнул страстного конелюба Федора. Но, может, белогривый все еще люб ему? Федор ласково потрепал шею своего лихого скакуна, искоса заглядывая в лицо Боброка, тот сощурил в усмешке глаза и отвернулся. Нет, видно, о мене и думать нечего. Спросил с язвинкой:
- От хана, што ль, послы с подарками были? Конь-то под тобой, никак, степняцкий?
- Ага, ханский конь. Да не подарен - в бою взят, - невозмутимо подтвердил Боброк.
Любопытство Белозерского совсем разгорелось, а Боброк и слова не прибавил. Тогда Федор вспомнил своего белого северного кречета, такой охотничьей птицы уж точно нет больше на свете. "Посмотрим, - сказал себе. - Устоишь ли ты, княже, как увидишь моего охотника! Дай лишь битву закончить - расстанешься ты с конем".
Три первых ряда полка стояли, опираясь на копья, секиры и алебарды, готовые немедленно вступить в бой, другие ряды отдыхали, часть воинов ставила палатки и небольшие шатры. Транспорт полка и тылы его находились в общем лагере, разбитом между холмами у самой Непрядвы, лишь на части подвод привезли военное имущество и съестные припасы. Жарко горели костры, в больших медных котлах варилась каша с солониной, дразнящий запах сытного варева далеко разносился в степном воздухе. Димитрий, не державший со вчерашнего вечера крошки во рту, прищемил губами бороду, поглядел на Белозерского.
- Однако о пище телесной не забываете.
- Одним духом святым, государь, ни меча, ни булавы не поднимешь, а у моих вон какие копья!
- Я ж не в укор сказал, - Димитрий зорко всматривался в стоящих ратников. Длина копий в их руках нарастала от ряда к ряду: в бою позади стоящие опустят копья в промежутки между передними товарищами, и острия окажутся на одном уровне - тогда образуется сплошная колючая стена, трудно одолимая для врага. Уже в третьем ряду копья достигли длины в семь шагов, и управляться с таким оружием по силе только богатырям. В полку Белозерских и были истинные богатыри, рослые, крепкорукие и крепконогие - звероловы, рыбаки, бортники и лесорубы. Димитрий было залюбовался северными русскими витязями, но тут же болезненная тоска стиснула грудь - жестокая доля ждет этих красивых ратников, на которых придется первый натиск Орды. И хотя голод вдруг отступил, сказал, чтоб только отвлечься от тяжелых мыслей:
- Покормил бы ты нас, Федор. Боброк вон небось со вчерашнего дня в седле, аж щеки ввалились. Лишимся первого воеводы - ворог голыми руками возьмет.
- И то верно, - обрадовался Белозерский. - Как раз к закуске каша да кулеш поспели.
- Да пошли за Оболенским, небось тож замотался. А за полком, пока трапезуем, пусть Тарусские приглядят. И сына свово тож покличь, славный у тебя молодец вырос.
Лицо старого князя Федора вспыхнуло радостью.
В княжеском шатре за линией войска отроки быстро постелили скатерти, разложили копченых и вяленых сигов, поставили малосольную икру в серебряных ставцах из походного княжеского погребца, принесли куски копченой дичины, сухари и даже сотовый мед в липовой чаше.
- Бортник принес нынче из Ивановки, - пояснил Белозерский. - Деревня-то ушла за Дон, он же ратником попросился к нам. Велел я взять его да оборужить, добрый детина.
Появился сухощавый и стройный князь Оболенский, весь в железе, скупо украшенном золотой и серебряной насечкой. Коротко, деловито доложил государю последнюю весть от Семена Мелика: Мамай наступает, после разгрома ее головного отряда крепкой сторожей ордынцы усилили нажим на русский заслон, и заслон отходит в направлении Красного Холма.
Белозерский позвал к трапезе, посетовал:
- Вот кулеш-то у нас нынче с вяленой сохатиной. Каб знали…
- Вы как будто оправдываетесь за скудость свою, - усмехнулся Димитрий. - А Святослав, предок наш киевский, в походах питался лишь кониной да звериной, печенной на угольях. Да и поучение Мономаха вспомните…
- Иные времена были, государь.
- То-то, иные: не с Руси дань брали - она сама брала. Может, оттого, что погребцов серебряных с собой не возили?
- А голову Святослав все ж потерял…
- От предательства печенегов. Тогда еще наши плоховато знали обычаи степи. Утром - тебе клятвы на вечную дружбу, вечером - тебе нож в спину. Орда-то на века просветила. - Принимаясь за трапезу, покачал головой: - Ох, богаты вы, белозерцы, сигами да стерлядями! Вот как Мамая побьем, закатимся к вам с Боброком по-рыбалить да поохотничать.
- Милости просим, государь. Мы тя научим семгу улавливать на серебро - прельстительней медвежьей охоты!
- На серебро?
- Ага. Иван мой выдумал, - Белозерский кивнул на покрасневшего юного богатыря. - Он перстень дареный утопил, сильно горевал - от зазнобы подарок,- а назавтра прибегает рыбак: добыл тот перстень из огромадной белорыбицы. Вот мой Иван и смекнул. На серебряный рубль с крючком за час половину челна отборных рыб накидал, и сетей не надобно.
Димитрий усмехнулся:
- Я думал, серебром лишь алчные людишки улавливаются.
Хозяин шатра перехватил вопросительный взгляд прислуживающего отрока, осторожно сказал:
Есть у меня бочонок хлебного вина зеленого, аж горит.
- Нет! - обрезал Димитрий. - Ты мой обычай знаешь: хмельные меды и вина - после битвы, тогда требуются. Теперь же один вред, ибо вино делает человека глупым, ленивым и слабым.
После трапезы объехали полк, Димитрий поглядывал на сосредоточенного Боброка, наконец спросил:
- Ты вроде чем-то недоволен, Дмитрий Михалыч?
- Надо перестроить полк, государь. В десять рядов сильно, однако длинник коротковат. Тебе, Семен, с Белозерскими и Тарусскими все одно Орду не удержать, а задача у вас важнейшая: ряды их расстроить, потрепать, сколь возможно. Ясно: на вас они фрягов пошлют, тех десять тысяч, вас же всего пять. Как же вы их по всей-то полосе встретите, коли этакую глубину полка создали? Охватят вам крылья и в кольце задушат мигом.
- Станем в пять рядов, так уж точно сомнут нас, - осторожно заметил воевода Андрей Серкиз.
- А вы не давайте, чтоб смяли. Бейте, отступая по шагу, наводите на копья большого полка. Но уж коли окружат - поголовно вырежут. Да и так затиснут - сами друг дружку передавите. Пусть они выйдут на большую рать потрепанные - за то слава вам будет.
- Что скажете, воеводы? - спросил Димитрий.
- Прав Боброк, - не колеблясь, заявил Иван Тарусский.
- И у меня та ж думка, - поддержал старший Белозерский.
- Государь! - волнуясь, не выдержал сын Федора Белозерского, юный Иван. - Да мы и в пять рядов шагу им не уступим! Умрем, а стоять будем на месте, где велишь.
Димитрий сдержанно улыбнулся:
- Эх, Ванюша, считать ворога слабее себя нельзя. Бояться его не след - это правильно, но и думать, будто рати вражеские пустой рукавицей сметешь, еще хуже трусости. Фряги - войско, огни и воды прошли, войной живут; о татарах - сам знаешь. Уступать вам придется, как Боброк сказал - по шагу, и тут-то от вас вся храбрость потребуется, да к ней - искусство воинское, без которого храбрости нет. Вот это воям хорошо объясните. - Повернулся к Оболенскому: - Что скажешь, Семен?
- Все уж сказано, государь.
- Коли так - действуй. Конные отряды, что из степи отходить будут, на свои крылья ставь. Воины там добрые. И я, пожалуй, в начале битвы с тобой стану…
Когда направились в большой полк, Боброк осторожно спросил:
- Что ты задумал, княже?
- Ничего нового. По русскому обычаю князь первый начинает сражение.
- Не дело говоришь, Димитрий Иванович! - сердито вскинулся Боброк. - Ты ж сам твердишь: тут не удельная усобица. Твое место - под большим знаменем. Себя не жалеешь - нас пожалей. Убьют - войско падет духом.
- Убьют? Коли того бояться, надо за печкой в тереме сидеть. И под большим знаменем еще скорее убьют. Аль Орду не знаешь? Они не одну отборную тысячу на убой кинут, чтоб главное знамя наше сорвать. Да из арбалетов начнут садить - только держись! - Помолчав, продолжал: - Иного страшусь: как бы за труса не сочли, коли другого поставлю под знаменем. А не могу иначе: должен я везде побывать, где самое горячее дело пойдет, с малой дружиной буду поворачиваться. Знаешь ведь, каково ратников бодрит, когда государь с ними в одном ряду рубится.
Боброк понял: решение Димитрия бесповоротно, угрюмо нахохлился в седле - сердце чуяло беду. Можно ли уцелеть, бросаясь в круговороты битвы? Он-то представлял эту сечу, в которой сойдутся более двухсот тысяч бойцов. Да, под великокняжескими стягами тоже страшно, а все ж там как-то можно поберечь государя… Когда подъезжали к большому полку, осторожно сказал:
- Ты, конечно, волен, государь, выбирать свое место, хотя этого твоего решения не одобряю. Одно дозволь мне…
- Что еще? - с досадой спросил Димитрий.
- Самому мне выбрать воев, кои с тобой будут в битве.
Димитрий сердито крякнул, сдержал своего резвого Кречета, стянул золоченый шелом, нагревшийся от солнца, обмахнулся рукой и вдруг рассмеялся:
- Мне б тебе поклониться за твою заботливость, княже, а я злюсь. Так и быть, подбирай дружину, но не более двух десятков. В твою счастливую руку я верю.
Молчаливые стаи ворон тянулись вереницами над Куликовым полем. Вдали, над Зеленой Дубравой и приречными лесами, будто хлопьями сажи застилало небо.
- Быть большой крови, - сказал Боброк.
Димитрий безмолвно оглядывал войско.
IV
Воротясь из дозора в передовой полк, Тупик велел своим воинам отдыхать, сам же направился к большой рати. Она строилась, перегораживая широкое поле от Нижнего Дубяка до Смолки, и Васька озадаченно сбил шелом на затылок, разглядывая огромные тучи пеших и конных ратников, движущихся в разных направлениях. Поначалу Васька оставил свои надежды: искать здесь нескольких малознакомых людей - все равно что искать горсть песчинок, брошенных в пустыню. Он пустил коня шагом, раздумывая, не повернуть ли назад, но повернул к истокам Смолки, за которой строился полк левой руки. Конь, отдохнувший ночью, ступал веселым танцующим шагом. Они еще привыкали друг к другу, конь и всадник… Когда подарили ханского жеребца Боброку, тот растрогался, отдарил своим Орликом. У Хасана собственный четвероногий любимец; Боброков конь достался Тупику. Скакун знаменитый, в битвах испытанный; Васька сомлел от подарка, хотя все еще жалел своего рыжего, убитого в Диком Поле. Оттого особенно обрадовало, что и нового коня тоже звали Орликом. Буроватый и темно-гривый, он и в самом деле похож на молодого царя птиц, легок, бесстрашен у препятствий - то, что требуется в сече. Правда, излишне горяч, не бережлив на силу, которая в нем так и кипит - на княжеских овсах выкормлен, сытой медвяной выпоен. Дорогой конь, и Ваське недешево станет его содержание - не губить же Орлика одним травяным кормом, да и Дмитрию Михайловичу тогда не показывайся на глаза. Каков новый скакун в дальних набегах, Васька не мог сказать уверенно, но стремительная стать, сухая голова, крепкие бабки тонких ног, втянутый плоский живот и ровное дыхание говорили, что и выносливости ему не занимать - вот только немножко сбить горячность. Со временем Васька сделает из Орлика такого коня, какой нужен ему; важно, чтобы гнедой сразу полюбил нового хозяина, доверился его власти всем своим звериным существом, и потому жесткая рука молодого сотского часто ласкала крутую шею Орлика, подносила к его губам то посоленный ломоть хлеба, то кусок медовой лепешки, добытой у товарников, бережно взнуздывала или стреноживала коня; Васька и ночами проведывал Орлика, гладил, говорил ему ласковые слова, а конь благодарно терся мордой с его плечо, доверчиво дышал в ухо, словно хотел сказать важное для обоих. За четыре дня Тупик приучил коня так, что тот под седлом повиновался не только шенкелям и шпорам, но и по легким движениям всадника угадывал его волю - на таком коне можно пускаться в битву.
Конные сотни полка левой руки Тупик миновал крупной рысью, лишь перед немногочисленной ратью пешцев поехал шагом, пристально всматриваясь в лица. Опасаясь проглядеть нужных людей, крикнул:
- С московской земли есть ли ратники?
- А мы нынче таковские - все московские! - весело гаркнул рябой десятский в кожаной, обшитой железом шапке и дощатой броне. - Ты-то из Литвы, што ль, боярин? Коня не у Ягайлы часом свел? - уж больно хорош.
- Ты сам-то у кого свел? - усмехнулся Тупик.
- Мне, боярин, конь от тятьки с мамкой достался, всю жизню носит - овса не просит, и не надобно ему ни пойла, ни стойла, утром встанешь - уж он под тобой, без седла, без узды унесет хошь куды, - скаля в смехе щербатый рот, мужик похлопал себя по коленкам под одобрительные шутки ратников.
- Гляди, кабы не споткнулся твой рысак, когда лататы задавать будешь.
- Э-э, боярин, четыре ноги скорей сыщут камень або яму, нежели две, так ты уж зорче мово на землю поглядывай… А московских пряников поспрошай в большом полку, там, слышно, земляки твои ими кашу заедают. У нас же окромя сухарей лишь ярославские колесья, да можайские веники, да тарусские валенки, и те из коровьей шерсти.
Тупик и рад бы дальше пошутить с веселым десятским, да рать велика, и плохо шутилось после бессонной ночи. Тронул коня шпорами, поскакал вперед, но из-за фланга полка навстречу вывернулся маленький сухощавый боярин на худой, невероятно высокой рыжей, в белых чулках кобыле, трубным басом громыхнул:
- Кто таков? - и подозрительно вперился темными глазками в роскошного Васькиного коня.
- Сотский великого князя Тупик. А ты кто таков?
- Воевода Мозырь. Слыхал? Государь, што ль, сюды едет?
- Того не ведаю. Знакомых вот ищу, с-под Москвы. Говорят, в большом они?
- Делать те неча, - проворчал воевода и, словно забыв о Ваське, затрубил своему войску: - Ровнее, детушки, ровнее один к одному!.. Лука, черт! Пошто десятки твои провалились, куды смотришь? По знакам ставь людей! - Он тыкал плетью в направлении бунчуков, обозначающих фронт полка.
- Ты б, воевода, велел на берег Смолки-то бурелому навалить: татар придержишь, легче отобьешь, - крикнул Тупик. - А то место там слабое, я обсмотрел.
- Стратиг! - Мозырь кольнул Ваську насмешливым взглядом. - И пошто государь тя в сотских держит?
Воевода понужнул свою костистую кобылу, Тупик поехал в другую сторону, думая о том, что про бурелом надо сказать государю или Боброку, если встретятся. Этот сморчок, конечно, не послушает сотского, а государь мнение своих разведчиков дорого ценит. Васька понимал, зачем русская рать упирается крыльями в берега овражистых речек; опытный глаз его видел и то, что Смолка в своем истоке - не слишком надежное прикрытие от ордынской конницы…
К левому краю большого полка он подъехал, когда воевода Тимофей Волуевич перемещал сюда из центра две тысячи ополченцев покрепче - как велел Боброк. Васька наверняка разминулся бы со звонцовскими ратниками, да, на счастье, его окликнул боярин Илья Пахомыч. Все ж хорошо быть знаменитым в своем войске. Едва обменялись восклицаниями, Илья громко позвал:
- Десятский Таршила! Таршилу - ко мне! - И, пропуская мимо своих ратников, без всякого перехода весело спросил: - Чай, о зазнобе сведать примчался? Так она здесь, в войске.
Васька не успел смутиться, а уж встревожился:
- Ты што, Илья?!
- Да не ратником, не боись, - боярин смеялся над испугом отчаянного разведчика. - В лечебнице она, у деда Савоськи. Мы с Таршилой повязать ее хотели, штоб в Коломне осталась - куды там! Все одно, говорит, убегу. Глаза проглядела небось, тебя ожидаючи.
Удивление и испуг заглушили Васькину радость. Дарья здесь, на берегу Дона, в войске, которое вот-вот примет удар страшного врага?! Боброк говорил, будто в давние времена в войске славян находились женщины и дети, и в боях они нередко становились рядом с мужчинами. Сам он видел женщин на стенах осажденных городов, но там деваться некуда, а в таком походе место ли девице? И свои-то обидеть могут - народ всякий собрался, - что же говорить, коли враги прорвутся в лагерь!
- Будь здоров, Василий, заглядывай к нам, коли досуг! - Илья погнал лошадь вслед за своими, оставив Тупика наедине с подошедшим Таршилой. Дед степенно поклонился сотскому, Васька соскочил с седла, обнял.
|
|
|
