 |
Библиографические примечания 6 глава
|
|
|
|
И в России эта черта появилась не сразу. В мышлении Бакунина были какие-то национальные элементы, он мечтал о федерации анархически-свободных славянских народов. Та приманка, которая заманивала большинство молодёжи в революцию, была любовь и сострадание к народу, то есть тогда — к крестьянству. Но рано началась и обратная тенденция. Так, Л. Тихомиров рассказывает о В. А. Зайцеве (мы уже цитировали его в №4, например, что “рабство в крови русских”): “Еврей, интеллигентный революционер, он с какой-то бешеной злобой ненавидел Россию и буквально проклинал её, так что противно было читать. Он писал, например: “сгинь, проклятая”. О Плеханове Тихомиров пишет, что он “носил в груди неистребимый русский патриотизм”. И вот, вернувшись после февральской революции в Россию, он обнаружил, что его былое влияние испарилось. У Плеханова просто не повернулся бы язык воскликнуть, как Троцкий: “Будь проклят патриотизм!”
Это “антипатриотическое” настроение господствовало в 20-е и 30-е годы, Зиновьев призывал тогда “подсекать головку нашего русского шовинизма”, “калёным железом прижечь всюду, где есть хотя бы намек на великодержавный шовинизм”; Яковлев (Эпштейн) сетовал, что “через аппарат проникает подлый великодержавный русский шовинизм”. Что же понималось под “великодержавным шовинизмом” и что означала борьба с ним? Бухарин разъяснял: “…мы в качестве бывшей великодержавной нации должны (…) поставить себя в неравное положение в смысле ещё больших уступок национальным течениям”. Он требовал поставить русских “в положение более низкое по сравнению с другими…”. Сталин же раз за разом, начиная с Х съезда и кончая ХVI, декларировал, что “великодержавный шовинизм” является главной опасностью в области национальной политики. Тогда термин “РУСОПЯТ” был вполне официальным, его можно было встретить во многих речах тогдашних деятелей. “Антипатриотическое” настроение пропитало и литературу. Безыменский мечтал:
|
|
|
О, скоро ли рукою жёсткой
Расеюшку с пути столкнут?!
Эта тема варьировалась до бесконечности:
Русь! Сгнила? Умерла? Подохла?
Что же! Вечная память тебе.
(Александровский)
Или:
Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского.
Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить,
Их за прилавками
Октябрь застал.
Случайно им
Мы не свернули шею,
Я знаю, это было бы под стать,
Подумаешь,
Они спасли Расею!
А может, лучше было б не спасать?
(Джек Алтаузен)
Занятие русской историей включало в себя как обязательную часть выливание помоев на всех, кто играл какую-то роль в судьбах России — даже за счёт противоречия с убеждениями самих исследователей: ибо был ли, например, Пётр Великий сифилитиком или гомосексуалистом, это ведь не оказывало никакого влияния на “торговый капитал”, “выразителем интересов которого он являлся”. Через литературу и школу это настроение проникло и в души нынешних поколений — и вот, например, Л. Плющ называет Кутузова “реакционным деятелем”!
Здесь уместно рассмотреть часто выдвигаемое возражение: евреи, принимавшие участие в этом течении, принадлежали к еврейству лишь по крови, но по духу они были интернационалистами; то, что они были евреями, никак не влияло на их деятельность. Но ведь Сталина, например, те же авторы объявляют “продолжателем политики русского царизма”, хотя в своих речах он неустанно обличал “великодержавный шовинизм”. Если они не верят на слово Сталину, то почему же верят Троцкому и считают его чистым интернационалистом? Именно эту точку зрения имеет, конечно, в виду Померанц, когда пишет, что если считать Троцкого евреем, то Врангеля надо считать немцем. Кем же они в действительности были? “Этот вопрос кажется мне неразрешимым”, — говорит Померанц. В то же время, по крайней мере в отношении Троцкого, положение не представляется столь безнадёжным. Например, в одной из его биографий читаем:
|
|
|
“Судя по всему, рационалистический подход к еврейскому вопросу, которого требовал от него исповедуемый им марксизм, никак не выражал его подлинных чувств. Кажется даже, он был “одержим” по-своему этим вопросом; он писал о нём чуть ли не больше, чем любой другой революционер”.
Как раз сравнение с Врангелем поучительно: заместителем Троцкого был Эфраим Склянский, а Врангеля — генерал Шатилов, отнюдь не немец. И неизвестно признаков какой-либо особой симпатии к Врангелю, стремления его реабилитировать со стороны немецких публицистов, в то время как с Троцким дело обстоит не так: например, тот же Померанц сравнивает трудармии Троцкого с современной посылкой студентов на картошку! Тогда как сам Троцкий пользовался совсем другим сравнением — с крепостным правом, которое он объявлял вполне прогрессивным для своего времени. Или В. Гроссман в романе “Все течет”, развенчивая и Сталина и Ленина, пишет: “блестящий”, “бурный, великолепный”, “почти гениальный Троцкий”. (25)
Не только этот пример Померанца неудачен, но можно привести много примеров того, что как либеральные, так и революционные деятели еврейского происхождения находились под воздействием мощных националистических чувств. (Конечно, из этого не следует, что так было со всеми.) Например, Винавер — один из самых влиятельных руководителей конституционно-демократической (“кадетской”) партии, после революции превратился в активнейшего сиониста. Или возьмём момент, когда создавалась партия эсеров. В воспоминаниях один из руководящих деятелей того времени (позже — один из вождей Французской компартии) Шарль Раппопорт пишет:
“Хаим Житловский, который вместе со мной основал в Берне “Союз русских социалистов-революционеров”, из которого выросла в дальнейшем партия эсеров… (26) Этот пламенный и искренний патриот убеждал меня дружески: будь кем хочешь — социалистом, коммунистом, анархистом и так далее, но в первую очередь будь евреем, работай среди евреев, еврейская интеллигенция должна принадлежать еврейскому народу”.
|
|
|
Взгляды самого Раппопорта таковы:
“Еврейский народ — носитель всех великих идей единства и человеческой общности в истории… Исчезновение еврейского народа будет обозначать гибель человечества, окончательное превращение человека в дикого зверя”. В истинного языческого Арийца!!!!
Очень трудно представить себе, чтобы деятельность таких политиков (в качестве ли кадетов, эсеров или французских коммунистов) не отражала их национальных чувств. Следы этого можно действительно увидеть, например, в истории партии эсеров. Так, два самых знаменитых террористических акта, потребовавших наибольшего напряжения сил Боевой организации, были направлены против Плеве и великого князя Сергея Александровича, которых молва обвиняла в антисемитизме. (Плеве считался ответственным за Кишинёвский погром; ходила даже легенда, что он хотел выселить евреев в гетто; вел. кн. Сергей Александрович, будучи московским генерал-губернатором, восстановил некоторые ограничения на проживание евреев в Московской губернии, отменённые раньше). Зубатов вспоминал, что в разговоре с ним Азев “трясся от злобы и ненависти, говоря о Плеве, которого он считал ответственным за Кишинёвский погром”. (27)
О том же свидетельствует и Ратаев. Один из руководителей партии эсеров — Слетов — рассказывает в своих воспоминаниях, как реагировали вожди партии в Женеве на весть об убийстве Плеве:
“Несколько минут стояло столпотворение. Некоторые мужчины и женщины впали в истерику. Большинство присутствующих обнимались. Со всех сторон раздавались крики радости. Я, как сейчас, вижу Н., стоявшего немного в стороне: он разбил стакан с водой об пол, заскрежетал зубами и вскричал: “Это за Кишинёв!”
Вот другой пример. Советский историк М. Н. Покровский рассказывает:
“…Я знал, что еще в 1907 году кадетская газета “Новь” в Москве субсидировалась некоторого рода синдикатом еврейской буржуазии, которая больше всего заботилась о национальной стороне дела и, находя, что газета недостаточно защищает интересы евреев, приходила к нашему большевистскому публицисту М. Г. Лунцу и предлагала ему стать редактором газеты. Он был крайне изумлён, говоря: Как же — ведь газета кадетская, а я большевик. Ему говорят: Это всё равно. Мы думаем, что ваше отношение к национальному вопросу более чётко”.
|
|
|
Мысль, что политический переворот может быть инструментом для достижения национальных целей, не чужда еврейскому сознанию. Так, Витте рассказывает, что, когда он в 1905 году вел в Америке переговоры о заключении мирного договора с Японией, к нему пришла “делегация еврейских тузов", в том числе Яков Шифф, “глава еврейского финансового мира в Америке”. Их волновал вопрос о положении евреев в России. Слова Витте, что “предоставление сразу равноправия принесет больше вреда, чем пользы”, “вызвали со стороны Шиффа резкое возражение”. Шульгин приводит, со ссылкой на первоисточник, версию одного из еврейских участников этой встречи о том, в чем заключалось “возражение” Шиффа. По его словам, Шифф сказал:
“…в таком случае революция воздвигнет республику, при помощи которой права будут получены”.
В качестве продолжения этой истории можно привести другую, имевшую место в 1911-1912 гг. В эти годы в Америке разыгралась бурная кампания протеста против того, что, согласно тогдашним русским законам, въезд американских евреев в Россию был ограничен. Требовали разрыва русско-американского торгового договора 1832 года. (Договор и был расторгнут, совершенно так же, как в наши дни торговый договор не был подписан из-за того, что был ограничен выезд евреев из СССР в США.) Выступая на митинге, министр продовольствия Герман Леб (вышеупомянутый Шифф был главным директором банка Кун, Леб и Ко) сказал, что расторжение договора — это хорошо, но ещё лучше — переправить в Россию контрабандой оружие и послать сотню инструкторов:
“Пусть они обучат наших ребят, пусть научат их убивать угнетателей, как собак. Трусливая Россия вынуждена была уступить маленьким японцам. Она уступит и Избранному Богом Народу… Деньги помогут нам добиться этого”.
Таких примеров можно привести гораздо больше. Они недостаточны, конечно, для того, чтобы понять, как именно влияли национальные чувства на политических деятелей-евреев, но показывают, что такое влияние во многих случаях несомненно существовало.
ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ
Почему случилось так, что именно выходцы из еврейской среды оказались ядром того “Малого Народа”, которому выпала роковая роль в кризисную эпоху нашей истории? Мы не будем пытаться вскрыть глубинный смысл этого явления. Вероятно, основы — религиозные, связанные с верой в “Избранный Народ” и в предназначенную ему власть над миром. Какой другой народ воспитывался из поколения в поколение на таких заветах?
|
|
|
"… Введёт тебя Господь, бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил. И с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, и с виноградниками и маслинами, которых ты не садил …"
(Второзаконие, VI, 6-11)
" Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои, и цари их — служить тебе; ибо во гневе Моём Я поражал тебя, но в благоволении Моему буду милостив к тебе.
И будут всегда отверсты врага твои, не будут затворяться ни днем, ни ночью чтобы приносимо было к тебе достояние народов и приводимы были цари их,
Ибо народ и царства, которые не захотят служить тебе, погибнут, и такие народы совершенно истребятся ".
(Исаия, 60, 10-12)
" И придут иноземцы, и будут пасти стада ваши; и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями”.
(Исаия, 61, 5)
" И будут цари питателями твоими, и царицы их кормилицами твоими; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног твоих… "
(Исаия, 49, 23)
У кого можно встретить подобные чувства?
" О прочих же народах, происшедших от Адама, Ты сказал, что они ничто, но подобны слюне, и все множество их Ты уподобил каплям, каплющим из сосуда ".
(III кн. Ездры, 6, 56)
" Если для нас создан век сей, то почему не получаем мы наследия с веком? И доколе это? "
(III кн. Ездры, 6, 59) (28)
Именно это мировоззрение “Избранного Народа” явилось прототипом идеологии “Малого Народа” во всех его исторических воплощениях (что особенно ясно видно на примере пуритан, пользовавшихся даже той же терминологией — из новейших авторов ею пользуется Померанц).
Однако здесь я укажу только на самую очевидную причину почти двухтысячелетнюю изоляцию и подозрительное, враждебное отношение к окружающему миру. Конечно, встает также вопрос о причинах и смысле этой изоляции. Например, такой тщательный и объективный исследователь, как Макс Вебер, считает, что изоляция еврейства была не вынужденной, а добровольно избранной, задолго до разрушения Храма. В этом с ним соглашается и советский историк С. Лурье в работе “Антисемитизм в древнем мире”. Он полагает, что в эпоху, предшествующую разрушению Храма, большинство евреев уже жило в диаспоре, а Иудея играла роль культового и национального центра (очевидно, несколько напоминая современное государство Израиль).
Но чтобы не углубляться в эту цепь загадок, мы примем за данное ее конечное звено — рассеяние и изоляцию. Двадцать веков было прожито среди чужих народов в полной изоляции ото всех влияний внешнего мира, воспринимаемого как “трефа”, источник заразы и греха. Хорошо известны высказывания Талмуда и комментариев к нему, в которых с разных точек зрения разъясняется, что иноверца (акума) нельзя рассматривать как человека: по этой причине не следует бояться осквернить их могилы; в случае смерти слуги-акума не следует обращаться с утешением к его господину, но выразить надежду, что Бог возместит его убыток — как в случае падежа скота; по той же причине брак с акумом не имеет силы, его семя — все равно что семя скота, акумы — это животные с человеческими лицами и т. д. и т. п. Тысячи лет каждый год в праздник Пурим праздновалось умерщвление евреями 75000 их врагов, включая женщин и детей, как это описано в книге Эсфири. И празднуется до сих пор — в Израиле по этому поводу происходит веселый карнавал! Для сравнения представим себе, что католики ежегодно праздновали бы ночь св. Варфоломея!
Сошлюсь, наконец, на источник, который уж никак нельзя заподозрить во враждебности к евреям: известный сионист, друг и душеприказчик Кафки, Макс Брод в своей книге о Рейхлине сообщает об известной ему еврейской молитве против иноверцев с призывами к Богу лишить их надежды, разметать, низринуть, истребить в одно мгновение и “в наши дни”. Можно представить себе, какой неизгладимый след должно было оставить в душе такое воспитание, начинавшееся с детства, и жизнь, прожитая по таким канонам, и так из поколения в поколение — 20 веков!
Какое отношение к окружающему населению могло возникать на этой почве, можно попытаться восстановить по мелким черточкам, разбросанным во многих источниках. Например, в своем дневнике молодой Лассаль, не раз негодуя по поводу угнетенного положения евреев, говорит, что мечтал бы встать во главе их с оружием в руках. В связи со слухами о ритуальных убийствах он пишет:
“Тот факт, что во всех уголках мира выступают с подобными обвинениями, мне кажется, предвещает, что скоро наступит время, когда мы действительно освободимся пролитием христианской крови. Игра началась, и дело за игроками”.
Если ещё принять во внимание злобность и злопамятность, которые видны на каждой странице этого дневника, то легко представить себе, что такие переживания должны были оставить след на всю жизнь. Или Мартов (Цедербаум), вспоминая страх, испытанный в трехлетнем возрасте при ожидании погрома (толпа была разогнана казаками еще до того, как дошла до дома Цедербаумов), задумывается:
“Был бы я тем, чем стал, если бы на пластической юной душе российская действительность не поспешила запечатлеть своих грубых перстов и под покровом всколыхнутой в детском сердце жалости заботливо схоронить семена спасительной ненависти?”
Более явные свидетельства можно найти в литературе. Например, “спасительная ненависть” широко разлита в стихах еврейского поэта, жившего в России, — Х. Бялика:
Пусть сочится как кровь неотмщенная в ад,
И да роет во тьме и да точит как яд,
Разъедая столпы мирозданья.
Да станет наша скорбь,
как кость у злого пса,
В гортани мира ненасытной;
И небо напоит, и всю земную гладь,
И степь, и лес отравой жгучей,
И будет с нами жить, и цвесть, и увядать,
И расцветать еще могучей;
_______________________
Я для того замкнул в твоей гортани,
О человек, стенание твое;
Не оскверни, как те, водой рыданий
Святую боль святых твоих страданий,
Но береги нетронутой ее.
Лелей ее, храни дороже клада
И замок ей построй в твоей груди,
Построй оплот из ненависти ада —
И не давай ей пищи кроме яда
Твоих обид и ран твоих и жди,
И возрастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод —
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его — и брось его в народ!
_______________________
Из бездны Авадонна вознесите песнь о Разгроме,
Что, как дух ваш, черна от пожара,
И рассыпьтесь в народах, и все в проклятом их доме
Отравите удушьем угара;
И каждый да сеет по нивам их семя распада
Повсюду, где ступит и станет.
Если только коснётся чистейшей из лилий их сада,
Почернеет она и завянет;
И если ваш взор упадет на мрамор их статуй
Треснут, разбиты надвое;
И смех захватите с собой, горький проклятый,
Чтоб умерщвлять всё живое.
Презрение и брезгливость к русским, украинцам, полякам, как к существам низшего типа, недочеловекам, ощущается почти в каждом рассказе “Конармии” И. Бабеля. Полноценный человек, вызывающий у автора уважение и сочувствие, встречается там только в образе еврея. С нескрытым отвращением описывается, как русский отец режет сына, а потом второй сын — отца (“Письмо”), как украинец признается, что не любит убивать, расстреливая, а предпочитает затаптывать насмерть ногами (“Жизнеописание Павличенка, Матвея Родионыча”). Но особенно характерен рассказ “Сын Рабби”. Автор едет в поезде вместе с отступающей армией.
“И чудовищная Россия, неправдоподобная, как стадо платяных вшей, затопала лаптями по обе стороны вагонов. Тифозное мужичьё катило перед собой привычной гроб солдатской смерти. Оно прыгало на подножки нашего поезда и отваливалось, сбитое прикладами”.
Но тут автор видит знакомое лицо: “И я узнал Илью, сына житомирского рабби”. (Автор заходил к раввину в вечер перед субботой — хоть и политработник Красной Армии — и отметил “юношу с лицом Спинозы” — рассказ “Гидали”.) Его, конечно, сразу приняли в вагон редакции. Он был болен тифом, при последнем издыхании и там же, в поезде, умер, “Он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я — едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, — я принял последний вздох моего брата”.
Холодное отстранение от окружающего народа часто передают стихи Э. Багрицкого, в стихотворении же “Февраль” прорывается крайняя ненависть. Герой становится после революции помощником комиссара:
Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа…
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и лисьей шапке,
Из-под которых седой спиралью
Спадали пейсы и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной…
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем подобно башне
Над летящими фарами и штыками
Грузовика, потрясшего полночь.
Однажды, во время налета на подозрительный дом, автор узнает девушку, которую он видел еще до революции, она была гимназисткой, часто проходила мимо него, а он вздыхал, не смея к ней подойти. Однажды попытался заговорить, но она его прогнала… Сейчас она стала проституткой…
Я — Ну, что! Узнали?
Тишина.
— Сколько дать вам за сеанс?
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала:
— Пожалей меня! Не надо денег…
Я швырнул ей деньги,
Я ввалился,
Не стянув сапог, не сняв кобуры,
Не расстегнув гимнастёрки.
Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!
Я беру тебя как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!
Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться,
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню.
Мне кажется, пора бы пересмотреть и традиционную точку зрения на романы Ильфа и Петрова. Это отнюдь не забавное высмеивание пошлости эпохи нэпа. В мягкой, но четкой форме в них развивается концепция, составляющая, на мой взгляд, их основное содержание. Действие их как бы протекает среди обломков старой русской жизни, в романах фигурируют дворяне, священники, интеллигенты — все они изображены как какие-то нелепые, нечистоплотные животные, вызывающие брезгливость и отвращение. Им даже не приписывается каких-то черт, за которые можно было бы осудить человека. На них вместо этого ставится штамп, имеющий целью именно уменьшить, если не уничтожить, чувство общности с ними как с людьми, оттолкнуть от них чисто физиологически: одного изображают голым, с толстым отвисшим животом, покрытым рыжими волосами; про другого рассказывается, что его секут за то, что он не гасит свет в уборной… Такие существа не вызывают сострадания, истребление их — нечто вроде веселой охоты, где дышится полной грудью, лицо горит и ничто не омрачает удовольствия.
Эти чувства, пронесенные еще одним поколением, дожили до наших дней и часто прорываются в песнях бардов, стихах, романах и мемуарах. Бурный взрыв тех же эмоций можно наблюдать в произведениях недавних эмигрантов. Вот, например, стихотворение недавно эмигрировавшего Д. Маркиша, напечатанное уже в Израиле в журнале “Сион”:
Я говорю о нас, сынах Синая,
О нас, чей взгляд иным теплом согрет.
Пусть русский люд ведёт тропа иная,
До их славянских дел нам дела нет.
Мы ели хлеб их, но платили кровью.
Счета сохранены, но не подведены.
Мы отомстим — цветами в изголовье
Их северной страны.
Когда сотрётся лаковая проба,
Когда заглохнет красных криков гул,
Мы станем у берёзового гроба
В почётный караул… (хрен вам жиды!!!!)
Это мы, СС- райхс русские ведические нацисты вас в удобрение, мыло, кожу и мясо переработаем!, сожрём вас, сволочей!!!!
В статье, опубликованной в другом израильском журнале, читаем:
“Народу “богоносцу” мало огромной конформированной страны, ему нужна также жемчужина, т. е. Святая Земля… Ему хочется этой недоступной ему святости, и хотя он сам — погрязший в презрении к самому себе и ко всем остальным, даже не знает, что ему с этой святостью делать, потому что в его язычески-христианском представлении святость не живая и не может освятить мир, он всё ждёт своего часа самодура-палача. И в его темном инстинкте это вызывало и вызывает чудовищные порывы ненависти к Израилю — носителю святости живой”. (29)
Под конец приведем выдержку из журнала, издающегося на русском языке в Торонто:
“Не премолчи, Господи, вступись за избранных твоих, не ради нас, ради клятвы твоей отцам нашим — Аврааму, Исааку и Якову. Напусти на них Китайца, чтобы славили они Мао и работали на него, как мы на них. Господи, да разрушит Китаец все русские школы и разграбит их, да будут русские насильно китаизированы, да забудут они свой язык и письменность. Да организует он им в Гималаях Русский национальный округ”. – ну дак все неарийцы и неведисты (особенно под жидовским управлением, жидовской идеологией и жидовской неарийской символикой) – враги – это и так известно, неоднократно доказано историей и понятно!
Часто приходится слышать такой аргумент: многие поступки и чувства евреев можно понять, если вспомнить, сколько они испытали. Например, некоторые стихи Бялика написаны под впечатлением погромов, у Д. Маркиша отец расстрелян при Сталине по “процессу сионистов”, другие помнят черту оседлости, процентную норму или какие-то более поздние обиды. Здесь надо ещё раз подчеркнуть, что мы не собираемся в этой работе никого судить, обвинять или оправдывать. Сама постановка такого вопроса вряд ли имеет смысл: оправдывает ли унижение немцев по Версальскому миру национал-социализм? Мы хотели бы только представить себе, что происходило в нашей стране, какие социальные и национальные факторы и как на её историю влияли.
* * *
Начиная с пореформенных 60-х годов в России у всех на устах появилось слово “революция”. Это был явный признак приближающегося кризиса. И как другой его признак — стал формироваться “Малый Народ” со всеми присущими ему чертами. Создавался новый тип людей, вроде молодого человека (о нем рассказывает Тихомиров), с гордостью произносившего: “Я отщепенец”, или Ишутинского кружка “Ад”, в программе которого стояло: “Личные радости заменить ненавистью и злом — и с этим научиться жить”. Но можно понять, какая это была мучительная операция, как трудно было отрывать человека от его корней, как бы выворачивать наизнанку, как для этого надо было осторожно, шаг за шагом посвящать его в новое учение, подавлять силой авторитетов. И насколько проще всё было с массой еврейской жидовской молодёжи, не только не связанной общими корнями с этой страной и народом, но и воспринявшей с самого детства враждебность именно к этим корням; когда враждебная отчуждённость от духовных основ окружающей жизни усваивалась не из книг и рефератов, а впитывалась с раннего детства, часто совершенно безсознательно, из интонаций в разговорах взрослых, из случайно услышанных и запомнившихся на всю жизнь замечаний! И хотя чувства, отразившиеся в приведённых выше отрывках, вероятно, испытывали далеко не все евреи, но именно то течение, которое было ими проникнуто, с неслыханной энергией вторгалось в жизнь и смогло оказать на неё особенно сильное и болезненное влияние.
Надо признать, что кризис нашей истории протекал в совершенно уникальный момент. Если бы в то время, когда он разразился, евреи вели такой изолированный образ жизни, как, например, во Франции во время Великой революции, то они и не оказали бы заметного влияния на его течение. С другой стороны, если бы жизнь местечковых общин стала разрушаться гораздо раньше, то, возможно, успели бы окрепнуть какие-то связи между евреями и остальным населением, отчуждённость, вызванная двухтысячелетней изоляцией, не была бы так сильна. Кто знает, сколько поколений нужно, чтобы стерлись следы двадцативековой традиции? — но нам практически не было дано ни одного, прилив евреев в террористическое движение почти точно совпал с “эмансипацией”, началом распада еврейских общин, выходом из изоляции. Пинхус Аксельрод, Геся Гельфман и многие другие руководители террористов происходили из таких слоёв еврейства, где вообще нельзя было услышать русскую речь. С узелком за плечами отправлялись они изучать “гойскую науку” и скоро оказались среди руководителей движения. Совпадение двух кризисов оказало решающее воздействие на характер той эпохи. Вот как это виделось еврейским наблюдателям (всё по той же книге “Россия и евреи”):
“И, конечно, не случайно то, что евреи, так склонные к рационалистическому мышлению, не связанные в своём большинстве никакими традициями с окружающим их миром, часто в этих традициях видевшие не только безполезный, но и вредный для развития человечества хлам, оказались в такой близости к этим революционным идеям”.
И как закономерное следствие:
“Поражало нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде: жестокость, садизм, насильничание, казалось, чуждые народу, далекому от физической воинственной жизни, вчера еще не умевшие владеть ружьем, сегодня оказались среди начальствующих головорезов”.
Эта примечательная книга кончается словами:
“Одно из двух: либо иностранцы без политических прав, либо русское гражданство, основанное на любви к родине. Третьей возможности нет”.
Но нашлось течение, выбравшее именно третий, “невозможный”, с точки зрения автора, путь. Не только нелюбовь к родине, а полная отчужденность, активная враждебность ее духовным началам и не только не отказ от политических прав, но напряжение всей воли и сил для воздействия на жизнь страны. Такое соединение оказалось поразительно эффективно; оно создало “Малый Народ”, который по своей действенности превзошел все другие варианты этого явления, возникшие в Истории.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы видим, что сегодняшняя ситуация уходит корнями далеко в прошлое. На традиции двухтысячелетней изоляции накладываются страшные реминисценции более близкого прошлого, они давят на современное сознание, которое стремится вытолкнуть их, переориентировать возникающие на их основе чувства. Так создается тот болезненный национальный комплекс, на счет которого надо, по-видимому, отнести самые резкие обертоны в современной литературе “Малого Народа”, раздраженные выпады против русских и русской истории.
Но для нас — русских, украинцев, белорусов… — этот сгусток больных вопросов жгуче современен, никак не сводится только к оценке нашей истории. Трагичнее всего он проявляется в положении молодежи. Не находя точек зрения, которые помогли бы ей разобраться в проблемах, выдвигаемых жизнью, она надеется найти свежие мысли, узнать новые факты — из иностранного радио. Или старается добыть билет в модный театр с ореолом независимости, чтобы с его подмостков услышать слово правды. В любом случае крутит пленки с песенками Галича и Высоцкого, Но отовсюду на нее льется, ей навязывается как вообще единственно мыслимый взгляд та же идеология “Малого Народа”: надменно-ироническое, глумливое отношение ко всему русскому, даже к русским именам; концепция — “в этой стране всегда так было и быть ничего хорошего не может”, образ России — “Страны дураков”. (30)
|
|
|
