Идея Родины в понимании М.Ю. Лермонтова

С середины 1830-х годов Лермонтов все более активно, но совершенно по-своему, начинает овладевать той романтической концепцией исторического процесса, которая формировалась в европейской историографии, философской эстетике (Г.Ф. Гегель, А.В. Шлегель, И.Г. Гердер, Г.Г. Гервинус и др.) и в художественной практике Европы и России (И.В. Гете, Ф. Шиллер, В. Скотт, А. Бестужев, К. Рылеев, Н. Полевой, ранний Гоголь и др.) (7, с. 19-41).

По мысли И.В. Гете, современный художник должен ощущать исторический процесс "как чувство слияния прошлого и настоящего воедино" (7, с.26)

Историку и художнику, как "участникам исторического процесса", предстоит быть "бойцами в войске судьбы" (Г.Г. Гервинус), "понимаемой как осуществление вечных связей между прошлым и будущим, в событиях сегодняшнего дня" (7, с.27).

Осознавая себя "бойцом в войске судьбы", поэт выступает в защиту человека. Чутко ощущая "связь времен", Лермонтов в то же время остро переживает их катастрофический разрыв. "Существенность хладная" противостоит в его сознании героическому прошлому. Она препятствует истинной любви, общественно ценному деянию, подвигу, которые соединяют людей в высшее сообщество, поднимают их на новую ступень духовного и нравственного развития и самоосуществления.

Не принимая настоящего, противопоставляя ему прошлое, Лермонтов, по справедливому суждению В.Ф. Егорова, "из формулы: "личность - история - вечность… хочет исключить средний компонент…" (15, с.96). "Бунтуя" против истории, поэт свою задачу видит в том, чтобы укорить свое "поколение" в "бездействии" ("Дума"), и напомнить о героическом прошлом ("Бородино").

Развенчивая соловьевский миф о "демонизме" Лермонтова, Д.С. Мережковский задавался вопросом: "…должна же существовать какая-нибудь связь между последним полвеком нашей литературы и нашей действительности, между величием нашего созерцания и ничтожеством нашего действия. Кажется иногда, что русская литература истощила до конца русскую действительность: как исполинский единственный цветок Victoria Regia, русская действительность дала русскую литературу и ничего уже больше дать не может. Во сне мы были как боги, а наяву людьми еще не стали" (25, с.413).

"Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" входит в создаваемый Лермонтовым единый эпический текст как поэтический "сон", как русская греза о том легендарном прошлом, когда русские "наяву" были "людьми", способными на героическое деяние, жертву и подвиг ради высшей цели, того прозреваемого "вечного закона" бытия, который побуждает человека к высоким деяниям, жертвам и подвигам. Они длятся мгновение, но остаются в народной памяти "в веках" и, соединяя "мгновение" с "вечностью", составляют те "заветные" "мифологические предания, которые для художника могут быть, по выражению Пушкина, "счастливее… воспоминаний исторических…".

Поэзия Лермонтова открывала неизведанные пути развития лирики нового типа, приводившей в непосредственное взаимодействие личный и исторический опыт с традицией и новейшей философской мыслью, интеллектуальную рефлексию с жаждой земного счастья, личные эмоции и страсти с колоссальным обобщением, слово обыденной речи со словом метафизическим и сакральным.

Лермонтов откликнулся на все значимые философские концепции человеческого бытия и личности (Г. В.Ф. Гегеля, И. Канта, И.Г. Фихте, Ф. Шеллинга и др.), но ни одной из них не отдал предпочтения. Поэтическая мысль Лермонтова, становилась инструментом познания и самопознания и, преодолевая ограниченный рационализм и романтический субъективизм современной философской мысли, дисгармонию современного бытия, устремлялась к поискам истинных духовных ценностей.

Мужественно обнажая трагизм современной России и положения мыслящей личности в ней, М.Ю. Лермонтов неустанно искал возможности "возвращения" личности к национальному целому, национальному коллективу, народу, Богу. В итоге, Лермонтов, обобщив и усвоив мировой и русский поэтический опыт, в своем развитии потенциально совпадал с духовно-эстетическим движением позднего Пушкина и Тютчева, открывая в то же время перспективы развития русской символистской поэзии рубежа XIX - XX веков и поэзии будущего.

По мнению Е.Н. Михайловой, "доминирующее значение идеи личности повлекло за собой у Лермонтова не только показ героя "изнутри, в его субъективности (психологизм), но и такое подчинение художественного целого раскрытию главного героя, которое приводило к утрате отдельными образами их самостоятельного значения" (26, с.623). Позднее в творчестве Лермонтова, обнаруживающим значительное влияние реалистических тенденций, "переживания главного героя, - как отмечал исследователь, - уже не подчиняют себе с такой силой ни мира природы, ни мира человеческого" (26, с.624), становясь все более объективными.

С необыкновенной выразительностью и силой воплотил Лермонтов мир идей и переживаний духовно развитой личности своей переходной эпохи. Сложившись как поэт в период "безвременья", в пограничной полосе истории, между разгромленными силами дворянской революционности и неизвестным будущим, в период разложения феодально-крепостнических устоев и отсутствия ясных очертаний нового общества, когда "для человека все старое разрушено, а нового ещё нет" (3, т.1, с.446), Лермонтов мощно отразил это "переходное состояние человеческого духа", рвущего путы старых, сковывавших его понятий, но ещё не находящего новых положительных основ своего мироотношения. Личность, поставленная на распутье между старым и новым, ни у кого в русской литературе не отражена с такой резкостью, как у Лермонтова.

Идея Родины, вопрос о взаимоотношении личности и Родины, приводила Лермонтова к постановке острейших социально-философских и этических проблем. Но в то же время она оставалась неполной, поскольку личность понималась поэтом не как совокупность общественных отношений, а как индивидуум, взятый со стороны его общечеловеческой природы.

По замечанию Е.Н. Михайловой, творчество Лермонтова свидетельствовало о процессе выпадения индивидуума из системы старых социальных устоев и невключенности его в новое социально-политическое движение при начавшемся кризисе старых феодальных и новых буржуазных отношений. Но сила и величие гения Лермонтова заключается как раз в неустанных поисках выхода из бесплодия одиночества и замкнутой в себе субъективности, в его неуклонном пути к народу" (26, с.632).

Лермонтовский психологизм знаменовал собою развитие и усложнение индивидуального сознания в русской литературе и жизни. Е.Н. Михайлова замечает, что "Его противопоставленный обществу герой - это личность, ищущая своего величия вне себя, в героических подвигах, в борьбе за великие цели; только волей истории он обречен на бездействие или действия, меньшие, чем его стремления, "безбрежные, как вечность", чем "силы необъятные" его могучего духа" (26, с.625). Но здесь с исследователем можно поспорить. Личность дана Лермонтовым в ее противоборстве с целым миром, в действенном, но часто трагически опасном для нее самой отрицании всего, сковывающего свободу ее великих стремлений, но Лермонтов обращался к своему современнику, поднимал перед ним "вопрос о судьбе и правах человеческой личности" и отвечал на него всем своим творчеством. В стихотворении "Дума" (1838) скорбная и суровая мысль о поколении, которое, обречено пройти по жизни, не оставив следа в истории, вытеснила юношескую мечту Лермонтова о романтическом подвиге.

Лермонтов жил теперь для того, чтобы сказать современному человеку правду о "плачевном состоянии" его духа и совести, - поколению малодушному, безвольному, смирившемуся, живущему без надежды на будущее. И это был подвиг труднейший, нежели готовность во имя Родины и свободы погибнуть на эшафоте. Ибо не только враги, но даже и те, ради которых он говорил эту правду, обвиняли его в клевете на современное общество. И надо было обладать прозорливостью В.Г. Белинского, чтобы увидеть в "охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь" веру Лермонтова в достоинства жизни и человека.

Лермонтов не умел и не хотел скрывать свои мысли. Он оставался доверчивым и неосторожным. И больше, чем открытая злоба врагов, его ранила ядовитая клевета друзей, в которых он ошибался. Его жизнь омрачала память о декабрьском дне 1825 г. и о судьбах лучших людей. И. Андроников в своей статье "Образ Лермонтова" справедливо писал: "Состоянию общественной жизни отвечала его собственная трагическая судьба: ранняя гибель матери, мучения неразделенной любви в ранней юности, а потом разлука с Варварой Лопухиной, разобщенные судьбы, политические преследования и жизнь изгнанника в последние годы… Все это свершалось словно затем, чтобы усилить трагический характер его поэзии.

И он при всем том не стал мрачным отрицателем жизни. Он любил ее страстно, вдохновленный мыслью о Родине, мечтой о свободе, стремлением к действию, к подвигу.

И все стихотворения, поэмы, драмы и трагедии созданные им за тринадцать лет творчества, - это подвиг во имя свободы и Родины. И заключается он не только в прославлении бородинской победы, в строках "Люблю отчизну я…", но и в тех сочинениях, где не говорится прямо ни о Родине, ни о свободе, но - о судьбе поколения, о назначении поэта, об одиноком узнике, о бессмысленном кровопролитии, об изгнании, о пустоте жизни…".

Напоминая нынешнему "племени" о героическом прошлом ("Бородино", "Песнь про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова"), Лермонтов самим актом творчества выражал веру в героический, творящий потенциал человека, способного преодолеть трагизм своего будущего, своей нынешней судьбы и истории.