 |
Глава седьмая. Отношение к христианству
|
|
|
|
О том, какую оценку получает в "Словаре" христианство, могут дать представление чрезвычайно обширные выдержки, которые там приводятся из книги Шаррона "О трех истинах", где говорится, что христианская религия - "поистине странная вещь": она единственно верная религия, но лишь в ней множество сект, каждая из которых считает, что против всех прочих дозволено совершать любые низости и преступления; а ни в одной из ложных религий - языческих, иудейской, магометанской - ничего подобного не наблюдается. "Одним лишь христианам разрешено быть убийцами, коварными людьми, предателями... Те, кто ведет себя воздержанно и скромно, берутся на заметку как подозрительные, равнодушные, малоусердные. Все это многих возмущает, так как получается, будто христианская религия учит ненавидеть и преследовать... и используется нами, чтобы извлечь выгоду из наших страстей: честолюбия, скупости, мстительности, ненависти, презрения, жестокости, мятежности, бунтовщичества. Эти страсти торжествуют и не мешают религии, поскольку именно религия их пробудила" [цит. по: 3, т. 2, с. 101-102]. Здесь Шаррон почти дословно повторяет Монтеня, а Бейль, приведя две страницы соответствующего текста из книги Шаррона, всецело с ним солидаризируется. Автор "Словаря" восхищен тем, что, как он выражается, "Шаррон использует всю силу своего ума" и "ничего не щадит", чтобы дать почувствовать "мерзость такого положения дел" [3, т. 2, с. 102].
"Мерзость положения дел" в среде христиан и то, что их религия пробудила в них самые низменные страсти и толкает их на всевозможные злодеяния, были описаны самим Бейлем в "Мыслях о комете" в таких же сильных выражениях, какими все это изображал Шар-
|
|
|
рон. Бейль тоже "ничего не щадит", беспощадно обличая не только безнравственность и преступность отдельных христианских сект в их поведении по отношению друг к другу и безнравственность, преступность отношения христиан, в том числе и первых христиан ко всем, кто отказывается принять их учение. Кастеллион, который, как и Эразм, идеализировал первые века господства христианства, приписывая руководителям этой церкви в те времена терпимое отношение к еретикам, призывал современников следовать их примеру. Тогда, писал он, христиане "еще следовали Христу и апостолам"; они не только сами никого не преследовали за убеждения, но обращались с просьбой к властям, "чтобы они не убивали, не сжигали еретиков" [36, с. 6]. Иначе освещает этот вопрос Бейль.
В "Философском комментарии" он сравнивает историю христианства с жизненным путем отдельного человека: "...Кто может помешать нам персонифицировать христианство посредством подобного сравнения?" - говорит он и следующим образом реализует эту "персонификацию" христианства. "...Невозможно отрицать, что с христианской религией дело обстоит так же, как с человеком, который поднимается, подобно Тартюфу, до высших званий, пренебрегая оскорблениями, подвергая себя самоистязаниям, проявляя послушание и самую подобострастную учтивость, а затем, достигнув своих целей, внезапно сбрасывает маску и становится бичом рода человеческого благодаря своим жестокостям и своей тиранической заносчивости... Его детство и ранняя юность были употреблены на то, чтобы продвигаться вперед вопреки препятствиям, какие воздвигала на его пути судьба. Он изображал из себя кроткого и скромного, смиренного и доброго подданного, милосердного и угодливого. Этими средствами оно в конце концов выбилось из ничтожества и даже высоко поднялось. Но достигнув таким образом вершины, оно отбросило притворство и пустило в дело насилие, громя все, что
|
|
|
пыталось ему противостоять, распространяя при помощи крестовых походов всюду и везде опустошения, наконец, губя новый мир жестокостями, вызывающими ужас*, и пытаясь ныне сделать то же самое в той оставшейся части земли, которую оно еще не залило кровью, - в Китае, Японии, Татарии и т.д." [3, т. 2, с. 305-306]. Аналогичные мысли о первых христианах и о поведении европейцев в Америке высказывал Монтень, но такой беспощадно отрицательной характеристики, какую здесь дает Бейль всему историческому пути, пройденному христианством, нельзя найти ни у Монтеня, ни у Шаррона.
Тут уместно обратиться к тому, что говорится в "Словаре" об атеизме. В своих высказываниях о нем Бейль, как уже отмечалось выше, заходит гораздо дальше, чем его идейные предшественники и современники. В статье "Николь" говорится, что невозможно отрицать благоразумие человека, отрицающего существование Бога, так как к такому выводу приводит его свет его разума - ведь он не может и не должен отказываться от того, что ему предписывает этот естественный свет [см.: 3, т. 1, с. 305]. А в статье "Шаррон" обстоятельно излагается и столь же обстоятельно защищается мысль Шаррона, который делит человечество на три группы. Самая большая из них - в нее входят "почти все" - это люди, морально слабые, верующие из трусости. Крайне малочисленна группа сильных духом истинно верующих, и совсем уж редко встречаются люди, обладающие исключительно большой силой духа, это - атеисты. Эта мысль Шаррона, пишет Бейль, "весьма разумна, и если внимательно прочесть то место, где она высказана, нельзя не признать ее разумности" [3, т. 1, с. 80]. Бейль утверждает, что если человек следует только указаниям своего ума, предписывающего ему отвергать
* Бейль имеет в виду зверства, совершаемые европейцами в отношении жителей Америки.
веру в Бога, то такой человек должен быть атеистом, хотя чтобы быть столь последовательным и принять взгляд, противоречащий тому, что ему внушили с детства, тому, что считают несомненным почти все окружающие его люди, необходима чрезвычайно большая сила духа. Если в "Разных мыслях о комете" устанавливалось, что атеисты рассуждают последовательнее философов-нехристиан, то в "Словаре" (не только в названных, но и в других статьях), по сути дела, выясняется, что атеисты рассуждают последовательнее и философов-христиан.
|
|
|
***
Таким образом, в "Словаре" высказывания, требующие рационалистического подхода ко всем религиозным вопросам, столь же решительны и категоричны, как противоположные высказывания, призывающие принести разум в жертву слепой, отказывающейся что-либо обсуждать, вере. Такая двойственность присуща не только "Словарю", но и работам, написанным Бейлем до "Словаря" и после него. Заявления, превозносящие слепую веру и освобождающие ее от суда разума, мы находим в произведениях, написанных задолго до "Словаря" - когда философ провозглашал единственным судьей в области религии, как и во всех прочих областях, разум. Такие заявления содержатся, например, в «Новых письмах автора критики книги г-на Мембура "История кальвинизма"», написанных в 1685 г., т.е. за год до "Комментария...". О требуемой разумом очевидности в отношении истин религии, говорится там, и речи быть не может. Более того, там утверждается, что надо скорее следовать предрассудкам, простонародным заблуждениям и слепым инстинктам природы, нежели отчетливым идеям разума, - мысль, диаметрально противоположная основным идеям всех вообще произведений рот-
тердамского философа (в том числе и того, в которое включена эта апология предрассудков). Такие кричащие противоречия - обычное явление в произведениях Бейля, от которых в этом отношении не отличается и "Словарь", где в примечаниях, по выражению Фейербаха, мы находим "того Бейля, которого нелегко спутать с другими людьми", а в основном тексте чаще всего выступает Бейль, высказывающийся в духе ортодоксии.
В статье "Спиноза" Бейль, по сути дела, сам признает и пытается оправдать эту двойственность своих высказываний. "...Нет никакого противоречия, - говорится там, - между двумя положениями: 1) свет разума учит меня, что это ложно; 2) однако я верю в это, ибо убежден, что этот свет не безошибочен, и предпочитаю полагаться на доказательство чувств и впечатления сознания, короче, на слово божье, а не на метафизическое доказательство" [3, т. 2, с. 19-20]. Автор "Словаря", разумеется, отлично понимает, что в действительности между сформулированными им положениями существует непримиримое противоречие. Хотя он в силу некоторых обстоятельств вынужден уверять, что никакого противоречия здесь нет.
|
|
|
Ссылаясь на наличие в работах Бейля большого количества благочестивых заявлений, восхваляющих слепую веру и поносящих греховный разум, на их категорический характер, многие западные исследователи текущего столетия приписывают бейлевскому скептицизму апологетический, фидеистический, иррационалистический и антиинтеллектуалистский характер. Но внимательное чтение произведений философа показывает, что такая оценка противоречит его взглядам. "Бейль, - совершенно верно говорит М.Раймон, - не так прост" [59, с. 11], он предпринимает всевозможные меры, чтобы нейтрализовать обвинения в безбожии, которые сыпятся на него со всех сторон.
Ведь и до опубликования "Словаря" ожесточенные нападки на Бейля, с которыми выступали мракобесы,
возглавляемые Жюрье, находили широкую поддержку в протестантской общине Нидерландов. Убеждения в том, что христианская религия и "священные книги", лежащие в ее основе, находятся в полном согласии с "естественным светом", с разумом человеческим (представляющим искру разума божьего), что все, противоречащее разуму, чуждо христианству, этого убеждения придерживались только сравнительно немногочисленные представители тех течений протестантизма, которые пытались последовательно реализовать провозглашённый в начале Реформации лозунг религиозной свободы - анабаптисты, антитринитарии, социниане. Среди кальвинистских богословов находились отдельные смельчаки, отваживавшиеся утверждать, что и в Писании, и во всей христианской религии ничего противоразумного нет, там все говорит о согласии христианской религии со всеми требованиями, предъявляемыми разумом.
Но та трактовка, какую получила эта проблема в "Словаре", возмутила и этих протестантов-"рационалистов".
Мужественно отбиваясь от ударов, наносимых ему его противниками в работах, опубликованных после "Словаря", Бейль показывает "рационалистам", насколько жалкой является их позиция. Если вы действительно признаете разум высшим судьей во всех религиозных вопросах, говорит им философ, откажитесь от веры в троицу, в провидение, откажитесь от всех основоположений религии, ибо все они противоразумны. Если же вы не желаете с этими положениями расстаться, то признайтесь, что вы отказались от разума, что вы не желаете его слушать, и не изображайте себя его поборниками.
|
|
|
Когда к травле философа присоединились и "рационалисты", он оказался в полном одиночестве. Противоречие между его убеждениями и взглядами, царившими в окружавшей его среде, все более обострялось
на протяжении его жизни, вынуждая его не только писать эзоповским языком, но и делать многочисленные заявления, афиширующие его "смирение и послушание", его ортодоксальность. "Но как глубока ценность этой ортодоксальности? Какова мера его откровенности? Каковы пределы его осторожности? Как заботливо он не уточняет в "Словаре" утаиваемую ям область, которой он затрагивать не хочет" [64, с. 178]. С этими мыслями П. Верньера нельзя не согласиться, потому что в целом мировоззрение Бейля является антифидеистическим, рационалистическим,
антирелигиозным. Ему совершенно чужд всякий мистицизм, всякий иррационализм. "Вся сила его антирелигиозной деятельности, - отмечает автор фундаментального исследования взглядов Бейля Ж. Дельвольве, - состоит в разительном антагонизме, который он обнаруживает между религией и естественной истиной" [42, с. 307].
Причина двойственности высказываний этого мыслителя по религиозным вопросам заключается в той реальной обстановке, в которой ему приходилось жить и писать. Нас поражает, пишет Ж. Девольве, "его скрытность, тот факт, что он нападает, таясь, и прибегает к аргументам, которые не вполне согласны с его собственной мыслью... Бейль, проворно меняющий маски и мнения, чтобы успешнее продвигать вперед свои идеи, нас поражает и шокирует" [42, с. 193]. Следует, однако, учесть, прибавляет этот исследователь, что во времена Бейля все это "было обычным делом для всякого произведения, представлявшего некоторую опасность для автора" [там же]. Фейербах, которому принадлежит первое крупное и вдумчивое исследование теоретического наследия Бейля, так объясняет наличие противоположных высказывании о религии в его работах: "Выдвигать идею ценности разума в области религиозных взглядов и связанных с ними материй тогда можно было лишь косвенно или отрицательно, отрицая ее и в отрицании ут-
верждая и беря затем каждое из утверждений обратно; необходимо было, оппонируя, возражать себе, но только робко и с сомнениями..." [24, т. 3, с. 333].
Если ни с одним положением, которого нельзя доказать убедительными разумными доводами, соглашаться нельзя, если почти все основоположения всех религий, в том числе и христианской, разумно обосновать невозможно, - а именно таково убеждение Бейля, -то остается принять точку зрения деизма или атеизма. Для рационалиста, каким был этот мыслитель, были неприемлемы не только чудеса, описанные в Библии, но и все догматы христианства, все его "таинства" (троица, евхаристия и т.п.).
Но с уважением относясь к "спекулятивному атеизму", Бейль не был атеистом. Он также не разделял картезианского взгляда, согласно которому в существовании Бога мы убеждаемся a priori, что его существование с необходимостью вытекает из содержания прирожденной нашему уму идеи Бога. Бейль говорит: «Тезис "Бог существует" не принадлежит к числу положений, не требующих доказательства: он никогда не бывает очевиден; он отрицался во все века знающими людьми, мастерами рассуждения» [3, т. 1, с. 286-287]. Но, не соглашаясь с теми, кто считает, что мы располагаем рациональным доказательством существования лежащего в основе мира разумного первоначала, Бейль находит, что нет рационального доказательства того, что такого первоначала не существует. Все попытки определить природу этого первоначала (если оно существует) роттердамский философ (особенно в статье "Симонид") подвергает скептической критике, доказывая, что вопрос о том, что оно собой представляет, остается открытым; надо воздерживаться от каких-либо утверждений о природе этого начала, так как любому утверждению на этот счет можно противопоставить не менее убедительное противоположное утверждение. Решительно выступая против пантеизма, в частности в той форме, в какой
пантеизм выступает в учении Спинозы, Бейль, как показал П.Верньер, тщательно сопоставивший воззрения лих мыслителей, всецело присоединяется к ряду важнейших антирелигиозных положений великого гаагского философа, особенно тех, которые последний выдвинул в "Богословско-политическом трактате".
Нельзя согласиться с Марселем Раймоном, который пишет о Бейле, что "у него не вырвалось ничего существенного, что позволило бы сделать известной его тайну" [59, с.13]. Из произведений Бейля явствует, что он убежден: содержание христианства - кроме его этических принципов, - как и содержание прочих религий, не только невозможно разумно обосновать, содержание всех религий по самому их существу противоречит здравому смыслу, естественному свету. Поэтому для роттердамского философа, презрительно относившегося к фидеизму, все вообще религии неприемлемы. Он к ним относится не скептически, а вполне определенно -отрицательно. Что касается некоего разумного начала, лежащего в основе всего происходящего во Вселенной, то вопрос о том, существует ли такое начало, остается, по Бейлю, открытым. Ведь и в пользу, и против обоих его противоположных решений можно привести одинаково убедительные доводы.
Не ставя под вопрос религиозный образ мышления, а давая ему вполне определенную оценку, Бейль вслед за Монтенем, Шарроном, Ламотом Левайе обороняется от тех, кто обвиняет его скептицизм в безбожии, посредством уверений, что пирронизм - лучшее средство внедрения в умы религиозной веры, что "естественным выводом" из скептицизма "должен быть отказ от (ума как) руководителя и просьба, адресованная к причине всех вещей, чтобы она дала лучшего руководителя. Это крупный шаг в сторону христианской религии" [3, т. 1, с. 351]. Но у этого мыслителя, весьма далекого от того, чтобы отказаться от разумного осмысления и решения всех волновавших его вопросов, мы находим немало
других, выражающих его подлинную позицию, высказываний о пирронизме. Несмотря на критику, которой пирроники подвергают результаты следующей только требованиям разума научной и философской деятельности, даже благодаря этой критике, говорит роттердамский философ, пирронизм вовсе не представляет опасности ни для наук, ни для философии. Скорее можно сказать, что в известном смысле почти все "хорошие физики" - пирроники: ведь они разделяют скептический взгляд, что бесконечная природа - "бездна", все движущие силы которой наши знания никогда охватить не могут. "Только религия боялась пирронизма... Если бы Аркезилай вернулся в мир и начал сражаться с нашими теологами, он был бы в тысячу раз страшнее для них, чем для догматиков старой Греции", признававших лишь рациональные знания о действительности [3, т. 1, с. 342-343]. Для богословия скептицизм очень опасен.
|
|
|
