 |
Космические путешественники
|
|
|
|
Многие из этих изменений в нашей концепции времени и появление сингулярностей в нашем теоретическом понимании пространства — эти два момента связаны теснейшим образом. Но мы меняем наше представление о пространстве и более непосредственно.
Мы меняем реальное пространство, в котором мы все живем, работаем и развлекаемся. Как бы далеко и часто мы ни перемещались с того места, где мы живем, к месту нашей работы — все это воздействует на наше восприятие пространства. И все это меняется. Конечно, когда возникла Третья волна, мы вошли в новую фазу связи человечества с пространством.
Первая волна, которая привела к всемирному распространению сельского хозяйства, принесла вместе с тем — об этом мы сказали выше — создание фермерских хозяйств, в которых жило большинство людей, не уезжая на большие расстояния от мест своего рождения. Сельское хозяйство внедрило основательность, ограниченное пространством, интенсивное существование, а также воспитало мощное осознание места — деревенское мироощущение.
Вторая волна цивилизации, наоборот, сосредоточила колоссальное количество людей в больших городах, и, так как стало необходимым перевозить ресурсы издалека и возникла проблема распределения благ, люди стали подвижны, легки на подъем.
Третья волна изменила наше мироощущение, скорее рассеивая, чем концентрируя человеческое сообщество. В то время как миллионы людей продолжают вливаться в городскую среду, все еще продолжающую быть основой индустриальной части мира, все высокоразвитые в техническом отношении страны уже испытывают противоположные тенденции. Жители Токио, Лондона, Цюриха, Глазго и десятка других больших городов уезжают, но в средних и маленьких городах население увеличивается[440].
|
|
|
Американский совет по страхованию жизни сообщает: «Некоторые эксперты по городской жизни считают, что большинство городов США отошло в прошлое[441]. Журнал «Fortune» сообщает, что транспорт и связь порвали оковы, которые ограничивали сферы деятельности больших корпораций традиционными городами–штабами[442]. А журнал «Business Week» озаглавил статью так: «Перспектива: страна без главенства городов».
Это перераспределение и рассредоточение населения в свое время изменит наши предположения и представления о пространстве личности, равно как и социума, о допустимых расстояниях для общения, о плотности населения в домах и еще многом.
Кроме этих изменений, Третья волна породила также новый взгляд на локальность, пока на земном шаре, а подчас даже и в Галактике. Повсюду мы находим новое устремление к «единению» и «соседству», к местным политикам и местным связям, в то самое время, когда большое число людей — часто тех же, кто наиболее привязан к месту — относят себя к глобалистам и переживают по поводу голода или войны, происходящих за десять тысяч миль от них.
Поскольку новейшие средства связи быстро распространились по всему миру, мы начали перемещать работу обратно в набитые электроникой коттеджи, мы и впредь собираемся поощрять эти новые «соединения полезного с приятным», порождая множество людей, которые благоразумно останутся дома, которые редко передвигаются, а путешествуют скорее для удовольствия, чем для какого–нибудь дела, но их мысли и информация достигают, если захочется, других планет и внеземного космического пространства. Интеллект Третьей волны объединил содержание понятий близкого и далекого.
Мы также довольно быстро приспособились к более динамичным и относительным представлениям о космическом пространстве. В своем кабинете я рассматриваю фотоснимки, полученные со спутника или с самолета типа U–2, на которых город Нью–Йорк и окружающие его районы изображены с разным увеличением. Изображения, полученные фотокамерами, установленными на спутнике, выглядят прекрасными фантастическими абстракциями — зеленая глубина моря и контрастирующий вид береговой линии. Фотографии, полученные с самолета U–2, дают вид города в инфракрасных лучах, где прекрасно видны такие тончайшие детали, как музей «Метрополитен» и даже отдельные аэропланы, стоящие на поле аэродрома Ла–Гардиа. Что касается самолетов на поле Ла–Гардиа, я спросил официальное лицо из НАСА, можно ли будет при дальнейшем увеличении фотографии увидеть полоски и символы, нарисованные на крыльях самолетов. Он посмотрел на меня с радостным изумлением и ответил: «Даже заклепки».
|
|
|
Но не будем больше уточнять эти картины. Профессор Артур Робинсон, картограф из университета штата Висконсин, сказал, что десяток или около того спутников позволят нам разглядывать ожившую карту города или страны на мультипликационном дисплее — и следить за всем, что в них происходит[443].
При этом изображение на карте перестанет быть статичным, начнет двигаться — это будут как бы рентгеновские снимки в движении: ведь они покажут не только то, что находится на поверхности Земли, а будут демонстрировать — слой за слоем — ситуацию под земной поверхностью и над ней на каждом заданном уровне высот. При высокой чувствительности это обеспечит непрерывное изменение восприятия местности и наших взаимосвязей с ней.
Между тем некоторые картографы протестуют против обычных географических карт мира, которые в эпоху Второй волны висят в каждом школьном классе. После научно–технической революции наиболее употребительными стали карты мира, основанные на меркаторской проекции. И хотя именно эта проекция употреблялась для морской навигации, искажения масштабов при изображении земной поверхности в этой проекции очень велики. Взгляните на карты в вашем домашнем атласе, и если в нем карты даны в проекции Меркатора, то Скандинавия покажется больше Индии, хотя на самом деле последняя по площади почти в три раза больше.
Подоплеку разгоревшихся страстей в спорах среди картографов об использовании проекций показал немецкий историк Арно Петере[444]. Изобразив истинные пропорции поверхностей стран друг относительно друга, Петере высказал мнение, что искажения меркаторской проекции привели к проявлению высокомерия у индустриально развитых стран и осложнили нам видение развивающегося мира в истинной политической, а на самом деле картографической перспективе.
|
|
|
«Развивающиеся страны обманываются относительно своей площади и своей значимости», — утверждает Петере. Его карта, столь необычная для глаз европейца или американца, показывает сморщенную Европу, сплюснутые и сжатые Аляску, Канаду и Советский Союз и более удлиненные Южную Америку, Африку, Аравию и Индию. 60 тыс. экземпляров карты, составленной Петерсом, были распространены в развивающихся странах немецкой евангелической миссией и другими религиозными организациями, немецкими и всемирными.
Эти противоположные подходы выявили, что не нужно говорить о «правильных» картах, а надо просто понимать различие взглядов на пространство, которое служит разным целям. В наиболее точном смысле слова приближение Третьей волны открывает новые пути видения мира.
Холизм [445] и половинчатость
Эти глубокие изменения наших взглядов на природу, эволюцию, прогресс, время и пространство появились тогда, когда мы начали движение от Второй волны культуры, в которой подчеркивалось изучение любых вещей и явлений в отрыве от других, к Третьей волне культуры, придавшей особое значение контекстам, взаимосвязям и т. п.
В начале 50–х годов, как раз тогда, когда биологи начали разгадывать генетический код, специалисты в области связи и теоретики из Лаборатории Белл, специалисты–компьютерщики из IBM, английские и французские специалисты в области теоретических научных исследований — все они начали интенсивную и увлекательную работу.
Несмотря на отставание в «исследовании операций», наметившееся во время второй мировой войны, эти работы породили революцию в автоматике и во всех новых видах технологий, которые создали фундамент для производственных процессов Третьей волны на заводах и в учреждениях. Однако вместе с оборудованием пришло и новое мышление. Ключом к революции в автоматике стал «системный подход».
|
|
|
Несмотря на то, что мыслители–картезианцы придавали большое значение анализу составляющих рассматриваемого явления или процесса, часто за счет контекста, мыслители системного толка подчеркивали то, что Симон Рамо[446], один из первых сторонников теории систем, называл «общим, а не фрагментарным взглядом на проблемы». Подчеркивая наличие обратной связи между подсистемами и их роль в образовании более общей структуры, мыслители–системщики вступили в столкновение с общепринятой культурой в середине 50–х годов, когда они впервые начали выходить на свет из своих лабораторий. Их лексика и концепции, которые они выдвигали, стали использоваться социологами и психологами, философами и аналитиками международных отношений, логиками и лингвистами, инженерами и администраторами.
Но сторонники теории систем были не единственными, кто в предыдущие одно–два десятилетия настаивал на более обобщенном способе изучения проблем.
Протест против узкой сверхспециализации получил поддержку также и от движения в защиту окружающей среды, развернувшегося в 70–е годы, так как экологи в большей степени раскрыли «общность» природы, взаимосвязь видов и всеобщность экосистем. «Те, кто не учитывает окружающую среду, хотят разделить явления на составляющие и решать в каждый данный момент одну проблему», — писал Барри Лопес в своей статье[447]. Наоборот, «те, кто принимает во внимание окружающую среду, стремятся смотреть на вещи иначе...
Им присуща врожденная способность учитывать и взвешивать все, а не только решать частные проблемы». Экологический и системный подходы частично совпадали и совместно подталкивали к синтезу и интеграции знания.
Между тем в университетах все больше высказывались в пользу междисциплинарного мышления. И хотя в большинстве университетов факультетские барьеры все еще препятствуют «перекрестному оплодотворению» идеями и интеграционному процессу в обмене информацией, оно настоятельно требовалось для междисциплинарных и общедисциплинарных работ, которые столь широко распространились, что стали уже ритуальным «знаком качества».
Эти изменения в интеллектуальной жизни как в зеркале отразились всюду в культурной жизни. Восточные религии, например, долгое время интересовали лишь крохотные группки из средних европейских классов. Но так было только до тех пор, пока разброд в индустриальном обществе не стал настолько серьезным, что тысячи западных молодых людей начали прислушиваться к тому, что вещают 16–летние гуру, носиться с индийскими свами, слушать индийскую музыку, открывать вегетарианские рестораны в индийском стиле и танцевать посреди 50–й авеню. Мир, о котором они неожиданно заныли нараспев, отнюдь не состоял из обломков разрушенного картезианского: это была «всеобщность».
|
|
|
Что касается душевного здоровья, то психотерапевты избрали путь лечения «человека как целого», используя приемы гештальт–терапии. Повсюду в США основывались такие институты, работали гештальт–терапевты — произошел взрыв их активности. Цель этой активности, по словам психотерапевта Фредерика Периса[448], заключалась в том, чтобы «увеличить возможности человека посредством процесса интеграции» восприятий отдельных индивидов, их информированности, их понятий и связей с внешним миром.
В медицине движение за «глобальное здоровье» выросло, основываясь на убеждении, что здоровье индивида зависит от объединения его физического состояния с душевным и духовным здоровьем. Смешивая воедино знахарство и серьезные достижения в медицине, это движение набрало совершенно чудовищную силу к концу 70–х годов[449].
«Несколько лет тому назад, — писал журнал «Наука» («Science»), — нельзя было даже представить себе, что федеральное правительство окажет финансовую поддержку конференции, посвященной здоровью, на которой гвоздем программы будут такие темы, как лечение методами внушения и самовнушения, иридодиагностика, акупунктура, буддийская медитационная медицина и лечение электричеством». И после того как возник «этот реальный взрыв интереса к альтернативным методам и системам лечения, все они объединились под понятием глобального здоровья».
При такой активности на таком количестве уровней неудивительно, что термины «глобальность», «целостность» или просто «холизм» включены в словари. Сегодня они употребляются всеми без исключения. Эксперты Всемирного банка говорят о «глобальном понимании... городского проживания»[450]. Исследовательская группа при Конгрессе США занимается перспективными «глобальными исследованиями». Специалисты по школьному образованию требуют ввести «глобальное чтение и подсчет очков в спорте» в программу обучения школьников письму. А очаровательным гимназистам и гимназисткам Беверли Хиллз предлагают «глобальные упражнения».
Каждое из этих движений, увлечений и культурных течений имеет свои особенности. Но их общность ясна. Все они атакуют ту самонадеянность, с которой изучается отдельное явление или факт. Их кредо определяется словами философа Эрвина Лацло, ведущего системного теоретика: «Мы являемся частью взаимосвязанной системы природы, и, поскольку культурные «объединители» не делают свое дело по развитию теорий системных схем взаимосвязей, наши коротко и близкодействующие проекты и ограниченные возможности управления процессами могут привести к нашей гибели»[451].
Эта атака на фрагментарность, на частичность и аналитичность так усилилась, что многие фанатичные «глобалисты» беспечно забыли о своих поисках непостижимого целого. И результатом стала не всеобщность, а иной тип фрагментарности. Их «холизм» оказался половинчатостью.
Однако более глубоко мыслящие критики ищут баланса аналитического опыта Второй волны с большей выразительностью синтеза. Эту идею наиболее ясно выразил эколог Евгений Одум, когда он убеждал своих коллег объединить холизм с редукционизмом видеть в общих системах их части. «Как компоненты... объединяются, чтобы создать более функциональное целое, — говорил он, когда вместе со своим более знаменитым братом Говардом получал премию Института Жизни, — так возникают новые качества, которых нет сейчас или которые не очевидны на более низком уровне...»[452]
«Я не говорю, что мы отказываемся от редукционистской науки, ведь человечество совершило великие деяния и добилось хороших результатов с ее помощью», но пришло время дать такую же поддержку изучению «крупномасштабных, комплексных систем».
Взятые вместе, теория систем и экология, а также упорное подчеркивание роли холистического мышления, как и изменение наших концепций времени и пространства — все это составляющие атаки культуры на интеллектуальные постулаты Второй волны цивилизации. Как только эта атака достигнет своей кульминации, появится новый взгляд на то, почему вещи таковы, какие они есть, т.е. появится новое понимание причинности.
|
|
|
