Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

К вопросу о структуре дискурса




Среди некоторых языковедов бытует мнение, что на уровне дискурса, т. e. выше предложения, отсутствует какая-то ни было лингвистическая (структурная) организация. Возможно, что эти ученые, по выраже­нию М. Стабза, просто не искали в дискурсе признаков такой организации [Stubbs 1983: 15]. Если принять эту точку зрения, то придется признать, что любая устная беседа, любой разговор состоят из беспорядочной совокупно­сти предложений. Однако все нормальные носители языка интуитивно, а по­рой и осознанно (например, в процессе обучения или анализа) определяют замечательное свойство дискурса, заключающееся в том, что далеко не любое высказывание можно поместить после какого-то другого высказывания [хотя бы частичное экспериментальное подтверждение этому — Макаров 1992; ср.: Макаров 1990b; Шахнарович 1991]. Значит, существует определенный поря­док коммуникативных ходов в диалоге, структура обменов речевыми дей­ствиями.

В разгоревшейся дискуссии о конверсационной структуре [см.: Searle e. a. 1992] можно было встретить временами прямо противоположные суждения. С одной стороны, существование социокультурно идентифицируемых типов дискурса и ощущений по поводу их структуры позволяют говорить о струк­турности разговоров, рассказов, уроков и т. п., хотя бы потому, что в них можно выделить начало, середину и конец, пусть это и не столь четкая струк­турность по сравнению с низшими уровнями языка: «It is perfectly plausible that languages are tightly patterned at the lower levels of phonology, morphology and syntax, and that discourse is more loosely constructed. Nevertheless, it is quite obvious that menus, stories and conversations have beginnings, middles and ends, and that is already a structural claim» [Stubbs 1983: 5].

С другой стороны, эта заявка о структурности дискурса была просто вы­смеяна Дж. Сёрлем простой аналогией с кружкой пива, у которой тоже есть начало, середина и конец: «they all have a beginning, a middle, and an end, but then, so does a glass of beer» [Searle 1992: 21]. Хотя с такими аргументами согласиться трудно: доводов, в том числе опытных, в пользу существования структуры дискурса намного больше [Jucker 1992: 78; Dascal 1992].

Во многом эти разногласия вызваны сосредоточенностью ряда ученых на исследовании структуры форм повседневного бытового речевого общения (conversation) — наименее структурированного из всех типов дискурса. Но раз­говор — это лишь частный случай дискурса, о чем мы договорились в третьей

главе. Вот в чем состоят отличия разговора от наиболее структурированных типов дискурса, включая ритуализованные, институциональные [урок, засе­дание суда или телеинтервью — см.: Jucker 1992: 85]:

Таблица 8. Дискурс: процесс или структура?

Разговорный дискурс Институциональный дискурс
ориентация на процесс ориентация на структуру
минимум речевых ограничении максимум речевых ограничений
относительно свободная мена коммуни­кативных ролей относительно фиксированная мена ком­муникативных ролей
большая обусловленность непосредст­венным ко-текстом меньшая обусловленность непосредст­венным ко-текстом
примат локальной организации примат глобальной организации
целей много, и они обычно имеют ло­кальный характер целей немного, и они обычно имеют глобальный характер

По бытовой разговорной речи нельзя делать вывод об отсутствии струк­туры на уровне дискурса в целом. К тому же практически каждый из нас в состоянии отличить связный дискурс от неупорядоченной массы высказыва­ний. Связность дискурса — важнейшая из его отличительных черт. Наконец, дискурс обладает качеством самоорганизации: и для письменных текстов, и для устной речи вполне нормальным оказывается взгляд со стороны — мета-коммуникативные акты, т. e. дискурс по поводу самого дискурса, коммуни­кативные ходы, комментирующие, ориентирующие и меняющие ход общения или выделяющие его структурные фазы. Такие высказывания встречаются достаточно регулярно, что тоже доказывает наличие организации на дискур­сивном уровне.

Изучение функциональности дискурса, его динамической и синтагмати­ческой организации заставляет нас обратиться к ряду категорий, имеющих довольно долгую традицию использования в других направлениях лингвис­тики. Речь идет о категории грамматичности (grammaticality) и критериях пра­вильной и неправильной оформленности (well- vs. ill-formedness). В самых раз­личных версиях генеративной и трансформационной моделей языка они ис­пользуются для экспликации центрального понятия языковой способности. Увлечение системно-структурными и математическими методами предопре­делило наложение системы бинарных противопоставлений на материал, прин-

ципиально не допускающий такого обращения, потому что распределение качественных характеристик в языке (пожалуй, за исключением фонетики и морфологии) носит континуальный характер. Диалог как психическая «монада» [Радзиховский 1988: 27] теряет часть «психологического смысла» в логико-лингвистическом моделировании его структуры, что также объяс­няется наличием в сознании и, соответственно, дискурсе как дискретных, так и недискретных образований [Лотман 1983].

Системно-структурное языкознание отталкивается от идеи наличия четко определенного множества грамматичных или правильно оформленных пред­ложений. Это программное кредо идеологии формальной лингвистики отли­чает ее от современного дискурс-анализа. Оппозиция грамматичность vs. уместность или приемлемость (acceptability) служит водоразделом систем­но-структурного и коммуникативного, интерпретативного направлений в языкознании.

Дж. Лайонз предложил тест для выявления неправильных высказываний и их последовательностей: главным критерием он считает их исправимость [ corrigibility — Lyons 1977: 379], делая исключение для фраз типа Colorless green ideas H. Хомского, так как их нельзя формально интерпретировать с транс­формационной точки зрения (но возможна индуктивная интерпретация, что убедительно доказали психолингвисты). Грамматичность, уместность или приемлемость когнитивно «живут» как интуиции относительно сочетаемо­сти элементов языковых выражений друг с другом и контекстом.

А что если принципиальной разницы между грамматичностью высказы­ваний и их уместностью и приемлемостью просто нет? Тогда субъективно-интроспективный подход к определению этих качеств дискурса имеет все права на жизнь. Сама способность говорящих индивидов различать правильные и неправильные языковые формы и последовательности подтверждается акта­ми коррекции ошибок в общении. Правда, есть весьма существенное но: в области фонологии и морфологии суждения большинства носителей языка по сути совпадают, на синтаксическом уровне единодушия замечено меньше, при дискурс-анализе интуиции отличаются возрастающим многообразием интерпретаций.

Аналогичное ограничение остается в силе и для критерия исправимости неправильно оформленных языковых выражений: на фонолого-морфологическом уровне проблем не возникает, в то время как ошибки в организации дискурса, как правило, не воспринимаются в качестве собственно лингвисти­ческих ошибок (их толкование чаще окрашивается в социально-психологи­ческие тона), например, ошибочно выбранная иностранцем языковая форма просьбы интерпретируется не как языковая ошибка, а как недостаточно веж-

ливое поведение; нарушение норм формальной связанности или когезии тек­ста трактуется как стилистическая неуклюжесть, но сами лингвистические принципы, нарушение которых «режет глаз», игнорируются; то же можно ска­зать об оценке просодических ошибок.

Однако неспособность определить статус ошибки не должна обесценить тот факт, что сама ошибка так или иначе воспринимается и фиксируется как отклонение от нормального или правильного языкового употребления. Существование образа правильной речи — это когнитивная реальность, что справедливо как в отношении произношения, написания и сочетания слов в предложениях, так и в отношении актуализации предложений в высказы­ваниях, в том числе и в первую очередь — в обменах коммуникативными ходами.

Для синтагматического измерения линейного развития речи ее важным свойством, соотносящимся с нормой правильной оформленности, оказывает­ся предсказуемость возможных путей продолжения дискурса. Предшествую­щий, левый элемент в последовательности языковых выражений обусловли­вает, предписывает набор возможных вариантов следующего за ним элемен­та: «each speech act creates a space of possibilities of appropriate response speech acts» [Searle 1992: 8; Holdcroft 1992: 68; ср.: Sanders 1991; 1995].

В когнитивном аспекте данная способность вероятностного прогнози­рования многих альтернативных способов продолжения дискурса — это важнейшая часть коммуникативной компетенции. Экспектации и антиципа­ции, характеризующие наши установки относительно наиболее вероятного, т. e. «правильного» развития дискурса, легко обнаруживаются в ситуациях «обманутого ожидания». Необходимо учитывать несколько иной характер, иную императивность синтагматических отношений в фонологии или мор­фологии по сравнению с уровнем дискурса: в последнем случае очевидна не столь жесткая детерминация последующего элемента предшествующим, ибо говорящий может избрать путь нерелевантного продолжения дискурса — этот вариант всегда в его распоряжении, и он им довольно часто пользуется [см.: Coulthard, Brazil 1981: 84; Sperber, Wilson 1995]. В дискурсе «все возможно» [Searle 1992], в отличие от структурного детерминизма в системе языковых единиц и уровней, которая сама диктует индивиду правила сочетания своих элементов. Поэтому категория структура должна применяться к дискурсу с известной долей осторожности, ее лингвистичность (в узком смысле) вызы­вает сомнения, причем справедливые [Stubbs 1983: 101].

Но все же мы можем утверждать, что существует структура дискурса, понимаемая в ином смысле, чем применительно к системе языка, учитывая другую степень идеализации объекта исследования, потому что практически

любому носителю языка нетрудно отличить неправильные или не совсем обыч­ные обмены высказываниями от нормальных, например:

* — Yes, I can.

— Can you see into the future?

Странная гипотетическая последовательность, возможно, не самая остро­умная шутка, построена на игре двух механизмов: нарушении структуры во­просно-ответного обмена и нарушении грамматической когезии (формальной связанности), потому что высказывание Yes, I can эллиптично и вследствие этого может быть интерпретировано только посредством предшествующего предложения, или же всего предшествующего контекста, но никак не после­дующего. По крайней мере, такое сочетание речевых актов маловероятно (хотя в принципе почти для любого высказывания и даже для многих странных обменов репликами можно найти контекст или ситуацию, в которой они име­ли бы смысл, т. e. контекстуальный эффект).

Продолжая традиционную аналогию языка с шахматной игрой, можно сказать, что правила шахматной игры сродни правилам формальной грам­матики [Соссюр 1977; Harris 1988; 1993; Wittgenstein 1953 и др.]. Каждый игрок, оставаясь в рамках правил, ведет свою стратегическую игру: разыгры­вает дебют, атакует или защищается. Аналогично в речи говорящие исполь­зуют более или менее грамматичные или правильные фразы для достижения собственных стратегических целей: они тоже могут наступать и защищаться, открывать и закрывать фазы общения, развивать фигуры аргументации или «предложить ничью».

В шахматах количество вариантов велико, но теоретически исчислимо, что позволяет произвести подробную инвентаризацию стратегических струк­тур, написать шахматные энциклопедии, справочники и компьютерные про­граммы. В естественном общении вариантов намного больше, их конечная исчислимость представляется необъятной задачей, но и здесь возможно, с не­которой долей условности, выявление наиболее рекуррентных, стабильных, вызывающих устойчивые когнитивные реакции коммуникативных структур.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...