Глава четвертая. Парадокс Бейля

Взгляды Бейля на свободу мысли провозглашаются и обосновываются уже в первой работе роттердамского философа - в "Мыслях о комете", где развертывается следующее рассуждение. Нет оснований допускать, что кометы излучают что-либо, кроме света, а он никаких событий в жизни людей на Земле вызвать не может. Сопоставление событий, происходивших в годы, предшествовавшие появлению комет в 1652 г. и в 1665 г. и в годы, следовавшие после их появления, показывает, что и благополучие, и различные бедствия в жизни европейских народов в равной мере имели место и до, и после появления этих небесных тел. Таким образом, и разум, и факты свидетельствуют, что широко распространенная среди христиан вера в то, что появление комет приносит с собой всевозможные общественные бедствия, представляет собой заблуждение.

Откуда же взялась разделяемая почти всеми европейцами вера, что за появлением кометы обязательно следуют ужасающие несчастья? Эта вера возникла у идолопоклонников, у язычников задолго до возникновения христианства. Приведя различные "доказательства факта перенесения заблуждений язычества в христианство", автор "Разных мыслей о комете" показывает, что мнение, заставляющее принимать кометы за предзнаменование общественных бедствий, есть старое суеверие язычников, введенное в христианство и сохраняющее в нем из-за нашего преклонения перед древностью [32, т. 1, с. 201, 219, 222, 224, 235].

Некоторые люди, совершенно уверенные в зловещем значении появления комет, готовы признать, что комета не есть причина всевозможных зол, обрушивающихся на людей, но то, что появление кометы всегда является знаком, предзнаменованием беды, эти люди

считают несомненным. Если признается, говорит автор "Разных мыслей о комете", что данное небесное явление не есть причина человеческих бедствий, что никакой естественной связи между кометой и несчастьями, претерпеваемыми людьми, не существует, то знаком грядущей беды, ее предзнаменованием комета может быть только в качестве явления сверхъестественного, в качестве сотворенного Богом чуда. Богу, указывает Бейль в полном согласии с представлениями своих читателей, ничего не стоит совершить любое чудо, в том числе и появление комет, предупреждающих людей о грядущих бедствиях. Но он творит чудеса, конечно, только такие, которые укрепляют веру в него. Язычники и идолопоклонники были убеждены, что появление комет, предупреждающих о предстоящих бедствиях, - это чудеса, сотворенные их богами; кометы (если считать их ниспосланным богом предзнаменованием бед) способствовали вере не в истинного Господа, а в ложных богов. Согласившись с теми, кто приписывает кометам роль зловещих предзнаменований, надо допустить, что этими чудесами Бог хотел укрепить религию язычников, идолопоклонников. А он мог ставить себе такую цель только при условии, что не только истинная вера, христианство, но и ложные религии, язычество, идолопоклонство лучше, чем атеизм.

Вопрос о том, представляет ли собой появление кометы божественное знамение предстоящих бед, сводится тем самым к вопросу, есть ли атеизм большее зло, чем идолопоклонство и любая вообще ложная вера в богов. При этом автор "Разных мыслей" производит сопоставление морального облика тех, кто отрицает существование бога, и морального облика язычников: "Дело не в том, чтобы сравнить физическое благо людей, придерживающихся атеизма, с физическим благом суеверных людей. Дело в том, чтобы сравнить тех и других в нравственном отношении" [3, т. 2, с. 264].

Обстоятельно описывая чрезвычайную распространенность безнравственного образа жизни, всевозможных пороков и преступлений среди язычников, Бейль подчеркивает: "Древние язычники... хотя и воображали, что боги распределяют несчастья и процветание сообразно тому, какую жизнь ведет смертный, но не переставали совершать все преступления, какие можно вообразить" [3, т. 2, с. 214-215]). Все, что нам известно о язычниках, опровергает мнение, будто вера в их ложных богов побуждала их преодолевать присущую большинству язычников испорченность нравов; "язычники, доведшие страх перед своими богами до крайних суеверий, в столь малой степени исправили эту испорченность, что нет такого страшного порока, который не царил бы среди них" [3, т. 2, с. 223].

Известно, что среди древних, большинство которых поклонялось ложным богам, были люди, решительно отрицавшие существование богов, - Диодор, Теодор, Эвгемер. Мы располагаем достоверными сведениями о том, что эти безбожники были порядочными людьми и отличались добродетельным образом жизни. Об этом свидетельствуют не только Диоген Лаэрций, Цицерон и Плутарх, но и христианский автор - Климент Александрийский. По сути дела, пишет Бейль, атеистическими были и взгляды Эпикура, считавшего, что боги вовсе не управляют миром и совершенно не вмешиваются в жизнь людей. Этот мыслитель в нравственном отношении "вел самую примерную жизнь", и вся школа его последователей, эпикурейцев, "состояла из большого числа честных и порядочных людей" [3, т. 2, с. 238].

Из высказываний Бейля в работах, опубликованных им после "Разных мыслей о комете", видно, что он давал высокую оценку атеистической точке зрения древних мыслителей также совершенно вне связи с какими-нибудь этическими соображениями. Допустим, пишет он, что два философа предприняли всестороннее исследование религии. Оба при этом соблюдали самые строгие

требования, предписываемые при поисках истины, взвешивая все, что может быть сказано за и против общепринятого богословия совершенно беспристрастно.

Один из философов в результате такого исследования пришел к выводу, "что божественная природа есть не что иное, как сила, приводящая в движение все вещи по необходимым и непреложным законам, что к человеку эта сила имеет ничуть не больше отношение, чем к другим частям Вселенной; что она не слышит наших молитв, что мы не можем ей причинить ни удовольствия, ни огорчения" [3, т. 2, с. 391]. Этот философ станет натуралистом, эпикурейцем, атеистом. Другой же философ нашел, что божественной природой обладают человекоподобные боги язычников. Оценивая этих философов, Бейль находит, что тот из них, который "пришел к язычеству, заслуживает большего осуждения, чем если бы он стал натуралистом... Этим словом я называю человека, считающего богом только природу" [3, т. 2, с. 390], потому что у натуралиста, эпикурейца, меньше заблуждений, чем у философа, принявшего язычество. Я показал в другом месте весьма обстоятельно*, что в пределах языческой системы взглядов, исходящей из вечности и несотворимости материи, Эпикур рассуждает лучше, чем другие философы. Он вынужден был считать, что заботы о мире чересчур уnомили бы богов и нарушили бы их блаженство. Боги, по его мнению, не могли бы исправить недостатки материи, а следовательно, не могли бы делать все, что хотят" [3, т. 2, с. 392]. Здесь эпикуреизм рассматривается как воззрение, более близкое к истине, чем все другие нехристианские учения. В "Словаре", рассматривая "атеизм тех, кто отрицает божество и хочет посредством рассуждения решить вопрос так, что бога вовсе не существует" [3, т. 2, с. 85], Бейль цитирует следующее высказывание

* Бейль имеет в виду два примечания к статье "Эпикур" в "Словаре", где подробно обосновывается данная мысль.

Шаррона: "Этот вид атеизма, занимающий первое место, из ряда вон выходящий, ученый и всеобъемлющий, может пребывать лишь в душе необычайно сильной и мужественной......необходимо обладать такой же и, может быть, большей силой и непреклонностью души, чтобы отвергнуть веру в бога и решительно освободиться от нее, как и для того, чтобы постоянно и прочно держаться веры. Эти противоположные крайности трудно достижимы и редко встречаются. Но первая из них встречается еще реже, чем вторая... Чтобы освободиться от веры в Бога и полностью отбросить чувство и восприятие Божества, которым мы пропитаны до мозга костей, необходима чудовищная, бешеная сила души, такая сила, какую очень трудно найти" [3, т. 2, с. 86]. Об этом взгляде Шаррона, изложив его, роттердамский философ пишет, что данная мысль автора трактата "О мудрости" "в сущности весьма разумна, и если внимательно прочесть то место, где она высказана, нельзя не признать ее разумности" [3, т. 2, с. 80]. Данное утверждение автора "Исторического и критического словаря" относится уже не только к представителям античной мысли, оно имеет своим адресом философию всех времен. Как мы увидим, бейлевская высокая оценка атеистических доктрин относится к воззрениям XVI-XVII вв. не в меньшей мере, чем к учениям древних.

Таким образом, языческие религиозные верования были не меньшим, а гораздо большим злом, чем атеизм. Таков ответ Бейля на поставленный им вопрос, является ли атеизм большим злом, чем религиозные верования язычников. Ведь здесь сквозь все рассуждения о кометах просвечивает исследование и решение более важного вопроса о том, что представляет собой атеизм и как он соотносится с религиозной верой.

Роттердамский философ не ограничивается сопоставлением древнего атеизма с существовавшими до появления христианства "ложными религиями", он сопоставляет моральный облик тех, кто придерживается

истинной религии, христианства, с моральным обликом атеистов Нового времени.

Спиноза писал, что образ действий, которого придерживаются в своей жизни люди, определяется не их религиозными верованиями, а их страстями и интересами [см.: 23, т. 2, с. 10]. Разделяя взгляд этого философа, Бейль утверждает, что хотя есть люди, поступающие только так, как предписывают их убеждения, но в большинстве случаев не взгляды и учения, последователем которых является человек, определяют его поведение, а присущие ему темперамент, склонности, страсти, склад ума. Как правило, "главные убеждения ума не являются движущими силами наших поступков" [3, т. 2, с. 244]. Чаще всего человек ведет тот образ жизни и "предается тем занятиям, к которым его делают восприимчивым его темперамент и склад ума" [3, т. 2, с. 244]. Будучи просвещены откровением, будучи глубоко верующими, многочисленные христиане предаются всевозможным порокам и совершают тягчайшие преступления. Христиане-солдаты, постоянное занятие которых -убийства и грабежи, опустошающие дружественную страну так же, как и страны вражеские, не только верят в Бога, но исполнены "рвения во имя религии". Участники крестовых походов, предпринятых во имя истинной веры, совершали самые ужасные бесчинства, о каких когда-либо было слышно. Так же обстояло дело с многочисленными участниками гугенотских войн. Вера и злодеяния - "вещи вполне совместимые" [3, т. 2, с. 231].

А каков моральный облик людей, отрицающих существование какого бы то ни было бога в наше время? Атеистом был канцлер Франции Лопиталь, чья "добродетельная жизнь была известна повсюду" [3, т. 2, с. 241]. Исполнен был нравственных добродетелей некий князь-атеист, о чем сообщается в книге Бальзака "Христианский Сократ". Ванини, которого за его атеизм приговорили к казни и сожгли, был настолько порядочным, высоко нравственным человеком, что всякого, кто

попытался бы приписать ему какой-нибудь безнравственный поступок, "могли изобличить в клевете" [3, т. 2, с. 239]. Публично отстаивал атеистическое учение немец Матиас Кнутцен, секта которого возникла примерно в 1673 г. Он впервые открыто объявил о своем неверии в Кенигсберге, распространял письмо, в котором изложил свои взгляды, и совершал далекие путешествия, чтобы приобрести единомышленников, которых, как он утверждал, у него было много в главных городах Европы. "Он называл свою секту "совестливые" (conscientiaires), потому что, говорит он, нет иного бога, иной религии, иного законного суда, чем совесть, которая учит людей трем правилам: никому не причинять зла, жить честно и воздавать каждому то, чего он заслуживает" [3, т. 1, с. 237]. В письме, представляющем собой очень краткое изложение системы его воззрений, говорилось, что "нет ни Бога, ни дьявола", что "принципом должностного лица и принципом жреца является опыт и разум, соединенные с совестью, которые учат жить честно, никому не причинять вреда и каждому воздавать но заслугам", что "жизнь одна: после нее не получишь ни вознаграждения, ни наказания", что "Священное писание само себе противоречит" [3, т. 1, с. 238].

В высшей степени добродетельный образ жизни ведут почти все атеисты, имеющиеся в большом количестве в настоящее время в Китае и в Турции. В частности, нельзя не признать высоко нравственным человеком "некоего Магомета-эфенди, казненного в Константинополе совсем недавно за проповедь взгляда, что Бога не существует" [3, т. 2, с. 258]. Не подлежит сомнению, по словам автора "Мыслей о комете", безупречно нравственный образ жизни Спинозы, которого Бейль называет величайшим из когда бы то ни было существовавших атеистов.

Как справедливо отмечает П. Верньер, "Мысли о комете" - первое по времени произведение, в котором

провозглашается благородство, добродетельность атеистов. Более тридцати глав этого произведения представляют собой "настоящий трактат о добродетели атеистов" [64, т. 1, с. 28]. О том, какими новаторскими, смелыми были в те времена эти бейлевские дифирамбы атеистам, достаточно убедительно свидетельствует тот факт, что у Спинозы (взгляды которого, что бы он сам об этом ни думал, были, по сути дела, атеистическими) мы не находим ни одного высказывания, положительно оценивающего ни нравственность атеистов, ни мощь их интеллекта.

Подчеркивание того, что люди, отрицающие существование Бога, ведут образ жизни, безупречный в этическом отношении, Бейль сопровождает опровержением того, представления об атеистах, которое владело умами подавляющего большинства его современников. Считается чем-то само собой разумеющимся, пишет он, что нравственными могут быть только те, кто верует в карающего и вознаграждающего Бога, что неверующий, атеист - это человек, способный, если это пройдет для него безнаказанно, ради земных благ и удовольствий пойти на любой аморальный поступок. В действительности, пишет Бейль, дело обстоит вовсе не так. Людям, больше всего приверженным к земным благам и наслаждениям, которым они отдают все свое время (хотя их вера осуждает такое поведение), совершенно чужды те сложные отвлеченные рассуждения, посредством которых атеисты приходят к выводу, что Бога нет. Напротив, атеисты, всецело погруженные в размышления о мире, в ко"ором мы живем, размышления, показывающие несостоятельность всех доводов, какими обосновывают существование Бога, вовсе не склонны ни к плотским наслаждениям, ни к безнравственным поступкам. Те же самые размышления, которые рождают у этих людей убеждение в том, что Бога нет, приводят их к убеждению в том, что они должны вести добродетельную жизнь и питать отвращение к аморальным поступкам. В своей

жизни и деятельности эти атеисты всецело следуют своим убеждениям и в этом отношении отличаются от большинства людей, поведение которых определяется не их убеждениями, а их склонностями, страстями, интересами. В отношении атеистов "истина состоит в том, что (их) разум нашел без содействия религии то понятие благочестия, которое отцы церкви так превозносили... разум без познания бога иногда может убедить человека, что существуют благородные дела, совершать которые прекрасно и похвально не по причине пользы, каковая от них последует, а потому, что дела эти согласны с разумом" [3, т. 2, с. 248].

Позднее, в "Словаре" Бейль так рисует образ мыслителя-атеиста: "длинная череда глубоких размышлений (конечно, дурно руководимых) привела его к внутреннему полному отказу от религии. Такой человек отнюдь не пожелает изъять из ума молодых людей учения, способные предотвратить разврат; он отнюдь не пожелает внушить свои взгляды тем, кто мог бы ими злоупотребить... Он бережет свои воззрения либо для одного лишь себя, либо для лиц, которых он считает вполне способными не дать этим воззрениям дурное употребление. Вот как поступают атеисты, придерживающиеся атеистической системы философских взглядов..." [3, т. 1, с. 153].

Конечно, говорит автор "Разных мыслей о комете", есть немало глубоко верующих последователей христианской религии, питающих отвращение к аморальным поступкам и ведущих весьма добродетельный образ жизни. Но высокая нравственность этих христиан тесно связана с их верой в воздаяние, с верой в то, что после смерти всякого, кто совершал дурные поступки, ожидает суровая кара, а творившего добрые дела ожидает вечное блаженство. Иначе дело обстоит с теми, кто не верит ни в бессмертие души, ни в воздаяние. Эти атеисты "совершали много похвальных и благородных поступков, которых они могли и не совершать, не опасаясь, что

ил за это накажут, поступков, в связи с которыми они ради добродетели жертвовали своей выгодой и своими наслаждениями". Разум убеждал этих атеистов в том, "что добро следует делать из любви к самому добру, что добродетель должна быть наградой сама по себе и что только плохому человеку подобает воздерживаться от плохих поступков из страха перед наказанием* [3, т. 2, с. 246-247]. Бейль, таким образом, утверждает: следует учесть и осмыслить, во-первых, что некоторые атеисты проповедовали свои воззрения тем, кто мог на них донести и тем самым привести этих атеистов на костер. Если бы эти безбожники стремились лишь к тому, что им выгодно и приятно, они скрыли бы свои убеждения от окружающих и тем обеспечили бы себе безопасность. То, что они, пренебрегая своей безопасностью, отваживались распространять свои взгляды среди окружающих, доказывает, что они в высшей степени порядочные люди, что такие "атеисты вырабатывают понятие о честности, обладающее в их уме большей силой, чем то, что полезно и приятно" [3, т. 2, с. 255]. Необходимо, во-вторых, учесть то, что, когда, узнав об их безбожии, власти подвергают их суду, они, имея возможность сохранить жизнь ценой отказа от своих убеждений, предпочитают мучительную смерть, но отречься от своих убеждений решительно отказываются.

Ванини знал, что проповедующих атеизм предают смерти. Он мог обмануть судей, солгав им, заявив, что признает свое безбожие заблуждением. На такой обман он не пошел не потому, что страшился кары, ожидающей его на том свете за такой обман, ибо он не верил ни в бессмертие души, ни в воздаяние. Это подвиг, если он шел на смерть за то, что считал истиной, и стремился столь дорогой ценой заслужить доброе имя. Но он скорее всего жертвовал собой, чтобы "освободить людей от страха перед адом, страха, который, по его мнению, без нужды досаждает людям, - это знак того, что Ванини считал себя обязанным оказывать услуги ближ-

нему и что он считал благородным трудиться на благо себе подобных, соглашаясь ради этого не только на тот или иной ущерб для себя, но и поставить под угрозу свою жизнь" [3, т. 2, с. 256).

Аналогичным образом поступил Магомет-эфенди, говоря, что хотя на том свете нас не ожидает никакое воздаяние, но любовь к истине обязывает его принять на себя мученичество и пострадать, защищая истину. Человек, который так говорит, "непременно обладает понятием о честности", в этическом отношении его поведение нельзя не признать в высшей степени благородным [3, т. 2, с. 258].

В XVII веке представлялось чем-то само обой разумеющимся, что общество, все члены которого не верят в Бога, не могло бы существовать, так как ничем не сдерживаемые порочные наклонности его членов сделали бы жизнь в таком обществе невыносимой, и оно обязательно бы развалилось. "..Все представляют себе атеистов величайшими извергами Вселенной, которые убивают, насилуют, грабят всех, кто им под руку попадет" [3, т. 2, с. 244], говорит Бейль, и поэтому все уверены, что общество, состоящее из атеистов, обречено на гибель.

Даже в XVIII веке это убеждение владело умами подавляющего большинства, почти всех людей. Вольтер, нанесший по христианству и по религиозному мировоззрению вообще такие сокрушительные удары, что слово "вольтерьянец" стало синонимом слов "вольнодумец", "безбожник", писал о неизбежном развале, распаде, к которому пришло бы общество, если б в нем исчезла религия. "Бедный и сильный атеист, уверенный в своей безнаказанности, - писал Вольтер, - будет глупцом, если не убьет вас, чтобы украсть ваши деньги. С этого момента (с момента, как в обществе воцарится атеизм - В.Б.) все общественные связи будут порваны, тайные преступления заполнят землю..." [65, т. XXI, с. 573], существование общества станет невозможным.

Бейль - первый мыслитель, выступивший против этого убеждения в 1682 г., намного опередив свое время. Атеисты, заявил он, - это "обычно... люди, которые более дорожат своим умом, чем своим телом" [3, т. 2, с. 217], люди, которые как в интеллектуальном, так и в нравственном отношении не ниже, а чаще всего значительно выше тех, которые верят в карающего и вознаграждающего Бога и в большинстве своем "думают лишь о своем теле" (там же). Поставив вопрос "о нравах общества, которое существовало бы без религии", роттердамский философ приходит к следующей его характеристике.

В таком обществе так же, как и в обществе религиозных людей, определенные поступки будут признаваться почтенными, другие - позорными, третьи - преступными; поступок, считающийся подвигом, будет награждаться, а считающийся злодеянием - наказываться. Поскольку безбожие членов этого общества "не заставит потускнеть свет их разума, среди них найдутся люди, которые проявят добросовестность в торговле, станут помогать беднякам, выступать против несправедливости, будут верны своим друзьям, не станут обращать внимания на оскорбления, наносимые им, отвергнут телесные наслаждения, никому не будут приносить вреда либо потому, что ко всем этим прекрасным поступкам их побудит желание заслужить похвалу, поскольку такие поступки будут получать общественное одобрение, либо их побудит к этому стремление сохранить друзей" [3, т. 2, с. 233]. Короче: "Очевидно, что общество атеистов будет поступать в гражданской и нравственной области так же, как поступают другие общества" [там же], с той лишь разницей, что в безбожном обществе не будет ни смертельной ненависти последователей одних религий к последователям других, ни бесчеловечных расправ, учиняемых сторонниками одних вероучений над сторонниками других. Поэтому, описав учиненное двором короля Франции во время Варфоломеевской ночи бесчеловечное

истребление протестантов, их жен и детей, Бейль замечает: "Если бы французский двор был атеистическим, он никогда не поступил бы так" [3, т. 2, с. 230].

Бейль не ограничивается приведением в пользу своего тезиса, что общество безбожников будет жить не хуже, а, пожалуй, и лучше общества верующих, только аргументов теоретических. Он утверждает, что доказательством этого тезиса являются также имеющиеся в нашем распоряжении фактические данные. Идеализируя, подобно Монтеню, обитателей недавно открытых заокеанских стран, он пишет: "Вот новый очень важный феномен" - открытие архипелага Западной Микронезии. Жители этих островов, по сообщениям миссионеров, "не знают ни ложных богов, ни истинного Бога и вследствие этого... живут с незапамятных времен в состоянии спекулятивного атеизма" [30, т. 3, с. 929]. У них нет ни войн, ни человекоубийства, их женщины целомудренны и т.д. Бейль пишет также о высокой нравственности атеистов-кафров в Африке, о их честности, бескорыстии, готовности поделиться последним с тем, кто в этом нуждается [см.: 30, т. 3, с. 596 в].

Мысль, что функционирование социально-политических институтов и соблюдение требований нравственности могут в обществе атеистов находиться на очень высоком уровне (даже более высоком, чем в обществе, проникнутом религиозными верованиями), считалась в XVIII веке настолько абсурдной, что один из первых представителей просветительской мысли этого века Ш.Монтескье, как и Вольтер, находил данную мысль не выдерживающей критики, поскольку "вера в существование Бога, по его мнению, весьма полезна" [16, с. 531]. "Даже если бы религия могла оказаться бесполезной для подданных, - писал он, - она все-таки осталась бы полезной для государей" (там же). Посвятив в "Духе законов" (1734) целую главу полемике с поразившим его бейлевским воззрением, Монтескье назвал ее "Парадокс Бейля". Так называли это воззрение и в литературе

XVIII века, и в последующее время, так нередко называют его и теперь. В развитии передовой мысли предреволюционной Франции, в формировании антирелигиозных идей Мелье, Ламетри, Дидро, Гольбаха, Гельвеция оно сыграло большую роль. Выдвинув и обосновав его, роттердамский мыслитель "возвестил, - как отмечает Маркс, - появление атеистического общества, которому вскоре суждено было начать существовать" [1, т. 2, с. 141].

Богуславский В.М. - Пьер Бейль / Глава шестая. Разум, вера, чудеса, "Божьи люди"

 

 

Глава шестая. Разум, вера, чудеса, "Божьи люди"

Греческие пирроники, говорит Диоген Лаэрций, заняты тем, что для любых "убедительностей они приискивают равносильные им противоположные убедительности" [10, кн. IX, с. 79]. Как и работы более древних скептиков, оба дошедших до нас произведения Секста Эмпирика заполнены аргументацией, обосновывающей диаметрально противоположные положения. Неизбежной противоречивостью всякого скептического произведения объясняли нередко представители скептицизма XVI-XVII вв. содержавшиеся в их работах диаметрально противоположные утверждения, в том числе исключающие друг друга трактовки вопроса о соотношении рационального и иррационального. Ведь в произведениях этих авторов причудливо переплетаются требование все взвешивать на весах разума и опыта, ничего не принимая на веру, и заимствованные у античного скепсиса рассуждения, подрывающие доверие к знанию, доставляемому ощущениями и мышлением. Почти все "новые пирроники", нападая на фидеизм и отстаивая рационалистические идеи, вместе с тем заверяют, что их скептицизм церковь должна приветствовать, ибо он чрезвычайно способствует укреплению слепой, не рассуждающей веры.

В действительности эта противоречивость объясняется двумя обстоятельствами. Опираясь в борьбе за права разума, за свободу мысли и в скептической критике царивших в их время предрассудков, на идеи греческих пирроников, эти мыслители не владели, разумеется, диалектикой (в марксистском понимании этого слова), а потому были не в состоянии критически осмыслить аргументацию античного скепсиса, направленную против имеющихся в распоряжении людей познавательных возможностей. В этом отношении противоре-

чие между рационализмом, антифидеизмом "новых пирроников" и содержавшимися в их произведениях нападками на разум, на его способность отыскать подлинную истину носило непреднамеренный характер. Даже для тех представителей скептической мысли Нового времени, которые замечали содержащиеся в их рассуждениях противоречия, задача преодоления этих противоречий оказывалась непосильной. Но существенное значение здесь имело еще и другое обстоятельство. И в XVI, и в XVII вв. наряду со скептическими работами, сокрушавшими фидеистический образ мышления и подрывавшими основы религиозного мировоззрения, появилось некоторое количество произведений, использовавших скептическую аргументацию для дискредитации покоящегося на разуме научного знания и укрепления религиозного мистицизма и фидеизма. Франческо Пико делла Мирандола, Ж.П. Камю, Ж.Д. Сен-Сиран и другие авторы таких произведений и сами эти произведения, вскоре забытые, не оказали ощутительного влияния на умственную жизнь эпохи. Чтобы отвести от себя обвинение в "подрыве основ веры", лучшим средством было выдавать себя за их единомышленника, писать о ничтожестве разума перед лицом слепой веры, о том, что пирронизм крайне полезен для христианства, ибо "лишает человека знания человеческого и тем самым делает его более восприимчивым к знанию божественному; уничтожая собственные суждения человека, он расчищает место для веры" [53, т. 2, с. 236], как уверял М. Монтень, а вслед за ним П. Шаррон, С. Сорбьер, Ф. Ламот Левайе, Г. Ноде. О "внутренней цензуре", которой они вынуждены были подвергать свои труды, чтобы избегнуть преследований, обрушивавшихся на всех, кто дерзал поднять руку на господствующие представления, недвусмысленно говорят Монтень, Санчез, Шаррон, Гассенди, Ламот Левайе.

В этом отношении примечательно, что нападки на разум совершенно отсутствуют в тех работах "новых

пирроников", в которых авторы не опасались высказываться вполне откровенно: в "Беседе семерых" Ж. Бодена и "Искусстве сомнения и веры" С. Кастеллиона (неопубликованных и ходивших по рукам в рукописных копиях), в трактате "О еретиках" Кастеллиона (опубликованном под вымышленным именем, причем авторство Кастеллиона не сумели обнаружить ни при его жизни, ни долго после его смерти) и в "Биче веры" Ж. Балле (по наивности своей издавшего работу, где антихристианские взгляды выражены совершенно откровенно, и немедленно угодившего на костер).

Сказанное относится и. к одному из крупнейших представителей скептической мысли рассматриваемой эпохи Бейлю. Отстаивание в различных его работах (часто даже в одной и той же работе) утверждений, явно исключающих друг друга, бросается в глаза при ознакомлении с его философским наследием. Эту противоречивость, возникавшую в его рассуждениях помимо его воли (как он сам замечал), Бейль сознавал, но избавиться от нее не мог, не знал, как с ней справиться. У него противоречивость выражена даже сильнее, чем у других "новых пирроников".

Но среди различных противоречий, встречающихся в работах Бейля, выделяется своей остротой противоречие между содержащимися в них противоположными трактовками соотношения веры и разума, теологии и философии, науки и религии.

В основе концепции, выдвинутой в "Философском комментарии..." лежит принцип: нечто истинно лишь в том случае, если оно согласуется с естественным светом. По "Комментарию...", мы должны верить лишь тому, что доказано убедительными доводами нашего разума, "внутреннего откровения".

Большинство христиан усваивает свою религию в том возрасте, когда они не в состоянии понять и оценить ее основания, а затем всю жизнь следуют ей по привычке, уверенные в ее истинности, хотя никогда не

задумывались над тем, почему ее следует считать единственно истинной. Но для мыслящих христиан, умеющих рассуждать, их религия не привычка, не безотчетное чувство, а убеждение, к которому человека приводят размышления и рассуждения. Они его убеждают в том, что необходимо следовать учению, изложенному в Писании, как правилу жизни, потому что хотя оно является "вторым правилом, ссылающимся на первоначальное правило" [3, т. 2, с. 286], ибо получено оно не непосредственно, а опосредствовано, но "это правило, подтвержденное самыми чистыми идеями здравого разума, образующими первоначальное и подлинное правило всякой истины и правоты" [3, т. 2, с. 285]. Через весь "Комментарий..." настойчиво проводится эта мысль о полном единодушии, согласии, существующем между входящим в наше сознание извне божественным откровением и "откровением внутренним", между христианской религией, провозглашаемой Писанием, и человеческим разумом, всецело идеи Писания одобряющим. Ведь Бог, говорится в "Комментарии", желает от верующих "послушания, предваряемого познанием и основанного на познании" [3, т. 2, с. 289, курсив мой - В.Б.]. Здесь соотношение веры и разума, религии и рационального знания, богословия и философии трактуется в общем так же, как это соотношение понимали Эразм и Кастеллион.

Но в произведениях, написанных после "Комментария...", в особенности - в "Словаре", выдвигается диаметрально противоположное решение данного вопроса.

Кастеллион писал, что Христос осуждал попытки искать ответы на встающие перед нами вопросы в книгах, и сам, решая возникавшие перед ним проблемы, руководствовался указаниями нашего разума и опыта, а также рекомендовал своим ученикам поступать так же. В "Словаре..." же утверждается, что хотя "Иисус Христос и его ученики снисходили иногда до рассуждения, они ис-

кали свои доказательства не в естественном свете, а в книгах пророков и в чудесах" [3, т. 2, с. 157]. Дело в том, что, как неоднократно повторяется в "Словаре...", все учение последователей Христа находится в вопиющем противоречии с разумом. В статье о Симониде говорится, что, если бы этому весьма проницательному древнему поэту пришлось как следует изучить Писание, он отверг бы все его содержание. "Разум рекомендовал бы ему отрицать факты, содержащиеся в Писании, не признавать ничего сверхъестественного в этих фактах... поймите, что нет никакого другого учения, против которого разум выдвигал бы больше возражений, чем учение Евангелия. Тайна троицы, воплощение, смерть (Христа) ради искупления наших грехов, ответственность всех за грехопадение Адама, вечное предопределение небольшого числа людей к блаженству рая, вечное предопределение почти всех людей к мучениям ада... во всех этих вещах Симонид очень сильно усомнился бы" [3, т. 1, с. 358]. Ведь Симонид исследовал бы Писание как все исследуется в философии, то есть соглашаясь лишь с тем, что подтверждается разумом. Истинам же Писания отнюдь не свойственно сочетаться с философией; напротив, Бейль в конце "Словаря..." заявляет: "Самая ценная вера -это такая вера, которая на основании божественного свидетельства включает истины, наиболее противные разуму" [3, т.2, с.192].

Какое бы основоположение своей религии ни пожелал рационально осмыслить и обосновать христианин, он, как правило, обнаруживает, что его вероучение и требования естественного света несовместимы. Если главная мысль "Философского комментария..." заключалась в том, что между христианством, идеями откровения, запечатленными в Писании, с одной стороны, и естественным светом, логическими, спекулятивными и нравственными принципами общечеловеческого разума - с другой, существует полное согласие, то в "Словаре..." провозглашается диаметрально противоположная идея -

почти все основоположения христианства, почти все, что утверждается в Писании, согласовать с разумом, с естественным светом, с логикой, с общечеловеческими спекулятивными и этическими принципами совершенно невозможно. Между естественным светом человеческого разума и сверхъестественным светом божественного откровения, между нашим здравым смыслом и христианской религией имеют место принципиальные разногласия.

Существующее в этой области положение характеризуется в "Словаре..." так. Принципы, которыми мы пользуемся, не одинаковы. Те математические, логические, спекулятивные, моральные положения, которые в "Философском комментарии..." характеризовались как такие, несомненная истинность которых непосредственно усматривается каждым, чей разум внимательно к ним отнесется, в "Словаре..." тоже рассматриваются как аксиомы; они не нуждаются в доказательстве, так как либо так же ясны, как и приводимые в их обоснование доводы, либо даже яснее их. Эти аксиомы, говорится в "Словаре...", "не только чрезвычайно ясны в понятиях нашего разума, но и совершенно очевидны. Ежедневный опыт подтверждает их" [3, т. 1, с. 286]. Все прочие положения, даже если они именуются принципами, не очевидны и "могут опровергаться другими положениями: они нуждаются в том, чтобы их обсудили и доказали. Их необходимо защитить от возражений" (там же]. Почти все основоположения христианства, почти все, что утверждается в Писании, а также положение о том, что в Писании запечатлены слова и идеи самого Бога - все эти положения отнюдь не самоочевидные. Разум наш, естественный свет признает истинность любого из этих положений только если в обоснование его будут приведены основательные доказательства. "Под основательными доказательствами понимаются такие, которые приводят к очевидности" [3, т. 1, с. 305]. К очевидности же приводят лишь доказательства тезиса, убедительно

опровергающие все доводы, выдвигаемые против этого тезиса. Таких доказательств в пользу большинства основоположений христианства, в том числе и в пользу божественности прои

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: