Перформативные высказывания

С момента возникновения теории речевых актов большое внимание привлекали любопытные свойства глаголов, обозначающих то или иное речевое действие. Такие гла­голы получили название перформативных [см.: Остин 1986; Апресян 1986; Богданов 1983; 1985; 1990а; Романов 1984; Сусов 1980; Падучева 1985; Коул 1982; Austin 1962; Searle 1969 и др.], а перформативами (по аналогии с императивами) были названы содержащие эти глаголы вы­сказывания.

Эксплицитному перформативному высказыванию присущи следующие характеристики [Богданов 1985: 19; 1990а: 59—61]: эквиакционалыюсть (рав­нозначность действию — главное свойство перформативов); неверифицируемость (неприложимость к перформативам критерия истинности/ложности,

таккак перформативное высказывание истинно в силу самого его произнесения); автореферентность (перформативное высказывание отсылает к самомусебе); автономинативность (перформативный речевой акт описывает себя); э квитемпоральность (совпадение времени перформативного глагола с моментом речи); компетентность (наличие полномочий у говорящего); определен­ная лексическая и грамматическая выраженность (перформативный глагол должен быть в первом лице единственного числа настоящего времени, пер­вый актант — выражаться дейктическим элементом первого лица единствен­ного числа и т. п.).

Перформатив, обладающий всеми перечисленными выше признаками, можно считать идеальной формой эксплицитного перформативного выска­зывания. Но такая форма довольно редко встречается в реальной практике языкового общения. Иногда попадаются перформативы в страдательном за­логе или форме множественного (например, «монархического») числа. Неко­торые перформативные высказывания теряют актант (например, первый: Thank you! Благодарю Вас! вместо / thank you! Я благодарю Вас!) или сразу оба. Если первый и второй актанты, как правило, дейктические и вполне очевид­ные, легко достраиваются в случае грамматически допустимого эллипсиса, то опущение третьего актанта (всей пропозиции) возможно только в условиях непосредственного присутствия данной пропозиции в контексте [Богданов

1990а: 62].

В связи с этим возникла так называемая перформативная гипотеза, со­гласно которой в глубинной структуре практически любого высказывания находится перформативный глагол и его актанты (определяющие тип речево­го акта). Тогда единственным различием перформативных и неперформативных высказываний становится только поверхностная экспликация перформа­тивного глагола или трансформативное зачеркивание перформативной фор­мулы, в пользу чего ратовал Дж. Сейдок [Sadock 1974: 120; ср.: МакКоли 1981: 278—279; Коул 1982: 398-402; Богданов 1983: 32—33; 1990а: 62—64; Романов 1984: 87—88]. Против этого, и не без оснований, возразили многие ученые [ср.: Gazdar 1979; Leech 1983: 192—195; Levinson 1983: 255], особенно в отно­шении прямых речевых актов констативного типа и глаголов речевой и мыс­лительной деятельности. Однако недескриптивным высказываниям, лишен­ным перформативного глагола, была дана характеристика имплицитных перформативов, потому что они отвечают главному критерию перформативности — эквиакциональности: высказывания типа Хорошо! Well done! грам­матически не соответствуют эксплицитному перформативу Я одобряю то, что ты сделал! I approve what you have done!, в то время как на уровне действия могут его замещать, выполняя перформативную функцию.

Не все типы высказываний могут быть выражены посредством эксплицит­ного перформатива: Ты у меня еще увидишь! является угрозой, но вряд ли кто-то скажет Я угрожаю тебе. Это справедливо в отношении фраз с глаголами угрожать, насмехаться, льстить, ругать, лгать, похваляться (* I menace; *I insinuate; *I lie; *I flatter; * I brag). Подобные употребления получили название иллокутивного самоубийства [Вендлер 1985], так как в случае экспликации перформативного глагола, соответствующего иллокутивному типу вы­сказывания и коммуникативному намерению, в его семантику закладывается элемент, делающий невозможным их успешную реализацию, потому что одно из условий успешности в данных речевых актах — сокрытие говорящим свое­го коммуникативного намерения.

Типология речевых актов

Практически все авторы, занимавшиеся теорией речевых актов, пытались построить классифика­цию типов речевых актов по их иллокутивной направленности, коммуникативному намерению и другим признакам [ср.: Апресян 1986; Богданов 1989; 1990а; Остин 1986; Сёрль 1986b; Сусов 1980; Austin 1962; Searle 1969; Tsui 1987; Verschueren 1980; Ballmer, Brennenstuhl 1981; Bach, Harnish 1979; Wunderlich 1976]. Сказанное выше ставит под сомнение адекватность классификации речевых актов по перформативным глаголам. Но многие исследователи пошли именно по этому пути, поэтому в некоторых работах количество классов варьируется от нескольких единиц до несколь­ких сотен и даже тысяч.

Пионером классификации речевых актов стал Дж. Остин [1986], выделив пять типов: Вердиктивы, Экзерситивы, Комиссивы, Бехабитивы, Экспозитивы. Отсутствие четких оснований в этой классификации дало повод Сёрлю выдвинуть альтернативную типологию, построенную на категориях иллоку­тивной цели, направлении приспособления и условиях искренности [Сёрль 1986b: 180]. Позже этот подход воплотился в наиболее логичной и последова­тельной (из «классических» версий теории речевых актов) таксономии Дж. Сёрля и Д. Вандервекена [1986; Searle, Vanderveken 1985], в соответствии с кото­рой существует пять иллокутивных целей: ассертивная, комиссивная, дирек­тивная, декларативная и экспрессивная.

Эта классификация принимается многими исследователями, несмотря на многообразие других типологий. Не вдаваясь в дискуссии и изложение конку­рирующих таксономии, отметим принципиальное и весьма существенное с теоретической точки зрения разграничение коммуникативных и конвенцио­нальных иллокутивных актов. Работы Дж. Остина и Дж. Сёрля грешат абсолю­тизацией понятия конвенция: оба фактически говорят о конвенциональности

всех речевых актов, тем самым игнорируя качественное разнообразие конвен­ций разной социокультурной природы [ср.: Morgan 1978: 261]. Существенную поправку вносит П. Ф. Стросон [1986], разграничив сферы интенции и конвен­ции в речевом акте, причем соотнесенность последней с тем или иным соци­альным институтом выделяется им особо в качестве определяющего фактора, создающего условия для распознавания субъективного смысла говорящего.

Разграничение институциональных и неинституциональных типов вы­сказываний представлено в интересной работе К. Баха и Р. Харниша [Bach, Harnish 1979]. Ими выделяются четыре основных «коммуникативных» типа иллокутивных актов: Констативы, Директивы, Комиссивы и Межличностные социальные формулы; первый в принципе совпадает с ассертивами в концеп­ции Сёрля—Вандервекена, второй и третий не отличаются даже названиями, а четвертый, как это нетрудно заметить, весьма близок, хотя и не тождествен экспрессивам по Сёрлю.

Вместо декларативных актов Остина-Сёрля выделяются два наиболее общих «конвенциональных» типа иллокутивных актов: Эффективы и Вердик­тивы. Конвенциональные речевые акты существенно отличаются от комму­никативных, главная их особенность заключается в том, что и эффективы, и вердиктивы меняют положение дел в рамках какого-либо социального ин­ститута. К конвенциональным актам относятся разнообразные ритуализован­ные речевые действия: крещение, посвящение, голосование, арест, признание виновным и невиновным, бракосочетание, подача в отставку, запрещение. Эффективы, привнося изменения в какое-то институциональное положение дел, конвенциональны постольку, поскольку они имеют эффект в силу взаим­ного принятия этого говорящим и слушающим (например, наложение вето на законопроект). Вердиктивы являются суждениями, официальная значимость которых конвенционально «встроена» в тот или иной институт (вынесение приговора).

В целом, конвенциональные речевые акты (и эффективы, и вердиктивы) обусловлены социальным институтом, являясь его неотъемлемым, внутренне присущим элементом. Высказывания такого рода меняют институциональ­ный статус людей и/или вещей, создают новые институциональные права и обязанности. Это вплотную подводит нас к проблеме взаимообусловленно­сти конвенциональных речевых актов и социальных ролей.

Ясно, что не любой человек может успешно осуществить конвенциональ­ный речевой акт, характерный для определенного института: только испол­нитель соответствующей социальной роли, произнеся высказывание в соот­ветствующий момент конвенционального, ритуализованного события, как, например, церемонии бракосочетания, успешно реализует данный речевой акт.

Знания об этих актах входят в коммуникативную компетенцию всех «нормаль­ных» носителей языка, что подтверждается способностью каждого из нас правильно интерпретировать подобные речевые акты независимо от на­шего личного опыта участия или неучастия в таких ритуалах [см.: Stubbs 1983: 159—160].

Институциональная деятельность осуществляется в абсолютном боль­шинстве случаев социальными организациями, где общение и взаимодейст­вие индивидов происходит не на уровне личностей, а на уровне позиций, дея­тельностных ролей, за которыми и закрепляются те или иные конвенцио­нальные речевые акты. Этим объясняется их обезличенный характер. Порой анализ осложняется тем, что говорящий не всегда следует требованиям со­циальной роли, а из под «маски» ритуализованного речевого поведения вы­ступает личность.

Косвенные речевые акты

Особый статус в теории речевых актов получила проблема так называемых «косвенных» речевых актов (indirect speech acts). Далеко не всегда гово­рящий, произнося какое-то предложение, имеет в виду ровно столько и бук­вально то, что он говорит. Такая смысловая простота и однозначность прису­щи отнюдь не всем высказываниям на естественном языке: при намеках, иро­нии, метафоре и т. п. буквальное значение предложения и смысл, подразуме­ваемый данным говорящим в данной ситуации расходятся. Важный класс подобных расхождений составляют случаи, когда говорящий подразумевает одновременно и прямое значение высказывания, и нечто большее, а само вы­сказывание имеет две иллокутивные функции [Сёрль 1986с: 195]. Классиче­ским стал пример Can you pass the salt? В принципе ведь можно, не нарушая никаких языковых норм, интерпретировать это высказывание как вопрос и ответить Yes или No. Но в подавляющем большинстве случаев оно расцени­вается именно как просьба.

Как речевой акт, обладающий иллокутивной силой вопроса, использует­ся для реализации действия с другой иллокутивной направленностью — просьбы? Теория речевых актов отвечает на этот вопрос следующим образом. Для каждого типа иллокутивного акта имеется свой набор условий, необхо­димых для его успешного выполнения. Косвенное побуждение может быть выражено либо с помощью вопроса, либо с помощью утверждения о выпол­нении предварительных условий или о выполнении условия пропозициональ­ного содержания или же о выполнении условия искренности, а также о суще­ствовании веских причин для осуществления требуемого действия [более детальный разбор и подробный материал — Сёрль 1986с: 201—213].

Существует два подхода к объяснению феномена косвенных речевых актов. Один из них называют «идиоматическим», а другой — «инференцион­ным» [ idiom theory vs. inference theory — Levinson 1983: 268]. Представителем первого направления является Джералд Сейдок [Sadock 1974], второго — Да­вид Гордон и Джордж Лакофф [1985; Gordon, Lakoff 1975]. Наименования конкурирующих подходов говорят сами за себя: один рассматривает косвен­ные речевые акты типа приведенного выше примера как неразложимые идио­мы, семантически эквивалентные обычной побудительной форме. Для обо­снования этого решения Дж. Сейдок использует перформативную гипотезу, постулируя наличие перформативной «приставки» на глубинном уровне в косвенных речевых актах. Второй подход использует систему постулатов, позволяющих строить инференционную цепочку от исходной формы рече­вого акта к его функциям. Оба направления своеобразно дополняют теорию порождающей семантики.

Почему косвенные речевые акты вызвали столь большой интерес? Эта проблема имеет большое теоретическое значение, в частности, для анализа соотношении формы и функции: одной и той же форме приписывается бо­лее одной функции. Для этого говорящему приходится задействовать каче­ственно различные типы знания, как языковые, так и неязыковые (интерак­тивные и энциклопедические), а также способности к разумным рассужде­ниям [Сёрль 1986с: 197].

Анализ косвенных речевых актов может производиться с опорой на прин­ципы и постулаты общения по Грайсу [1985] и Личу [Leech 1983]. В этом слу­чае косвенная иллокуция, как компонент смысла, надстраивающийся над бук­вальным значением, выступает в качестве импликатуры. Если не оговаривать особый статус инференционных механизмов интерпретации косвенных актов как преимущественно бессознательных, неизбежен нелепый вывод о необхо­димости громоздких умозаключений при «вычислении» косвенной функции высказывания, что нам вряд ли требуется в реальной жизни для понимания фразы Can you pass the salt? как просьбы. Индивидуалистический логический рационализм не позволил ни Сёрлю, ни Грайсу, ни Личу адекватно объяс­нить полифункциональность речевых актов.

Отличия идиоматического и инференционного подходов к решению про­блемы косвенных речевых актов можно объяснить разным пониманием роли конвенции в коммуникации. Первое направление переоценивает ее, второе, наоборот, недооценивает. Оба тем самым фактически отрицают качествен­ное многообразие конвенциональности. Исправляя эту неточность, о двух типах конвенции в косвенных речевых актах пишет Джерри Морган [Morgan 1978: 261]: конвенции языка (conventions of language) заметно отличаются от

конвенций употребления (conventions of usage). Высказывание Can you pass the salt? не может рассматриваться как идиома в собственно грамматическом смыс­ле (конвенция языка), однако его использование для косвенного выражения просьбы безусловно конвенционально, т. e. опривычено и обычно для упо­требления в повседневной речи, всегда характеризующейся определенной долей ритуализации.

Тем самым снимается необходимость инференционного вывода смысла, потому что вторая функция закрепляется за данным действием конвенцио­нально, как во всяком ритуале. С помощью выводного знания исследователь может восстановить первичную целенаправленность косвенного речевого акта, но в реальном общении этот этап интерпретации преодолевается автомати­чески («короткое замыкание» в инференционной цепи). Именно в этом смыс­ле конвенциональные косвенные речевые акты отличаются от других, некон­венциональных косвенных речевых актов. Это противопоставление у ряда авторов получает терминологический статус: под косвенными речевыми актами понимаются именно конвенциональные, а другие непрямые высказы­вания считаются транспонированными. Вряд ли стоит жестко подходить к этому разделению: четкой границы между конвенциональными и неконвен­циональными косвенными речевыми актами нет, зато есть немало переход­ных случаев. Так, единичное употребление косвенного высказывания может развиться в конвенциональное, пройдя все стадии ритуализации в речевой деятельности и став «фоновым знанием». В пользу символического, социо­культурного осмысления конвенциональности косвенных речевых актов говорят результаты функциональных исследований категории вежливости — важнейшего фактора в определении тональности общения и стиля дискурса [см.: Карасик 1992; Brown, Levinson 1987; Coupland 1988].

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: