С. Р. Минцлов Четырнадцать месяцев «свободы печати»

(Заметки библиографа)

Истекший год — яркая полоса в истории русской печати. Почти полтора века администрация и цензура, как прессом, давили всякое проявление мысли, но мысль ширилась и росла под ним, и наконец пресс не выдержал, лопнул, и широкая волна свободного слова бурно хлынула по всей России. Разом появились и страстно заговорили десятки живых газет и журналов; на полусонном раньше книжном рынке закипел водоворот книг и брошюр, главным образом популярных, по всем наболевшим вопросам. Все распоряжения, исходившие от ненавистной цензуры, были отринуты: ни одна газета, ни одно издательство не посылали узаконенные 9 экземпляров своих изданий в цензуру, и вследствие этого крупнейшие книгохранилища наши, вроде Императорской Публичной Библиотеки, питающиеся почти исключительно через цензурный комитет, не имеют теперь ни газет, ни целого ряда книг того времени; библиотеки частные, за весьма малыми исключениями, тоже не успели запастись ими, а между тем быстро наступившая реакция обрушилась на печать. Огромное количество газет и других произведений печати исчезло с арены, и для большинства публики они теперь неизвестны или забыты и, во всяком случае, уже почти не находимы (…)

14 октября 1905 г. в последний раз вышли в Петербурге газеты. Началась знаменитая всеобщая забастовка, и в это время молчания периодической печати (по 22-е октября) появился орган возникшей тогда организации рабочих: «Известия рабочих депутатов»[34].

В декабре начался ливень из сатирических журналов. Они сыпались один за другим, как звёзды в августовскую ночь, одни остроумные и язвительные, другие пошлые и тупые; их ловили на улицах, кромсали на куски в типографиях, но они, как «неизвестные» в былине, всё росли и росли в числе и на «витязей» с боем шли (…)

Но золотые дни Аранжуэца[35]были непродолжительны, полиция всё лютела; заподозренных в продаже запрещённых изданий отволакивали в ближайшие дворницкие и там любознательно исследовали; при находке поличного отправляли в тюрьмы.

Редакторы и авторы направлялись туда же беспрерывной чередой, и сатирические журналы становились всё бледней и неинтереснее; к марту-апрелю месяцу публика, бравшая их сначала у газетчиков чуть ли не с боя и по повышенной цене, охладела к ним; немногие, не приконченные свыше журналы стали умирать естественной смертью (…)

Гнёт администрации испытала и вся остальная периодическая печать. Номера газет не только конфисковались на улицах, но всевидящее око предержащих властей усматривало даже будущие преступления газет ещё до рождения их; сплошь и рядом по ночам являлись в типографии гг. приставы с армиями городовых, разбрасывали наборы и опечатывали даже преступные машины.

В провинции вопрос о крамольной печати разрешался проще. Чтоб не утруждать рассмотрением крамольных изданий губернаторские мозги, владельцы последних просто отдавали приказы о воспрещении продажи всех газет; керченский сатрап, например, объявил за ввоз и продажу газет штраф в 3000 рублей или взамен его заключение в тюрьму на 3 месяца; во Владивостоке суд штрафует редакторов по 500 рублей за «неосторожное перепечатывание статей из других газет», в Киеве генерал-губернатор за то, что только его превосходительной персоне ни вздумается, налагает штрафы по 3000 рублей до тех пор, пока разорённое издание не приостанавливается выходом; в Полтаве и в других городах для достижения той же цели систематически конфискуют без разбора все номера и т. д. и т. д.; остроумие и «простота» действий властей заметно увеличиваются по мере приближения к окраинам (…)

Книжный рынок преследовался с не меньшею беспощадностью, но здесь застеночный гений администрации беспомощно барахтался в болоте из циркуляров и предписаний однообразного содержания: тащить и не пущать ту или иную книгу.

Арестовать какую-нибудь двухкопеечную брошюру — значит перерыть сверху донизу много более полусотни магазинов и складов и переворотить до миллиона книг; задача непосильная даже усиленной полиции, особенно приняв во внимание два обстоятельства: средним числом на каждый день приходится по одному аресту книг, и второе — малограмотность опоры отечества — исполнителей, приводящая зачастую к большим курьёзам.

Я лично был свидетелем такой сцены. Иду мимо небольшого книжного магазина и вижу, что в окнах выставлено несколько книг, давно уже подвергшихся аресту. Захожу в магазин. У прилавка уже стоит молодой румяный околоточный, перед ним высится целая стопка книг, и он перебирает их хотя с глубокомысленным, но несколько беспомощным видом. Книжки отложены все подозрительные: в красных и в лучшем случае в розовых обложках. Взглянул на них поближе — отобраны «Капитанская дочка», ка-кой-то песенник, значительно меньше касательств к социализму имеющий, чем сам г. колодочный, и целый ряд столь же преступных книг.

Выбрав, видно наудачу, ещё несколько брошюр, околоточный велел их завернуть и отослать к нему.

— Всю ночь теперь придётся просидеть… перечитать… — важно и несколько с укором произнёс он неизвестно по чьему адресу. — Рассмотрю… Если ничего не окажется, пришлю завтра.

И власть удалилась, совершив спасение отечества от «Капитанской дочки» и совершенно не подозревая предательства серых и белых брошюр на окне.

Любопытнее всего, что владельцам книжных магазинов списков запрещённых книг не давали, а только приносили их к ним «на прочтение и для расписки в оном». Благодаря такой таинственной осторожности огромное большинство не помнило и не знало о конфискации тех или других книг, но тем не менее, в случае «оказательства», отвечало «по форме» (…)

В вышедшей в 1904 г. работе моей «Редчайшие русские книги», посвящённой обзору книг, уничтоженных цензурой с начала книгопечатания по октябрь 1904, зарегистрировано около 250 номеров. Список этот не полон, так как при отсутствии точных данных о годе, месте печатания и времени уничтожения книги я о таковой не упоминал вовсе. В общем число книг, подвергшихся каре за два с половиной века всякого и в том числе сугубого, николаевского гнёта, можно считать около 300.

За 14 же месяцев свободы администрации:

1. Конфисковано книг — 361.

2. Конфисковано только в СПБ номеров периодических изданий — 433.

3. Насильственно прекращено периодических изданий в России — 371.

4. Подвергнуто заключению в тюрьму, штрафам и другим взысканиям редакторов и издателей в России — 607.

5. Запечатано типографий — 97.

Цифры эти красноречивее слов.

Сергей Рудольфович Минцлов (1870–1933) — прозаик, библиограф, библиофил, крупнейший собиратель редких, в особенности запрещённых русских изданий. Итогом его многолетних изысканий стал составленный им труд «Книгохранилище Сергея Рудольфовича Минцлова» (СПб., 1913). После революции 1917 года Минцлов эмигрирует — сначала в Финляндию, а затем в Югославию. Последние годы жизни провёл в Риге. О поисках рукописей и редких книг он поведал в увлекательном «библиофильском» романе «За мёртвыми душами», публиковавшемся сначала в 1921 году в парижском журнале «Современные записки», а затем изданном в Берлине в 1925 году[36].

Публикуемая статья — первый отклик на своеобразную цензурную ситуацию 1905–1906 годов. Она была напечатана в журнале «Былое», № 3/15 за 1907 год.

Интересна история упомянутой Минцловым книги «Редчайшие книги, напечатанные в России на русском языке» (СПб., 1904). Цензор Соколов отметил в своём рапорте, что автор «делает попытку систематизировать сведения о бесцензурных изданиях, запрещённых цензурою до выхода их в свет, или, хотя пропущенных, но с исключениями (…) Я не нахожу возможным взять на себя ответственность за выпуск этого библиографического указателя»[37]. Получив отказ, Минцлов «разбавил» указатель множеством обычных, не подвергавшихся изъятиям и конфискациям изданий, и снова подал рукопись в цензурный комитет под видом каталога своей библиотеки. Затем он поинтересовался в цензурном ведомстве, имеет ли он право после разрешения добавить в каталог названия некоторых книг, на что получил самый решительный отказ: — Сохрани Господи!.. — был ответ. — А вычеркнуть можно?

— Это сколько угодно. Тогда Минцлов вычеркнул из рукописи названия «обычных» книг, оставив только запрещённые[38]. В таком виде и появился первый в России указатель запрещённых книг, выпущенный частным лицом. Каталог был выпущен библиофильским тиражом в 100 экземпляров.